Чудесная золотая осень 1944 года! Немцев прогнали, урожай собрали большой, вернувшаяся «на круги своя» советская власть «гайки не закручивает», а осень тёплая, сытая и радостная. Люди вновь поверили в чудесное будущее, которое «уже наступило». Как мало надо людям для того, чтоб они позабыли пережитые горести и поверили в обманчивое «счастье земного рая»! Люди резали свиней и делали колбасы; шинковали сахарную свеклу, заквашивали её с хмелем в бочках и гнали из получившейся браги самогон, а из мака и мёда делали конфеты детям. В субботние вечера перед выходным днём собирались у заранее условленного хозяина, принеся с собой закуску из всякой вкусной домашней «всячины» и «гудели» до утра. Водку с собой не брали, водку на стол ставил хозяин. Пьяные субботние ночи проводили по очереди у разных хозяев. Из дома хозяина, в котором устраивались такие коммулядки, детей относили на ночь к соседям, дабы дети не видели то, что нарушает общепринятую мораль и травмирует детскую психику. Инициаторами таких «коммулядок» всегда и везде, во все исторические времена были женщины. Мужиков было мало – на одного мужика приходилось по шесть-семь женщин. В коммулядках для женщин появлялась возможность пообщаться с мужчинами в более тесных условиях, и была надежда на получение, хоть немножко, хоть чуть-чуть, кое-чего запретного. Такая весёлая, разгульная, в духе славянизма, жизнь продолжалась до самой весны 1945 года.
Мокрына такие комму****ки не приветствовала, поэтому борделядки в своем доме запретила, но субботние уходы Анны и Евгении в чужие дома на гулянки терпела. Однажды бабушка Мокрына уехала в Темрюк в гости к родственникам. Анна и Евгения воспользовались случаем и в субботнюю ночь в своём доме устроили «шабаш». Меня на ночь отвели к соседям, поэтому я взрослых людей в непристойных действиях не видел. Моей сестрёнке Вале было только полтора года, поэтому её оставили дома. Любое действие после себя оставляет множество следов, которые скрыть не удаётся. Мокрына вернулась из гостей домой, а обстановка в доме ей сказала о том, что в доме была устроена гулянка.
– Устроили без меня в доме бордель? – спросила у дочерей Мокрына.
– Нет, нет! Ничего не было, – ответили Анна и Евгения.
Бабушка повернулась к моей маленькой сестрёнке.
– Валюша, в доме гуляли?
Валя прижала ладони к своим щекам и, покачивая головой, стала издавать звуки, имитирующие пьяное пение.
– Ах вы, суки великовозрастные! Пытаетесь меня обмануть? – воскликнула в гневе Мокрына.
На разъезде детей было много. Кому-то в голову пришла мысль окрестить детей, и он подал идею коллективного крещения. Идея понравилась, потому что появилась причина для устройства «ну, очень большой коммулядки!». Стали готовиться к крещению. Моя мать пришла домой и сказала мне:
– Сегодня, или завтра, я приведу в дом несколько женщин. Ты выберешь себе крёстную мать. Женщины ничего не знают. Когда они уйдут, ты мне скажешь о своём выборе.
Мать привела женщин. Они, весело переговариваясь, уселись на стульях и кровати. Я стоял на стуле, держался за спинку стула, и что-то пел на своём детском языке. Это никому не мешало, поэтому женщины внимания на меня не обращали. Вдруг женщины замолчали и повернулись ко мне, затем они дружно расхохотались. Я замолчал и догадался, что какое-то слово из моего лексикона на языке женщин обозначает что-то неуместное, но какое слово, и что именно в женском понятии оно обозначает, я не знал. Когда женщины ушли, мать спросила у меня, какую женщину я выбрал себе крёстной матерью. Я сказал, какая женщина мне понравилась и где она сидела, а тётя Аня удивлённо воскликнула:
– А у тебя оказывается «губа не дура»! Это самая красивая, интеллигентная и скромная женщина на разъезде. Она городская, из приезжих, и у неё большая пасека, а ты любишь мёд!
Пасеки у нас уже не было и я не знаю, каким образом она исчезла.
