Кэндивилль

Предисловие Джонатана Гринхорна

Дорогие читатели!
Возможно, моя книга произведет на вас странное впечатление, либо просто покажется набором пустых россказней, какими в свое время баловался некий барон Мюнхгаузен. Эти истории весьма необычны, других я и не намеревался публиковать.
Я и сам не знаю, что из записанного мной – невероятная правда, что – ложь, что – бред сумасшедшего, порожденный  излишком виски. Судить об этом вам. Все эти истории были записаны точно такими, какими мне их рассказали. Я собирал их в течение многих лет – сперва с блокнотом и карандашом, после – с диктофоном. Большая часть историй, однако, была найдена мною в барах, пивных и т.д., с этим я и связываю невероятные детали некоторых рассказов, а также их печальные финалы. Ведь потребность пожаловаться в людях всегда сильнее потребности похвастаться, а стремление приукрасить, преувеличить, дополнить несуществующими деталями свой рассказ есть в каждом из нас.
Я не писатель и даже не журналист, а просто путешественник и большой любитель различного рода странностей. Цель публикации – не столько слава писателя, рассказчика или журналиста, сколько стремление коллекционера представить свою коллекцию максимально широкой публике. Поэтому не судите меня строго за скупость моего слога (речь рассказчиков, однако, передана во всей полноте и красках, я старался делать это, даже когда у меня не было диктофона) и незатейливость заглавий, начиная от названия книги и заканчивая названиями ее «глав».
Каждая история, тем не менее, предваряется небольшим пояснением – где я встретил рассказчика и что он собою представлял.

Желаю вам интересно провести время!

Искренне Ваш,
Джонатан Гринхорн, путешественник
и в каком-то роде коллекционер.

 
Кэндивилль.
Эту историю рассказал мне водитель, подвозивший меня по пути из Манчестера в Лондон. Я всегда предпочитал путешествовать автостопом – так и дешевле, и, опять же, дополнительный шанс услышать интересную историю. Как это всегда бывает в дороге, мы разговорились. Мистер Филипп О’Мэлли был очень печален, хотя ему вроде стало легче, когда он поведал эту историю мне. И вот что он мне рассказал.

В то время я еще был бродягой (правда, я был бродягой со своим автобусом, то есть мой дом бродяжничал вместе со мной). Я, как всегда, переезжал с места на место, но на этот раз цель моего путешествия была как никогда ясна: я ехал в порт, чтобы там взять билет на паром в один конец и, вместе с моим «домомобилем», как я его называл, навсегда покинуть Америку. Ну, навсегда – это я, пожалуй, хватил, но на ближайшие лет десять точно. Сперва я думал объехать всю Англию и Ирландию – а там, где ездить на фургоне будет невозможно, оставлять его на стоянке и ходить пешком с палаткой. По пути я часто подвозил путешественников, так что дорога не была скучной даже в самые хмурые дни. К тому же порой они рассчитывались со мной деньгами или делились едой. Когда же попутчиков не было (да и когда были тоже), я слушал радио. Еще я слушал на кассете группу Supertramp – хорошая музыка и просто отличное название . В общем, настроение было дорожным, а что еще нужно страннику, покидающему не только родную страну, но даже и родной континент?
Однако километров за пятьдесят от порта я залил в бак последнюю канистру бензина! Последнее время трасса была очень пустынна, и, кроме как из собственных запасов, заправиться было негде – вот они и подошли к концу.
К счастью, вскоре показался указатель, гласивший, что через пять километров, если свернуть направо, приедешь в городок с зазывным названием Кэндивилль .
Я решил, что здесь, пожалуй, можно будет не только заправить себя и машину, но и хорошо отоспаться – благо, спать в автобусе мне не впервой. Еще можно будет купить пленки для фотоаппарата.
Город полностью оправдывал свое название – прямо хоть бери и упаковывай в коробку. Мог ли я знать тогда, что я найду и потеряю в этой деревушке!
На идеально чистой заправке и в прилагающемся к ней бистро меня обслуживала молоденькая, хоть и несколько старомодная девушка – она выглядела ожившим персонажем из «Я люблю Люси» . Она так мило мне улыбалась и поправляла свои короткие блондинистые кудряшки, что я возомнил на некоторое время, будто я красив и даже представителен, раз со мной можно так кокетничать, увидев впервые.
– Меня зовут Люси, – она улыбнулась, а я подумал, что ее имя, пожалуй, и не могло быть любым другим. Только Люси.
