Последний шанс

Игорь Ваганов
ИГОРЬ ВАГАНОВ

ПОСЛЕДНИЙ ШАНС

Рассказ

Январь. За окном кружит-завывает метель. Окно обледенело – на улице мороз -20*. Две недели назад вся страна с энтузиазмом встретила Новый 1988 год.
Жердянская ЦРБ, в которой я работаю участковым терапевтом, расположена на окраине райцентра. Здесь, на границе рабочего поселка и соснового бора и расположился скромный больничный городок – трехэтажный стационар, соединенный переходом с двухэтажной поликлиникой, и несколько зданий хозяйственных служб. Деревья растут прямо на территории больницы: перед окном моего кабинета – всего метрах в десяти – радует глаз пяток высоких сосен.
Мой кабинет – с лаконичной надписью «терапевт» - находится на втором этаже поликлиники. Небольшая комната площадью двенадцать квадратных метров, два окна, умывальник. Обычный набор мебели: два стола, стулья, кушетка, тумбочка, шкаф для одежды, ширма. Здесь я провожу шесть дней в неделю по три часа, чередуя утренние и вечерние приемы. После приема отправляюсь на квартирные вызовы.
Сегодня у меня утренний прием. Больных я принимаю без всяких талончиков, в порядке «живой» очереди. Принимаю абсолютно всех пациентов своего участка, а иногда и с других участков, если их состояние требует немедленного осмотра. Я не любитель произносить высокопарные речи наподобие верности клятве Гиппократа, долга перед обществом и тому подобное. Скажу просто – у меня не хватает совести уйти из кабинета пока перед ним остается хотя бы один пациент! Даже если время приема уже закончилось! Да и как уйти, если со многими своими пациентами я за годы работы на участке познакомился очень плотно, здороваюсь с ними на улице при встрече, пью чай (и даже водку!) на квартирных вызовах, к некоторым иногда обращаюсь с различными просьбами… И поэтому зимой мне часто приходится  задерживаться на 20-30 минут.
Вместе со мной в кабинете находится медсестра: Татьяна Михайловна, женщина средних лет, среднего роста и средней упитанности. Она работает на этом участке около пятнадцати лет после окончания медицинского училища. Татьяна Михайловна превосходно разбирается во всей документации, знает практически всех диспансерных больных  своего участка, а также в курсе всех новостей и слухов нашей ЦРБ.
В кабинет вошел очередной пациент: чуть выше среднего роста, склонный к полноте мужчина. Лицо крупное, широкое, слегка отечное. Это Николай Буров, бывший мастер местной электростанции. Два года назад у него был мелкоочаговый инфаркт миокарда, после лечения он полностью восстановил трудоспособность и вышел работать на прежнюю должность. А нынешним летом, в возрасте 56 лет, он перенес крупноочаговый инфаркт миокарда! Ему повезло – инфаркт протекал без осложнении. Буров выжил, после выписки из больницы прошел курс реабилитации в областном санатории, а затем еще пару месяцев находился на больничном листе. Работать ему в дальнейшем запретили, и Буров получил вторую группу инвалидности.
Ко мне он приходит почти каждую неделю – проверить здоровье, посоветоваться, выписать лекарства. Боли в области грудины беспокоят Бурова очень часто – при быстрой ходьбе, при подъеме по лестнице, на морозе, при эмоциональных нагрузках.
Я понимал, что эти жалобы – не капризы больного. Причина одна – атеросклероз коронарных артерий. В идеале необходимо оценить  степень нарушения кровоснабжения, чтобы определиться в отношении прогноза больного. Для этого надо сделать коронарографию (контрастное рентгенографическое исследование коронарных артерий). Но исследование это – дорогое и опасное - только начали проводить в областной больнице. Попасть из районной больницы на коронарографию очень затруднительно. И до сих пор изо всех пациентов нашей больницы  коронарографию в областной больнице прошло менее десяти человек – причем один из них, пожилой мужчина с тяжелой формой стенокардии, умер во время проведения исследования от внезапно возникшего осложнения. Дело в том, что осложнения со смертельным исходом при коронарографии редки (менее 2 случаев на 1000 обследований), но ухудшает прогноз тяжесть заболевания, пожилой возраст больного, недостаточный опыт у врача, проводящего коронарографию – и риск внезапной смерти возрастает до 1%. В то же время в хорошо оборудованной ангиографической лаборатории (где работают опытные врачи) риск снижается и составляет менее 1 случая смерти на 1000 обследований. Поэтому в идеале лучше сделать коронарографию в Москве или Ленинграде. Но это уже вообще из области фантастики.
- Проходите, Николай Михайлович! – пригласил я пациента. – Как здоровье?
- Да ничего хорошего, - махнул тот рукой, усаживаясь на стул, стоявший у моего стола. – За грудиной давит при малейшей нагрузке.
Медсестра подала мне амбулаторную карту Бурова.
- Принимаю я таблетки – те, что прописал кардиолог из санатория – но заметного эффекта не нахожу, - продолжал Буров. – Да и не всегда есть эти лекарства в нашей аптеке. Приходится у родственников в Москве заказывать.
