Вместе со своими друзьями они собирались почти каждое утро. В те прекрасные деньки, когда не надо было заниматься повседневными делами. Они встречались на единственной большой поляне в лесу и до самого вечера танцевали. Танцевали так зажигательно, что все те, кто проходил мимо, не могли не остановиться и с улыбкой не любоваться ими. Многие настолько восхищались пластикой и красотой их движений, что не выдерживали и присоединялись к ораве шимпанзе, выплясывающих на латинский манер. А обезьянки были только рады тому, что с каждым днём их, фанатов грации и силы, становится всё больше. Они танцевали до тех пор, пока хватало сил, даже больше. Многие просто уползали с поля, но когда они ещё были в силах танцевать, казалось, они могут делать это вечно.
Маленький шимпанзенок Гришка (так называли его самые близкие люди) обожал ловить ритм и двигаться, потакая ему! Сначала у него ничего не получалось, но потом за него взялись взрослые и, не прошло и нескольких лет, как Гриша стал настоящим заводилой. Вокруг него частенько собиралось множество зверей, чтобы научиться чувствовать музыку так, как делает это он. А Гриша был не против: пусть учатся, он тоже когда-то учился.
Однажды, в один из таких счастливейших дней, когда в потоке обезьяньих проблем появилось место безумному повсеместному счастью, шимпанзёнку стало невыносимо грустно. Он всегда был таким весёлым и вечно сияющим своей улыбкой, а тут…он вдруг перестал улыбаться. И вроде бы ничего страшного, просто произошло всё и сразу: лучший друг бросил его, разноцветные камешки, которые он собирал с самого детства, утром выпали из коробочки и теперь уже раскатились, наверное, по всем джунглям, да и по родителям он скучал, которых каждое лето люди забирали к себе, и много-много-много всего другого. Из всего, что у него было, остались только танцы. И он пошёл на поляну. Вот только танцевал он сегодня совершенно по-другому. Движения его были сбивчивы, шаги – предательски кривы, взгляд – потухш. Но никто не понял его. Все подумали, что Гриша просто разучился танцевать. Когда он пришёл в следующий раз, произошло то же самое. Он не мог объяснить себе, почему не может снова всё делать так, как раньше…не мог…Все смеялись, ему было больно, он бросил всё.
Теперь он за десятки километров обходил то место, где собирались его бывшие друзья. Он не хотел никого видеть, он старался избегать всех: смеяться же будут, лапами своими в него тыкать. А он этого не хотел. Он вообще перестал чего-то хотеть.
Как-то раз, когда он перескакивал с лианы на лиану, он случайно промахнулся и оказался не на своём дереве, где был его дом, а на другом: большом и удивительно мощном. Странно, что среди тысяч деревьев в джунглях это единственное он заметил впервые. Да оно, в принципе, и не сильно отличалось от остальных, было только как-то могущественнее. Гришка залез на самую верхушку. Какой открывался вид! Лианы, свисающие с соседних деревьев, как будто паутиной заволокли весь лес, радужно-тропическое небо цветной прозрачной плёнкой обернуло всё кругом, а вдалеке…стоп, что это там, вдалеке? О, нет…
Гриша заметил, что где-то там, чуть ближе горизонта, танцуют те самые шимпанзе, вместе с которыми когда-то был и он. Они по-прежнему собирали вкруг себя восторженно-радующихся зверей. На душе стало невыносимо. Его тянуло туда, к ним, ведь он так давно так далеко от них. Но Гришке не хотелось, чтобы животные потешались над ним, поэтому он стал снова учиться танцевать, только на этот раз сам у себя, дома. Но у него ничего не получалось. Его танец был каким-то несуразным и…в общем, это был совсем не танец. Отчаявшийся шимпанзе решил, что больше никогда не сможет вернуть себе ту славу прекраснейшего и восхитительнейшего танцора. От этого стало так разрывающее больно, что он, бросаясь на землю каплями слёз из глаз, рванул к небесам, придерживаясь за лианы.
