Вторые сутки идет дождь. Мелкий, почти невидимый, сеет сверху через гигантское сито туч серых навстречу дурманящим испарениям трав, мхов, прошлогодней листвы. Над водой низко, клочьями туман, размывающий очертания другого берега, населенного призраками сосен и кедров. Комары, обычно дождем загоняемые в укрытия, тяжело летают, без привычного своего звона. Костер под небольшим навесом агонизирует, дымит, и нет никакого желания как-нибудь поддержать его жизнь. Для этого пришлось бы выбираться из палатки, где, если не считать липкой влажной духоты, все же довольно комфортно.
Саша не помнит уже, когда впервые он начал, как он говорит, «думать». Может, это началось во время «отсидки» в «кубике», а может еще раньше, только ему вдруг очень понравилось это «дело». Прежде, до этого самого момента, когда он начал… как-то не приходилось этим заниматься. Все проблемы решались на уровне: нравится – не нравится, пить или не пить, бить или не… вопросов таких как: убивать или не убивать, вообще не стояло. Была наука солдатская. Был приказ «на поражение», были злость, отчаяние и ярость потом… только мыслей по этому поводу не было – ни к чему они были. А теперь вот… Он и удрал из Москвы только для того, чтобы разобраться, научиться, хотя бы наедине с самим собой, как-то «оформлять», додумывать, доводить до какого-нибудь вывода эти свои… мыслишки. Надо отдать ему должное, понимал, что «мыслишки» эти он уже слышал и раньше, читал про нечто очень похожее, но никогда не делал их своими – всегда воспринимал как нечто отстраненное, к нему никаким боком неприкасаемое. И главное… самое главное – понять, наконец, чего же он в этой жизни ищет, места своего или еще чего…
«Человек по своей природе, по сути своей – одинок. У каждого своя кожа, кровь, нервы, кишки и все такое прочее. С самого рождения сидит себе человек в своем теле и как через амбразуру – через глаза – всматривается в окружающий мир, на такие же, как и сам он… «доты и дзоты». И «выбросить белый флаг», выйти с поднятыми руками, невозможно – потому как сам выход замурован, да просто нет выхода, забыли сделать. Всякое заключение в тягость, а потому совершаются всякого рода «диверсии», попытки вырваться из этого своего одиночества, но это как выход в космос без скафандра…
«Создан по подобию»… Что же получается? Получается, что Бог, тоже страдает от одиночества в своей вечности и бесконечности? Может, для этого и создает себе подобных? Наверно, тяжко Ему приходится - создания-то Его несовершенны, не могут жить долго. Только кто-нибудь из них «из пеленок» выберется, «агукать» начнет, так уж и помирать пора. Что-то Он там не додумал. А может, Он-то как раз от одиночества и не страдает, а только «Себе подобных» творит с этой… «функцией». Для чего, зачем Ему это нужно?
И это яблоко… на хрена подкинул? Если бы не сказал, что его жрать нельзя, так мимо бы проходили… тоже целую вечность. А раз говорят «нельзя», так и вопрос тут же – «а почему»? Ну и соблазн, конечно, попробовать. Так что насчет змия… это конечно перебор - рано или поздно, все равно бы сами это яблочко схавали… с дерева познания добра и зла. Он только форму слепил «по своему подобию», а остальное…? Что, вместе с душой не мог «вдунуть» эти самые «познания»? Ерунда какая-то получается. Либо Он не такой уж и мудрый, либо… либо что? Либо – не твоего собачьего ума это дело. А раз так… то и сам пошел на фиг. Вот скажу Тебе, что Тебя не было никогда и нет, а есть только… ну, хотя бы природа и эволюция… если не по Дарвину, то еще быть может… по… по какому-нибудь там… Пупкину, который еще и не родился, но родится обязательно и… и докажет научно, что не от обезьян, а, скажем, от… козлов или свиней. И ведь поверят. А куда деваться? Как-то надо определяться, раз Его нет. Потому, если Он все-таки есть, зачем наградил одиночеством?