Эта ситуация мне была известна. Лекарства в районную аптеку поступали централизованно – из областного центра. Прейскурант медикаментов составлялся отнюдь не по  запросам врачей, а тем более, пациентов – к нам спихивали самые дешевые залежалые препараты отечественного производства. Действительно эффективных препаратов среди них было мало. А вот с импортными лекарствами, в большинстве своем оказывающими оптимальное действие, всегда были проблемы: они поступали в райцентр в ограниченном количестве и большая часть разбиралась еще сотрудниками аптеки для родственников и друзей. Обычным пациентам доставались крохи, и даже эти крохи в первую очередь (и это справедливо!) распределяли инвалидам отечественной войны. Еженедельно на врачебных планерках в ЦРБ перед медработниками выступал заведующий районной аптекой Сергей Горбатюк и призывал врачей экономно выписывать препараты импортного производства, стараться заменять их отечественными аналогами. И что-то объяснять ему было бесполезно – у аптекарских работников свои интересы…
Выслушав пациента, я приступил к обычному осмотру, одновременно размышляя как лечить его в дальнейшем.
Можно, конечно, долго не раздумывая, попросту выписать рецепты лекарств, рекомендованных врачами областного санатория и – «Гуляй, Вася!» Так и поступали некоторые мои коллеги, разочаровавшиеся в профессии и механически, без малейших эмоций  отрабатывавшие свои рабочие часы. Так поступал иногда и я сам, когда имел дело с обычными неврастениками, придумывавшими себе  заболевания, начитавшись симптомов в различных медицинских справочниках. Но Буров, несмотря на перенесенные инфаркты, неврастенией не страдал, и его жалобы были в первую очередь следствием ухудшения коронарного кровотока и недостаточно эффективного лечения.
- А не съездить ли вам в областную больницу, -  предложил я пациенту после осмотра. – На консультацию кардиолога.
Мое предложение вовсе не являлось попыткой ловко отделаться от сложного больного. Еще в интернатуре, которую я проходил при ЦРБ, нас периодически направляли в областную больницу -  в различные отделения. Две недели я практиковался в кардиологическом отделении и еще с той поры имею представление о возможностях областной кардиологии. Специалисты там были высокого уровня.  Заведующим отделения был Александр Зеленин, кандидат медицинских наук, лучший кардиолог области. У него частенько консультировались  высокопоставленные работники обкома партии и облисполкома (хотя у них имелась своя ведомственная больница), дважды Зеленина в экстренном порядке вызывали для осмотра и коррекции лечения самого первого секретаря обкома Дружинина. Для нас, врачей-интернов, Зеленин читал лекции по кардиологии. На одной из своих лекций он досконально объяснил нам технику проведения внутри сердечных инъекций. И хотя данную методику я изучал еще в мединституте, объяснения Зеленина были не лишними, они освежили и даже немного углубили прежние знания. В дальнейшем я трижды применил внутрисердечные инъекции на практике и один раз пациента удалось «вытащить», он выжил, и даже впоследствии у него не было осложнений.  Врачей для своего отделения Зеленин подбирал сам, приглашая перспективных кардиологов из поликлиник и больниц областного центра. Это были уже опытные врачи, все - с первой категорией. Одновременно с работой в отделении они по очереди вели консультативный прием в областной поликлинике. Вот к ним я и решил направить Бурова: пусть посмотрят больного, подкорректируют лечение, возможно, даже положат его в стационар и сделают коронарографию.
- Можно съездить, - согласился Буров. – Может быть, что-то новенькое назначат!
Я выписал ему направления на анализы и электрокардиограмму, прохождение которых требовалось при оформлении направления.
- Завтра все сделаете, а через пару дней ко мне на прием – оформим направление, - сказал я пациенту, и тот, воодушевленный надеждой, отправился к выходу.
Через четыре дня направление было оформлено, и Буров уехал на консультацию в областную больницу.
Обычно для консультации хватало одного дня, иногда больные задерживались еще на пару дней – если областные специалисты назначали им дополнительное обследование. Для этих целей при больнице функционировала специальная гостиница.
Буров не вернулся ни через три дня, ни через неделю. Это означало, что его госпитализировали в отделение.

В конце января в райцентре началась эпидемия гриппа, продолжавшаяся три недели. Количество больных на прием увеличилось почти вдвое, соответственно уменьшилось время на обслуживание одного пациента. Приходилось задерживаться и после приема минимум на полчаса, чтобы принять всех записавшихся ко мне больных. Вызовов на дом поступало до десяти в день. В этой обстановке надо было выдерживать напряженный ритм работы, не наделать ошибок и постараться не заболеть самому. Я выкладывался полностью, приходил домой после шести вечера, и о Бурове как-то позабыл.
Буров появился в поликлинике во второй половине февраля, когда грипп почти закончился, коридоры поликлиники наполовину опустели, а медработники опять перешли к обычному ритму работы. Он пришел к окончанию приема, постучавшись, зашел в кабинет, и я сразу понял, что его хорошо подлечили: взгляд веселый, походка уверенная и быстрая.
- Вот я и приехал, - бодрым голосом сказал Буров. – Полечили меня на совесть! Назначили лекарства на постоянный прием. Пришел выписать рецепты.
Я обстоятельно ознакомился с выпиской кардиологического отделения: среди проведенного обследования коронарографии не значилось. В назначенном поддерживающем лечении были небольшие изменения, который касались нитратов продленного действия – важнейших препаратов для каждого кардиологического больного, позволяющих уменьшать частоту и интенсивность приступов загрудинных болей. Раньше Буров принимал сустак-форте, который для него был слабоват, а теперь его заменили на кардикет. Это лекарство только совсем недавно появилось в практической медицине и в нашу аптеку поступало редко и помалу.