– Филипп О’Мэлли, путешествую. Собираюсь уезжать из Штатов.
– А что это вы так? Задержались бы у нас, в Кэндивилле, у нас тут жутко интересно!
Я решил, что можно, пожалуй, провести недельку в этом провинциальном раю, ведь этот городок был в своем роде квинтэссенцией всего американского – куда уж лучше прощание с родной страной.
– Люси, подскажите, куда, кроме этого бистро, здесь еще можно сходить? Я хочу изучить этот город вдоль и поперек, – я подмигнул, ведь каждый на моем месте подмигнул бы очаровательной и забавной Люси из детства.
– Сходите в пивную, сэр, развейтесь с дороги. Привет Бобби передавайте!
– Зовите меня Фил, Люси. А кто такой Бобби?
– Тамошний бармен, жуткий пижон, – Люси кокетливо махнула рукой.
– Пожалуй, сегодня вечером я буду не в силах даже пить пиво, а вот завтра я пренепременно посещу это заведение. А кроме баров и кафе что-нибудь есть? – ничего себе, жутко интересно у них, если кроме кафешки и пивной сходить некуда! – Ну, кинотеатры, музеи, ярмарки, сувенирные лавочки?
– А, это конечно! – я твердо решил, что обойду их все, как только отосплюсь.
Следующий день я и впрямь посвятил пешей экскурсии по городу, изучению его местечек и жителей.
– Китти, Китти! – раздалось из соседнего дворика. Мне стало любопытно, – Китти, кис-кис-кис! Спускайся, Китти, моя милая кошечка! – понятно. От ребенка убежала кошка и залезла на дерево. Я подошел ближе.
Невероятно красивый ребенок (а здесь вообще люди были в основном очень красивы), заливаясь кристально-прозрачными слезами, сидел под деревом (на диво симметричным), на котором, на одной из верхних веток, сидела белоснежная пушистая маленькая кошечка с розовым бантом. И девочка, и котенок были напуганы. Однако, хотя малышка столько плакала – ни опухшего или покрасневшего носа, соплей или слюней, как обычно бывает с плачущими детьми! Даже глаза не покраснели… Может, здесь климат какой-то особый, что все так красивы, каждый по-своему, но все красивы?
– Малышка, не плачь. Как тебя зовут?
– Салли… А моя Китти убежала от меня на дерево! Как мне теперь быть?
Я помог снять котенка с дерева и решил, что пообедать лучше в бистро у Люси.
Сейчас, при дневном свете, я заметил, что у милой буфетчицы очень бледный нос, намного светлее всего лица. Судя по гладкости кожи, плавности переходов цвета даже к бледности на носу, это был неудачный макияж, а не проблемы со здоровьем. Я сказал ей об этом. В ее глазах появился испуг, она схватилась за зеркальце, вглядывалась минуты три в свое отражение, осторожно дотронулась до носа пальцем – так, будто неосторожным движением она могла сломать его, и глаза ее наполнились слезами, столь же чистыми, как и у малышки Салли.
– Люси, что вы? Это же просто неудачный грим, смойте и накрасьтесь заново – и будете еще лучше прежней, хоть вы и сейчас хороши!
– Это конец! Это конец, Фил, я обречена, моя жизнь подходит к концу! Все хорошо в нашем городе – люди красивые, деревья прямые… Но так недолговечно!
– Так это от болезни? Город постигла эпидемия?
– Фил, сколько вам лет?
– Ну, мне двадцать семь…
– А мне двадцать два. Как думаете, Фил, сколько лет вам осталось жить? Если вы не попадете в катастрофу, не окажетесь на войне, вас не убьет бандит, вы не окончите жизнь самоубийством и прочие «но». На сколько еще лет хватит запаса прочности вашего тела? Ведь вы в свои годы неплохо выглядите.
– Смею предположить, протяну еще лет сорок, а то и пятьдесят – если, конечно, паром в Англию не затонет вместе со мной и домомобилем.
– А мне, Филипп О’Мэлли, осталось от силы лет пять. А то и меньше. Дальше я развалюсь на куски, и меня будет уже не собрать – структура материала начала разрушаться. Стоит сейчас хоть немного поцарапать мой нос – и дня через три он вовсе отвалится. Не бойтесь, сифилис или проказа здесь ни при чем, мы ничем из этого не болеем, даже соплей и поноса ни у кого не бывает. Не жизнь, а сказка. Жаль только, короткая. Впрочем я могла ее продлить – если бы переплавилась.
