Л. Словин - "ИНТЕРВЬЮ АВТОРА «ВОРОШИЛОВСКОГО СТРЕЛКА»
Признанный мастер российского детектива, автор жестких, по-современному динамичных криминальных романов Виктор Алексеевич Пронин родился 20 сентября 1938 года в г. Днепропетровске. Окончил Днепропетровский горный институт. Работал корреспондентом и литературным сотрудником ряда крупных изданий, в том числе журналов « Огонек» и «Человек и закон». Первая книга «Слепой дождь» вышла в 1968 году. По произведениям Виктора Пронина сняты нашумевшие и давно полюбившиеся всем кинофильмы и телесериалы «Ворошиловский стрелок», «Гражданин начальник», «Женская логика» и другие. Лауреат многих литературных премий. Живет в подмосковной Немчиновке
НЕ ПУТАТЬ С МАЙОРОМ ПРОНИНЫМ – главным действующим лицом произведений советского писателя Льва Овалова – «недреманым оком» органов государственной безопасности, героем многочисленных анекдотов и пародий, предтече легендарного Штирлица, вымышленным персонажем, тем не менее отправившим своего автора в места не столь отдаленные за якобы разглашение им чекистских тайн…
Л.С. Первый вопрос к Тебе, Виктор, связан с вышеупомянутым персонажем. Не приходилось ли Тебе на первых порах отвоевывать литературное пространство у этого самого майора, который безраздельно и самоуправно им пользовался до Твоего прихода? Парадокс: считанные люди читали «Рассказы майора Пронина», а имя героя помнят все…
В.П. Знаешь, Леня, где-то у меня есть странная мыслишка о том, что наша ограниченность, простоватость, а то и откровенное невежество в чем-либо, частенько спасает от тяжких испытаний, которых мы как бы и не замечаем, принимая за норму, от смертельных обид и оскорблений, убийственная сила которых, доходит до нас через годы, когда эти обиды и оскорбления уже потеряли свою злость и силу, случается, даже в женской измене мы готовы винить самих себя. Глядишь, и переморгали, утерлись, выжили…
Вспомнил – эти суждения изложены в романе «Падай, ты убит!». У этого романа, кстати, печальная судьба – каждое его издание, а их, наверно, уже не меньше полудюжины, попадает в руки совсем не тех людей, для которых он написан. Несмотря на зловещее название, он не имеет никакого отношения к детективу. «Падай, ты убит!» – кричали мы лет шестьдесят назад, играя в войну в кукурузных зарослях бандитского пригорода Днепропетровска. А описаны в романе пережитые мною испытания, обиды, измены… Может быть, кто-то из купивших эту книгу, нашел в себе силы дочитать ее до конца. Что касается меня – лучше я ничего не написал. А издатели… Что с них взять – они охотно печатали этот роман, соблазняясь названием. Как, кстати, и покупатели.
Не приходилось мне, Леня, «отвоевывать литературное пространство» у майора Пронина. В силу врожденной ограниченности мне подобное и в голову не приходило. Вот что было – частенько спрашивали, не псевдоним ли моя фамилия, не позаимствовал ли я ее у знаменитого майора. Отвечаю – и отец мой, и дед, и прадед – Пронины. Из деревни Грива Козельского района Калужской области.
Что касается моего предисловия к книге Льва Овалова (Шаповалова) о приключениях майора Пронина, в серии «Знаменитые сыщики» то, как мне кажется, издательство «Армада» предложило эту работу мне, руководствуясь совпадением фамилий. В самом деле звучит забавно – писатель Пронин пишет о майоре Пронине.