- Рецепты я вам, конечно, выпишу, но вот с кардикетом будут проблемы, - предупредил я пациента.
- Да я знаю. Я уже прикупил пару упаковок – на первое время хватит. А рецепты в Москву родственникам отошлю – они достанут.
Рецепты Бурову выписали, и он покинул кабинет в радужном настроении.

Через две недели, отправившись после приема на квартирные вызовы, я повстречал Бурова на улице. Николай Михайлович шел  метрах в пятидесяти впереди меня вдоль длинного многоквартирного дома по направлению к ближайшему продовольственному магазину. Шел он неторопливо, слегка вперевалку, держа в правой руке матерчатую сумку. Внезапно он остановился… и полез левой рукой за пазуху. Достал какой-то пузырек – издалека было не видно, принял под язык какую-то таблетку – скорее всего, нитроглицерин.  Постоял с минуту – и вновь зашагал дальше, но уже помедленнее.
Все ясно – у Бурова появился приступ загрудинных болей при умеренной физической нагрузке. Значит, в ближайшем времени следует ждать его прихода на прием.
Меня Буров не заметил, а я спешил по вызову к больному с повышенным давлением и поэтому не стал к нему подходить – тем более, что болевой синдром у него уже прошел.
После этой встречи я предполагал, что в ближайшее время Буров придет ко мне на прием, но мои прогнозы не сбылись: через несколько дней, в ночь с воскресенья на понедельник, у него возник приступ сильных загрудинных болей. И он вызвал «скорую помощь».
Об этом я узнал на утренней планерке у главного врача из доклада фельдшера «скорой», выезжавшей по вызову к пациенту Бурову. Приступ болей был выраженный, но непродолжительный, потому что Николай Михайлович вызвал «скорую» сразу после приема нитроглицерина, когда почувствовал, что боли полностью не прошли. Ему повезло – «скорая» была свободна, и это было удачей! Дело в том, что в Жердянской ЦРБ по штатному расписанию имелось всего две бригады «скорой помощи», причем бригады неполные – на каждой работало только по одному фельдшеру, а сэкономленные ставки уходили в «фонд экономии», и дальнейшая  судьба этих средств для рядовых сотрудников была неизвестной. Две бригады «скорой помощи» обслуживали вызова по всему райцентру и среди ближайших населенных пунктов. Нередко они выезжали и в дальние деревни – за 60-80 км, когда вызов поступал от фельдшера ФАПа (фельдшерско-акушерского пункта – примеч. Автора) к какому-нибудь тяжелому больному, а сельский фельдшер «скорую» обычно зря не вызывал. И поэтому бывали моменты, когда в больнице свободных бригад не было – все разъезжались по вызовам. И поступавшие вызовы «висели» у диспетчера, пока не освобождалась бригада. Но в этот раз свободная бригада находилась при больнице и приехала сразу после поступления вызова. Боли купировали обычным анальгином. На кардиограмме каких-либо настораживающих изменений не было. Больного оставили дома и написали активный вызов участковому терапевту. То есть мне!
После приема, который на это раз прошел  без задержек, я сразу отправился на квартиру к Бурову. Он жил неподалеку от поликлиники, в обычной панельной пятиэтажке. Поднимаясь по лестнице на четвертый этаж, я подумал, что Бурову с его больным сердцем, пожалуй, тяжеловато преодолевать такую высоту – наверняка по пути останавливается отдохнуть.
Дверь - солидную деревянную дверь с глазком и дорогим замком - открыл сам Буров и, естественно сразу пригласил меня пройти.
Разуваться я не стал (у нас, врачей, на вызовах у пациентов это не принято), только тщательно вытер ботинки о лежавший перед входом резиновый коврик.
Я впервые появился, так сказать, на территории Бурова, но с подобной планировкой был уже знаком. Обычная трехкомнатная квартира с небольшими изолированными комнатами и шестиметровой кухней. Узкий коридор. Всюду чисто и опрятно, ремонт сделан качественно. Мы прошли в самую большую комнату, заставленную очень плотно: длинная четырехсекционная стенка, цветной телевизор «Горизонт» на полированной тумбочке, большой ковер на стене – над просторным диваном, пол застелен светло-коричневым паласом. Все это свидетельствовало о благополучии хозяев, потому что такая обстановка стоила приличных денег и, самое главное, в свободной продаже появлялась редко. Надо было выстаивать в магазинах очередь или искать знакомств среди работников РАЙПО или ОРСа, договариваться, дарить подарки и делать другие подобные довольно таки неприятные и унизительные вещи. В других комнатах мебель, наверняка, была не хуже. Следовательно, Николай Михайлович до своей инвалидности был и при деньгах, и при необходимых знакомствах.
- Вот так и живу: все есть – здоровья нет! – сказал Буров, заметив мой оценивающий взгляд, которым я окинул комнату. – А без здоровья, как я понял, ничего уже не радует…
В настоящий момент Буров ни на что не жаловался, загрудинные боли после отъезда «скорой» больше ни разу не появились. Он продолжил принимать предписанные лекарства и чувствовал себя вполне комфортно.
Я провел осмотр и выписал рецепты – с таким расчетом, чтобы лекарств хватило хотя бы недели на четыре.
Потом я ушел на другой вызов, предполагая увидеть Бурова где-нибудь через месяц.
Но получилось иначе!

