Мишка долго и внимательно разглядывал в зеркале опухшую нижнюю губу. Пальцем он осторожно выворачивал ее вниз и прикладывал угол носового платка к кровоточащим ранкам. За дверью слышались редкие шаги, опаздывающих на урок школьников. Почерневший кран в туалете шипел и плевался, извергая ржавую воду. Идти на урок совсем не хотелось. Поглазев еще немного на свое жалкое отражение, он поднял с пола своей школьный ранец с оторванной лямкой, и тяжело вздохнув, поплелся к входной двери. Весна. Легкий ветерок, пропитанный запахом прелой травы и талого снега, ударил в лицо. Но, несмотря на теплое солнце и торжественное чирикание воробьев, хотелось плакать и где-нибудь уединиться, чтоб его никто больше никогда не нашел. Никогда! Постояв на широком крыльце родной школы, Мишка пошел по еле заметенной тропинке к старому развалившемуся театру, поросшему мхом и кленовыми порослями. Обида ржавым гвоздем скрежетала по стеклу души. И чем больше Мишка вспоминал всё связанное с этим театром, тем настойчивее слезы просились наружу. Вон там, в правом углу, он когда-то распевал с хором таких же первоклашек, - «Дорогой героев, дорогой отцов…», - ну вот тебе, побежало по щекам.
- Миша, а ты чего не на уроке? Случилось чего...? – послышалось за спиной. Мишка обернулся. Баба Клава, школьная уборщица, смотрела на него вечно добрыми глазами, придерживая рукой съехавший с седой головы серый платок.
- Ай-ай-яй, как губу-то тебе расшибли. Пойдем-ка, сынок, я тебе зеленкой помажу. Кто это тебя так?
- Не надо, баб Клав, я все одно домой пойду сейчас, а там мне мамка помажет, - пробурчал Мишка, чуть не разрыдавшись окончательно. И чтоб совсем не раскиснуть и не поддаться разбушевавшейся обиде, он быстро побежал к школьным воротам. Шум поселковой улицы подействовал успокаивающе. И хоть грусть рождала серые мысли, Мишка бодро перепрыгивал через многочисленные лужи и ручейки.
- Не везет же бабе Клаве, - размышлял он, - Такая добрая всегда, такая внимательная, а сынок у нее урод уродом. Пьянь неописуемая. Сегодня утром опять кричал на нее, бутылку вернуть требовал, а она ее вовсе не брала. Сам запрятал в старый умывальник по-пьяне, а бабе Клаве нервы трепет. Ему уже сорок семь лет, а дурак дураком. Она никому вида не подает, что жизнь у нее искалечена, что все годы одна тащит этого урода из грязи, а он ..., - Мишка даже сжал пальцы в кулачок от такой мысли.
- Господи! Горюшко ты мое! – запричитала мать, завидя Мишку с опухшей губой и в забрызганной кровью рубахе, - Опять ты за свое! Опять кому-то что-то ляпнул? Сколько же тебе можно говорить: не лезь, куда тебя не просят, не лезь! Пятый раз этот месяц тебя бьют, а ты все на своем, все туда же. Тебе уже двенадцать лет, пора бы уже избавиться от своей не просветной глупости. Ты ведь не только сам себе вражина, ты ведь скоро и меня в гроб вгонишь! Горюшко мое, долюшка моя неразумная…
Мать усадила Мишку на кухне у окна и стала перебирать пузырьки с лекарствами в коробке из-под Мишкиных ботинок. Мишка все эти причитания уже слышал много раз, потому спокойно сидел на стуле и таращил глаза за окно, где происходило более интересное. Два петуха собирались драться. Соседский красный и Мишкин белый. Они танцевали друг перед дружкой, то опуская головы до земли, то вытягивая шеи, норовя клюнуть соперника. Увлекшись этим зрелищем, он уже и вовсе не обращал внимания на то, что мать продолжала ему выговаривать, покрывая его губу зеленкой. Вот сейчас грянет бой… Мишкин петух был гораздо крупнее красного, но соседский был наглее и не торопился сдаваться, даже будучи на чужом дворе. Белый часто трепал своего противника, и это было видно по выщипанному хвосту и лысине между крыльев, но … Мишка увидел как Лидия Васильевна – учительница русского языка и литературы, осторожно пробираясь между лужами, подходила к Мишкиному дому.
