Упорно твердят вокруг, что это очень романтично, роман-тично, тично-рома, и сказать в ответ нечего, потому что при звуке этих слов шальной нейрон или даже пара тысяч его братьев, объединившиеся в момент особой нужды, словно какая-то непомерно-громадная семья чарующего Востока, парализуют язык, и ты молчишь, вылупив, словно лягушка, глаза. А что тут романтичного?
Платон снял бы перед нами шляпу, если бы носил её, отношения у нас платон-ические, мы много смеёмся и мало грустим, много говорим, но ничего не делаем. Спрашиваю у него: «Как ты относишься к мятной пасте?» А он мне так задумчиво: «Никогда не пробовал, но я люблю с морепродуктами, это просто белиссимо». И я ему: «О!», - а он мне: «А!» И мы вместе: «М-м-м», - а потом так непроизвольно и отчаянно: «А-ха-ха». Начинаю сомневаться в значении и произношении этого «белиссимо», а он корчит рожицу и насмешливо называет меня Миссис Скептик, и, как мне кажется, попадает в силки, расставленные старыми добрыми англичанами. «Мисс», - хочу его исправить, но молчу и пожимаю плечами, неумело сдерживая улыбку и не давая включиться в работу семнадцати мышцам.
Иногда он очень серьёзен и спрашивает тоном профессора по высшей математике: «Коммутативность – знаешь что это?» Не знаю и очень честно, немного пристыжено признаюсь в этом, хотя старательно морщу лоб и пытаюсь прорваться сквозь дебри ненужных мыслей, ищу среди хаоса математический порядок, в заваленной хламом кладовке полку с учебниками по алгебре за восьмой, девятый и одиннадцатый классы. «Это «а» плюс «бе» равно «бе» плюс «а», да-да». Он снисходителен ко мне.
Если в театре мы смотрим трагедию, то в конце его лице приобретает отрешённо-задумчиво-опечаленный вид, но он всё равно находит то, над чем можно посмеяться, хотя видно, что ему совсем не смешно.
Мы обсуждаем цвет глаз и волос, предполагая, что у северян глаза светлее, чем у южан, и с волосами та же история. Это ведёт к многочасовому занятию каким-то совершенно, на взгляд не нашедшего своё «я» человека, бессмысленным делом, а ведь это всего лишь тяга к открытиям, и, думаю, это одобрили бы Аристотель и Ньютон. Так что мы, как обезьяны, копошимся друг у друга в волосах, заглядываем в глаза совсем по-собачьи, пытаемся понять, к кому же отнести нас, путаемся, смеёмся, сходимся на том, что мы живём там, где и должны, не совсем на севере, далеко не на юге, хотя и жалеем об этом, протухая словно куриные яйца в нашем городе серости около десяти месяцев в году.
Он подсовывает мне толстые книжки, пытающиеся дотянуть до неподъёмного труда Льва Николаевича, которым когда-то я почти захлебнулась, провалившись в него с головой, пытаясь найти дно. Ловлю себя на том, что хмурюсь, когда что-то кажется подозрительным или неудачным, а это работа сорока трёх мышц или вроде того, иногда улыбаюсь, иногда у меня дёргается нос или губы при неприятных моментах. Особенно верхняя, особенно с левой стороны. Он привык к этому и не обращает внимания, когда успел только?
Иногда мы сидим рядом, на расстоянии вытянутой руки, но не моей и не его, а какой-нибудь среднестатистической первоклассницы с ровно подстриженными ноготками. Мне хочется быть к нему ближе, потому что очень часто мёрзну и просто хочу погреться, впрочем для этого существует батарея, и иногда я сижу, прижавшись к ней спиной, пока не почувствую, что вот-вот у меня появится жареный свитер, а я ведь не гурман, отнюдь, у меня никак не может возникнуть желание отведать столь экзотическое блюдо.
Ещё он рассказывает про космос, хотя путает астероиды с кометами, зато много и долго смотрит на небо; когда задираю голову, чтобы найти хоть одно созвездие кроме Большой Медведицы, то у меня заплетаются ноги, и я почти падаю, но вовремя беру себя в руки, да-да. Он мне показал Млечный Путь и без особого воодушевления, будто это что-то совсем обыденное, рассказал пару-тройку легенд греков, финнов и, кажется, армян о пролитом молоке и чём-то ещё, что он вполне мог выдумать сам.
Вижу его, и улыбка расползается по лицу – семнадцать мышц? А кажется, что ни одной, потому что всё так, как должно быть. Уровень эндорфина в крови зашкаливает без шоколадки в красивой обёртке – не романтично, так, как есть.