К заказу я отнесся серьезно и сейчас, наверно, нет более полной справки о писателе Льве Сергеевиче Шаповалове, нежели это мое предисловие. Пересказывать его не буду, но отмечу один печальный факт из жизни автора – несмотря на всю политическую невинность героя, несмотря на полную его отстраненность от хозяйственных, социальных, партийных и прочих проблем, Овалову в 1941 году влупили за майора Пронина пятнадцать лет. И Лев Сергеевич отсидел их полностью, от звонка до звонка – выпустили его лишь через три года после смерти Сталина. И какова же была сила духа этого человека, если после пятнадцати лет каторги он уже через год печатает в двадцати номерах «Огонька» роман «Медная пуговица». О майоре Пронине. Сейчас найти номер журнала с этим романом невозможно – его читали вслух целыми коллективами, воровали из почтовых ящиков, из библиотек и со складов, переплетные мастерские всей страны были завалены заказами – подписчики переплетали номера «Огонька» с «Медной пуговицей». Так надо ли сегодня удивляться негаснущей популярности майора Пронина…
Л.С.: Ты горный инженер… Как Ты решил стать автором криминальных романов. Помню в детских комнатах милиции заводили карточки на юных правонарушителей. Среди других причин совершения правонарушений, которые следовало подчеркнуть, стояло «чтение детективной литературы» А как у Тебя? Почему Тебя привлек именно криминальный жанр? Связываешь ли Ты свое творчество с кем-то из литературных предшественников? Отечественных либо зарубежных…
В.П. Подобных решений, как мне кажется, никто не принимает. Оно, как любовь, приходит незаметно, неслышно вползает в тебя и властвует тобой. И, принимаясь за самое невинное повествование, ты невольно скатываешься на криминальные рельсы. У романа «Банда», который породил цикл детективов, был подзаголовок – «Повесть о первой любви». И назывался он иначе – «Не утонет в речке мяч…» Видимо, из-за этого названия и повалялся он вволю на полках издательства «Голос». А началось все еще в том же Днепропетрвске, когда я работал в редакции молодежной газеты «Прапор юности». Тогда-то и написал, скорее из шалости, хиленький детектив, который, сменив множество названий, обрел, наконец, последнее – «Бледные поганки». Послал я его в едва открывшийся тогда журнал «Человек и закон». Детектив не взяли, взяли меня, редактором отдела литературы. Семь лет я писал судебные, следственные, милицейские очерки… Семь лет дышал этим воздухом – понятиями, системой ценностей, логикой поведения… И надышался. Как юные наркоманы, надевая на голову целлофановый пакет, балдеют, вдыхая запах клея «момент», так и я до сих пор нахожусь в подобной криминальной зависимости.
Связываю ли я себя с кем-либо из литературных предшественников? Нет, не связываю. Я не настолько начитан. Если во мне и есть какое-либо писательское своеобразие, то от невежества. А имена… Назову Жоржа Сименона. У нас с ним одинаковый жанр – чистый, уголовный детектив. Мы с Жоржем не касаемся шпионажа, войн, разведки, политических козней… Так же, как и чернухи, порнухи, жаргона. Нам это попросту неинтересно. Мы выше. Мы с Жоржем – преданные рыцари детектива. Иногда отвлекаемся на нечто автобиографическое, но, надеюсь, это нам простится.
А что касается отечественных писателей… Опять назову Леонида Словина. Вот кого я всегда читаю подробно и с интересом. Да, Леня, да. В тебе я всегда нахожу искренность, знание дела и легкую такую отстраненность профессионала. Профессионала и в писательском мастерстве, и в событиях, которые ты описываешь. Тебя мне вполне хватает для чтения. Кроме тебя я читаю разве что самого себя – правка, вычитка, верстка, сигнальный экземпляр… Только на тебя и остаются силы. И дай тебе Бог здоровья.
Л.С.: Спасибо. Твои романы как правило держатся не только на Твоем знании психологии героев и мастерском обыгрывании их граней, но и на захватывающем сюжете. Скажи, что Тебе известно заранее о его перипетиях, или, приступая к написанию очередного романа, Ты не все знаешь о будущем сюжете, его героях, их судьбах, ( Помню, я начинал свою повесть «Задержать на рассвете», зная о герое только то, что « снились ему тем летом удивительно интересные сны, какие всегда снятся перед ожидаемыми неприятностями…»)
В.П. Вот видишь, как много у нас с тобой общего…Ты начинаешь роман, зная о герое лишь то, что ему снились интересные сны – предвестники неприятностей. А я начинал восьмую «Банду» с того, что Пафнутьев, мой герой, поймал себя однажды утром за странным занятием – старательно, с каким-то нечеловеческим усердием он протирал рюмки в собственном шкафу. В тот момент ничего больше я о нем не знал и даже не догадывался, какие кошмарные события подстерегают его, стоит ему лишь открыть дверь своего кабинета. Я совершенно уверен, что это нормальная ситуация, более того – желанная. И посещает она по-настоящему значительных писателей. Ничего сказано, да? Подобное начало уберегает нашего брата от заданности, назидательности, и повествование становится неожиданным не только для читателя, но и для автора. Разумеется, если ему, автору, подобное начало под силу.