- Опять черти несут! – пропел громко Мишка, так чтобы слышала мать.
- Кто там? – обеспокоилась мать, предчувствуя что-то нехорошее.
- Учителка топает, кто же еще. Сейчас опять запоет какой я нехороший, а сама вчера ночью к дядьке Ефиму ходила, а он женатый человек. Да еще и пять рублей у него стащила…
- Матушка Божья! – воскликнула мать, - Да сколько же это будет продолжаться?! Опять ты за свое?! – и мать не выдержала и влепила Мишке подзатыльник, - А ну, марш в пригон, и посмотри, есть ли сено у теленка. И пока я тебя не позову, чтоб духа твоего здесь не было! Эти подзатыльники Мишка воспринимал как «здрасти», потому вздохнул и поплелся на задний двор к телку. Чем там петушиный бой закончился, знать ему уже было не дано, а как жаль… Теленок смотрел на Мишку большими глазищами, в которых кроме глупости ничего еще не было.
- Чего вылупился, пить хочешь? – пропел Мишка будто промычал, и взяв ведро, поплелся через огород к ручью. Ручей в эту пору больше напоминал небольшую, но бурную речку. Он шумел и ершился грязными бурунами талой воды. Еще совсем маленьким Мишка любил приходить сюда, чтобы, уединившись и свесив ноги с травянистого обрыва, смотреть на солнечные блики бегущей воды, и думать. Думать о чем-нибудь непостижимом и сокровенном, как тогда казалось. Многое в окружающем мире было непонятным и необъяснимым. И чем дальше его увлекали разгулявшиеся мысли, тем больше возникало новых вопросов, ответы на которые он, казалось, никогда не найдет. Как? Зачем? Отчего? Зачерпнув полное ведро мутной воды, он шагал через огород, столкнувшись именно с этими вопросами, которые по личному опыту Мишки не имели ответов. Он силился понять, почему директор школы пришел в ярость на уроке истории, когда искал книгу Гюстава Флобера в учительском шкафу. А он – Мишка, помог ему ее найти, сказав директору, что тот забыл ее в кочегарке еще в среду вечером, когда пил самогон с учителем физкультуры. И почему Вовка Сороченко влепил ему – Мишке по губе кулаком? Ведь он только поинтересовался, как выглядят девчонки без трусов, зная, что Вовка целых три часа просидел под полком в женской парилке поселковой бани? Странно все казалось Мишке. Людям говоришь о том, что они сами делают, а получается так, словно брехун ты и их попросту оговариваешь. Вот на прошлой неделе в клубе «Ровесник» Федька Лукин с пятого «Б» класса хвалился купленными щенятами овчарки. Немецкая! За двести тридцать пять рублей! – рассказывал всем Федька, а он – Мишка ему сказал, что это не овчарки, а лайки. И что он их не купил, а своровал. А чтобы мамаша щенков Федьку не искала, он ее отравил. И что Федька трепло и подлец, и что... Опять Мишка плохой и опять драка. Как люди живут..? непонятно.
- Оставь ведро и марш домой! – позвала мать Мишку.
- Опять.., - промычал недовольно Мишка, послушно ставя ведро у входа в пригон.
В доме у окна сидела Лидия Васильевна. Мамка стояла у печи, скрестив руки на синем фартуке.
- Миша, - начала Лидия Васильевна, - Ты ответь мне на один вопрос. Ты и дальше будешь за всеми подсматривать? Все про всех вынюхивать, выискивать? Так же, Мишенька, нельзя. Не хорошо так поступать…
- А я никогда не подсматриваю, не вынюхиваю и не подслушиваю! – огрызнулся Мишка сердито, - Я просто знаю, как знаю и то, что Вы шли сюда через Маховский переулок, где встретили дядьку Ефима и .., - Мишка замолчал, хлопая виновато густыми ресницами. Учительница настороженно посмотрела на Мишкину маму. Воцарилась пауза, после которой Лидия Васильевна соскочила со стула и, поправив воротник светло-зелёного плаща, направилась к выходу. У самых дверей обернулась и со злом в голосе прошипела, - В пятницу Вас, Валентина Николаевна с сыночком, приглашают на педсовет. Там и поговорим обо всем! Не опаздывайте!