Ну, вот с чего начал, к тому и приплыл… Натворил черте что, а ты с этим разбирайся, мучайся, ищи ответ. Ну ладно там эти, первые которые – это проклятое яблоко схавали. Ну, схавали и схавали – поняли, каким образом размножаться… что, куда и зачем… так нет же. Мало Ему показалось – решил это самое дело облечь в красивую оберточку – обозвал этот фантик любовью. Нате, мол, жрите. А человек, если он не дурак совсем, должен прекрасно понимать… да и понимает. Еще при первом своем поцелуе, самом робком, там, в глубине самого себя понимает, что это долго продлиться не сможет, бледнеет и… все равно клянется, паразит, в любви вечной, врет, подлец, потому как, хоть на короткий миг, но кажется ему, что это вот он и есть выход из одиночества. Мгновенная радость, мгновенный самообман… и как хочется верить, что когда двое, то тогда и все остальное не так уж страшно. Только уже на следующее утро… буквально или через год… ну, может два, просыпается и видит, что снова он один, а рядом тоже другой «индивид заамбразуреный». И вновь он со своими печенками и селезенками, со всеми своими потрохами – вот его единственные друзья…
И тогда… тогда, или разбежались в новых поисках, или до скончания дней одни и те же скучные завтраки и ужины, между которыми вечное добывание пищи для поддержания… двойные подбородки, отвисшие животы и груди, разговоры о погоде, о тряпках, об очередной ангине следующего маленького пленника, обреченного на эту жизнь… о ценах на хлеб. Тоска вселенская.
Человек слаб и подл – привыкает ко всему, и к такой тоске зеленой в первую очередь, потому как это очень удобно, тепло и уютно, и никуда бежать не надо, и уже никаких желаний. Выполнил свое предназначение и теперь сиди и жди, тихонечко посапывая в две дырочки, когда тобой унавозят землю… и это называется жизнью.
Черт побери, неужели все так паскудно устроено? Или я себе только так напридумывал? Может за всем этим существует еще какой-то смысл, понять который человеку не дано… и кто догадается когда-нибудь - для чего все так устроено – будет жить вечно и не умрет никогда. Только бы знать, для чего жить… тем более, вечно. Это что же – стать равным Богу? Стать этим самым… воплотиться в плоти и крови из какой-то там непонятной бесконечности… которая и здесь, между прочим, присутствует, вот в этой самой душной палатке? Так, пожалуй, можно договориться до шизомании, возомнить себя Бог весть кем. Человекобогом, например. И тогда… а что тогда? Когда будет понятен смысл всего, что тогда?
Все, хватит. Прыгай обратно на землю, только шею себе не сверни. Слышишь, какая в животе революция начинается, кишки против желудка выступают, баррикады скоро будут возводить. Пора подкинуть им «хлеба». «Зрелища» они уже насмотрелись, вернее наслушались. Вставай и действуй вопреки своим мыслишкам о вечности и прочей ерунде. Потом продолжим. Скажем, поговорим о морали, законах, придуманных человеками, чтобы не сожрать друг друга и… о сфинксах разных и прочей ерунде. И дождь, кажется, выдохся совсем. Сегодня еще здесь покантуюсь, а завтра с утра пораньше вверх по Петёлке… немного осталось. А надо ли мне туда, что я там забыл?».
Быстро разделся и нагишем из палатки выскочил. Пробежал по траве, увешанной капельками тяжелыми, по песку от воды чавкающему под ногами и с уханьем плюхнулся в холодную воду. Вот это жизнь. Сразу по всему телу изнутри струи обжигающей радости, молодости и чего-то еще… совсем уж первобытного, чему и названия нет.
Проплыл энергично метров двадцать, вдруг нырнул, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть под водой… но кроме серых бликов и шуршащей тишины в ушах…
Вынырнул почти на середине реки и чуть головой не ударился о борт лодки, беззвучно и призрачно скользящей по течению. Осторожно руками ухватился за корму и подтянулся…
Пацан и девчонка, лет по пятнадцати спят в обнимку, укрывшись куском брезента. Весел не видно, да и вещичек не густо.
Пришлось долго повозиться, прежде чем лодка не уткнулась носом в песчаный берег. Привязал за обрывок носовой веревки к кусту, оделся быстро, стуча от холода зубами, костер поправил, вытащил из рюкзака все наличные продукты. Консервы открыл, котелок на огонь зарядил и только тогда снова подошел к лодке.