В связи с этим вспоминается забавный случай на встрече с хабаровскими студентами. Один молодой человек сказал мне, что знал убийцу уже на двадцатой странице. Я, конечно, восхитился его проницательностью, но признался, что сам к двухсотой странице не знал, кто же все-таки убийца. Я был в панике, все мои герои выглядели вполне добропорядочно, а вводить нового героя-убийцу – это запрещенный прием в нашем деле. Я снова и снова прощупывал всех своих героев и, наконец, в прошлом одного из них обнаружил нечто сомнительное… И он, конечно, уже не выскользнул из железных авторских объятий.
Хочу рассказать еще один забавный случай – он не вытекает из твоего вопроса, но о нашем брате-писателе, о нашем самолюбии, тщеславии кое-что говорит… Приезжаю как-то в Коктебель, в Дом творчества писателей. Ехал через Днепропетровск, и там мой брат подарил мне роскошные, громадные настенные часы. Эти часы я и повесил в своем номере, найдя какой-то неприметный гвоздик. Вечером ко мне заглянул сосед, киевский писатель, познакомиться пришел. Мой коктебельский коньяк его как-то не очень обрадовал – он все время оглядывался на часы. Наконец, не выдержал, и говорит:
– А в моем номере нет часов.
И я, поскольку после коньяка меня посетила шалость, не задумываясь, отвечаю:
– А это… Директор, Леонид Николаевич, при заселении сам приносит часы и вешает в номере… Наиболее даровитым, талантливым писателям.
Мой гость помрачнел, от третьей рюмки отказался и вышел, хлопнув дверью. Через несколько дней встречаю на аллее директора.
– Слушай, Витя, – говорит он, – что ты сказал этому чудику, своему соседу? Ворвался в мой кабинет, кричит, ногами топает, руками машет! Говорит, что его в жизни никто так не оскорблял, как я… А как можно оскорбить человека в Коктебеле? Ноги, говорит, моей здесь больше не будет! Собрался и уехал на попутке… А ему еще неделю отдыхать…
Л.С.: На Твоих встречах с читателями Тебе часто приходится обсуждать идею Твоего «Ворошиловского стрелка», произведения, которое вызывает и наибольшее восхищение и споры. Многих привлекло именно то, что зло наказывается в нем не законом, а самим потерпевшим от зла. Образ Ивана Федоровича Афонина, старика, который взялся за винтовку, чтобы наказать трех подонков, изнасиловавших его внучку после отказа правоохранительных органов расследовать это преступление, рассматривается неоднозначно. Ты за то, чтобы потерпевшие, неудовлетворенные принятыми государством мерами, сами решали судьбу преступников?
В.П.: Последние слова в твоем вопросе самые интересные. «Ты за то, чтобы потерпевшие, неудовлетворенные принятыми государством мерами сами решали судьбу преступников»? – так ты поставил вопрос. А при чем тут я? Так ли уж важно, за что я и против чего я? На поставленный тобой вопрос ответило человечество всем ходом цивилизации. «Око за око и зуб за зуб» – так две тысячи лет назад в Библии сформулировано понятие справедливости. С тех пор понимание справедливости ничуть не изменилось. Мы должны признать, что милосердие и справедливость – понятия почти противоположные. Милосердие, как бы оно нам не нравилось, перечеркивает справедливость. Великодушие, гуманность, прощение – в стороне от справедливости. Око за око – вот закон справедливости. И этого закона никто не отменял. Человек рождается с этим пониманием жизни.
Возвращаемся к роману «Ворошиловский стрелок». В твоем вопросе забавная формулировка – «потерпевшие, неудовлетворенные принятыми государством мерами». А какие меры приняло государство? Отвечаю – государство сделало все, чтобы увести преступников от наказания. И потерпевшие должны впасть в ликование?
