Так уж получилось, что жить мы стали не в Сары-Шагане, а Кок-Тасе, это в Джамбульской области. История с Альмой потихоньку уходила в прошлое, но не забывалась
В школу с этого степного полустанка нас забирал военные автобус и отвозил в Приозерск, что на берегу озера Балхаш. Озеро это пресное -большой запас питьевой воды, но были, и сейчас, наверное, есть места с очень соленой водой и мы, ныряя, отбивали себе животы докрасна. Сначала это был ЦР городок, а вокруг одни военные площадки, железнодорожные полустанки, где редко останавливались пассажирские поезда, да и стояли-то они одну- две минуты. И огромная степь. Недалеко от нас космонавт Попов приземлился, а когда Брежнев поехал в Караганду, все вышли посмотреть, но поезд только замедлил ход и, снова набирая скорость, пошел дальше. Одни военные на подножках стояли. Останавливался надолго только вагон-клуб, в нем мы кино смотрели.
В школу нас возили через контрольно-пропускные пункты (КПП). И всегда солдаты с автоматами проверяли - кто в автобусе едет. Как-то раз мы отъехали от КПП домой, а навстречу автобусу бежала, прихрамывая, собачка, видимо, когда-то белая с небольшим пятном, а сейчас вся серая от грязи и тощая. Потом солдаты рассказали, что она под машиной побывала. Прибилась к ним, - они когда накормят ее, а когда и позабудут. Приехала я домой и давай маму уговаривать взять ее. Мама не соглашалась. Да и куда? Двое нас у мамы, отец умер, квартира «однокомнатная» — это значило, что в одной комнате у одной стены «спальня», у окна «зал» с одним столом для обеда и для уроков, у другой стены «кухня» -там керогаз стоял, а сначала керосинка на табуретке, а где дверь — там умывальник и ночной туалет, помойное ведро. И общий коридор, куда выходили три двери таких же «квартир».
Было тяжело. Это я сейчас понимаю, а тогда уперлась. Мне нужна была собака. Так под нашей койкой поселилась Динка. Голодной она теперь не была, кормили тем, что оставалось от обеда. И крыша у нее над головой была, то есть наша кровать. Строгая она была ужасно: по комнате нужно было проходить спокойно - не прыгать и не бегать - Динка этого не переносила и громко лаяла, а иногда и хватала за ноги. Поэтому все наши игры были немедленно перенесены на улицу, разумеется, вместе с Динкой. Она за нами как хвостик бегала. Вот только в школу ей не разрешалось ездить, но в час дня, как на боевое дежурство, Динка галопом бежала встречать нас с автобуса. Где она только с нами не была.
Особенно интересно было на строительстве военных площадок и складов. Мы там прятались от нее, а она обязательно находила. Брат ее к себе зовет, а я к себе. Ну и по степи, конечно, и в саксаульнике. Однажды мы там яйцо нашли, огромное, больше утиного. Принесли домой, положили под курицу. У нее потом цыплята вылупились, а это яйцо еще целое. Потом и оно распалось на кусочки. Только птенец не выходил из гнезда и пронзительно кричал, есть просил. Мы его все кормили и выкормили большого беркута - Приемыша, который свою маму курицу и ее соседок по насесту не трогал, а курам и петухам с чужого двора доставалось крепко.
И мне и маме здорово попадало от соседей. Дважды за растерзанную курицу своих отдавали. Ел он все, но больше всего любил свежую рыбу, благо Балхаш рядом. После рыбы его в нашей «квартире» держать было просто невозможно, это же не волнистый попугайчик - у него размах крыльев был шире моих раздвинутых рук.
Да еще с Динкой они не ладили. Не любила она его «пение». Я понимала, что его нужно отпустить, а жалко. Крылья ему подрезать не стали больше, он улетал все чаще и, наконец, не прилетел совсем. И мама, и Динка успокоились. А Динка округлилась, похорошела, блестела вся и ходила, переваливаясь как утка. Однажды прихожу из школы, а мама мне: «Тише! Посмотри под кровать». Я нагнулась, а там целых пять щенят! А Динка как выскочит! Как залает! Я еле отскочила. Теперь она даже громкого разговора не выносила. Пришлось говорить вполголоса. Сосед, дядя Ваня сказал: «Мало вам одной, так теперь целая псарня будет».
Вообще он ее возненавидел сразу, как она у нас появилась, а она его. Вечно лаяла, когда слышала его шаги и особенно громко, когда он приходил домой пьяный и скандалил. У Динки тогда вся шерсть дыбом вставала. Однажды мама была на дежурстве, а он ввалился к нам, пьяный, за спичками и громко протопал своими кирзовыми сапожищами. Тут уж Динка дорвалась, не выдержала. Вцепилась в его сапог и повисла как пиявка. Чем больше он дрыгал ногой, тем злее она становилась. Прокусила сапог и ногу до крови. Я очень испугалась.
Дядя Ваня ушел, пообещав ее пристрелить, а вечером закатил скандал и моей маме. Щенки подрастали, их нужно было кормить, и мама решила зарезать нашего барана. Хорошее мясо продали и на эти деньги купили мне осеннее пальто, а отходами щенков кормили. У щенков стали открываться глаза, а один самый шустрый и самый разноцветный уже сползал со своей подстилки из-под кровати и одним глазом жмурился на свет. Динка выходила теперь на улицу и гуляла по часу и больше, а потом с громким лаем скреблась в дверь. Как мы радовались щенкам. Нянчили, на руках носили, когда не было Динки. При ней было нельзя: охраняла своих чад.
В то воскресенье мы как обычно выпустили ее погулять. Через некоторое время у дяди Вани дверь тоже хлопнула. Я еще прислушалась - ушел. А потом во мне все замерло: я услышала подряд два выстрела. Соскочила с койки, накинула на себя новое пальто и бегом. Позвала Динку, а ее нигде нет, только кровь между сарайками, я по следу, в степь, в степь. Бегу, плачу. Вижу, она лежит. Ничего сказать не могу, только крик какой-то хриплый - и: «Динка», на выдохе. Смотрю, а у нее все сосочки и весь живот дробью прострелен, все в крови. Я ее в пальто заворачиваю и не могу подняться - руки обессилели, ноги как ватные. Так в одной рубашке я ее и принесла домой.
Соседи сбежались, что-то говорят, а я ничего не слышу. С пальто мы ее убирать не стали, боялись потревожить. Мама чем-то мазала или обтирала кровь. Динка даже не огрызалась. Щенки почувствовали что-то, подняли визг. Я тоже кричу, что не буду жить, если умрет Динка. И что тогда со щенками? И что дядю Ваню я тоже убью. Мама не знала, кого утешать. На следующий день мы Динку похоронили. Я никого не хотела видеть. Со мной нельзя было говорить. Три дня я вообще не выходила из дома. Первая собака - первая смерть.