Каждый врач нашей ЦРБ был обязан дежурить по больнице – и не менее двух дежурств в месяц. Большинство врачей обычно дежурило чаще – с целью дополнительного заработка. Я не был исключением, брал ежемесячно три-четыре дежурства. И в начале марте, в ночь с пятницы на субботу я вышел на очередное дежурство.
Дежурные врачи обычно размещались на третьем этаже, в ординаторской хирургического отделения – просторной комнате, в которой стояло несколько столов, пара мягких диванов и цветной телевизор.
Дежурство началось как обычно – с обхода больных, оставленных лечащими врачами под наблюдение дежурных врачей. Всего надо было обойти четыре отделения (за исключением реанимационного блока и родильного отделения – там за всеми пациентами присматривал свой персонал). Обход занял у меня более часа – в каждом отделении было оставлено под наблюдением по 4-5 человек. Но состояние у всех было стабильным, и дополнительных назначений не требовалось.
После обхода я принял двух молодых парней с ушибами мягких тканей – где-то подрались. В госпитализации они не нуждались. Потом обратился старик с жалобами на боли в сердце. Он проживал неподалеку от больницы и потому пришел в приемный покой самостоятельно – минуя «скорую помощь». После осмотра и снятия кардиограммы я поставил диагноз межреберной невралгии и дал ему рекомендации по дальнейшему лечению.
После полуночи, когда я уже собирался вздремнуть, позвонила медсестра приемного покоя – «скорая» доставила больного с подозрением на инфаркт миокарда. Пришлось спускаться на первый этаж. В комнате для осмотра больных меня дожидалась фельдшер «скорой помощи» - высокая темноволосая женщина среднего возраста. А на кушетке лежал… мой пациент Буров. Бледный и перепуганный.
- Здравствуйте, Николай Палыч! Снова у меня сердце прижало, - увидев меня, сказал Буров приглушенным, слегка хрипловатым, голосом. – Что со мной? Неужели, опять инфаркт?
- Здравствуйте, Николай Михайлович. Сейчас разберемся, - ответил я преувеличенно бодрым тоном.
Из рассказа фельдшера я узнал, что боли за грудиной возникли у Бурова более часа назад. Боли возникли внезапно, в течение нескольких минут стали очень сильными и домашними средствами их удалось только немного уменьшить. Пришлось вызывать «скорую помощь». Но обе бригады «скорой» в этот момент разъехались на вызовы. Причем одна – в дальнюю деревню. Вторая бригада была на соседней улице, но освободилась она только через тридцать минут. Сделав кардиограмму, фельдшер сравнила ее со старыми, хранившимися у Бурова дома, и заподозрила инфаркт миокарда. Больного капитально обезболили наркотиками, добавили внутривенно гепарин, а потом доставили в приемный покой. В настоящее время боли пациента не беспокоили. Остался страх!
Я просмотрел кардиограмму – изменения были и в стандартных и в грудных отведениях. Изменения свидетельствовали об ухудшении кровоснабжения миокарда, но не были характерны для инфаркта. Да и общее состояние пациента было не типично для третьего инфаркта.
- Убедительных данных за инфаркт не нахожу, - успокоил я пациента, и тот сразу повеселел. – Скорее всего, у вас нестабильная стенокардия. Придется полежать в больнице, полечиться.
Я не стал объяснять Бурову, что и нестабильная стенокардия при неадекватном лечении может перейти в инфаркт. Кроме того, небольшие сомнения в диагнозе у меня все же оставались. Но исключить или подтвердить их в настоящий момент не представлялось возможным, потому что тропониновый тест, необходимый для экспресс-диагностики инфаркта миокарда, в нашей ЦРБ не проводился. Диагноз инфаркта выставляли на основании клинических и лабораторных данных, сравнивая динамику кардиограммы. А это занимало обычно не менее трех дней.
Я вышел в коридор. У самого входа меня встретила жена Бурова – полноватая женщина лет пятидесяти. Она тоже была моей пациенткой – у ней была гипертоническая болезнь.
- Стенокардия! – ответил я на ее вопрошающий взгляд. – Положим Николая Михайловича в больницу, несколько дней – на всякий случай – постельный режим.
- А мне можно с ним посидеть, поухаживать?
- Не возражаю, - ответил я. Дело в том, что несколько дней Бурову придется провести в постели – пока не исключат инфаркт миокарда. Ему даже в туалет нельзя будет ходить. И поэтому постоянный уход родственников будет не лишним.
Пациента перевезли на каталке в лифт и подняли на второй этаж – в терапевтическое отделение. Сегодня, в пятницу, была массовая выписка больных, и свободных мест хватало. Я поместил Бурова в трехместную палату – сейчас здесь находился только один пациент. Эта палата была оборудована простейшей сигнализацией: в изголовье каждой кровати – на стене – располагался маленький щиток с кнопкой – больному достаточно было на нее нажать, и над входом в палату, в коридоре, загоралась лампочка – сигнал дежурной медсестре, что кому-то из пациентов требуется немедленная помощь.
Лечение я назначил Бурову на три дня – далее его подкорректирует лечащий врач. Естественно, назначил пациенту наблюдение дежурного врача. Вскоре Николаю Михайловичу уже поставили капельницу.