– Пере- что?!
– Так ты еще не понял? Здесь абсолютно всё, разве что, кроме еды и питья, да листьев на деревьях, сделано из полимерных материалов. Появляются на свет люди младенцами, потом, через некоторое время, переплавляются в детей, затем в подростков, дальше – в молодежь, вроде меня, после – старшие взрослые, потом – старики. Я отказалась от переплавки в тетку лет сорока пяти, подписала бумаги о добровольном отказе, вследствие чего мне прекратили оказывать профилактическую помощь. Я решила, что лучше я проживу всю свою жизнь молодой. А так максимальная продолжительность жизни – это если ты прошел все переплавки, ни разу нигде не облез, тебя не паяли и ты не пил ничего крепче пива – тридцать пять лет. Зато, в отличие от вашего, биологического мира, мы избавлены от похорон, наши покойники – если, конечно, их можно так назвать, – не гниют в земле, их не приходится жечь – человек просто рассыпается в труху, ни тебе агонии, ни тебе посмертных неэстетичных изменений. Просто горстка пыли. И я, увы, скоро в нее превращусь. спасти меня могла бы только переплавка, но тогда еще было невозможно ее отложить, только отказаться. Что я и сделала. Простите, что загрузила вас, дорогой Фил, своими проблемами. У нас и впрямь замечательный город. Не замечали никого необычного, или, скажем, кого-то, кого уже раньше видели?
– Да-да, видел даму, сильно напоминающую Мэрилин Монро.
– С нее и делали. А меня – с той самой Люси из сериала. Здесь некоторые с кого-то «срисованы», хотя, конечно, далеко не все. С киногероев, по описаниям в книгах, со знаменитостей. Не точные копии, но что-то есть. Типаж один и тот же. И каждый человек идеально вписывается в свое амплуа. Имя, образ, внешний вид – все согласовано. Не город, а музей образов. Я, правда, ненадолго вышла из образа милой буфетчицы Люси, но можно простить мне эту слабость, ведь я в отчаянии. Да и старше, чем выгляжу. Кстати, Фил, – Люси снова была в прежнем образе, – в бар все же сходите. Там сегодня будут играть The Coolcats , я такая фанатка Джими, их солиста, я в него почти влюблена, и, не останься он в виде подростка, – горестная тень мелькнула на ее лице, но лишь на миг, – я бы, чесслово, замуж за него пошла! Хотя, остальные тоже что надо, а Ричи хоть и спрятался за барабанами, но и оттуда глазки девчонкам строит! Еще там сегодня Минни Смит поет, славная девчонка.
В баре было не слишком светло, но не особо темно – самое то для обозрения «музея образов», все хорошо видны, но и не создается впечатления музея восковых фигур. Под шквал аплодисментов на сцену вышли The Coolcats. Не знай я, в чем здесь дело, я решил бы, что попал на шоу двойников или что это мне снится. Приветствуя посетителей бара, на сцену вышли: Элвис Пресли (прошел к микрофону, видимо, тот самый Джими), Пол МакКартни (сел за барабаны, значит, это и есть Ричи), Мик Джаггер с гитарой (тоже прошел к микрофону. Может, Джими – это он, а не «Элвис»? Хотя, Люси больше подошло бы быть фанаткой «Элвиса», а не «Мика»), еще один гитарист был очень похож на Чака Берри, а скромный юноша в очках, игравший на электропиано, был просто точной копией Марка Болана. Только в очках. Хотя, конечно, парни были намного моложе своих «прототипов», на вид им вряд ли было больше семнадцати.
Я подошел к барной стойке, поздоровался с Бобби (стиляга с начесанным коком, почти как у Джими).
– Привет тебе от Люси.
– И ей передавай, как будешь, – Бобби покосился на сцену, – Чего-то Бадди сегодня не в духе. Зато Джон разошелся, как может.
– А кто из них кто?
– Ты, чувак, даешь! Еще скажи, что ты не знаешь, кто такая Минни Смит!
– Люси сказала, что она будет петь сегодня. Я здесь второй день, я только на неделю заехал – прощаюсь со Штатами.
– Куда линять собрался?
– В Европу. Так кто из них кто?
