Переход

Ксандра Шварц
1.
Гитара снова была расстроена до такого состояния, что я сама была готова морщиться от ее звучания, если бы в этот момент мне не приходилось петь. Люди в метро теряют свою сущность, становятся частью безликой серой толпы, идут по одному и тому же маршруту.

Сонные студенты, на ходу пролистывающие конспекты лекций, офисные работники, затыкающие уши наушниками и уткнувшиеся или в документы, или в бесплатную утреннюю газету; пенсионеры с тележками, которые с мазохистским упорством продолжают ехать по своим делам в утренний час-пик. Девочки с крашеными платиновыми кудрями, жалко шатающиеся на высоченных каблуках, бесполые андрогинные подростки, сменившие школьные ранцы на модные сумки и украдкой перекладывающие сигареты из кармана за подкладку, боясь, что их поймает за курением мама или завуч. Ухоженные менеджеры среднего звена и похмельные неформалы, спешащие на работу или сходку.

Все они сливаются в единое целое и спешат по переходу метро, синхронно доставая зонты, синхронно пряча волосы под капюшоны; и модные кеды из «Галереи» стучат по грязному полу точно в том же ритме, что и поношенные гриндера полупьяных панков и изящные классические лодочки офисных работниц.

Иногда они вываливаются из толпы, чтобы кинуть завалявшуюся мелочь в раскрытый чехол моей гитары, а я жалею, что на раздолбанной акустике не получится слабать для них «Офис» Оргии Праведников. "Мой офис жрет кровь из"… Но я продолжаю выводить хриплым от курения голосом такую неуместную в этой толпе «Ариведерчи».

Кто-то кривится на ходу, по чьим-то губам скользит легкая улыбка. Мелочь, бросаемая в чехол, звенит лишней банкой «Балтики» этим вечером и шуршит пачкой сигарет по дороге на работу.

Мне двадцать один год, я ушла из института, потеряла место в общаге и работаю помощником флориста три через три за десять тысяч в месяц, а остальное добираю в качестве уличного музыканта. У меня прокуренный голос, короткая стрижка и куча самопальных, на коленке сделанных тату и пирсинга по телу.

Я пою в подземном переходе «Ариведерчи», играя на расстроенной гитаре, и из толпы выныривает хрупкая студенточка на высоких каблуках. Я жду, что она кинет мелочь в чехол и пойдет дальше, а она останавливается и слушает, пока я не допеваю, а затем шагает вплотную.

– Научи меня играть на гитаре.

Я не могу скрыть удивления, отпускаю гитару, и она камнем виснет на шее благодаря потрепанному ремню.

– Что, прямо здесь? – я тянусь за пачкой «Петр I», а блондинка бесшабашно улыбается и подмигивает.

– А где тебе было бы удобно?

Я обещаю ждать ее на этой же станции сегодня, в шесть. Она бросает в чехол полтинник и, снова подмигнув на прощание, растворяется среди остальных людей.

В утренней толпе люди теряют свою сущность, сливаются с серой безликой толпой… но ее светловолосую голову я легко могу различить в толпе до самого выхода из перехода метро.
Докуриваю сигарету, отработанным движением выбрасываю в урну смятый бычок, подбираю поудобнее гитару и запеваю «Я сижу у окна».
Бродский в переходе метро звучит еще неуместнее, чем «Ариведерчи».

2.
Спустя две недели у нас складывается определенный порядок. Я жду ее в шесть каждый вторник и каждую пятницу, мы встречаемся у метро и идем к заброшке ровно три с половиной квартала. Там мы забираемся на самый верхний из достроенных этажей, устраиваемся на расстеленных на полу матрацах и говорим – обо всем на свете.

Она любит рассказывать о себе, рассказывать резко, отрывисто, нервно – словно выплевывает свою душу по кусочкам.

Ей семнадцать. У нее есть парень. Он белозубый атлет с богатыми родителями и красным «Пежо». Он не умеет трахаться, зато умеет вести себя, как джентльмен, в обычной жизни. Она не любит парня, но родители обоих уже придумывают подарок им на свадьбу. Он – очень подходящий для нее молодой человек.
Она совсем, ни капельки, его не любит.

Её родители – банкир и домохозяйка. У банкира часто меняются имена неменяющихся по типажу секретарш. Она часто бывает у отца на работе и различает новеньких только по деталям: у этой силиконовая грудь, а у той губы были накачаны. У этой глаза серые, а у той – светло-голубые. Эта завязывает волосы в хвостик, а та предпочитала косички.
Они все выглядят не намного старше ее. Ей противно от мысли, что отец-банкир мог бы с тем же успехом брать «на работу» ее однокурсниц или подружек. Или даже – ее саму, не будь она его дочерью.