Через час я пришел его проведать. Лечение закончилось, Буров спал. Его жена дремала в коридоре на кушетке…
 
В понедельник у меня был утренний прием. Народу в поликлинику набежало много – перед каждым кабинетом сидели и стояли пациенты. В основном это были рабочие и служащие, заболевшие за выходные дни и теперь нуждавшиеся в освобождении от работы. И у меня перед кабинетом выстроилась очередь из десяти человек и, естественно, ожидался приход других первичных больных, не считая назначенных на повторный прием. В течение двух часов мне пришлось в интенсивном темпе – экономя каждую минуту – принимать пациентов. Затем поток больных уменьшился, стали появляться выспавшиеся пенсионеры.
В кабинет вошел пенсионер Лукьянов. К своим шестидесяти двум годам он приобрел серьезное и опасное заболевание – синдром слабости синусового узла, проявлявшееся периодическими замедлениями сердечного ритма. Доставил он хлопот и скорой помощи, и нашему терапевтическому отделению. Потом его в экстренном порядке направили в областную больницу… Но в последние два-три месяца о Лукьянове было не слышно. Ко мне на прием не приходил, да и вообще исчез из поля зрения местной медицины.
И вот – появился! Пышущий здоровьем, с довольной улыбкой на упитанном лице.
- Я, Николай Палыч, месяц, как из Москвы вернулся, - проинформировал он меня, усаживаясь на стул. – Операцию мне делали в институте кардиохирургии (название вымышленное – примеч.автора). Водитель ритма поставили.
Я с удивлением посмотрели на пациента: об институте кардиохирургии я имел весьма отдаленной представление, но точно знал, что попасть туда для провинциала - дело немыслимое. Но, впрочем, что это я? Ведь в прошлом Лукьянов был партийным работником и занимал должность заведующего отделом райкома партии. Следовательно, остались и связи в столице. Известно – компартия своих не забывает!
Я ознакомился с выписным эпикризом: операция была сделана месяц назад, был установлен постоянный ритм - 70 сокращений в минуту. Теперь все беды Лукьянова позади, лечения не требуется – только наблюдение. Больные с искусственным водителем ритма в нашем районе уже были, но все они оперировались в областном центре. Лукьянов был первым, добившимся такой операции в самой столице! А еще в эпикризе был указан точный адрес института. Я его запомнил и чуть попозже записал в свой карманный блокнотик.
Незадолго до окончания приема, когда больных в коридоре уже не осталось, я спустился на первый этаж в регистратуру и позвонил в терапевтическое отделение. Меня интересовало состояние здоровья Бурова.
- Инфаркта миокарда нет, - ответила мне Нина Степановна, заведующая отделением. – Данные кардиограммы улучшились и сейчас в пределах нормы. Состояние без ухудшения. Поставлен диагноз нестабильной стенокардии…

Меня всегда поражало несовершенство провинциальной медицины, ее чудовищное отставание от столичных и крупных региональных институтских медицинских центров. В Москве и Ленинграде больным делали новые сложнейшие операции, благодаря которым пациенты не только выживали, но даже восстанавливали трудоспособность. А провинциальные больнички фактически представляли собой полигон для совершенствования молодых врачей. Здесь они учились оперировать, лечить, а потом… старались перевестись работать по меньшей мере в областной центр. Естественно, сложнейших операций в районных больницах не делалось, в сложных экстренных случаях хирурги предпочитали или отправлять на «скорой» пациента в областную больницу или, если счет шел совсем уже на часы, вызывать на себя по санавиации операционную бригаду. Обследования в провинциальных больницах проводились тоже на минимальном уровне. Например, в Жердянской ЦРБ были только флюорография, рентгенография и электрокардиография, совсем недавно невропатолог добился покупки больницей энцефалографа и второй год увлеченно осваивал этот метод обследования. Все остальные обследования делались только в областной больнице, в том числе и новейшая методика – УЗИ (ультразвуковое исследование). На них направляли только по направлению лечащего врача, в порядке очереди. Даже лабораторные анализы у нас делали в весьма узком диапазоне, недостаточном для установления точного диагноза – не хватало соответствующих реактивов.
И крайними всегда становились больные – простые сельские жители, заболевания у которых обычно выявлялись на поздней стадии: обычно, когда формировались хронические формы или появлялись осложнения.
Особенно было жалко онкологических больных, болезнь которых была не диагностирована на ранних стадиях: и запущенная неоперабельная стадия была смертным приговором пациенту. Ему назначалось так называемое симптоматическое лечение, и он, одурманивая себя наркотиками, медленно и тихо умирал в своей квартире. А ведь при своевременной диагностике, операции и последующем лечении такой пациент мог бы жить многие годы, а порой и десятилетия!

В трудовых и житейских заботах время летело быстро. Минуло восьмое марта, потом еще неделя – наступили теплые дни. Снег начал таять, везде появилась грязь, потекли ручейки. Солнце уже светит ярко и приветливо, соответственно улучшается и собственное настроение. Скорее бы лето!
Буров пришел в начале апреля. Я принимал во второй половине дня – с 14.00, и пациентов ко мне было записано немного. Николай Михайлович вошел в кабинет осторожненькой шаркающей походкой, какой-то помятый, неуверенный, с мрачным выражением лица.
После ритуального обмена приветствиями он уселся на стул и начал излагать свои жалобы:
- Подлечили меня неплохо, первую неделю после больницы сердце вообще не болело. Но и я, конечно, меру знал и лишней нагрузки себе не давал. Но в последние три дня стало при ходьбе немного придавливать, - пациент показал ладонью на область грудины. – А сегодня утром я пошел в магазин и вдруг так сильно в груди зажало! Но сам справился, скорую не вызывал.