Где-то уже говорил, повторюсь. Говорухин устроил в Доме кино первый просмотр фильма «Ворошиловский стрелок». И пригласил всю Государственную думу. А Дума тогда была в отличие от нынешней куда боевитей – постоянно схватывались Хакамада, Шандыбин, Макашов, Жириновский… И вот идет фильм. В зале мертвая, зловещая какая-то тишина. Ульянов, буду называть героя Ульяновым, мучительно долго целится и, наконец, спускает курок. И весь зал, в едином порыве, встает и устраивает овацию. Второй выстрел – все повторяется. Здесь надо четко уяснить, что эти овации не мне – автору романа, не Говорухину – режиссеру фильма, не Ульянову – исполнителю главной роли, овации Ивану Федоровичу Афонину, герою романа и фильма, взявшему на себя тяжкий и обреченный труд по установлениию справедливости на Земле. Афонин мыслил именно так – он добивался справедливости не только в своем дворе – на Земле. И в зале забыты все розни-козни политических фракций, личной неприязни, склок и обид. Оказывается-то, оказывается, что истинное понятие справедливости живет в каждом, живет и требует выхода.
А на следующее утро думские зрители утерли слезы со щек и начали давать интервью о том, что красно-коричневые поднялись из окопов, что авторы фильма призывают к мести, самосуду, к неповиновению властям и прочее, прочее, прочее. Сейчас, правда, все немного поуспокоилось. Фильм показывают едва ли не каждую неделю, в том числе и 9 мая, в день Победы, произведя, таким образом, моего героя в ранг защитника Отечества, что, в общем-то, вполне соответствует действительности.
(Можно, в скобках, выйти за границы заданных вопросов? Выйду… Пожалуюсь… Авось, простится… Почти за десять лет проката фильма от Прибалтики до Японии и от Израиля до Австралии владелец «Ворошиловского стрелка» Генеральный директор ОАО Газпроммедиа Николай Юрьевич Сенкевич – сын того самого Сенкевича, телевизионного путешественника, от щедрот своих начислил мне 1400 рублей (примерно 1700 шекелей – Л.С.). Согласно договору, как он его понимает. Повторяю – за десять лет проката. Этих денег может хватить примерно на три бутылки не самой лучшей водки… Но зато ведь и не самой худшей… Да, Николай Юрьевич?).
Л.С.: А как Тебе это? Я прочитал в одной российской газете. « Зло должно быть наказуемо, и , если ни закон, ни власть не в состоянии наказать зло, с неизбежностью вступает в действие сила народного отпора. Неотвратимость наказания за учиненное зло. В эту классическую формулу легко укладывается проза Виктора Пронина. Да он и не хочет отказываться от этой формулы, ничто не мешает ему отдать в романе победу главному злодею, извращенцу, садисту, он сам не хочет отказываться от классической формулы ради моды или лишней популярности. Он сам хочет наказать зло. Он жутко несовременен, ибо всегда на стороне жертвы, всегда хочет наказать преступника. Может быть, за эту несовременность его и полюбил читатель? »
В.П.: Ну, что тебе ответить… Человек слаб – за что бы меня не полюбил читатель, хоть за цвет глаз, я всегда готов это приветствовать и отвечать взаимностью. А современен я или не очень – так ли уж важно… Да и читателю это тоже по фигу.
Есть, конечно, на нашем небосклоне несколько звезд, которые уж настолько современны, настолько продвинуты… Один прославился тем, что собственные какашки ест, второй еще чем-то похожим, третий матерится через каждое слово… Знаешь, писатель – не тот, кто пишет, писатель тот, кого читают.
А все остальное от лукавого.
Конечно, этими словами я подставляю собственную физиономию, но, надеюсь, что твоя гневная и праведная ладонь, занесенная для удара, легонько опустится мне на плечо.