Лодка с борта на борт покачивается, вода тихонько шлепает, нашептывает свои сказки, и если бы не такой сырой и пасмурный день, то лучшей колыбели нельзя было бы и придумать.
Долго смотрел на спящих, улыбаясь до неприличия широко, словно вспомнил что-то такое… давнее. Девчонка, лица почти не видно, уткнулась носом в плечо подростковое, еще тощее, кудряшками соломенными мелкими загородилась…
- Подъ-ем! - заорал вдруг во все горло. В испуге сорока сорвалась с ветки, и, заверещав, полетела докладываться всей тайге, о своей обиде.
Ребятишки разом вскочили, откинув брезент, причем пацан как-то сразу в сторону кинулся и хорошо приложился о борт лодки. Ошалело огляделись и уставились испуганно на Сашку, будто приведение какое увидели. Тут выяснилось только, что из одежды на них только трусики, остальная одежда аккуратно уложена под фанеркой на носу лодки.
- Быстро отвечать: кто такие, откуда, куда и зачем? На счет три выдать всю исчерпывающую информацию. Один… три! Итак… как звать?
- Леша. А ее Света – ответил, наконец, парнишка и потянулся за одеждой, не сводя настороженных глаз с Сашки.
- Уже хорошо. Слушай мою команду – быстро одеться, умыться и приступить к завтраку. Остальную информацию после.
Накинулись на еду, как будто перед этим дней пять не ели. И так аппетитно это проделывали, что Саша тоже куда-то заспешил, хотя привык есть медленно и основательно. Кружка оказалась одна и поэтому чай пили по очереди…
- «Ой, вы, гости-господа… как там, в сказке, забыл… и куда теперь плывете?». Откуда и куда путь держим? Между прочим, меня зовут Александр Николаевич.
- А я вас знаю, - Света вдруг просияла, и голос подала, наконец, - вернее, я вас помню…
У Сашки бровь одна удивленно полезла на лоб.
- И – и?
- Мы с Алешей из детского дома. Я маленькая была, но я помню все. Мы вас папа-Саша звали, помните? А вы за это щелбаны раздавали…
- Черт, не помню совсем. Хотя может быть… да, очень может быть. Так, стало быть, мы соплеменники. Ну, и куда вас понесло? Куда сплавляетесь? Вы хоть соображаете, что если бы я на вас не наткнулся в этом молоке, то к ночи вы бы уже в Байкале плескались? И потом, весла где? Жратва и все прочее, если собрались в поход? И потом… я понимаю, что ваш поход не санкционирован, а потому вас уже ищут, всех на ноги подняли. Кто-нибудь знает, куда вы отправились?
Вопросов много, а в ответ только молчание. Сидят на бревнышке, прижавшись к друг другу, как воробышки. Долго молчали, ковыряя носками стареньких кроссовок песок. Потом все же Света локтем Лешку, говори мол, свои вроде. Наконец, собрался с духом, заговорил:
- Мы… Света и я, мы решили не возвращаться никогда. Мы решили умереть вместе, потому что мы любим друг друга, а над нами все смеются, дразнят. Мы решили утонуть в Байкале. Чтобы и там… на том свете, вместе быть, понимаете?.. Как Ромео и Джульетта. Напрасно вы нас остановили, мы все равно… мы слово друг другу дали. Мы должны, понимаете? Мы не можем друг без друга.
«Ты смотри-ка, что делается? Еще час назад развлекался мыслишками по поводу этого же самого… очень похожего. Нет, ничего случайного в жизни. Поневоле поверишь во все эти изотерики».
Почесал затылок, соображая, что бы такое им сказать, чтобы…
- Ну, что ж, ребятишки. Каждому, своё. Мне добираться до детдома, давно собирался проведать, посмотреть на ваше житье-бытье, может придумать что-нибудь интересное. Захар Петрович-то как?
- Захар Петрович-то? Нормально, болеет только.
- А что не так?
- Нам взрослые не говорят, но какие-то большие неприятности, как это… рэкет или просто… Нехорошо что-то.