Я слушал Бурова внимательно, отмечая определенные детали, характерные для его заболевания. Картина складывалась неутешительная. Очевидно, атеросклеротические изменения коронарных артерий были настолько выражены, что даже небольшая физическая нагрузка начинала вызывать болевой приступ. Дело может закончиться третьим инфарктом миокарда, а шансы его перенести у Бурова минимальные – учитывая обширные рубцовые изменения миокарда третий инфаркт, возможно, будет сопровождаться кардиогенным шоком, который обычно возникает при повреждении более 40% миокарда – и в результате этого сердце не может адекватно сокращаться и перекачивать кровь в необходимом объеме. А справиться с кардиогенным шоком в районной больнице очень проблематично, потому что даже в кардиологических отделениях смертность от него составляет 70-90%.
- Не идет у меня лечение. Ничего-то не помогает! – продолжал жаловаться пациент. И, словно, прочитав мои мысли, продолжил: - Так недалеко и до третьего инфаркта – и прямиком в гроб! Я вот что спросить хочу: неужели в медицине кроме уколов и таблеток никакого другого лечения против стенокардии не придумали? Может, операция какая есть?
Вопрос Бурова являлся, выражаясь по-снайперски, попаданием в «десятку». Менее года назад (когда мой врачебный стаж превысил пять лет) я прошел двухмесячную учебу в Ивановском институте усовершенствования врачей по теме «Избранные вопросы терапии». Учеба была интересной, я узнал много новых сведений по диагностике и лечению ряда терапевтических заболеваний. И когда мы разбирали вопросы лечения ишемической болезни сердца – ИБС – профессор завел разговор о новом в СССР методе лечения, методе именно хирургическом – речь шла об аортокоронарном шунтировании. Суть операции заключалась в том, что поврежденные атеросклерозом (значительно суженные) участки коронарных артерий обходили стороной при помощи так называемых шунтов. И миокард вновь начинал получать достаточное количество крови. Но эта операция еще только внедрялась, делали ее в Москве ограниченное число врачей-кардиохирургов, которые вероятно сами отбирали себе пациентов. Прием больных на плановые операции даже из областных центров в ближайшие годы не намечался. Что уж тут говорить о районных больничках. И у Бурова нет никаких шансов даже попасть в этот институт, а тем более уговорить сделать ему операцию. Был бы он хотя бы третьим  секретарем обкома партии… А так, рядовой пенсионер: с ним даже и разговаривать никто не станет.
И сначала я ничего не собирался говорить Бурову, чтобы понапрасну его не обнадеживать. Я посмотрел на пациента, на его бледное, с темными кругами под глазами лицо, послушал его жалобы на здоровье – точнее, его отсутствие – и размышлял, как бы поступить. Вежливо отделаться, выписав рецепты? И пусть живет, сколько сможет! А какое я имею право решать за другого человека? Ладно! Поделюсь как я лучше с ним информацией, а там все будет зависеть от него самого.
- В Москве начали делать операцию на сердце – шунтирование называется, - прервав пациента, сказал я, медленно взвешивая каждое слово. – Оптимальный метод лечения ишемической болезни сердца.
Буров встрепенулся, маска уныния мигом слетела с его лица, которое моментально стало сосредоточенным. Пациент ждал от меня продолжения.
- Но все эти операции пока что проводятся почти на экспериментальном уровне – в НИИ кардиохирургии. И больных из провинции туда, естественно, никто не направляет, - Не стал я скрывать жестокую правду. – Может, лет через пять… когда все наладится, встанет на поток.
- Через пять лет я уже наверняка в земле догнивать буду, - вздохнул Буров. – Вы говорите, что все это пока на стадии экспериментов? Так я согласен стать подопытными кроликом, лишь бы шанс на выздоровление был. Знать бы только, где эти операции делают.
- Ну, в этом-то я помогу. Адрес у меня есть, - заверил я его.
Буров записал в блокнотик, который он постоянно носил в кармане, точный адрес института. Я посоветовал обратиться к Лукьянову – Буров был с ним знаком и всегда здоровался при встрече - чтобы узнать подробности о клинике, к кому можно обратиться…
- Добро! Переговорю с Лукьяновым, - Буров положил блокнотик в карман. – А еще и своих московских родственников подключу. Сегодня же им позвоню.
Потом я, как обычно, осмотрел пациента, выписал ему рецепты.
Великое дело – дать человеку надежду! К моему столу медленно подходил расстроенный инвалид, а уходил уверенной размашистой походкой еще не старый физически сильный мужчина. Буров ушел, а я пригласил следующего пациента.

До конца весны Буров приходил ко мне дважды – за рецептами. Несколько раз я встречал его на улице. Состояние Бурова не ухудшалось, оставалось стабильным, болевой приступ возникал редко - при повышенной физической нагрузке и был небольшой интенсивности и кратковременный. «Скорую» пациент не вызывал, с возникающими загрудинными болями справлялся самостоятельно. В мае он даже принял участие в посадке картофеля на своей даче. Правда, лопатой орудовал его тридцатилетний сын, а сам Николай Михайлович разносил по лункам семенной картофель.