Он и не заметил, как оказался на том самом дереве, не так давно поразившем его своим могуществом. Но теперь он не поднимался на самый верх: он знал, что там он увидит то, чего видеть ему совершенно не хотелось. Поэтому Гриша сел на среднюю веточку и зарыдал. Водопад из глаз было не остановить, как он ни пытался. Да он и не пытался.
– Послушайте! Да вы ж меня затопите! А я плавать не умею – ленюсь, – услышал Гриша где-то у левого плеча.
Он повернулся направо – ему пришлось сделать полный оборот – и увидел рядом с собой ленивца. У него были большие, когтистые лапы, мягкое, похожее на продолговатый пузырь, тело, и добрые-добрые глаза.
– Простите… – виновато произнёс шимпанзе.
– Не прощайся, ты только пришёл. Ты чего ревёшь, скажи лучше?
– Я…я… – Гриша думал: соврать, что его отругала мама, и он расстроен, или сказать правду…
– Я подожду, – пристроившись на ветке рядом с шимпанзе, сказал ленивец.
– На меня мама ругалась за то, что…
Ленивец улыбнулся:
– Я подожду.
И тут Гриша не выдержал:
– Я устал! Понимаете? Устал! Я устал бороться! С собой, со всеми, с миром! Я ничего не понимаю, у меня ничего не получается! Всё рушится прямо на глазах! Всё ломается прямо у меня в руках! А еще эти танцы! Я который месяц пытаюсь снова танцевать, как раньше, но ничегошеньки не выходит! Я больше не могу….
– Устаешь бороться – устаешь жить. Устаешь жить – перестаешь бороться. Перестаешь бороться – перестаешь жить. Ты же не хочешь перестать жить?
– Не хочу. Но что мне сделать для того, чтобы снова хотеть бороться?
– Начни всё заново.
– Это как? – недоумевал Гришка.
– Легко! Новый день – это новая жизнь. Не бойся жить заново. Если надо, из раза в раз начинай всё сначала, чтобы в конце жизни ты смог быть уверен в том, что это была твоя лучшая жизнь.
– А вы? Вы всегда так делали? – поинтересовался шимпанзе.
Ленивец обреченно и как-то светло улыбнулся.
– Я слишком поздно это понял. А ты, ты еще можешь всё: весь мир – твой! Ты главное не уставай жить. Танцуй! И если танец – это жизнь, тогда живи чаще. И дольше живи!
Ленивец хотел уйти, но был так ленив, что просто лёг к себе на лапку и уснул.
– «Не бойся жить заново. Если надо, из раза в раз начинай всё сначала, чтобы в конце жизни ты смог быть уверен в том, что это была твоя лучшая жизнь», – повторил Гриша и куда-то помчался.
Он вернулся к себе домой и снова и снова начинал танцевать, каждый раз терпя поражение в борьбе с движением и с собой. Но на утро он просыпался и опять начинал танцевать. И всё равно у него не получалось ничего. Он снова отчаялся и в порыве боли помчался туда, где собираются сотни лесных жителей, чтобы пропустить через свою душу латинский ритм.
Он влетел на середину поля и начал двигаться. Все, кто до этого момента ещё танцевал, замерли на месте и потупленным взглядом наблюдали за тем, что творится с Гришей. А он никого не замечал. Слёзы, вырывавшиеся из глаз, перетекли куда-то внутрь, заполонили собой сердце, а потом где-то просто испарились. Он танцевал нелепо, но с душой. Он пытался заглушить свою боль. И у него получалось: с каждым движением его танец становился всё грациознее и завораживающей. С каждым новым шагом его боль превращалась в какую-то бешеную танцевальную агонию, и уже через несколько минут его охватило полное счастливое безумие. Он вновь двигался по-королевски и чувствовал, что каждый взмах, каждый шаг он делает в порыве. Этот порыв, превратившийся из отчаяния в беспредельную радость, он назвал желанием жить. Оно в нём проснулось с новой силой. С такой, с которой не просыпалось раньше никогда. Он танцевал, и им снова восторгались, а он знал, что главное – не уставать. Не уставать ни бороться, ни жить. И танцевать, танцевать, танцевать…Ведь именно так ты чувствуешь всем собой, ощущаешь всем сердцем, что живой.
2010