– Вот этот надутый баклан с микрофоном, по которому сходят с ума все местные девчонки, даже Люси – это Джими, – (я угадал! «Элвис»), – мулат с гитарой – это Бадди. Он клевый чувак, но сегодня явно не в духе. Другой гитарист, что с микрофоном – Джонни. Он сегодня трезвый, и ему это явно на пользу, – (тот, который похож на Джаггера), – А этот, на барабанах – старина Ричи, мой школьный приятель. Подумать только, какой в детстве был – уши торчком, волосы во все стороны… А сейчас все местные цыпочки на него ведутся. Говорит даже, что ему Минни встречаться предлагала. Брешет. От Минни бы не отказался ни один хоть сколько-нибудь понимающий в девушках парень. А вот того, кудрявого, на клавишах, хоть убей, не знаю, как зовут. Скрытный парняга.
Бобби еще долго и пространно рассказывал мне о светской жизни Кэндивилля. На сцену тем временем вышла пресловутая Минни Смит (вылитая Твигги) и тоненьким голоском запела что-то веселенькое про любовь, службу в море и связанную с ней разлуку. Примерно так:
Но ненадолго мы в разлуке,
Вернется скоро пароход!
Других не нужно мне мальчишек,
Ты у меня один, мой мореход!
(при этом Минни кокетничала абсолютно со всеми, кто был в баре, когда пела эту песенку)
Припев же там был вроде того:
Нам с тобой разлука не страшна
(У-у-у, – подпевали ей The Coolcats,
они же и аккомпанировали)
Встреча будет радости полна
(Э-э-эй-а-а-а-а!)
Милый, тебе буду я верна
(Ла-ла-ла-ла)
Верю, что я для тебя одна!
(О-о-о-о-о-оуо! Уа-а-ау!,
динамичный проигрыш, Минни танцует)
Я немного послушал песню, полюбовался на певицу, подумал, глядя на Ричи, что Пол МакКартни неплохо смотрелся бы за барабанами и стал разглядывать остальных посетителей бара в поисках интересных, а то и знакомых лиц. И тут я увидел ЕЁ. Кажется, кроме меня она одна была не из пластика, настоящая, живая девушка (как же я раньше их не ценил!). Я стал подбираться к Фее поближе. Бобби, кажется, проследил за моим взглядом:
– А, это Линда Холлоуэй, – вот, даже имя необычно для этого города, без приторно-конфетного налета, – Она необычная девушка…
– Да, я вижу. До встречи, Боб. Было приятно пообщаться. Я передам привет Люси.
– Линда? – я окликнул ее. Она оказалась даже красивее, чем показалось издали: белая, бархатистая кожа, чуть раскосые зеленые глаза, рыжеватые непослушные кудри, тонкая фигура.
Она вздрогнула, словно я оторвал ее от раздумий.
– Откуда вы меня знаете?
– Боб, бармен, кажется, знает всех, он сказал, что вас зовут Линда Холлоуэй. Как давно вы здесь? Вы совсем не похожи на местных жителей, они дети американского уюта, а вы – ветра, дорог и цветов.
– Я здесь с момента появления на свет. Впрочем, есть одно преимущество – я из самых последних. С кем имею дело?
Неужели она тоже… пластиковая?!
– Филипп О’Мэлли, путешественник, бродяга на собственном автобусе.
– И как это у бродяги появился свой автобус?
– Я с десяти лет работал в автомастерской своего отца, я знаю машины лучше, чем себя. Этот автобус я купил по цене лома, он был совсем не на ходу, хотя сейчас бегает, словно лань. Я время от времени, чтобы обеспечивать себе дальнейшие путешествия, останавливался в небольших городах и зарабатывал ремонтом машин – где-то нанимался в мастерские, где-то работал частным образом. Я вот уже четыре года, как в пути. Я ответил на ваш вопрос?
– Вполне, но задам еще, еще и еще, пока не насытите мое любопытство.
– С удовольствием. Спрашивайте, Линда.
– Куда вы дальше собираетесь ехать, бродяга?
– Я хочу навсегда покинуть Америку. Вместе с моим автобусом, который я зову «домомобилем», ведь он мне и дом, и автомобиль.
– И куда едете?
– Сначала в Англию. Поброжу по следам Шерлока Холмса и доктора Уотсона, увижу свою историческую родину – Ирландию, потом в Европу, думаю также побывать в Индии и Японии, потом подумаю, куда дальше. Может, даже вернусь в Соединенные Штаты. Или остановлюсь на Англии или северной Европе. Я ответил?
