К.Г. Юнг
1. УГРОЗА ИНДИВИДУУМУ В СОВРЕМЕННОМ ОБЩЕСТВЕ
Что принесет с собой будущее? С незапамятных времен этот вопрос занимал человека, хотя и не всегда в одинаковой степени. История свидетельствует, что во времена физических, политических, экономических и духовных потрясений человек с тревогой и надеждой обращает свой взгляд на будущее, и тогда рождается множество надежд, утопических идей и апокалиптических видений. Вспоминаются, например, хилиастические ожидания современников императора Августа на заре христианской эры или духовные перемены на Западе, сопровождавшие конец первого тысячелетия от Рождества Христова. В наше время, когда близится к концу второе тысячелетие, мы снова живем в мире, переполненном апокалиптическими образами всеобщего уничтожения. Какое значение имеет деление человечества на два лагеря, символом которого является "Железный занавес"? Что станет с нашей цивилизацией и с самим человечеством, если начнут взрываться водородные бомбы или если духовная и нравственная тьма государственного абсолютизма поглотит всю Европу?
У нас нет оснований считать возможность такого исхода маловероятной. В любой стране Запада существуют подрывные элементы, которые, используя нашу гуманность и стремление к правосудию, держат наготове спичку у бикфордова шнура, и остановить распространение их идей может только критический разум отдельного, достаточно развитого и умственно стабильного слоя населения. Не следует переоценивать "толщину" этого слоя. В каждой стране она разная, в зависимости от национального темперамента населения. Кроме того, "толщина" этого слоя зависит от уровня образования в данной конкретной стране и от остроты провоцирующих факторов экономического и политического характера. Если в качестве критерия использовать плебисцит, то по самым оптимистическим оценкам "толщина" этого слоя составит сорок процентов от общего числа избирателей. Но и более пессимистическая оценка будет вполне оправданной, поскольку дар здравого смысла и критического мышления не принадлежит к наиболее характерным отличительным особенностям человека, и даже там, где он действительно имеет место, он не является постоянным и непоколебимым, и, как правило, слабеет по мере разрастания политических групп.
Масса подавляет проницательность и вдумчивость, на которые еще способна отдельно взятая личность, а рациональность аргументов может иметь шансы на успех только в том случае, если эмоциональность данной конкретной ситуации не зашкаливает за определенный критический уровень. Если накал страстей поднимается выше критического уровня, то исчезает всякая возможность того, что слово разума возымеет действие, и на смену ему приходят лозунги и иллюзорные желания/фантазии. То есть наступает своеобразное коллективное помешательство, которое быстро превращается в психическую эпидемию. В таких условиях на самый верх поднимаются те элементы, которые в эпоху правления разума считаются асоциальными и существование которых общество терпит. Такие индивиды ни в коей мере не являются редкими необычными экземплярами, которых можно встретить лишь в тюрьме или психиатрической больнице. По моим оценкам, на каждого явного сумасшедшего приходится, как минимум, десять скрытых, безумие которых редко проявляется в открытой форме, а взгляды и поведение, при всей внешней нормальности, незаметно для их сознания подвергаются воздействию патологических и извращенных факторов. По вполне понятным причинам, не существует медицинской статистики таких скрытых психозов. Но даже если их число меньше, чем в десять раз, превышает число явных психопатов и преступников, их небольшое количество относительно общей массы населения с лихвой компенсируется их крайней опасностью. Умственное состояние этих людей сродни состоянию группы, пребывающей в коллективном возбуждении, и подчиняется пристрастным оценкам и желаниям-фантазиям. Когда такие люди находятся в своей среде, они приспосабливаются друг к другу и соответственно чувствуют себя, как дома. На своем личном опыте они познали "язык" ситуаций такого рода и знают, как ими управлять. Их идеи-химеры, подпитываемые фанатичным возмущением, взывают к коллективной иррациональности и находят в ней плодородную почву; они выражают все те мотивы и недовольство, которые у нормальных людей скрыты под покровом благоразумия и проницательности. А потому, несмотря на их малое в процентном отношении количество, они представляют собой источники заразы, поскольку так называемый "нормальный человек" обладает только ограниченным уровнем само-познания.
Большинство людей путает "самопознание" со знанием своей эго-личности. Любой человек, у которого имеется хоть какое-то эго-сознание, не сомневается в том, что знает самого себя. Но эго знает только свое содержимое, и не знает бессознательного и его содержимого. Люди определяют свое само-познание мерой знания о себе среднего человека их социального круга, а не реальными психическими фактами, которые, по большей части, скрыты от них. В этом смысле психика подобна телу, о физиологии и анатомии которого средний человек тоже имеет смутное представление. Хотя рядовой человек и живет в теле и с телом, но большая его часть ему совершенно неизвестна, и для ознакомления с тем, что известно о теле, требуется специальное научное знание. Я уже не говорю о том, что "не известно" о теле, но что, тем не менее, существует.