- Ну, посмотрим. Ну, а вам… вам плыть дальше. Лодка ваша больше двух дней не выдержит, течет, зараза. Вода в Байкале холодная, больше часу не продержитесь, утоните в лучшем виде, на корм рыбкам пойдете… плывите, на том свете встретимся.
- А-а? – замялся Лешка.
- Что, «а-а»? Слово давали, стало быть, вам одна дорога, как решили. А вы думали, что я причитать начну, уговаривать? Любовь сильная штука, хуже гриппа. Если уж с ног шибанет, в неделю не прокашляешь. И я вам не врач, пилюлю сластить не буду. Вы уже большие, сами решайте.
И пошел к палатке. Открыл полог, рюкзак достал и стал собирать вещи, краем глаза поглядывая, как там детишки разрешают свои проблемы. Только минут через двадцать, когда уже палатку сворачивал, да из кустов лодку резиновую, надувную с мотором вытаскивал, нерешительно Света подошла.
- Что? Попрощаться пришла. Пока-пока, плывите. Даже вслед смотреть не буду, ужас не люблю утопленников, аллергия у меня на них.
- Папа-Саша… можно я так… ну, в общем, мы подумали. Подумали и решили. Мы потом… ну, не знаю, как-нибудь по-другому. Все равно нам не жить друг без друга.
- А по-другому, будет так. Если любите, научитесь ждать. Подумаешь, несколько лет. Вам сейчас по…
- Мне четырнадцать с половиной, а Алешке уже почти пятнадцать.
- Три года всего, понимаете? Тысяча дней. Ерунда. А потом поженитесь и будете всегда вместе. Детишек нарожаете. Детишек, у которых будут мама и папа. А так что? Да ровно через год о вас и не вспомнит никто. Вот ты кем собиралась стать?
- Фотомоделью. А Леша кино хотел снимать…
- Ну, вот и стань, кто тебе не дает. Трудное только это дело, сама поймешь. Эй, Ромео, помогай лодку тащить. Потом костер потушить и весь мусор закопать. Действуй… что насупился? Да не дразнюсь я. Я просто… просто по-хорошему завидую, черт возьми. Давай, хватайся, тяни.
У самой уже воды, вдруг взвизгнула радостно Светланка.
Будто на заказ, толстый блин тучи, отмучавшись дождевой пылью, оторвал свой край от горизонта, обнажив голубое дно неба. И сразу косой луч солнца пробежался на цыпочках по реке, поднялся легкими прыжками на сопку на том берегу и расцвел триумфальной тройной аркой стоцветной радуги, как знак того, что Любовь и Вера и Надежда - была есть и будет, пока жив человек на земле. И с этим ничего не поделаешь, да и делать ничего не нужно, просто принять как должное… просто жить.
И Сашка тоже, для себя самого неожиданно, впервые за последние несколько лет почувствовал себя легко и радостно. Вдруг заорал во все горло, всколыхнув еще полусонную, мокрую тайгу. И все эти маленькие «мыслишки», что еще недавно его тревожили и казались и в самом деле чем-то важным и главным в жизни – упали на дно его души и… спрятались там до поры…
- Э-э-э-э-э-э-э-эй!!!
Как недолговечно оптическое явление радуги, так и радость, переполняющая от избытка жизни, ярко, мгновенно, но также коротко. Уже через пару часов, когда солнце успело спрятаться на ночлег, а на смену ему выкатилась луна щербатая караулить ночь, холодок пробежался по Сашкиным глазам и новые, вернее недодуманные старые мысли закопошились и застучались в темечко. А может это, стучит мотор лодочный, вспарывая речную гладь. И прохладой потянуло с верховья.
Ребятишки притихли и сражаются с дремотой, а Сашка снова, уже в который раз перемалывает «в свои» старые, успевшие слегка закаменеть и заплесневеть «вечные» истины бытия. И это будет продолжаться всю эту ночь, до самого рассвета и потом еще много дней и ночей, потому что как раз это и отличает, выделяет человека, делает венцом творения. Творения Бога или Природы, может быть Космоса? Какая разница. Это в конечном итоге ничего не меняет. Ни – че – го.