Больше всего боялась обледенения. Уже и слово-то само по себе какое… И начиталась перед полетом, и наслушалась приятеля-летчика… Да и погода как раз подходящая – апрельская, когда днем плюс, а ночью самый еще отчаянный минус. И дождь ледяной мелкими каплями… И этот вертолет месяц назад, чуть ли не на глазах, и тоже одна из версий – это проклятое, страшное обледенение… А уже не переиграешь.
Как всегда, немного успокоили лица людей, с которыми предстояло лететь. Такие разные. И женщина с ребенком, и бабка с огромной сумкой, выдаваемой регистраторше за «ручную кладь», и вдробадан пьяная компания… Как всегда, показалось абсурдным, чтобы столько человек сразу так нагрешили в этом мире, чтоб аж самолету разбиваться… И пошла спокойно в автобус, и по трапу поднялась, и на место свое 17C села.
Все-таки от отчаяния на это решилась, наверно. Шутка ли – все-то на четыре дня кинуться домой. И цена приличная, и расстояние ничего себе, да и с работы в отгулы – с трудом… Но запуталась, испугалась, споткнулась, и захотелось до жути к маме. Детский какой-то, а то и древний даже инстинкт – к маме. И купила билеты.
А сейчас сидела в самолете и думала – а не обернется ли это детское «к маме» - крахом всего? Вот глупо-то получится… Хотя как раз «глупо» - об этом вряд ли кому в голову придет сказать. Единственное – не хотелось бы, чтобы в случае такого оставались все эти странички в социальных сетях. Чтобы писали там друзья и знакомые – помним, любим, скорбим – вот подобное. Она даже сама не знает, почему, просто не хочется, и все. Кому бы оставить наставление, чтобы в случае чего – первым делом – все странички… Маме вот не скажешь – сразу начнет с ума сходить. Маме вообще на расстоянии свои страхи нельзя показывать.
Как было на той неделе, например. Так и не рассказала. В собственном подъезде прижал к стенке какой-то то ли таджик, то ли кто. И ведь не испугалась даже. Он за руки давай хватать, и смотрит в упор – а глаза злющие… И ее такая злость вдруг взяла – да как посмел, чурка, маленький, страшный – и ее, светловолосую, русскую, красивую… И прочитал он что-то такое в ее глазах, лед вот этот увидел, и сам отпустил. А она головой покачала и в лифт вошла, и только там уже вдруг поняла, что не слышала, чтобы дверь подъезда хлопнула. А значит, где-то здесь еще этот мерзавец, этот идиот, и вполне может вот сейчас, пока двери не закрылись, заскочить к ней, и что тогда – она даже представить себе не может. Двери стали съезжаться, и в последний уже момент и правда увидела она своего обидчика, который, слава богу, не решился ногу поставить или руку… И когда уже лифт поехал, привалилась к стене, и только теперь испугалась. Испугалась так, что дома, на двенадцатом своем этаже, налила в стакан неразбавленного виски из холодильника, и залпом… Маме, конечно, ничего и не рассказала.
А на следующий день надо было рано на работу, к шести. Метро, в принципе, с полшестого, но как представила, что придется в такую рань, одной, по улице, где всякие эти нерусские… У них под окнами просто дом строят, уже девятый этаж заканчивают. И ночью тоже работают. Большинство строителей – как раз сограждане того, который в подъезде был. Страшно.
Вот и попросила парня, с которым назавтра работать, ее из дома забрать. Мол – все равно на машине поедешь… Он отнекивался сначала – да это ж целый крюк делать… Но она уже знала – заберет. Этому парню просто нравится казаться хуже, чем он есть.
Утром и правда позвонил. Договорились, куда она выйдет. В нужное время – вышла. На улице снег – пушистый, липкий какой-то, густющий – прямо стеной. Она дошла до дороги – его нет. Позвонила – говорит, в пробке, еще минут 15. Убрала телефон, огляделась – никого. Как будто увидела себя со стороны – полшестого утра, стоит на обочине московской трассы девица в курточке, без шапки. Снег этот мокрый лепит, машин нет… Подходи и бери, одним словом. Осознала это все, рассмеялась. Ну любит судьба такие штуки, что уж тут сделаешь. Чего боялась – то и получила. А нечего бояться-то. Судьба умнее.
А если и правда умнее – может, и сейчас, в самолете, бояться не стоит? Да и вообще – если что случится – то это считанные минуты, а потом будет уже все равно. По крайней мере, яркий финал. Всегда же хотела – не на старческой постели, а что-нибудь нестандартное… Да, есть в ней эта склонность к эффектам, тут уж ничего не поделаешь. Вот и будет тебе – нестандартное. Или не будет…
Самолет запустил двигатели и начал выруливать. Встал на полосу, немного подумал… И пошел на стремительный разбег перед взлетом. Ее легко и привычно вжало в кресло. И ведь уже не переобуешься – опять мелькнуло. Не скажешь – ребята, остановите, я выхожу. Потому что из-за одной дуры никто такую махину разворачивать не станет.