Значит то, что принято называть "само-познанием", на самом деле является очень ограниченным знанием, большая часть которого зависит от социальных факторов, от того, что происходит в человеческой психике. Поэтому у человека всегда возникает предубеждение, что определенные вещи происходят не "с нами", не "в нашей семье" или не «с нашими друзьями и знакомыми». С другой стороны, у человека возникает не меньше иллюзий насчет наличия у него определенных качеств, и эта убежденность лишь скрывает истинное положение вещей.
В этой широкой зоне бессознательного, надежно защищенной от критики и контроля сознания, мы совершенно беззащитны, открыты всем видам психического воздействия и психических инфекций. Как и при опасности любого другого типа, мы можем предотвратить риск психической инфекции только в том случае, если будем знать, что именно будет атаковать нас, а также, где, когда и каким образом произойдет нападение. Поскольку само-познание это вопрос знания конкретных фактов, то теория здесь вряд ли может помочь. Ибо, чем больше теория претендует на свою универсальную истинность, тем меньше она способна послужить основанием для правильной оценки конкретных фактов. Любая основанная на житейском опыте теория неизбежно является статистической; она выводит идеальную среднюю величину и отвергает все исключения по обоим краям шкалы, заменяя их абстрактным усредненным смыслом. Эта теория достаточно справедлива, только в жизни дела идут не всегда в соответствии с ней. Несмотря на это, абстрактный смысл фигурирует в качестве незыблемого фундаментального факта. Любые исключения, хоть и являются не менее реальными, в теорию вообще не включаются, потому что опровергают друг друга. Например, если я вычислю вес каждого камушка на покрытом галькой пляже и получу средний вес в пять унций, то эта цифра мало что сможет мне сказать о реальной природе гальки. Любого, кто на основании моих изысканий решит, что сможет с первой попытки подобрать камешек весом в пять унций, ждет серьезное разочарование. В самом деле, может статься так, что и после долгих часов поисков он так и не найдет камушка весом точно в пять унций.
Статистический метод показывает нам факты в свете идеальной средней величины, но не дает представления об их эмпирической реальности. Несмотря на то, что средняя величина несомненно отражает определенный аспект реальности, она может самым коварным образом фальсифицировать истину. Это прежде всего относится к теориям, основанным на статистике. Между тем, отличительной чертой факта является его индивидуальность. Грубо говоря, реальная картина состоит только из исключений из правила и следовательно в абсолютной реальности полностью господствует неправильность.
Об этом следует вспоминать каждый раз, когда речь заходит о том, что теория может быть проводником на пути само-познания. Не существует и не может существовать никакого само-познания, основанного на теоретических предположениях, поскольку объектом этого познания является индивид, относительное исключение, и феномен "неправильности". А потому, характерные черты индивида являются не универсальными и правильными, а, скорее, уникальными. Его следует воспринимать не как стандартную единицу, а как нечто уникальное и единственное в своем роде, что, в принципе, нельзя познать до конца и нельзя сравнить с чем-нибудь еще. В то же самое время, человек, как представитель рода человеческого, может и должен быть описан, как статистическая единица; в противном случае о нем нельзя будет сказать вообще ничего. Для решения этой задачи его следует рассматривать как сравнительную единицу. Результатом этого являются универсальные антропология и психология, с абстрактной усредненной фигурой человека, из которой удалили все индивидуальные черты. Но именно эти черты представляют собой главную ценность для понимания человека. Если я хочу понять индивидуальное человеческое существо, я должен отложить в сторону все научные знания об усредненном человеке и отбросить все теории чтобы иметь совершенно новый и непредвзятый взгляд. Я могу подойти к задаче понимания только со свободным и открытым умом, в то время как знание человека, или оценка его характера, требует предположительно знание всего человечества в целом.