Л.С.: Идея наказания зла своими руками прослеживается и в другом Твоем романе, где участковый, не в силах в одиночку противостоять бандитам жалуется следователю: "Почему же ты их не берешь? Почему не требуешь группу захвата с машинами, гранатометами, с десятком автоматчиков?.. Где все эти губернаторы, президенты, наместники?.. Почему они всех бандюг бросили на меня …» И в конце концов следователь вместе с еще одним героем романа журналистом уничтожают всю банду целиком. "Когда пистолет его , бессильно щелкнув сухим металлическим звуком, замолк, пятеро лежали на поляне, дергаясь в предсмертных судорогах..."
Надо сказать, что семена такого рода падают на благодатную почву. Наш общий друг известный литературный критик Владимир Бондаренко так пишет о родителях пострадавших от "сибирского Чикатило" убийцы более чем восьмидесяти детей: « Я возмущен родителями: убили твоего маленького сына, изнасиловали, а потом задушили твою дочку, и вас таких — 80 человек, и вы не знаете, что делать? Герои книг Виктора Пронина знают, и я, безусловно, на их стороне.» Что Ты об этом думаешь?
В.П.: Твой вопрос можно сформулировать более откровенно – неужели, Витя, ты такой первобытный монстр, что всерьез отвергаешь всю систему государственного правосудия? Нет, я не такой монстр и тоже, между прочим, пятнадцать лет в «Человеке и законе», а потом в «Огоньке» воспевал твоих собратьев ( ментов? –Л.С.) и это самое государственное правосудие. Причем, делал это искренне и доказательно. И тоже пользовался любовью читателей – получал от них писем больше, чем все отделы «Огонька» вместе взятые. (Слушай, неужели я такой крутой?!»).
Теперь о сути вопроса. Герой «Ворошиловского стрелка» Иван Федорович Афонин обошел все доступные ему правовые государственные учреждения. И везде его послали, как сейчас выражаются. Со смехом послали. И ему ничего не оставалось, кроме как продать дом и купить винтовку. (Помнишь в «Гильгамеше» – «Продай дом, купи корабль!», а ведь это одно и то же). А Чикатило уже сидел в клетке, правосудие уже сработало. Поэтому вопрос Володи Бондаренко вполне уместен для статьи, которую он написал, хотя в жизненную ситуацию не вписывается. Действительно, странно было бы требовать от потерпевших взламывать железную клетку в зале суда и раздирать Чикатило в клочья. Вот если бы они сами его поймали, я бы не осудил их, что бы они с ним не сделали. В клочья так в клочья.
И еще одно соображение. Может быть, в литературе эта тема не слишком распространена, но случаи, попытки возмездия с любым исходом происходят ежедневно на всех бескрайних просторах нашей родины и дают заметный процент преступлений. Это тебе, видимо, известно куда лучше, нежели мне.
Л.С.: Ты писал в «Литгазете» в статье «Пепел Клааса стучит в твое сердце?», представьте, что мой герой проглотил бы то, что его внучку изнасиловали, смирился бы, заткнулся, а насильники остались безнаказанными. Как ему дальше жить? Он был бы размазан, превратился бы в пьяного, слезливого старикашку. Нет, то, что он совершил, - это не месть. Это возмездие как спасение собственного человеческого существа. Витя! Да, то, что произошло с Афониным страшно, но, положа руку на сердце, признай, и не такое приходится пережить! Оглянись, посмотри сводку происшествие за последние дни: внук с другом изнасиловали и убили бабушку, хулиганы подожгли прохожего, рецидивист забил охранника бара, который предложил ему снять верхнюю одежду… И то наказание, которое определит им суд примирит родственников погибших с отморозками? Так А если власть во имя спущенных сверху цифр врагов народа заставила Твоего 33-летнего отца «признаться», что он шпион и расстреляла и следователь, который вел его дело - «почетный чекист» и его сын публично им гордится?! Может привязать гранату к днищу их машины? Кто-то пишет и пишет жалобы, надеется на Верховный суд, на суд в Страсбурге. Кто-то положился на Всевышнего. «Долго Ты терпишь, Г-споди, да больно бьешь!» Так что же? Ты советуешь им, чтобы не превратиться в слезливое ничтожество, купить снайперскую винтовку?
