Появилась первая картошка. Мама из молодой картошки сварила суп. Мы во дворе сели за стол и впервые сытно поели. Мимо нашего дома шёл старец с котомкой через плечо – он просил милостыню. В те времена чуть ли не каждый день мы видели старцев, пухлых и голодных. Иногда приходилось хоронить таких старцев, умерших от голода в дороге. Хоронили их без гробов и церемоний, а похороны нигде не регистрировались. Такие похороны мало чем отличались от похорон домашних животных. Мама пригласила старца во двор, усадила его за стол и налила ему тарелку супа. Старец вымыл руки, уселся за стол и принялся не спеша, аккуратно кушать суп. Он изредка внимательно посматривал на меня. Волосы у него были полностью белые, длинные, чистые и аккуратные. Кожа лица излучала нежно-розовый свет. Морщины были не ярко выраженными. Глаза у него были особенные, необычные, не голубые, а синие. Излучали они лёгкое сияние, а в глубине глаз мелькали ласковые, хитроватые искорки. Покушав, старец достал из котомки книгу в кожаном переплёте.
– В благодарность за то, как ты ко мне отнеслась, я тебе передам нужные для тебя сведения, – сказал старец моей маме и развернул книгу.
– У тебя двое детей, – начал он своё повествование. – У дочери судьба хорошая. Чего она захочет, того и добьётся, хватило бы только разума, а настойчивости у неё на десятерых хватит. Ты родилась в Рождество Христово. Пришла в мир этот ради него, – старец кивнул в мою сторону головой. – Твоя жизнь полностью зависит от успехов твоего сына, – продолжал говорить старец. – Проживёшь ты семьдесят два года, как и твоя мать. Хоронить тебя будет твоя дочь, а сына на похоронах не будет. Сыну твоему предсказывать будущее нельзя – он же родился в кормушке. Не так ли? – спросил старец.
– В какой кормушке? В роддоме, – удивилась мать.
– На небе есть «кормушка», т.е. созвездие Ясли, на небе также есть Хлебный Дом и есть Дом Бога, о которых сказано в древних пророчествах.
Мать жестом руки прервала рассказ ведуна и, повернувшись ко мне, сказала:
– Иди, погуляй.
Я ушёл без сожаления. Раз мать приказала, значит так надо – это закон в нормальных семьях. Я ушёл, а когда вернулся, старца уже не было. Мама сидела за столом. Лицо её было окаменевшим, а глаза задумчивы.
– Что-то случилось? – спросил я у неё.
– Наваждение какое-то. Старец сидел здесь и вдруг растаял в воздухе, исчез. Но тарелка пуста! Значит, он съел суп! Значит, он был здесь! Никому не рассказывай, – предупредила мать. – Это был белый маг.
– А что, есть и чёрные маги? А кто такие – маги? – заинтересовался я новым для меня словом и понятием.
– Маги, знают магию. Чёрный маг – злой чародей, а белый маг – инспектор Небес. Магия есть чёрная, которую знают многие люди и пользуются ею, поэтому чёрных магов множество. Книг, с описанием чёрных магических действий много, а книгу, где написана Белая Магия, найти почти, или вовсе, невозможно. Говорят, что неподготовленный человек, читая Белую Магию, сойдёт с ума. Существует ещё и Золотая Магия. В древние времена люди называли её Золотым Руном, но найти её никому не удалось, ибо искали Золотое Руно не там, где надо, и не то, что надо. Золотое Руно находится в руках Всевышнего и открывает Он страницы Золотого Руна только тому, кто на это заслуживает. Более подробно обо всём этом тебе ещё рано знать. Пройдут годы, и если ты будешь жить правильно, то Всевышний откроет перед тобою Золотое Руно, – дала пояснения мне мать и начала мыть посуду.
Виртуальную Белую Магию, во время маминого рассказа я почувствовал, увидел её своим внутренним зрением, и у меня появилась надежда, что я эту Книгу когда-нибудь прочту. О Золотом Руне я не думал, так как эта Книга находится у Того, кого и мыслью тревожить не рекомендуется.
Пройдёт много лет. Однажды, через четыре года после смерти моей мамы, я найду спрятанную в маминой постели тетрадь, куда она записывала свои памятки. Я удивился, так как никогда не видел, чтоб мама вела какие-либо записи. Перелистав тетрадь, я увидел запись, под названием «Трёхсын». Я сразу же вспомнил ведуна, так как после того случая я никогда не слышал слова «Трёхсын». Я начал читать мамины мемуары. Здесь было несколько сведений обо мне, которых я ранее не знал и, в частности, рассказ о случае в зимней степи. Здесь было записано и то, что рассказал маме ведун после того, как мать отправила меня гулять. Сведения, указанные в маминой тетради, меня не удивили, ибо к тому времени я уже познал Истину!