Мать сидела на кровати, грустно глядя куда-то в пустоту, в пространство. Мишка смотрел на стол, где лежал какой-то незнакомый листок бумаги.
- Мам, - тихо произнес Мишка, взяв осторожно руку матери своими холодными пальцами, - Ты мне веришь? – он сел рядом и положил свою голову ей на плечо.
- Незнаю, сынок, незнаю.., - тихо и грустно ответила Валентина Николаевна, вытирая кончиком фартука бежавшую по щеке слезу, - Незнаю.
Георгий Павлович спускался по бетонной лестнице в школьную кочегарку. Пахло углем и машинным маслом. Иннокентий Серафимович, кочегар и дворник одновременно, сидел на затертой до блеска лавочке и курил.
- Серафимыч, привет, - сердито произнес директор.
- Здравствуйте, Георгий Павлович, - отозвался кочегар, вопросительно вглядываясь в лицо главы школы.
- Выпить есть? – неожиданно спросил директор.
- Нет, но если надо..?!
- Сходи, милок, сходи, - и Георгий Павлович достал из кармана пальто синюю бумажку пятирублевки, - По дороге зайди в спортзал и попроси Валерку немедленно спуститься сюда. Немедленно!
Серафимыч схватил купюру и быстро затопал по лестнице вверх. Время тянулось нестерпимо долго. Директор уже нервничал и вышагивал из угла в угол грязной кочегарки. Он то садился на лавочку, то соскакивал, намереваясь уйти, то здесь же передумывал и вновь повторял пройденный маршрут по закоптелой комнате. Что-то шипело за котлом, что-то позвякивало в углу. Все раздражало и мешало сосредоточиться. Наконец на верху скрипнула дверь и легкими пружинистыми шагами спустился физрук. За ним шел Серафимыч, неся каких-то два свертка из газет. Директор молча пожал руку учителю физкультуры и сел на лавочку, ожидая, когда кочегар накроет на стол нехитрый набор для выпивки. Поли молча, поминали кого-то. Так же и закусывали.
- Иннокентий Серафимович, выйди, пожалуйста, на минутку, - попросил директор кочегара, вгрызаясь в луковицу с каким-то остервенением и раздраженностью. Когда остались вдвоем с учителем физкультуры, он громко спросил.
- Валера! Мы когда с тобой в среду выпивали здесь, ты хорошо помнишь?
- Ну да. А что случилось?
- Скажи, мог ли кто видеть нас тут, кроме нас самих?
- Нет. Исключено. Что ты?!
- А ты сам по этому делу, - директор ткнул пальцем в горло, - кому-нибудь не разболтал?
- Да никому и никогда! Что, ты разве меня не знаешь? Или впервой видишь?! Да к чему мне кому-то рассказывать? Мы же не атомную бомбу здесь зарывали?! Ну выпили чуток, подумаешь, событие какое…
-А ты хорошо подумай! – настаивал директор, - Может здесь в тот момент кроме нас двоих еще кто-нибудь был? А мы попросту не заметили?!
- Да ты чего, Жора, случилось чего?!
- Случилось! – и директор посмотрел на дверь, словно боясь кого-то. За дверью было тихо, и только шипение за котлом и позвякивание в углу котельной говорило о присутствии железных механизмов не более того, - Валера, сядь и внимательно выслушай. Но не смейся. Физкультурник, удивленный странным поведением директора школы, сел на край лавочки и, достав пачку «Стюардессы», стал закуривать. Георгий сел рядом, положил руку на стол, как на трибуну, - Ты Мишку Вологина, пацана из пятого «А» знаешь?