Самая ближняя к разъезду церковь была в селе Благовещенка, до которой было более десяти километров по просёлочным малоезженым дорогам. В ясный погожий день ранней осенью 1944 года взрослые люди запрягли лошадей в несколько подвод, усадили в них всю детвору разъезда и в сопровождении будущих крёстных родителей мы отправились в дальний путь. Проехав три километра, мы заехали в Жартовский сад и остановились на привал. Здесь когда-то был хутор запорожского казака Жартовского. От хутора остались только фундаменты бывших домостроений и сад. Здесь много сирени, яблони, груши, вишни-баргароны и много земляники. В настоящее время баргароны вряд ли удастся найти где-либо. Эти вишни очень крупные, сладкие и рано созревают. Красный баргарон величиной почти со сливу и отличается он от других вишен тем, что на ягоде баргарона просматриваются веснушки. Красный баргарон в народе иногда называли и «воловьим сердцем». Жёлтый баргарон совсем не жёлтый, а жёлто-горячий, и на нём имеются коричневые веснушки, а сладость его такая, что ягоды слипаются в гроздь. Теперь таких вишен нет – повывели их из-за того, что они нетранспортабельны. Вокруг Жартовского сада зелёный луг. Его не распахивают, потому что рядом с садом вырыт противотанковый ров. От противотанкового рва начинается балка. Балка ручьём проходит под железнодорожным мостом на север, а дальше превращается в реку Гайчур. Я подрасту и буду с детьми весной бегать сюда за сиренью и земляникой.
Я сижу на подводе, мне почти четыре года и я за всем происходящим вокруг внимательно наблюдаю. Детей накормили яйцами, сваренными всмятку. У некоторых детей по груди потекли жидкие желтки. Взрослые люди вели себя настолько раскрепощено и непристойно, что у меня родилось чувство презрения к ним.
Накормили детей, подкрепились взрослые люди сами, и мы снова тронулись в путь. В Благовещенке церковь была на замке. После того, как в этом селе ограбили и зарезали попа, жителей села Благовещенка стали называть «попоризами». С тех пор церковь здесь не работала. Хорошо запомнился огромный амбарный замок на дверях церкви. Вернулись мы домой, и надолго забыли о крещении.
Я не знаю, почему у меня такая память, почему я всё помню так ярко, как будто я снова присутствую в эпизоде, который вспоминаю. Я помню, в каком году, в каком месяце, какая была погода. Я всё вижу и всё понимаю. Стыдно за взрослых. Почему они думают, что дети ничего не понимают, и помнить не будут? Мне до сих пор стыдно за взрослых, если я вспоминаю те эпизоды, в которых взрослые, не стесняясь детей, вели себя нескромно. Приведу один пример:
Рабочие-путейцы в обеденный перерыв не всегда могли пообедать у себя дома. Те, которые жили не на разъезде, вовсе не имели такой возможности. Обычно люди кушают на рабочем месте, но иногда такой порядок нарушается по «уважительной» причине. Однажды в наш барак попросился один рабочий для того, чтоб покушать свой обед, взятый из дому. Этот мужчина сел за стол, развернул свой обед и начал кушать. Он ел перепелов! Он мог покушать свой «сидор» на рабочем месте, но тогда никто не видел бы, что он ест перепелов. Мне, пятилетнему мальчишке, демонстрация взрослого мужчины его экзотического блюда показалась отвратительной. Я уже тогда, будучи ребёнком, понимал, что чувство хвастовства и показухи присуще неполноценным людям. Я саркастически улыбнулся и ушёл гулять во двор, а бабушка Мокрына провела меня понимающим взглядом. Вспоминал я этот случай часто.
Иногда поступки людей продиктованы «игрой на публику». Они в таких случаях говорят громче, нежели это необходимо собеседнику, дабы привлечь внимание к своему рассказу посторонних слушателей. И в спорных вопросах они говорят не то, что надо говорить, а то, что надо бы услышать публике. В таких случаях человек «рисуется», паясничает. У нормального человека такой «актёр» вызывает к себе отвращение. Можете себе представить, что я испытываю, слушая «прения» на политических телеклоунадах.
Безусловно, я не помню каждую секунду своей жизни. Суета сует, то, что протекало в рамках моральных законов, на длительное хранение в память не отправлялась. Ячейки моей памяти имеют несколько разделов, куда отправляется информация на хранение. Информация сортируется по критериям «справедливо», «полезно», «вредно» и другие. Анализатор моего мыслительного процессора время от времени извлекает из ячеек памяти информацию для своей работы. Продукт работы анализатора отправляется в генную память для последующей передачи её будущему поколению.