Летом 1947 года мама работала в совхозе на току. Женщины на веялках сортировали зерно перед отправкой его на элеватор в Царе-Константиновку. Работали по двенадцать часов, а за это время, каждая женщина перелопачивала по семьдесят тонн зерна. Однажды, зная, что мама голодная – еды с собой взять из дому было нечего, я вырыл в огороде несколько картофелин и впервые в своей жизни сварил суп. О вкусе моего супа я не берусь судить. Маленькую кастрюльку я замотал в платок и понёс маме на работу. Мама удивилась, а потом ела суп и плакала. Она кушала, а по щекам у неё в два ручья текли слёзы. Мне было чрезвычайно больно видеть её слёзы. Запомнилось это на всю жизнь. Всякий раз, когда я это вспоминаю, у меня на глазах появляются слёзы.
У нас была корова, и надо было для неё заготовить на зиму солому. Солому надо было воровать на совхозном поле. Я спал во дворе под абрикосом. Когда полная луна поднималась высоко в небе, я шёл в землянку и будил маму. Мы запрягали в телегу корову и ехали в поле. Мама подавала мне солому, а я утаптывал её и вершил большой воз. Накладывали солому так высоко, что ехать на соломе было страшновато. Дома мы солому выгружали, а на второй день складывали её в скирду. Так, в семилетнем возрасте, я научился вершить скирды. Когда мне было восемь лет, мама научила меня клепать косы и косить траву. Мне потом пришлось заготавливать сено на альпийских лугах Урала и на островах возле Комсомольска-на-Амуре. Я не встретил человека, который бы косил траву лучше меня. Простой косой, без приспособлений, я косил пшеницу так, что можно было без проблем вязать снопы. Этому меня мама научила, а она умела выполнять все мужские работы, при этом, с высоким качеством.
Осенью 1947 года я стал школьником. Школа была в третьем отделении совхоза «Азов». Учебное помещение находилось в кирпичном бараке, который был разделен на две половины. С северной стороны барака было несколько жилых квартир. Здесь жила фельдшерица, наша учительница и управляющий совхоза. В другой половине барака было три жилые квартиры, клуб, медпункт и школа. Школа была начальной, всего четыре класса. Занятия проходили в одном помещении. Все четыре класса вела одна учительница. В утренней смене занимались первый и третий классы, а после обеда занимались второй и четвёртый классы. На одном ряду парт располагался один класс, а на другом ряду – другой класс. Учительница одновременно вела занятие с двумя классами. Учёба мне давалась настолько легко, что я непроизвольно освоил материал и третьего класса. Стихотворения я не учил. Прочитав один раз стихотворение, каким бы оно длинным не было, я выходил к доске и рассказывал его без запинки. За год перед этим я освоил звуки «Ш», «Ж» и «Р», которые до этого не выговаривал. Книг не хватало, не было и бумаги, но через год проблемы эти исчезли. Была у меня одна проблема, из-за которой мне пришлось плакать – я никак не мог правильно произнести фамилию Сталина.
Осень 1947 года была холодной и дождливой. В декабре выпал снег и были сильные морозы, зато 1-го января 1948 года был такой солнцепёк, что снег на полях растаял, а оголённая земля паровала. Часть зимних каникул мы провели на траве, как весной. После каникул были сильные вьюги и морозы. Придя в школу, мне иногда приходилось отрывать примёрзшие к ногам сапоги. Замерзали чернила. Печь в школе топили, но она тепла не давала.
С лета 1948 года для меня началась трудовая жизнь – приходилось полоть огороды свои и людские, дабы заработать деньги, а также ходить с мамой в совхозную степь на прополку кукурузы, подсолнечника и свеклы. Мать полола, а я носил рабочим питьевую воду. Меня довольно часто нанимали подпаском. На разъезде у каждого жителя были коровы и овцы. Нанимали пастуха. Пастух по очереди ночевал у хозяёв. Хозяин обязан был предоставить пастуху подпаска и обеспечить пастуха и подпаска едой. Пастух отказывался от других подпасков из-за того, что ребята нерадиво относились к обязанностям подпаска. Пастух требовал, чтобы подпаском был я. Работая подпаском, я зарабатывал себе еду, и мне платили деньги, за которые можно было купить полкило сахара. Для нас с мамой это было большим подспорьем.