И замерла покорно, и закрыла устало глаза. А потом вспомнила, как красиво взлетать над большими городами ночью, и открыла. Было и правда – очень красиво. Миллионы огней – яркие, манящие… А ты паришь над ними, а тут еще самолет начинает разворачиваться, ложится на одно крыло, загребает в сторону… И мир тоже вдруг заваливается слегка на один бок… И ты – вместе с миром.
Высоту набирали, как показалось, дольше обычного. Вот уже пропали внизу все огни, нырнул самолет в облака, а потом оказался вдруг над ними, и еще выше… На самом деле, она любила летать. Сама себе почти боялась в этом признаваться, но – любила. Она вообще многие штуки любила тайно от самой себя. Готовку, запарки на работе, постельные определенные вещи, эмоции любые сами по себе, одиночество… И вот этот самый опасный момент – когда отрывается самолет от земли и идет все выше и выше – тоже можно смело записывать в такой список. Список того, что делало и без того интересную жизнь – потрясающей…
Самолет завис на нужной высоте. Крупный мужчина в кресле перед ней резко откинулся назад и принялся устраиваться поудобней. Хлипкое кресло не самого нового боинга жалобно заскрипело, и показалось, что он рухнет прямо сейчас всем своим весом ей не колени. Вздохнула и сама откинула спинку.
Хотела было распустить волосы, чтобы резинка не мешалась, провела рукой… Не сразу вспомнила, что еще утром ей сделали замысловатую прическу, заколотую, наверно, двумя десятками шпилек. Из-за них она еще пищала в аэропорту в рамке металлоискателя. Ничего, уже завтра сходит дома к своему парикмахеру, и он, то есть она, наконец-то превратит отросшие пряди в подобие прически… Кстати, именно Светка в какой-то степени поставит ее голову на место не только в смысле стрижки. Орудуя ножницами где-то в районе макушки, вдруг спросит – слушай, а они там, на новой работе, знают про твои проекты? Знают, кто к ним приехал? И это покажется сначала пафосом, и только потом придет осознание, что ведь на самом деле – никто и ничего не знает, и она сама вполне сознательно на это пошла… Так чего же ты еще хотела…
А потом она расскажет Светке про своего нового друга, который все советует ей быть осторожнее и не прыгать выше головы. И Светка скажет – хорошо, что он есть – поддержка все-таки. Но ведь именно он добавил последнюю каплю в ту ситуацию, из-за которой сбежала к маме. Она сделала ошибку. Оступилась. Ждала не того эффекта от одной своей работы, который в итоге получился. Заигралась, не просчитала реакцию, последствия. Но уж очень гладко шло два с половиной месяца, слишком она поверила в свою непогрешимость. А он вдруг, вместо того, чтобы поддержать, добил. Сказал, что она неправильно себя ведет, считает лучше других, бежит впереди паровоза… Мелочи какие-то припомнил, давно сказанные. И она вдруг поверила. Поверила, что ничего из себя не представляет, чего последние года два себе уже не позволяла. Усомнилась в том, что может и умеет. И как у него такое получилось, интересно… Были люди и посерьезней, дома еще были, которые пытались – но нет… А он смог.
И только через четыре дня рядом с мамой она станет прежней. Той, что не боится и верит в свое чутье. Той, что готова идти, а то и бежать вперед. И той, которая всегда прыгает выше головы, потому что по-другому просто не интересно. А пока она сидит в кресле боинга и с опаской поглядывает на мужика впереди. Тоже, кстати, какого-то нерусского, а она еще от прошлой истории не отошла.
Долетели быстро – ветер, что ли, попутный. И вот уже начали снижаться, и табло про ремни зажглось, и уши стало закладывать, и она почти задремала… Но вдруг самолет как-то мелко задрожал, и странный такой звук… потрескивание… это когда в голливудских фильмах показывают, что покрывается льдом, например, большое здание, то озвучивают именно таким сухим треском. И она услышала, и тут же открыла глаза, и сердце зашлось… Вот оно, обледенение… И как раз облака за иллюминаторами, где это обычно происходит, как ей кажется. А звук все не прекращается, как будто это самое обледенение идет прямо по самолету – от носа до хвоста, или наоборот. Но падение почему-то не начиналось, и сердце постепенно само стало биться ровнее. А через минуту или две – звук кончился. И почти сразу – легкий толчок под ногами – шасси осторожно так вывалились. И она вздохнула глубоко, и успокоилась. И даже забылось как-то, что уже через четыре дня ей лететь обратно, и точно так же вздрагивать, вздыхать судорожно и бояться непонятного этого слова – «обледенение»…
11.04.2012