У множества людей границы между понятиями «справедливо» и «гуманно» размыты – люди считают, что справедливо то, что закономерно. В принципе такое понятие справедливости логичное. Все события закономерны, потому что события беспричинными не бывают, поэтому под лозунгом справедливости совершаются преступления против человечества. Слово «справедливость» имеет происхождение от слова «право». Но правом обладают все существа во Вселенной. Право – понятие растяжимое, относительное. Право законодателя, право правителя, право диктатора, право бандита, право сильного – что в этом? Насилие! Справедливость – насилие? А каким правом обладает тот человек, который пытается создать условия, при которых проявление какой-либо агрессии стало бы вовсе невозможным? Насилие против насилия? Абракадабра, которую человечеству необходимо решить, дабы избежать тотальной смерти всего сущего.
Поздней осенью, в слякотную погоду, на разъезд забрёл в поисках заработка какой-то монах. Всех детей собрали в доме лесовода Ракаева. Ракаев был ответственным за лесопосадки. Лесопосадками при железных дорогах занималась специальная служба, которую называли «живая защита». В доме Ракаева крестили детей. Запомнилось мне это событие особенно сильно. Детей рассадили полукругом на стульях. Посредине комнаты поставили таз с водою.
– Как тебя зовут? – спрашивает монах у одного парня. Парень молчит, а я отвечаю:
– Николай.
– Молчи! – сказал мне поп.
– Как тебя зовут? – спросил поп у другого парня.
– Иван – ответил я.
– Не тебя спрашивают. Молчи! – снова сказал мне поп. Дошла очередь до меня.
– Как тебя зовут? – спросил меня поп.
– Владимир – ответил я.
– Грешен? – задал мне вопрос монах.
– Нет, – ответил я.
– Грешен, – поп толкнул меня пальцами в лоб.
– Нет! Не грешен! – возмущённо воскликнул я.
– Грешен, грешен, молчи! – убеждал меня поп. Он испачкал мой лоб и уши желтой зловонной липкой гадостью. На этом крещение закончилось.
«Откуда у меня грех? Меня ещё ни за что не ругали. Почему я должен опускать свою голову перед кем бы то ни было, как пёс перед хозяином? И почему этот, дурно пахнущий человек, испачкал меня жёлтой мазюкою?» – возмущённо думал я. Впервые в своей жизни я получил неприятность от взрослого человека.
Осенью 1944 года мой двоюродный брат Юрий стал ходить в школу в первый класс. Юра садился за стол делать уроки, а я забирался на подоконник рядом с ним и наблюдал за священнодействием. Однажды в доме никого не было. Я был дома сам. Мой взгляд остановился на школьной матерчатой сумке Юрия. Какая-то внутренняя сила заставила меня подойти к сумке и вытащить из неё букварь. Я раскрыл книгу – в ней были большие красивые буквы. Они казались мне живыми и интересными. Вдруг меня охватил ужас. Я взял в руки чужую вещь! Не спросив разрешения у хозяина! Я быстро положил в сумку букварь и ушёл к столу. Меня трясло, я долго не мог прийти в себя от совершённого мною проступка. Запомнился мне этот случай на всю жизнь. Я часто об этом вспоминал, вспоминаю и в своём преклонном возрасте. Есть о чём думать – совесть тревожит и требует внести в Книгу Памяти код непринятия греховных поступков. Что руководило мною, воздействуя на мою совесть? Сработал Закон Неба, закреплённый в генной памяти моими прародителями: «Своё – святое, чужое – неприкосновенное!».
У меня стали выпадать молочные зубы. Первый зуб стал шататься, а я пожаловался бабушке. Она намотала на зуб суровую нитку, а второй конец нитки намотала мне на руку.
– Ты сам должен рвать свои зубы. Теперь рви! – приказала мне бабушка. Я вырвал свой зуб.
– Подойди к плите, – продолжала подсказывать бабушка. Я подошёл к плите.
– Присядь и загляни в поддувало, – руководила бабушка. Я присел и стал смотреть в поддувало.
– Теперь говори: «Мышка, мышка, возьми мой зуб и дай мне взамен, такой как у тебя, не стареющий и вечно острый». – Выбрось зуб в поддувало, встань и уйди. Впредь, со всеми своими зубами ты должен поступать таким же образом, – учила меня бабушка делать первые шаги мага.