В июне Буров еще раз наведался ко мне на прием. Настроение у него было хорошее, а в коридоре как раз – затишье, ни одного пациента. И мы смогли обстоятельно побеседовать на различные темы. Буров поведал мне, что надежду пробиться на операцию он не теряет, и в настоящее время его московские родственники в этом направлении очень настойчиво работают. В завершении беседы я, как обычно, выписал ему рецепты.
В первых числах июля я отправился в очередной отпуск. На две недели я уезжал из Жердянска – к родственникам, а оставшееся время провел на даче, занимаясь мелкими хозяйственными делами. В поликлинике я появился в августе.
Буров пришел на прием в конце августа, когда пошли затяжные дожди, и температура воздуха снизилась до пятнадцати градусов.
- Давненько я вас не видел, Николай Палыч! – начал Буров еще с порога бодрым голосом. – Наверное, куда-нибудь уезжали?! Д и я понапрасну время не тратил.
Пациент сел на предложенный стул.
- В Москву я собираюсь, в институт кардиохирургии. Добились мы все-таки – примет меня профессор. Там все и решится.
Мы с медсестрой удивленно переглянулись: вот уже второй пациент отправляется в этот институт. И даже не партийный чиновник, а какой то бывший мастер, а теперь обыкновенный инвалид, каких в стране пруд-пруди.
- Просьба у меня будет – потребуются некоторые предварительные обследования. – Буров положил на стол бумажку, исписанную крупным разборчивым почерком. – Кардиограмма и несколько анализов.
Конечно же, я все ему написал. А после осмотра пациента сделал подробную запись в амбулаторной карте.  Надо сказать, что для своего возраста Буров находился в неплохой физической форме. У него была только лишь ишемическая болезнь сердца и рубцовые изменения миокарда вследствие перенесенных инфарктов. Все остальные органы и системы функционировали вполне удовлетворительно. Незначительный хронический гастрит и  кратковременное незначительное повышение артериального давления в критических ситуациях не в счет. И это повышает его шансы на операцию, поскольку навряд ли возьмут на такую сложную операцию больного с массой сопутствующих заболеваний!
Я пожелал пациенту удачи, и мы с ним расстались на целых два месяца.
В середине сентября я, как всегда после приема, отправился на квартирные вызовы. Один из вызовов был в тот же дом, где проживал Буров – только в соседний подъезд. Проходя мимо подъездов, я увидел на одной из лавочек жену Бурова и, остановившись, поздоровался с ней.
- Как дела у Николая Михайловича? – спросил я.
- Пока в ожидании, - со вздохом ответила она. – Сделали ему обследование - даже коронарографию! Решил профессор его оперировать. Операция через неделю. Поеду к нему в Москву. Дай Бог, чтобы все хорошо сделали…
После этого разговора я несколько недель аккуратно просматривал нашу районную газету «Вперед, к коммунизму!» - там, на последней странице обычно печатали некрологи. Некролог на Бурова не появился. Значит, операция прошла успешно!

В сентябре в Жердянске горячая пора! Каждый день на вес золота. Сначала практически все жители лихорадочно копают картошку на своих дачах и огородах. А потом наступает время сбора клюквы, которой на здешних болотах вырастает не мерено.  Клюкву употребляют в собственных нуждах. Но это мелочи. Главное, что ее по определенной цене принимают на местном винзаводе и в райпо. А в райпо к деньгам в придачу выдают талоны на дефицитные вещи. Ну и кроме того, если есть желание, ягоду можно увести в крупные города, сдать там в рестораны по заоблачной цене…и с набитою сумой воротиться домой. Официально сбор клюквы разрешен с 15 сентября, но некоторые добытчики – так называемые «клюквенные браконьеры», начинаю сбор еще в конце августа. Ягода в это время еще незрелая, белобокая, и потом ее долго держат дома, дожидаясь, когда она покраснеет. Браконьеров пытаются ловить с помощью милиции и работников лесничества. Некоторые попадаются, платят штраф… и снова возвращаются на болото, чтобы компенсировать убытки.
Поликлиника до самого октября полупустая. Все пенсионеры на болоте, а работающие люди берут отгулы или уходят в отпуска. И позабыв про болезни все наши пациенты, в обычное время осаждающие кабинеты врачей, сидят с ведрами и рюкзаками на болотах. Кое-кто даже умирает на болотных кочках, не рассчитав собственных сил!
Я тоже принимаю участие в подобных местных забавах. Но знаю меру. Собираю я клюкву не на продажу, а для себя, да родственникам немного посылаю. И поэтому надо мне всего два-три ведра ягоды. А это можно собрать самое большее за два выхода на болото. Поэтому я не спешу и собираюсь на промысел в конце сентября, когда клюква полностью созреет.
И в последнее воскресенье сентября я отправился на болото на своем мотоцикле «Иж-Юпитер-5». Я проехал около двадцати километров, остановился в небольшой деревушке, где оставил свой транспорт у знакомого лесника. Далее мне пришлось пройти километров пять по лесной дороге. Пусть и далековато, но зато сюда никто, кроме местных жителей не ходит. Дойдя до определенного участка, я повернул в сторону и вышел прямо на край огромного болота. Здесь я шутя набрал за несколько часов два ведра ягод – собирал так называемой хапугой – специальным совком, приспособленным для сбора клюквы. Выносить было нелегко, но зато я за один выезд выполнил все свои планы по заготовке клюквы.