Домохозяйка - брюнетка, она следит за собой и часто ходит по салонам. У нее есть две подруги еще со школьных времен, иногда они забегают на чай. У одной - йоркширский терьер Джимми и ядовито-розовый любимый пиджак. У второй – бывший муж, двенадцатилетний сын, куча кредитов в банках и небольшой, но любимый бизнес.
Домохозяйка ставит ей в пример владелицу Джимми. Ее тошнит от глупого Джимми и ядовито-розового пиджака.

Она учится в Высшей школе менеджмента и знает, что ее задача – получить диплом, выйти за своего парня и сидеть дома. У парня будут одинаковые секретарши, а у нее – йоркширский терьер или чихуа-хуа с дурацкой кличкой, еженедельные походы в спа и солярий, домработница и кредитка для шопинга с лимитом в пятьдесят тысяч. Когда она думает об этом, ей становится очень страшно.

Её зовут Екатерина, но мать-домохозяйка называет ее Кэтти. Домохозяйка вообще очень любит все иностранное, в юности она мечтала уехать жить в США, пока не поняла, что ей суждено сидеть дома и воспитывать дочь. И ходить в салон два раза в неделю и на шопинг – только не покупать ничего дороже пятидесяти тысяч.

Кэтти не любит шмотки, не любит машины и не хочет карликовую собачку. Она мечтает о дне, когда ей исполнится восемнадцать, чтобы бросить престижный ВУЗ и пойти учиться на парикмахера.

Ей нравится делать прически и преображать людей. Она сказала маме, что занялась изучением немецкого языка, а сама два раза в неделю – во вторник и пятницу – бегает в парикмахерскую и подрабатывает там девочкой на побегушках, чтобы быть поближе к своей мечте.

В парикмахерской есть мастер по имени Даша. Даша - отличный специалист и в свободное от работы время показывает Кэтти на старых манекенах некоторые профессиональные секреты. У Даши есть муж Сергей, который работает продавцом в магазине техники. У Даши нет кредитки и йорка, а у ее мужа – секретарш. Они живут в однокомнатной квартире в Купчино и держат огромную лохматую дворнягу, купленную из жалости у метро за сто рублей.
Кэтти по-хорошему завидует Даше.

Когда она перестает рассказывать, я тушу последнюю сигарету, а она допивает купленное мной на двоих пиво. Я сажусь поближе к ней и достаю наконец-то настроенную гитару из чехла. Она перебирает струны тонкими пальчиками с безупречным маникюром, слушает мой прокуренный голос и выглядит счастливой.

– Когда я сбегу из ВУЗа и стану парикмахером, – говорит она, – ты придешь ко мне и я покрашу тебя лучше, чем ты сейчас покрашена. Бесплатно. В качестве благодарности.

3.
Через три месяца мы по-прежнему встречаемся у метро после ее работы в парикмахерской. Я вижу ее каждые три дня, когда играю утром в переходе, и она выглядит все более подавленной. Но когда она подходит ко мне вечером после работы, я вижу, как в ее глазах зажигается интерес к жизни.

Мы идем от метро три с половиной квартала, забираемся в заброшку. Я курю «Петр I», она – «Davidoff», потом она пьет пиво пополам со мной и говорит. Я вижу, что ей становится легче.

Даша показывала во вторник фотографию щенков, которых родила дворняга. Их восемь штук, и Даша с мужем не знают, что с ними делать, потому что могут отдать их только в хорошие руки. Они не собираются их убивать, а одного, черно-белого, хотят оставить у себя, чтобы их собаке не было скучно. Даша спрашивала, не возьмет ли Кэтти щеночка.

Кэтти спросила у домохозяйки, нельзя ли ей завести собаку. Домохозяйка поговорила с банкиром, и на следующее утро Кэтти отвезли в питомник йорков. Йорка они не взяли, а когда в машине Кэтти объяснила, что хочет взять щеночка у одной знакомой, банкир спросил, какая порода. Дворняга, ответила Кэтти, и банкир с домохозяйкой наперебой заговорили о том, что у них хватит денег на любую породистую собаку, так что о какой дворняге может идти речь?

Парень пригласил Кэтти погостить у него пару дней, пока родители в отъезде. Кэтти согласилась, чтобы хоть пару дней не видеть банкира и домохозяйку, но попросила у него отдельную спальню. Первую ночь она плакала, когда была с ним, и думала о том, что ей совсем не доставляет удовольствия трахаться с нелюбимым человеком. На вторую ночь она закрыла дверь изнутри и легла спать. Парень списал все на «женские закидоны».
Кэтти выкинула его фотографию из своей комнаты, как только вернулась домой.

