Вчера поняла, что счастлива. Долго шла к этому, всё время спотыкаясь о какие-то страхи, корчилась от угрызений (не совести, органа, которому люди не придумали названия). Страхохода. Есть пищевод, а есть страхоход. Как скрутит – не разогнёшься. И ведь ничего дурного не совершала, да и бояться нечего. А боишься. Что на самом деле внутри тебя живёт не что-то тёплое, а монстр. Царапает когтищами – выпускает. Потом других – цап. А вчера перестала. Или в день рождения? Хороший был день рождения в джинсах и семейном кругу. Мама сказала: “встречай, в чём тебе удобно”. А мне удобно в джинсах. Даже с розами, а не моими любимыми гладиолусами (куда-то исчезли), хотя вообще розы не люблю. “Вообще розы” – это заслюнявленный штамп, как “любовь”, “дружба”, “красота”. А мне подарили родные. Белые и нежные. И это два разных цвета, но второй – не розовый. А нежный. И от мамы с Юрой. Юра – это не папа, но и не отчим. Друг (Почему у всех слов должно быть одно значение, а всех людей нужно распихать по категориям? Никогда не понимала. Но и не подкладывала. Упрямая).
Родилась – и сразу в универ. Автореферат нужно было показать руководительнице. Пришлось вставать в шесть утра, ехать сначала к себе. Потом от себя. К себе утащила оливье и тортик. Оливье – это традиция на Новый год и День рождения. Не блюдо, а “когда тебя любят”. Синоним к “там, где тебя ждут”. Не штамп. Мама сказала Владу в его день рождения: “всегда помни, что есть место, где тебя ждут. В болезни и радости. Любого”. И заплакала. На неё все накинулись: “ну что ты о таком”. Литераторы и псевдо- накинулись бы: “штамп”. А мама вышла из больницы, и мы её ждали. Не штамп, любовь.
Вылетела из метро с Земфирой в плеере. Старые какие-то песни, а из метро с ними здорово вылетать. Даже мне – консервной банке. У меня мало любимых песен, мало любимых людей. Вообще мало, а летаю.
Тогда, наверное, и поняла, что нет монстра и что боишься не его, а “так бывает” и “ты вынесешь”. Счастье, счастья. Беду легко выносить, сразу появляется куча друзей, которые не в радости, а в сочувствии (тут как тут). Правда не в радость. Даже среди читателей, стоит написать что-то “печальное” (как я ещё пишу, если меня так раздражают пустые слова), как сразу всем нравится, все сочувствуют и пере(до)смысливают. А счастливое почему-то не нравится. Наверное, потому, что в счастье много лишних. И выносят его наедине, в крайнем случае – вдвоём.
А я не выносила. – Летела мимо своего Владимирского. Улыбалась. Мы же ходили мимо него. Вот и счастье. Глупо, наверное. Что можно быть счастливой просто от ощущения пружинистой дороги под ногами. От звёзд на шапке собора (не на погонах же, какой от них прок). Не от внешнего, от внутреннего – проснувшегося и радостно топчущегося в тебе. Так мамин кот по ней топчется. А она не прогоняет. Хоть он и тяжёлый. Потому что счастье нужно выносить. А тех, кто тебя любит, нельзя прогонять. Никогда. Даже если это чёрный кот и на беду. Это лишним чужое счастье на беду. А тебе – родное.
Вынесла, принесла прям на кафедру. – Свернулось клубком, насторожилось. В животе заурчало. Жду руководительницу. А тут Маришка моя с медведем! Полосатым! Всегда такого хотела, думала подарить Алле Дмитриевне, но подарила другое. Маришка – тоже друг. Учились вместе – и в универе, и в аспирантуре. А Алла Дмитриевна – любимая (всё-таки я ненавижу определения). Ну да, как может быть любимой заведующая кафедрой, а другом – тем более. А у меня может. И человеком тоже может, которого можно просто любить, как человека, уважать – как профессионала. А любить просто так. Иначе не любят.
Зашла на кафедру с медведем за лапу (Удобный медведь, можно за лапу ходить). Положила рядышком на стул – пусть пока полежит, пока мы автореферат правим. В две руки: с карандашом и ручкой. Хорошо, когда в две руки. Работа.
Вышли с медведем в обнимку. Авторефератом под мышкой. Понравился! И пошли бродить с Маришкой. Которая друг. Праздновать начало двадцати шести. С друзьями иначе нельзя, целый год празднуешь, бродишь, делишься. Это открытки-однодневки пишут раз в году. А друзья редко пишут, мало спрашивают, приходят без спроса. С медведем под мышкой, с котёнком, которого давно хотела (ну разве можно дарить незнакомому человеку кота! Мало ли кто что в детстве хотел. А я Алле Дмитриевне подарила. Вислоухого. Потому что это не мало, а самое главное: знать, что тебя любят. По-настоящему любят, когда знают. Дарят, когда не просишь. Не только в детстве – всегда. Просто так, а не почему-то, не за звёздочки на погонах).
Набродились, насмеялись. Начитались (я читаю Маришке стихи, она слушает. Раньше не читала, попалась один раз – решила: ладно. Всё равно я свои почти не помню, чужие только). Обсудили защиту. Мариша говорит: “Господи, почему ты выбрала такую тему.. стереотипы. Ты же сама ходячее опровержение всех стереотипов”. Говорю “да!” – радостно. Потому что лучше быть ходячим опровержением, чем залежавшимся “не вынесу”. Маришка это тоже знает, даже не спорит. Подкармливает меня десертом, чтоб выносливость повысить (подпаивает кофе с вишнёвым соком). Я делаю вид, что не замечаю, и подкармливаюсь. Глажу медведя, пока никто не видит. Держу за лапу. Чтобы не потерялся.
Приходим домой совсем взрослые и уставшие. Кормим кота, прячемся. Медведь в шкаф, от кота подальше. Я – под одеяло. Внутри что-то шебуршится, ворочается. Плетусь на кухню, наливаю молоко в чашку, тоже полосатую. Достаю медведя из шкафа. “Не прячься. Я не разлюблю”.
22 августа 2012 года