В.П. Мне кажется, в этом вопросе произошло некоторое смещение понятий. Инквизиция, которая несколько столетий сжигала живых людей на кострах, называлась святой. Она и сейчас так называется. Людей сжигали за связь с дьяволом. Но никому в голову ведь не приходит привлекать к уголовной ответственности потомков давних инквизиторов. То же самое и с твоим «почетным чекистом» – он, скорее всего, давно уже в лучшем мире. И подкладывать гранату под машину его сына, который гордится своим отцом… Ну и пусть гордится. Ведь он ничего не знает о человеке, которого семьдесят лет назад заставили в чем-то признаться… В то время, возможно, и самого сына еще не было на белом свете…
И еще одно, Леня… «Ворошиловский стрелок» – это литературное произведение, но вовсе не свод жизненных правил, наставлений, рекомендаций, это никакой не Домострой… По характеру вопросов и по настойчивости, с которой ты бьешь в одну точку, могу предположить, что ты не одобряешь ни автора, ни его героя.
Так вот, ты – человек с очень большим правовым опытом, рыцарь права, можно сказать… Почему бы тебе не ответить делом, почему бы не написать повесть с такой примерно закваской, но с правильным, приемлемым для тебя поведением старика Афонина? Посоветуй, как поступить Ивану Федоровичу, чтобы не превратиться в «пьяного, слезливого старикашку» и в то же время не нарушить законодательства?
Могу предложить несколько напрашивающихся вариантов…Может быть, ему в Страсбург письмишко накатать и дождаться ответа высокомудрых европейских правоведов? Или в домоуправление сходить, заявление отнести? Заручиться поддержкой дворовых приятелей? Повеситься, чтобы совесть насильников замучила? Вместе с внучкой газом отравиться? С гневным плакатом у прокуратуры постоять часок-другой? Так ведь заберут старика, еще и морду набьют… И уж совсем неожиданный ход – подружиться бы ему с насильниками и перевоспитать их, сделать полезными членами общества, внучку отдать замуж за одного из них, к примеру, за «центнера с яйцами», а?
Или все-таки продать дом и купить корабль?
Л.С.: Ладно. В конце личный вопрос. Как Ты прокомментируешь этот отрывок из Твоего романа «Дурные приметы», который начинается с того, как опохмелившийся Евлентьев предлагает пассажирам купить мою книгу. Полагаю, «Отстрел».
« - Уважаемые граждане пассажиры! - громко произнес он, стараясь пересилить
грохот несущейся электрички. - Вашему вниманию предлагается потрясающий
роман Леонида Словина! Кровавая схватка мафиозных группировок! Главного
бандита утопили в говне! Авторитеты расстреляны в ресторане! Милиция, банки,
высшая власть в преступной связке!..» И далее. «Известнейший, талантливейший писатель Леонид Словин специально проник в это опаснейшее государство и без документов, без средств к существованию прожил там не один год, собирая материал для этой потрясающей книги!..»
А может мне тоже, Витя?.. Купить с глушителем. И в Немчиновке, в саду, где на Твое Семидесятилетие жарили шашлыки, дождаться за деревом, когда автор «Дурных примет» выйдет на террасу…
В.П. Люблю где-то вычитанное выражение: Тема, которая не допускает шуток – несерьезная тема. «Дурные приметы», о которых ты вспомнил, вышли двенадцать лет назад, а написаны еще раньше. Но как будто вчера тебе позвонил в Израиль Степнов и рассказал о нанесенной мною обиде … Да? А затея была простая и невинная – позабавить и распотешить тебя до слез. И вот мой герой, книжный торгаш в электричке, парень, который действительно продавал твои книги, в качестве рекламы излагает события, отдаленно напоминающие твои, излагает словами хмельными и бестолковыми. Это ведь не первый наш разговор о тех шутливых строчках 1997 года, но, похоже, старые раны ноют, душа требует возмездия, и вот ты уже готов купить винтовку с глушителем и отправиться в немчиновские заросли…Видимо, есть все-таки вещи, которыми не шутят, как говорит поэт и академик Валера Исаев.
А я ведь тогда еще повинился и заверил тебя, что больше не буду. И двенадцать прошедших лет, мне кажется, подтвердили твердость данного мною слова. Все эти годы из всех авторов детективных романов я читаю исключительно тебя – всерьез и с чувством глубокого уважения.