Я произнёс нужные слова и увидел в поддувале большую серую полупрозрачную волшебную мышь, которая уже ждёт от меня мой зуб. Я бросил в поддувало зуб и ушёл довольный, ибо был уверен, что мышь мою просьбу исполнит. Зубы у меня росли на удивление прочные и острые.
Я не любил кушать мякиши. Я любил жевать корочки хлеба и разгрызать кости, а металлическую проволоку перекусывал зубами. Я помнил советы бабушки, рвал зубы себе сам и всегда менял их у волшебной мыши. Проблем у меня с зубами не было, в отличие от моих братьев и сестёр, которые к советам родителей и бабушки относились несерьёзно. Читателю скажу, в Библии сказано: «Вначале было Слово». Это надо всегда помнить, а «Слово» правильно понимать. Мне было восемнадцать лет, когда однажды незнакомый мне старик, внимательно посмотрев на меня, сказал:
– Если ты будешь обуваться и разуваться с левой ноги и при этом думать, что ты это делаешь для того, чтоб у тебя никогда не болели зубы, то так всё и будет. Я ответил ему:
– Пусть Небо Вам отблагодарит за полезный совет. Старик улыбнулся и сказал:
– Я не ошибся в тебе.
Война закончилась – победа! Но, кого мы победили? Чью жизнь и счастье защищали? Защищали свои жизни, но, прежде всего, счастье собственных эксплуататоров и оккупантов. Мы потеряли своих отцов, братьев и сестёр, погибших в бою с такими же людьми, как и мы сами. Прогнав одних оккупантов, мы должны были теперь унижаться перед другими оккупантами – руссами-варягами, которые более хитры, нежели немцы, и более жестоки. Варяги уничтожали и уничтожают людей больше, нежели фашисты, но победителей не судят. А судить всё же будут – придёт такое время. Дети, внуки и правнуки будут расплачиваться за преступления своих предков. Злодеи это чуют тем органом своего тела, которым, по выражению одного почитаемого в России человека, надо понимать Россию, ибо «умом Россию не понять». Для человечества будет лучше, если коммунистов и «рабов божьих» будут судить международным судом, ибо в ином случае судить будет Возмездие, а это чревато тяжелейшими последствиями для всего человечества. Коса не разбирает – где полезное растение, а где сорняк. Вы думаете, что это несправедливо? Возмездие не может быть несправедливым. Всё человечество виновато в том, что коммунисты существуют и до сих пор не наказаны, что кровожадные «рабы божьи» живут до сих пор и не уничтожены. Виноваты все, как те, которые совершают преступление, так и те, которые не уничтожают причины возникновения преступлений.
Лето 1945 года было последним летом спокойной сытой жизни. Осенью 1945-го года мы соберём обильный урожай, а потом земли у нас отберут и придут долгие голодные годы «счастливой русско-советской» жизни.
Возвращались с войны солдаты. Прежде чем отправиться домой в отдалённые от железной дороги селения, солдаты заходили к жителям разъезда отдохнуть с дороги и окунуться в домашний уют, по которому солдаты соскучились за годы войны. Заходили они и к нам. Таким гостям мы всегда были рады. Солдаты рассказывали много разного и противоречивого о моём отце. Один говорил, что он был очевидцем, как моего отца разорвало прямым попаданием снаряда, и называл дату. Другой рассказывал о том, что видел и разговаривал с моим отцом уже после того, как его разорвало снарядом. Он разговаривал тогда, когда отца отправляли в госпиталь. Из рассказов создавалась фантастическая картина: мой отец погибал, воскресал, затем вновь и вновь погибал и снова воскресал. Было похоже на то, что все они знают правду о моём отце, но не хотят нам её говорить. Командир воинской части нам сообщил то же самое: «по ранению выбыл». Мне будет 45 лет, когда мне скажут, что моего отца забрали с фронта, объявив солдатам о том, что «он сошёл с ума и его надо изолировать». Мне было сорок семь лет, когда я нашёл «ниточку» и попытался узнать истину о своём отце. Мне ничего не сказали, только умоляли меня розыски прекратить.