Таким образом, идет ли речь о понимании отдельного человеческого существа или о само-познании, я должен оставить всякие теоретические предположения. Поскольку научное знание не только пользуется всеобщим признанием, но и, в глазах современного человека, представляет собой единственный интеллектуальный и духовный авторитет, понимание отдельного человека обязывает меня применить lese majeste*, так сказать, т.е. закрывать глаза на научное знание. Эту жертву не так просто сделать, т.к. научный подход не может так просто отказаться от чувства ответственности. И если психолог оказывается доктором, который хочет не только научно классифицировать своего пациента, но и понять его как человеческое существо, он сталкивается с опасностью конфликта между двумя диаметрально противоположными и взаимо-исключающими отношениями к знанию. Этот конфликт не разрешается путем выбора того или иного отношения, но путем своего рода двоякого мышления: выполнения одного дела, не выпуская из виду другое.
Ввиду того, что, в принципе, позитивные преимущества знаний работают целенаправленно на подрыв понимания, вытекающий отсюда вывод представляет собой парадокс. С научной точки зрения индивидуум – это всего лишь единица, которая воспроизводит себя ad infinitum и может с таким же успехом описываться какой-либо буквой. Для понимания, с другой стороны, именно уникальное человеческое существо, освобожденное от всех соответствий и правил таких дорогих сердцу ученого, является главным и реальным объектом исследования. Доктор, должен быть в первую очередь осведомлен об этих противоречиях. С одной стороны, в его распоряжении имеются статистические данные, полученные в результате научной подготовки, с другой стороны он находится перед лицом лечения больной личности, которая в особенности в случае душевной болезни, требует индивидуального понимания. Чем более схематично лечение, тем больше препятствий на его пути – и совершенно понятно – со стороны пациента, и тем сомнительнее достижение результата. Психотерапевт вынужден рассматривать индивидуальность пациента в качестве главного факта общей картины и приспосабливать соответствующим образом свои методы лечения. Сегодня во всей медицине признается, что задачей врача является лечение конкретного больного, а не абстрактную болезнь.
Этот пример из медицины является лишь специальным случаем общей проблемы обучения и подготовки. Научное образование основано- в целом - на статистических истинах и абстрактном знании, и поэтому описывает нереалистичную, рациональную картину мира, в которой индивидуум - маловажный феномен – не играет никакой роли. Тем не менее, индивидуум, как иррациональная величина, является истинным и аутентичным носителем реальности, конкретный человек в противовес нереальному идеалу или «нормальному» человеку, с которым оперирует наука. Более того, большая часть естественных наук стараются представить результаты своих исследований таким образом, как если бы они были получены без присутствия человека; так, что присутствие психики - незаменимого фактора – остается невидимым. (Исключение составляет современная физика, в которой признается, что наблюдаемое зависит от наблюдателя). Таким образом, наука рисует картину мира, из которой исключена реальная человеческая психика – настоящая антитеза «гуманитарных» наук.
Под влиянием естественнонаучных теорий умаляется значение не только психического в человеке, но и сам индивидуальный человек. Любое не укладывающееся в статистическую теорию индивидуальное явление отбрасывается или нивелируется, что ведет к искажению действительности. Нельзя недооценивать психологическое влияние стандартизованной картины мира: она вытесняет индивидуальное в пользу анонимных единиц, кучкующихся в массовые скопления и группировки. Тем самым на месте отдельных конкретных сущностей выступают названия общественных организаций, а на самой высокой ступени — абстрактное понятие государства как принципа политической реальности. Неизбежно моральная ответственность отдельного человека подменяется государственной целесообразностью. На место моральной и духовной дифференциации индивидуума выходят общественное благополучие и повышение уровня жизни. Целью и смыслом отдельной человеческой жизни (которая единственно и является действительной жизнью!) становится теперь не индивидуальное развитие, но государственная целесообразность, давящая на человека извне в виде реализации абстрактного понятия, в конце концов стягивающего на себя всю жизнь. Все в большей мере индивидуум лишается возможности морального выбора и самостоятельного управления собственной жизнью, а вместо этого им правят как социальной единицей, его кормят, одевают, дают ему образование, его содержат и развлекают. А идеальной целью становится благополучие и удовлетворенность масс. Правители же со своей стороны такие же социальные единицы, как и управляемые ими граждане, и отличаются лишь тем, что являются специализированными представителями государственной доктрины. Она же, в свою очередь, требует не умеющих рассуждать личностей, а специалистов, которые ни на что не способны вне сферы своей профессии. Той же государственной целесообразностью определяется, чему учить в средней и высшей школе.
