Ехе-хе-хе…Старость - не радость. Как Лукинична то моя померла, совсем одиноко стало на свете. Все я в жизни повидал – и войну, и разруху, и целину поднимал, и детей растил, но что щас творится – понять не могу. Подключил мне внук этот ихний Интренет, так я там за день такого навидался, сколько за всю жизнь свою с Лукиничной не видал. Совсем люди ошалели и стыд потеряли! Посидел я так за этим Интренетом недельку и чуть ум за разум у меня не зашел. Елда вставать у старого стала как у пионера, мне аж боязно стало. Сижу один и смотрю картинки там разные, а в кальсонах шевелится! И сказал я себе – все ты Петро в жизни повидал, только вот бабьем как следует, в свое время, не наелся. С одной так всю жизнь и протолкался! И горько мне стало как-то и мерзко. А потом подумал я, - а что мне старому терять: старуха моя на том свете, дети да внуки разъехались, видимся раз в год, все ждут, когда копыта отброшу. Никому я старый хрыч не нужен, да и страны то уж нет, которую строили и за которую воевали. Кругом ворье одно, да проститутки. Все - приехали, вот помру завтра - закопают, а люди и не заметят. И захотелось мне молоденькую напоследок объездить, ух, скажу я тебе, сильно захотелось! Да не просто ****ушку какую - этих хватает – нет, мне девку молодую снасильничать захотелось. Грешно это, а хочется старику, ну хоть убей! И не боюсь уже ничего – ни бога, ни чёрта.
Я стал примечать, что меня все тянет ко всяческим там ПТУ, но особливо институтам. Ох уж эти молоденькие и звонкие…Дааа, молодость…Но ошиваясь там час-другой я понимал – место неподходящее, везде люди - уж больно хлопотно! Нет, старый, - думаю, - здесь ничего не выйдет…Ищешь молоденькую, - присматривай местечки поуединенней! Кобелиное то во мне брало своё, я возле общежитий стал ошиваться, особливо вечерком - здесь могло и подвезти. Народец вроде бы и есть, но каждый сам по себе, спешит вечером с учебы, с танцулек всяких, часто кучками, но бывает и одна-одинешенька…Сладенькие такие конфеточки, и совсем одни! Тут чую я – это мои! Леший меня побери за нерасторопность! Я битый месяц кряхтел то тут то там в кустах: принюхиваясь, примериваясь…И если рядом пробегала стайка таких вот розовеньких, желторотеньких, мой старый рожок трубил что было мощи сборы! Тяжело-то как сдерживаться, когда рядом порхают две-три пташечки с кругленькими жопами, которые колыхаются, перекатываются в этих ихних джинсах! А грудки, у некоторых совсем не крохотные, а этакие - ядрененькие…Эх, иной раз я грешным делом давал волюшку себе старому хрычу – молофейкой то все кусты забрызгал. Но ждал все, обтирался…
Чай, за месяц-то поднаторел, знал уж, когда куда кто идет, а многих и в лицо стал узнавать. Ох, как некоторые кобылки не давали мне потом старику заснуть, так и резвятся перед глазами, титьками своими молочными молодыми так и трясут, ляжками сверкают…А еще мода ихняя: пузо с пупочком оголять и этак бегать на людях! А мне то старику каково – я ж совсем ума лишаюсь как пупочки их увижу! Нет, думаю, хватит, еще недельку повременю или ум за разум зайдет, или от пущей охоты серчишко-то остановится.
Тот раз помню как вчера! Пошел вечерком, поужинавши, все как обычно, а у самого под ложечкой ноет, ну чую, сегодня молодку какую-нибудь все ж объезжу…Аккурат суббота была, а по субботам там у них, стало быть, то ли танцы то ли еще что. Все после учебы носятся, расслабиться все хотят…Галдят, судачат о чем –то, веселятся стало быть. Эхе – хе, сижу, креплюсь все высматриваю, а лысина чувствую, взмокла вся. Нет, ждать надо: хлопцев много, да и не время еще…Жду, сижу, ноги чувствую заныли – ревматизм - собака его подери! Вот смотрю, знакомые кралечки проскакали, да больно много их – аж штук пять – шесть…Вот еще, еще… Да все не одни они… А потом никого – тишина. Меня уж зло мучить начало – ну опять вечер просижу. Вдруг шаги слышу тихие ближе - ближе. Я прислушиваюсь, кажись бабские шажки то – топ-топ, мягко этак, по бабски…Все ближе, стало быть ко мне…Эх думаю, ноженьки б не подвели! Уж вижу, хоть и слеповат стал последние годы, что в мою сторону идет. Прищурившись, смотрю. Одна идет лебедушка, одна душенька…Небольшая такая, щечки пухленькие, а титьки , что у твоей коровы, - вооо!. Девка, шажок прибавляет, торопится, стало быть, - боится. Сейчас думаю, лишь бы леший никого не понес еще по тропинке…