Мать мне говорила, что отец живой, что она во сне иногда общается с ним и, что в тылу отец остался не просто так. Он был членом какой-то государственной организации и помог перед войной обезвредить группу диверсантов. Для меня всё это одни легенды, а конкретно я ничего не узнал. Будут и другие тайны о моём отце и о его таинственно исчезнувшем родственнике. Пострадают те, кто согласится мне помочь в его розысках. Всё это будет потом, а сейчас я весь в воспоминаниях тех далёких уже событий, но они такие яркие и впечатлительные, как будто всё это происходило вчера.
Не знаю, почему именно к нам заходили те, кто возвращался с фронта. Я их всех помню так, как будто всё это было только вчера и помню рассказы солдат, хотя значения некоторых употребляемых ими слов я узнал только через несколько лет.
Однажды у нас сидел за столом один солдат и много рассказывал о войне. Его все внимательно слушали. Я сидел на скамеечке возле двери, и мне казалось, что я всё понимаю. Рассказывал солдат много и долго. Запомнилось упоминание грозного летающего оружия ФАУ-2. Солдат был ранен – стал инвалидом. Теперь он надеется работать при школе «военруком». Что такое – военрук? Я попытался представить это существо. «Военрук» – это что-то грозное, но не сильно, грозное не для меня и не для «наших» людей. «Военрук» длиной не более метра, тело не плотное, не имеет определённой формы и имеет тёмно-серую окраску. Я всё понимал, что слышал, но понимал по-своему. Мой анализатор работал ещё по-детски.
Солдат закончил свой рассказ. Ему надо было отправляться к своему дому, до которого топать семь километров. Он взял свой вещмешок, развязал его, достал кусок сахара-рафинада и отдал его бабушке.
– Это детям, гостинец, – сказал он. Бабушка Мокрына взяла сахар, внимательно посмотрела на меня, а затем отдала сахар моей маме:
– Дай Володе.
Мама отколола рукояткой ножа кусочек сахара и дала его мне. Я держал в руках сахар и не знал, зачем его мне дали. Взрослые люди смотрели на меня и ждали моих действий.
– Володя, что это такое? – спросила бабушка.
– Белый камушек, – ответил я.
Ко мне подошла моя мама, взяла из моих рук «камушек», открыла мне рот и положила его мне на язык. Камень, в рот?!! Я был неприятно удивлён и потрясён нарушением моральных правил. Я был шокирован, поэтому сидел с открытым ртом. Во рту появился запах извести и ещё чего-то непонятного мне. Затем появился вкус сладости, удививший меня в ещё большей степени. Наверное, у меня было такое выражение лица и глаз моих, что свидетели моей растерянности дружно и громко рассмеялись. Безусловно, изумление должно быть неописуемо, если ты вдруг, без предупреждения узнаёшь, что камни можно есть и что они могут быть сладкими. Я привык к другой сладости. Из мака и мёда моя мама делала конфеты, но есть их можно было по одной конфете и в редкий день, из-за наркотических веществ, находящихся в зернах мака. У детей нашего разъезда были свои сладости – я с детьми бегал в поле, где росла солодка. Мы выкапывали сладкие корни, рубили их на куски и сосали эти оранжевые ароматные природные сладости, которые, как оказалось после, обладают бактерицидными свойствами. Не потому ли на разъезде дети ничем не болели? Иногда тётя Аня, придя с работы, громко объявляла всем:
– Кума мёд гонит.
Никого, кроме меня, это не интересовало и, безусловно, это адресовалось непосредственно мне. Услышав такое сообщение, я срывался с места и бежал к своей крёстной матери. Вбежав к ней во двор, я произносил:
– Кума миленькая, дай мёду!
– Ах, кум миленький пришёл! Заходи, угощайся, – встречала меня милой улыбкой красивая женщина.
Она угощала меня вощиной, наполненой мёдом, а домой я уходил с пол-литровой банкой мёда. Вероятно, по поручению самой «крёстной» тётя Аня и произносила такие магические для меня слова – «кума мёд гонит».
У меня наследственная гипогликемия (недостаточное количество сахара в крови). Такие люди в большом количестве потребляют сладости. На свою беду я об этом узнал только в пятидесятилетнем возрасте. Мой отец не курил, но носил в карманах конфеты или сахар. Обычно такие люди не бывают полными – все жиры в организме перерабатываются в сахар. Таким людям нельзя даже пробовать курить. Закурив однажды, ты всю свою жизнь будешь зависеть от никотина, и бросить курить не удастся, так как никотин пополняет в организме сахар.