– Вполне. Хотелось бы тоже куда-то поехать, но здесь все словно приклеены к месту, даже новые. Хотя им и не нужно переплавляться, материал такой, что можно в одном виде жить лет пятьдесят, а то и все семьдесят, для мытья подходят автомобильные полироли, которые можно купить везде. Но даже Эрик не хочет ехать. Хотя, его можно понять, он в группе… Эрик – клавишник. Хотя, такой пианист, как он, мог бы присоединиться к любой или почти любой группе за пределами Кэндивилля. И, опять же, переплавка ему не требуется, вечная… почти вечная, пока не рассыплемся… молодость. Мы могли бы выдавать себя за брата и сестру.
– Отчего не за мужа и жену?
– Эрик выглядит мальчишкой. К тому же я отношусь к нему скорее просто как к другу.
Значит ее сердце свободно, подумал я.
На следующий день мы пошли гулять вместе. Общаться с Линдой (особенно после всех остальных) было очень легко. Мы ходили по городу, зашли к Люси (я передал ей привет от Бобби), обошли все лавки, катались на лодке по озеру, а вечером на моем домомобиле поехали в автомобильный кинотеатр. Мы смотрели там «В джазе только девушки», смеялись, целовались… За столь насыщенный событиями день Линда сильно утомилась, поэтому домой она не пошла, а осталась ночевать в моем автобусе. На следующий день в городе была намечена ярмарка. Я выиграл для Линды красные сапожки – вы, наверное, помните эти ярмарочные столбы с сапогами, кто выше подпрыгнет, того и сапоги. Мы катались на каруселях, прокатились по площади на карете (в карете мы все время целовались), гуляли, танцевали под живую музыку (The Coolcats играли на открытой сцене на площади, я еще раз удивился, отчего Пол МакКартни и правда не играет на ударных).
Мы с Линдой провели несколько счастливых дней, наслаждаясь провинциальными радостями и, конечно же, обществом друг друга. Однако нельзя же нам, двум блуждающим душам, было оставаться в  сонном Кэндивилле надолго! На шестой день, когда мы исходили весь городок вдоль и поперек, я предложил ей немедленно ехать. Она была настроена уехать отсюда, но попросила задержаться еще на два дня.
– Фил, послезавтра у моей тетушки Мэгги юбилей. Ей исполняется 30 лет. Мы уезжаем надолго, так что, может быть, я увижу ее в последний раз. Она из той серии здешних обитателей, чей век редко составляет дольше 35 лет. Я очень надеюсь, что, когда мы вновь посетим Америку, если мы ее посетим, тетя Мэг еще будет жить. Мне нельзя уехать просто так, не попрощавшись с ней. А вечером, сразу после праздника, мы уедем.
Мы пошли на вечеринку. Я был представлен тетушке Мэгги (блондинистые локоны, розовое платье с фартуком, розовые же туфли на низком каблуке, полноватая), и меня тут же взяли в оборот (разговоры о погоде и светской жизни Кэндивилля) гости – Сэнди Уотсон и ее муж Ричард (говорила Сэнди. Ричард нервно грыз дужку очков). Их дочь Твигги (тоненькая, как прутик, брюнетка) вовсю со мной кокетничала. Знал бы я, чем обернется эта вечеринка…
Линдой всецело завладела ее милая тетушка со своей подругой Мэри Литтл (которая упорно пыталась свести с ней своего абсолютно безучастного ко всему происходящему сына Гарри). Только отпустила меня семья Уотсонов, как подошла молодящегося вида дама лет 40, и я оказался втянут в новую светскую беседу.
– Здравствуйте, мистер…
– О’Мэлли.
– Ээ… Вам подходит!
– Не ожидал.
– Правда-правда! А вы не знаете, это правда, что сюда сегодня придет со своей скрипкой гениальный Вилли Уандерчайлд?
– Не знаю. Будьте любезны, расскажите мне о нем!
– Да как же это – не знать Вилли Уандерчайлда? Его же все знают, весь Кэндивилль!
– Мисс…
– Джина Харрис, для вас просто Джина, – дама кокетливо подмигнула.
– Мисс Харрис, я правда не знаю Вилли Уандерчайлда и даже не представляю себе, кто это такой. Буду вам благодарен, если объясните.
– Это юный гений, он словно родился со скрипкой в руках, и сам пишет, и классику играет… Скоро сами увидите!
– Джина, если вы с самого начала знали, что он здесь будет, то почему же вы спросили об этом у меня?
Джина Харрис обиженно вздохнула и удалилась.