Если б ты только знал, какую благость, какое успокоение внес в мою усталую душу своей угрозой купить винтовку с оптическим прицелом! Значит, все-таки прав я в «Ворошиловском стрелке», уж коли ты, рыцарь права, потянулся к курку, значит, и тебе ничто человеческое не чуждо!
На этой счастливой ноте и закончим, если не возражаешь. А пожелания… Хорошей вам весны, ребята – и Лене Словину, и Кларе Агафоновой, и Марику Козовскому… И всем, кто помнит меня по «Ворошиловскому стрелку», по Днепропетровску, по Москве, по Сахалину и Курилам, по Ялте и Коктебелю, а может кто и любит за несовременность… Всем вам счастливой, юной весны! Чтоб все вспомнилось и опять сбылось!
Приехать… А что, может, и приеду! В апреле выходит новая книга, «Божья кара» называется. Все о том же, ребята, все о том же… С ней бы и приехать, а, Леня? Посоветуюсь вот только с левой ногой – последнее время она ведет себя совершенно беспардонно, можно даже сказать, вызывающе. Но на доброе слово откликается. Авось…
Л.С.: Приоткрой, пожалуйста, на сколько это возможно тайну, связанную с Твоей творческой лабораторией. Легко ли Тебе пишется? Много ли времени занимает у Тебя правка текста? Пользуешься ли Ты записными книжками? Работаешь ли Ты ежедневно?
В.П.: Моя творческая лаборатория… Знаешь, Леня… Не употребляю слов – творчество, вдохновение, мечта… Стараюсь не употреблять. Наша с тобой работа требует более серьезных слов. Забыл у кого из писателей спросили о вдохновении… Он ответил так… Когда я здоров и у меня есть денек-второй свободного времени – вот это и есть вдохновение. Полностью с ним согласен. А про себя могу так сказать… Встаю-то я рано, но просыпаюсь поздно. Хотя были времена, когда в пять утра после чашки крепкого чая с соленой брынзой мог сесть и работать. Но нет уж дней тех сладких боле…Маленькая подробность… Когда мне в три часа дня надо куда-то уезжать, в девять утра я уже не могу работать. Передо мной должно быть пространство свободного времени.
Легко ли пишется? Наверно, можно сказать, что легко. Ковыряться в носу времени не остается. Пишу почти со скоростью средней машинистки. Но рабочий день недолог, часа три. Мой коктебельский рекорд – семнадцать страниц в день, но это текст, как говорится, с воздухом, с диалогами не слишком многословными, и опять же с пространством свободного времени… Такой показатель мне удавался не часто, несколько раз… Сегодня семь страниц считаю хорошим результатом. Ни единую страницу не перечитываю, пока не закончу роман. Поэтому правка для меня полна приятных неожиданностей – к трехсотой странице я начисто забываю, о чем писал в начале. Но это, что касается подробностей – сюжет необходимо вести твердо и безжалостно по отношению к всевозможным соблазнам, которые возникают по ходу работы. Правка вообще самый приятный этап работы – хорошая перьевая ручка, паркеровские чернила, изысканное перо, свежая, распахнутая на груди рубашка… Хоть снимай с меня кино!
Каждый ли день работаю? С искренним сожалением говорю – конечно, нет. Но я работаю каждый день, в который меня навестят приличное самочувствие и свободное время. Во время работы передо мною только чистый лист бумаги – никаких записей, черновиков, блокнотов и прочего. Разве что на небольшом листочке возникающие по ходу работы записи – о чем не забыть упомянуть ниже.
Л.С.: Что для Тебя фамилии героев – представляю, как тщательно Ты их подбираешь среди наименее встречаемые в повседневной жизни! Вспоминаю - Анфилогов, Анфертьев, Евлентьев, Пафнутьев, Пыелдин, Пияшев… Порй по ним можно всегда узнать автора…
В.П.: Фамилии героев… Да, мое больное место. Весь роман «Смерть президента» сложился во что-то связное, когда я, проезжая по бескрайним заснеженным просторам республики Коми, сквозь пургу в вагонное окно увидел название полустанка – Пыёлдино. И все. Роман был готов, оставалось только его написать. Уголовник Пыёлдин появляется на первой же странице и уже в звании Президента страны гибнет на последней странице от атомной бомбы, которая взорвалась у него в груди.