А дальше сам себя не узнаю, куда ревматизм подевался?! Подскочил к ней, руку схватил, она глазенками – то моргает, рот разинула, видать не ожидала от старика прыти такой, обомлела краля…А у меня сердчишко –то колотится как заведенное...И в глазах рябит от гипертонии…Бабенка –то задрожала вся, изошлась…Губами шмяк – шмяк, но от страху- то и голос потеряла. Я ей рот тряпкой прикрыл и к кустам потянул. Тут видно она отошла чуток, замычала что-то в тряпочку. Уси, думаю, дуреха, очнулась, да поздно же, сейчас деда Петя тебе маньдёнку проверит. А она забрыкалась, задергалась, задышала этак тяжело. Бьется – бьется, а титечки-то молодые так и трепыхаются…Кофтенка ейная задралась, животик розовый такой замелькал, а на нем складочки маленькие… Юбчонка съехала, вся спина голая, мурашки бегают…
У меня чую кровушка стариковская заиграла. Ох, и крепко ж она начала дрыгаться-то, я чую, долго этак не смогу, хоть и бабёнка, а молодая…Куда мне к лешему с ней тягаться?! Я ее тогда до кустиков то доволок, что б не увидал кто, а там хвать за волосья и на землю то тяну, а там у меня уже и фуфайка постелена. Я ее к фуфайке волоку, одной рукой за волосья, а другой рот затыкаю. А дышит-то, дышит - так тяжело, горячо так.. И вдруг вывернулась - цап меня за руку, гадючка! Ах ты, курва, говорю, маленькая, повалил я ее, думаю придушить надо чуток, чтоб брыкалась поменьше. Лег на нее пластом, и за горло ее этак давлю. Молодка хрипит, глазищами лупает, покраснела вся, тужится, а я ее давлю, гадину, а у самого из руки-то кровь идет. Змеюкой подо мной елозит, юбчонка-то ейная совсем задралась, чую ляжками голыми мне в бока упирается. А я все давлю…Вижу белеть чертовка начала, ртом этак как рыба шамкать, я тогда перестал, но чую руки устали, сил нет. Лег я на нее, только рот затыкаю, а она распотела, дышит часто-часто…А у меня старика голова кругом идет. Уткнулся я ей в шею и лежу, отдышаться не могу, запах – то молодки меня дурманит, лежу и чую, есть еще сила в стариковых жилах. Поднялся мой обрубок. Второй рукой ей под кофтенку лезу, а она дрожит вся, ну как кобылка перед скачкой. Эк ты думаю, дуреха, взмокла. По животику ее девчачьему рукой этак спокойно вожу, мягкий животик, податливый – бабий. Все глажу – глажу. Верх вниз, вверх-вниз, пупочек пальцем своим щекочу. А молодка то притихла. Лежит, вроде аж дышать перестала. А я рукой пониже… ляжки ейные мну…Обмякла вижу девка…Я решил быстро, по буденновски, дело то такое, здесь лучше поторопиться.
Кофтенку ейную задрал - титки вывалились. Хорошие титьки, а сосочки крохотные – крохотные, мне аж смешно стало. Я этак титку ее сжал, потягал туда-суда, одну – другую. Она глаза закрыла, отворачивается, да только вижу красная вся, ну дуреха дурехой! Ой ты коровка моя, думаю, а сам титьку ее лизать начал, гладенькая, мякенькая…Я ж бабьей титьки сколько уж не касался, Лукиничну то сильно не помять было…А что б вот так вот с молодкой... Эх, помню до войны - гармошку возьмешь и по деревне шпаришь, песни орешь! А девки то глазками стреляют, семечки лузгают, нет-нет да и подол поднимут, хохочут как чертенята, схватишь одну и в дом культуры на «Чапаева»!..
Вдруг, что такое?! Слышу, запыхтела завсхлипывала девка подо мной, а потом аж трясти ее стало – разрыдалась. Я от титьки оторвался, хотел ей пихнуть чем-нибудь, а не могу. Держит меня что-то, жалко мне ее вдруг стало, ну вот хоть убей. Ну чё ты ноешь дуреха, - говорю, - я ж тебя не убивать собрался, порадуй старика, с тебя ведь не убудет. А она опять - ну в три ручья рыдает. Я и так, и сяк, прикрикнул на нее даже, а она, знай, рыдает. Я уже и бояться стал – услышат ведь, дело то такое. Хозяйство мое давно поникло и вот лежу я на этой рыдающей девке и думаю: до чего ты старый чёрт дожил, чем ты кобелина лучше фашиста, совсем совести у тебя нет. Ишь что удумал – молодок портить. Поднялся я тогда, посмотрел на девку эту, сурово так посмотрел, и говорю:
- Ступай-ка ты внучка домой и прости меня христа ради, дурака старого. Она поднялась, шатаясь, смотрит на меня ошалело, сопли вытирает. А потом бочком-бочком и деру дала, только пятки засверкали.
Вещички я собрал, а потом уж и не помню, как до дома доковылял. Упал на кровать, ну думаю, помру после этого, внутри - как будто жопой на фугас сел... День пластом пролежал. Ан нет – выжил, старая кочерыжка. Как оклемался немного, схватил я этот ихний компьютер с Интренетом и студентам отнес, пусть молодежь занимается, а мне старику и новостей по первому каналу хватит. Когда я компьютер-то передавал какому-то завхозу, один из хлопцев-студентов брякнул вслед:
- ****ец, старики компьютеры раздают, а еще говорят, живем плохо!