Вскоре на середину комнаты, где проходил праздник, вышел худощавый юноша, ровесник The Coolcats по виду. Он был бледен, черные длинные волосы взлохмачены, белоснежная рубашка. Он начал играть. Играл он и впрямь превосходно, музыка лилась горной рекой, бурлила и наводняла. Когда он закончил, позади себя я услышал:
– Правда же он гений?!
– Да, Эрик. Как твои успехи?
– Скоро диплом, миссис Аткинсон.
Я обернулся. Позади меня разговаривали пожилая пара и мужчина средних лет. По виду он (видимо, он и есть Эрик) из «вечных студентов»: из-под свитера с ромбами выглядывал ворот полосатой светлой рубашки, умеренно потертые светлые джинсы, умеренно длинные светлые волосы, очки.
– Это какой по счету у тебя диплом, а, Эрик?
– Рональд, ну что ты пристал к бедному мальчику?
– Пегги, я интересуюсь. А то говорят, мол, молодежь пошла, не учатся, ничем не интересуются… Видели бы они Эрика Эдвардса, все эти люди!
– Третий, мистер Аткинсон. Я решил все же получить диплом экономиста.
Заняться было нечем. Линда оказалась во власти тетушкиных подруг и родственников разной степени, более-менее интересные собеседники были заняты друг другом, музыки не было… Я сел неподалеку от Линды и ее тетушки и стал ждать. Я заскучал. Было около полуночи. Не хватало только здесь и заснуть! Однако невежливо было бы уйти сейчас к себе в автобус (как и заснуть в разгаре вечеринки). Я, кажется, выпил весь кофе, который только был сварен, но и это не дало достаточной бодрости. Чтобы не заснуть, я закурил. Вообще говоря, курил я тогда крайне редко, в основном чтобы взбодриться – когда, скажем, приходилось ехать ночью. Несмотря на это, я заснул. Проснулся я от жуткого жара и криков. Оказывается, моя сигарета упала на ковер, тот задымился, искра перекинулась на занавески, огонь пошел гулять по стенам и мебели – разгорелся пожар.
Ужасное зрелище предстало перед моими глазами: повсюду огонь, изломанные в мучительных судорогах оплавленные человеческие фигуры, все раскаленно-золотое… Знаете, с тех самых пор я ненавижу оранжевый цвет. Я стал искать мою Линду – может, мне удастся ее спасти?!
Я не помнил, как оказался в автобусе, на дороге в порт. Меня трясло, словно лихорадкой. Все тело, изнутри и снаружи, просто горело. Я мчался по трассе. Я наал уже думать, что заболел и мне приснился кошмарный сон, что не было ни Кэндивилля, ни Люси, ни The Coolcats и Минни Смит, ни Уандерчайлда, ни даже Линды – что все это, от начала и до ужасного конца, мне приснилось или примерещилось в бреду – я почти убедил себя в этом и почти успокоился, я был не намного сильнее взволнован, чем просто после долгого и реалистичного кошмара, задевающего все чувства. Я почти успокоился. Я не потерял Линду и не повинен ни в чьей гибели. Их просто не было, никогда не было. Они появились на свет и погибли, хоть и по моей вине, исключительно в этом странном видении. Я не виноват. Ни в чем. Ни перед кем. Надо сходить к психологу, а то и к психиатру. Я почти поверил себе, как вдруг на самом въезде в портовый город почувствовал резкую боль. Болела правая щека. Я остановился на обочине и посмотрел на себя в зеркало заднего вида. И тут меня обожгло еще раз, всего. Меня обожгло резкое воспоминание обо всем, что произошло… На левой щеке был ожог, сильный ожог. Как если бы к ней прикоснулись каленым железом. Или… плавящейся пластмассой! Этот шрам на моей правой щеке – и есть последнее прикосновение моей Линды ко мне… Ей уже нельзя было ничем помочь, хоть я и пытался вынести ее из горящего дома. Она нежно коснулась моей щеки своей по-прежнему белой тонкой рукой и прошептала «Беги!» и исчезла совсем. Я не знаю, рассыпалась она или расплавилась и испарилась, я не хочу об этом и думать. Знаете, с тех пор я вообще туго схожусь с людьми, я боюсь погубить еще кого-нибудь. Вы, дорогой Джон, первый человек, вызвавший во мне потребность в РАЗГОВОРЕ, а не просто болтовне.
Хотя, знаете, иногда, когда я еду один по пустынной трассе, мне кажется, что там, на задних сидениях, дремлет моя Линда…