Внешняя государственная доктрина в свою очередь управляется от имени государственной целесообразности высшими правительственными чинами, объединяющими в своем лице всякую власть. Человек, оказавшийся в результате выборов или назначения на высоком посту, уже не имеет над собой властных инстанцией, ведь он и есть олицетворение государственной целесообразности и может действовать в рамках своих полномочий. Он может заявить вслед за Людовиком XIV: «Государство — это я». Тем самым становясь единственным или, по крайней мере, одним из немногих индивидуумов, которые могут пользоваться своей индивидуальностью, если будут вообще в состоянии отделить себя от государственной доктрины. Вероятнее всего, они станут рабами своего собственного вымысла. Но подобного рода однобокость постоянно психологически компенсируется бессознательными разрушительными тенденциями.
Рабство и бунт — сиамские близнецы, которых невозможно отделить друг от друга. В силу этого жажда власти и подозрительность пронизывают весь общественный организм сверху донизу. Помимо этого, масса автоматически создает для компенсирования своей хаотической бесформенности своего «вождя», который, можно сказать, вынужден стать жертвой инфляции своего я-сознания, чему история дает многочисленные подтверждения.
Начиная с того момента, когда индивид обезличивается и становится невостребованным, подобное развитие становится логически неизбежным. Не говоря уже об агломерациях больших масс людей, в которых отдельный человек исчезает, одним из основных факторов тиражирования является естественнонаучный рационализм, который лишает индивидуальную жизнь ее основ и достоинств, ибо в качестве социальной единицы человек теряет свою индивидуальность и превращается в абстрактный номер в книгах учета соответствующей организации. Ему остается лишь роль легко заменяемой бесконечно малой единицы.
С внешней, рациональной точки зрения так и есть, и в этом смысле смешно говорить о какой-либо ценности индивидуума. С этой исходной «научной» позиции индивидуум и в самом деле приобретает исчезающе малое значение: попытайся же кто-нибудь утверждать обратное, он тут же окажется в незавидном положении из-за слабости своих аргументов. Если же он будет настаивать на значимости самого себя, членов своей семьи или знакомых, его сразу же обвинят в субъективности его восприятия. Ибо что значат несколько человек уже по сравнению с десятью тысячами, с сотнями тысяч или даже с миллионом? В связи с этим мне приходит на ум аргумент одного моего друга, склонного к размышлениям, с которым я однажды оказался в толпе, насчитывавшей десятки тысяч человек. Обернувшись ко мне, он вдруг сказал: «А ведь это, собственно говоря, самый убедительный аргумент против веры в бессмертие: они все хотят стать бессмертными!»
Чем больше толпа, тем «ничтожнее» каждый человек в ней. Но если один человек, охваченный чувством собственной ничтожности и тленности, утрачивает смысл своей жизни — а он ни в коем случае не исчерпывается понятием общественного благополучия и высокого уровня жизни, — он попадет на путь, ведущий к государственному рабству. Кто устремлен лишь вовне и верит лишь в большие числа, тот лишается средств самозащиты от свидетельств своих органов чувств и своего разума. Но именно этим и занимается весь мир: люди очарованы и одержимы стандартизованными истинами и большими числами; их на самом деле приучают к мысли о ничтожности и бессилии отдельной личности, не представляющей в своем лице или не персонифицирующей никакой массовой организации. Наоборот, каждая отдельная личность, которая становится заметной на сцене этого мира и голосу которой внемлют достаточно широкие круги, выступает для некритичной публики носителем интересов определенного общественного движения или представителем общественного мнения, и, исходя из этого, будет либо принята, либо отвергнута. Поскольку при этом обычно преобладает массовая суггестия, то остается неясным, является ли выступление этого человека его собственным поступком, за который он несет личную ответственность, или же он предстает всего лишь в качестве мегафона общественного мнения.
Вполне естественно, что при таких условиях будет постепенно возрастать ненадежность индивидуального суждения и — в силу этого — ответственность будет становится все более коллективной, то есть она будет отниматься у отдельного человека и приписываться юридическому лицу. Тем самым индивидуум все более и более превращается в функцию общества, которое принимает на себя функции реального носителя жизни, оставаясь при этом всего-навсего идеей, например идеей государства. И человек, и общество гипостазируются, то есть становятся абстрактными единицами. И государство превращается в результате в якобы живущую сущность, от которой всего можно ожидать. На самом же деле оно представляет собой лишь камуфляж для тех индивидуумов, которые умеют им манипулировать. Тем самым первоначальная традиция правового государства деградирует до первобытной формы организации общества — до коммунизма первобытного племени, подчиненного автократии своего вождя или олигархии.
*Оскорбление его величества (фр).
_____________________________
Цитируется по книге: К.Г. Юнг "Божественный ребенок", под ред. П.С. Гуревича, пер. Д.В. Дмитриева, с. 184-187. (Новая редакция с исправлением ошибок перевода - ВП)