У них в парикмахерской появилась новая ученица. Ее зовут Светочка, ей девятнадцать лет, она все время смеется, травит анекдоты и живет в общаге при училище. От нее всегда пахнет сигаретами и мятным чаем. Она умеет печь шарлотку и угостила Кэтти этим утром. Шарлотка была очень вкусная, Светочка обещала дать рецепт.
В доме у Кэтти готовит домработница, и шарлотку она никогда не печет, потому что домохозяйка всегда на диете.

Я спрашиваю ее, как же она решилась подойти к незнакомой девице с гитарой и попросить об уроках, а Кэтти сказала – просто решилась. Просто ей нужен был кто-то, кто не одевается в ядовито-розовый и не любит йорков. Просто она подумала, что я ее пойму, так и получилось.

Теперь она играет на гитаре без моих подсказок. Я научила ее читать табы, и она играет мне Арбенину, а я курю и слушаю ее чистый звонкий голос, думая, что нам друг с другом повезло.

– Если хочешь, я могу взять у Даши щенка, – вдруг предлагаю я. – А ты будешь приходить и с ним играть. Вроде как будет общий.

Кэтти кивает и улыбается так счастливо, что все заботы о собаке заранее кажутся мне не в тягость.

4.

Четыре месяца спустя Кэтти, казалось бы, возрождается к жизни. Она больше не выглядит такой несчастной, когда идет утром по подземному переходу в свою Высшую школу. А еще я встречаю ее у метро уже четыре раза в неделю, и мы идем в мою съемную халупу: ровно пять кварталов.

Когда мы открываем дверь, подросший щенок (Кэтти назвала его Полкан) прыгает вокруг нас с радостным лаем и виляет хвостом со скоростью вентилятора. Кэтти радостно смеется, чешет его за ухом, берет на поводок и мы идем гулять в парк: через два двора.

Последний экзамен переходной сессии назначили на двадцать восьмое июня – ее день рождения. Кэтти совсем к нему не готовится, потому что знает, что в этот день просто заберет документы и отправится подавать их в парикмахерское училище. Она ждет этого каждый день последние две недели. Осталась еще неделя, и Кэтти просто сгорает от нетерпения.

Светочка съехала с общаги и теперь снимает квартиру на четверых. Она живет с подругой из училища и двумя влюбленными студентами Мехмата. Соседи уверены, что они две влюбленные пары, и Светочка только посмеивается, когда их «кавалеры» покупают соседкам билеты в кино, чтобы ненадолго остаться вдвоем. Светочка взяла у Даши последнего оставшегося щенка и назвала его Каем. Все четверо обитателей съемной квартиры гуляют с ним по очереди, и каждый раз Светочка обменивается с Кэтти забавными эпизодами из жизни растущей собаки.

Кэтти рассталась с парнем, и домохозяйка теперь отчаянно пытается их помирить. Она считает, что Кэтти упускает огромную возможность. Кэтти смеется взахлеб и говорит мне, что упустит намного больше – всю жизнь, – если не сбежит от этого мира туда, где есть Даша, Светочка, влюбленные студенты Мехмата, я и Полкан.

Я улыбаюсь и предлагаю ей снимать мою квартиру на двоих. Кэтти щурится и соглашается, гладя Полкана по большой лохматой голове.

5.
Год спустя я каждый день встречаю Кэтти у дверей парикмахерского училища. Она изменилась – сделала аккуратное каре, переоделась в дешевые джинсы и клетчатую рубашку, курит не «Davidoff», а такой же, как у меня, «Петр I» и выглядит абсолютно счастливой и свободной.

Банкир и домохозяйка обозлились на нее, когда она забрала документы, и сказали, что она может не возвращаться, пока не поймет, какими возможностями ее одарила при рождении жизнь. Кэтти поздравляет их с праздниками, но возвращаться явно не намерена.

Я ушла с должности помощника флориста и теперь работаю продавцом в книжном магазине, а на гитаре играю только в компании друзей. Их у нас с Кэтти неожиданно много – я познакомилась со смешливой Светочкой и ее соседями по квартире, подружилась с однокурсниками Кэтти, и по выходным у нас в доме всегда непрекращающийся праздник.

Когда я еду утром на работу в метро, когда иду по переходам, я больше не вижу безликую серую массу. Я вижу Кэтти, и Светочек, и Даш, и студентов Мехмата, и многих других – живых людей, следующих своим путем, офисных работников, погруженных в свои дела, пенсионеров, торопящихся съездить на рынок до того, как внуки вернутся из школы, и андрогинных подростков, которым только предстоит выбирать, кем они хотят стать.

Я встречаю Кэтти после занятий и своей работы, обнимаю ее и целую в щеку. Мы идем до метро – ровно три с половиной квартала.

Она часто улыбается, любит жизнь, работает в салоне ученицей Даши вместе со Светочкой и иногда говорит, что переход – это больше, чем безопасный путь через дорогу.