Возвратившись в Жердянск, я завез клюкву домой, а потом поехал ставить мотоцикл в свой гараж, расположенный в гаражном кооперативе. На обратном пути, выходя из ворот гаражного кооператива, я повстречал Сергея, сына Николая Бурова. Он, наверное, тоже возвратился с болота, потому что на нем были сапоги-бродни, в руках - клюквенная «хапуга».
Сергей, как и его родители, был моим пациентом – у него частенько поднималось артериальное давление. Таблетками я его излишне не пичкал, рекомендовал в первую очередь придерживаться более щадящего режима работы и соответствующей диеты. Но тот к моим словам всерьез не относился, считал себя практически здоровым, ел все, что хотел,  работал по сменам (в том числе и ночным)… и болезнь у него медленно прогрессировала.
Итак, мы повстречались у ворот гаражного кооператива, нам было по пути и в дороге невольно завязался разговор.
- Как Николай Михайлович? – поинтересовался я.
- Сделали отцу операцию. Удачно сделали, - сообщил Сергей. – Сейчас находится в Москве, в клинике. Неизвестно еще, сколько он там пролежит.
- Главное, что все удачно проходит! – с энтузиазмом в голосе сказал я. – Добились операции, все прошло без осложнений, теперь только поправляться.
- Операции добились благодаря Борису, маминому брату, - прояснил Сергей. – Он в Москве живет, хорошую должность занимает в торговле. Вот он везде и ходил, договаривался, в институт к профессору Шевелкину пробился, то и взял на операцию.
«Да еще, наверняка, немалые деньги на подарки потратили, – подумал я. – Столица деньги любит!»
Вот так, за разговорами, мы добрались до продовольственного магазина «Бакалея» и разошлись каждый по направлению к своему дому.

- Здравствуйте, Николай Палыч! А это снова я, - веселым голосом произнес Буров, открывая дверь моего кабинета.
С первого взгляда на пациента я понял, что он, так сказать, полностью воспрянул духом. Походка хотя и неторопливая, но вполне уверенная, даже немного вальяжная, взгляд бодрый и спокойный. Удачная операция явно произвела улучшения и физического и психического состояния пациента.
Усевшись на стул, Буров протянул мне выписной эпикриз института.
- Операция шла около восьми часов, - стал рассказывать Николай Михайлович. – Распластали мне всю грудь и подключили к аппарату искусственного кровообращения. Я-то это, конечно не помню – под наркозом лежал, это мне профессор потом рассказал. Сделали мне пять шунтов. А на шунты пошли мои вены из ноги. – Буров приподнял правую штанину и продемонстрировал шов на голени.
Изучив выписку, я уяснил, что Бурову сделали уникальную операцию, подобно которой на настоящий день не переносил ни один пациент нашего района (да, пожалуй, и всей области!).
- Восхищен вашим мужеством и выдержкой! – искренне похвалил я пациента. – Такая операция – серьезный риск.
- Я сам себе удивляюсь. Как свой страх преодолел, все свои сомнения! Но иначе нельзя было – не помирать же от третьего инфаркта. Подписку дал перед операцией, которая освобождала врачей от ответственности в случае моей смерти. И все прошло замечательно. Профессор просто кудесник. Золотые руки!
Николай Михайлович, похоже, хотел поподробнее рассказать о своих переживаниях, но меня прежде всего интересовали конкретные вещи: его состояние здоровья на настоящий момент. Кроме того я не забывал, что в коридоре дожидаются своей очереди другие пациенты – надо соблюдать норму времени.
- Вы лучше расскажите, как себя чувствуете? – направил я разговор на интересующую меня тему.
И Буров стал подробно отвечать на мои вопросы.
Из его ответов я узнал, что загрудинные боли у него исчезли. Болела только грудная клетка (и не удивительно – такая операция!), послеоперационные рубцы. Но сами приступы стенокардии его не беспокоили. Следовательно, большинство лекарств принимать теперь не надо. Достаточно будет ограничиться препаратами, снижающими уровень холестерина, а также назначить аспирин – или его аналоги, чтобы, попросту говоря, «разжижить кровь».
- О стенокардии теперь можно забыть – по крайней мере лет на пять, а то и больше, - сообщил я Бурову, и тот с улыбкой кивнул головой – вероятно, все  ему уже объяснили в институте. – Но на прием иногда приходить я вам рекомендую. Выписать лекарства, проверить состояние здоровья. Не забывайте и о других возможных заболеваниях. Артериальное давление иногда повышается – необходимо контролировать…
- Да я все понимаю. Хорошее здоровье заботы требует! – согласился Буров. – И к вам буду приходить. А в Москве на моем случае научную работу пишут. Велели ежегодно в институт  на проверку приезжать. Я не против – лишь бы на пользу! Так что в ближайшее время мои похороны не состоятся, - слегка ерничая, закончил Буров.
И он был прав. В отличие от большинства моих пациентов, перенесших крупноочаговый инфаркт миокарда, Буров вытащил – или получил! – счастливый билет в гигантской лотерее под названием «Жизнь». И продолжительность его жизни увеличилась минимум на десятилетие – все зависит от поставленных шунтов. Теперь ему надо только следить за собственным здоровьем и лечить сопутствующие заболевания.
Буров ушел в приподнято-окрыленном настроении. Впереди у него была спокойная, почти полноценная жизнь – без сердечных приступов и физической немочи, без апатии и страха смерти.
А в мой кабинет, прихрамывая, уже входил следующий пациент – шестидесятилетний Зайцев, пару месяцев назад перенесший ишемический инсульт…