Фамилии в моих романах могут показаться причудливыми, но среди них нет придуманных, они все из жизни. Нередко случается так, что выбранная фамилия не вписывается в героя и в последующие события, и тогда я ее меняю, не внося поправок в уже написанные страницы, просто мой герой начинает действовать под другой фамилией, а то и под третьей. Где-то я уже говорил об этом – если кто-то без меня начнет готовить мой роман к изданию, он попросту запутается, решит, что появляются новые герои… Я вообще считаю, что у имен, фамилий есть своя психология, свои характеры, свои судьбы, наконец. Иногда ловлю себя на том, что пытаюсь угадать имя сидящего передо мной попутчика в электричке…У меня есть давняя добрая знакомая Алла… По-моему я так ни разу и не назвал ее по имени, хотя между нами бывало всякое… Не могу через что-то переступить в себе. Не могу заставить себя ввести в роман имена – Зоя, Зина, Рая, хотя недавно из озорства назвал героиню Аделаида, и ничего, прижилось имя.
В некоторых именах, в том же имени Иван, а особенно в Иване Ивановиче, мне видится скрытая мистика, человек с таким именем не может быть простым, в нем тайна, загадка… Друга того же Пыёлдина зовут Иван Иванович, а фамилия у него – Цернциц, она пленила меня тремя буквами «ц». В Днепропетровске у меня был добрый знакомый по фамилии Ферфильфайн, представляешь, три «ф»! Мечтаю написать о герое с такой фамилией – в ней скрытая значительность, причем, литературная значительность. У него может быть очень простая работа, но его ждет что-то невероятное в жизни… Он может найти бриллиант в сто каратов, жениться на Наоми Кемпбел, проснуться на острове Пасха, обнаружить крокодила в собственной ванне…
Люблю писать о вещах – я вижу в них характеры, психологию, чувствую капризы, вредность, покладистость…У меня есть рассказы «Кепочка», «Монблан» (об авторучке), «Дверь»…Наверно, и о фамилии можно было бы рассказ написать, а, Леня?
Л.С.: Сам-то ты читаешь детективы или только пишешь?
В.П.: Читаю ли я детективы? Читаю. Немного на этот вопрос я уже ответил… Не буду имя святое всуе поминать. Недавно три недели пролежал в больнице. Громадный подоконник громадного окна (шестиместная палата) завален брошенными детективами карманного формата. Впервые в жизни мне выпала возможность познакомиться с, так называемым, потоком женского детектива. Выдерживал примерно до пятой, до десятой страницы. Знаешь, что с первых же строк бросалось в глаза… Невысокий личный уровень авторов – унылая, беспомощная логика, надуманные, какие-то кухонные объяснения поступков, из каждой сцены просто лезет завистливая, мелкая душонка человека, взявшего на себя тяжкий труд описать кольца с бриллиантами, которых никогда не видел, вечерние наряды красавиц, далекие острова, стометровые яхты, порочную ночную жизнь столиц… А едва ли не все авторы описывают именно эту сторону человеческого существования. И невдомек им бедным, что обо всем этом можно писать только с иронией, а то и, не побоюсь этого кошмарного слова, с сарказмом. И мотивы преступлений таятся здесь же – зависть и мелочность. А кто кого убил, за что, на чем попался… И знать не хочется. А вся мораль чаще всего сводится к известным тебе словам – жадность фраера сгубила. Делаю вывод – и ирония, и уж тем более сарказм, им попросту недоступны. Ведь есть же Дюрренматт, есть Жапризо, тот же Сименон, есть Словин с Прониным – изучайте, подражайте, воруйте, в конце концов! Но с беззащитным читателем зачем же вот так-то?! Ты спрашиваешь, читаю ли я детективы? Читаю, как видишь.
Вопросы задавал Леонид Словин Интервью опубликовано в приложении к газете "Вести" (Тель Авив) - "Окна".