- О-о-о! Еще как. Он мне однажды стервец…
- Заткнись и слушай! – резко оборвал физрука директор, - И не просто слушай, а на ус мотай. Сегодня на уроке истории я стал искать книжку, которую мне по великому блату достал один приятель. А этот Миша мне вдруг заявляет, - Вы, Георгий Павлович, зря ее тут ищите, Вы ее оставили в кочегарке еще в среду, когда с Валерием Степановичем пили самогон! Каково!?
У физрука заметно срослись брови, - А-а… откуда он знает, вернее узнал, что ты ищешь?
- Так я его спрашиваю. Ты, Миша, с чего взял, что я именно книжку ищу? А он мне, - Так разве Вы не Гюстава Флобера ищите?.. тут я чуть умом не тронулся.
- Так может ты сам сказал кому-нибудь в школе?
- Ни-ко-му! Мать-тиху в пенек! Ни-ко-му! Я уже все мозги себе наизнанку вытряхнул, думая об этом.
- Тогда ка-как…
- Вот и я хочу знать – как! – почти крикнул директор, стукнул ладонью по столу так, что бутылка подпрыгнула, но не упала.
Оба молчали некоторое время. Физрук часто затягивался сигаретой, а директор дрожащей рукой наливал водку в стаканы.
- Это, Валера, еще не все, - продолжал он, когда стаканы наполнились, - Я тебе еще одну фигню скажу. Числа где-то двадцатого, я выходил из цветочного магазина. У самого выхода встречаю этого Мишку, поздоровались как положено и вдруг он мне говорит, - И Вы, Георгий Павлович, такие же цветы взяли?
- И что?
- А то, что я эти три гвоздики под куртку спрятала, и он никак не мог их увидеть.
- Так значит видел, когда ты их покупал?
- Я, Валера, тоже самое подумал, но, увы! Когда я пришел к Любке, то увидел у нее на столе в стеклянной вазе точь в точь такие же три гвоздики…
- Ну, Жора, я тогда не знаю, точнее не понимаю ни черта! Только я тоже могу многое рассказать про этого Миху такого же.
- Валяй, - махнул рукой Жора, будто ему было уже все равно, что слушать.
- Так вот значит, - начал учитель физкультуры, размахивая рукой. – Позавчера у меня был урок в девятом классе. Ничего особенного, упражнения на гибкость, - рассказчик всосал в свои легкие большую порцию дыма, словно собирался выложить что-то умопомрачительное и до крайности сенсационное, - Делают, значит, все ученики такой гимнастический прием, мостик называется. Ну, пацаны ладно, а вот как девчонки начинают вгибаться, тут у меня в голове всякие эротические мысли появляются…
- Ну вот! – воскликнул директор, - единственный физрук и тот извращенец! Прямо не школа, а общество читателей камасутры. Ну и..?
- Да так блажь иногда всякая в голову лезет.
- Ладно тебе оправдываться. Что я не знаю тебя что ли? Успокойся и рассказывай.
- Так вот когда мальчишки…
- Проехал ты уже мальчишек. Про девчонок рассказывай, - улыбнулся директор.
- А-а-а.., ну да. Так дечонки когда выгибаются, то этот Мишка всегда на меня смотрит с таким взором, будто знает, щегол, о чем я в этот момент думаю. Я его даже побаиваться стал в последнее время.
- Это, Степаныч, еще не ахти какой повод для страха.
- Э-э-э нет. Слушай дальше. Еще не вечер. Повод, да еще какой! Ведь он мне однажды такое отчебучил, что и рассказывать немного боязно, - и физрук долил, оставшееся в бутылке, недопитый стакан директора.
- Иду я двадцать третьего февраля из школы в сопровождении Светки Радиной, ученицей девятого «Б», а на углу автовокзала стоит этот самый Мишка. Дождался, когда мы поравняемся с ним, и вдруг отзывает Светку в сторону. Что-то ей пошептал и быстро удалился. Я ничего не понимая, спрашиваю Светку, что да как? Оказалось, Мишка ей наговорил такое, что у меня чуть волосы на голове не зашевелились.
- Ты мне толком рассказывай, что мне твои волосы. Ты короче, о деле.
- А дело вот какое. Он ей наплел, чтобы она поспешила с гинекологией, а то, говорит, поздно будет. И то, что я будто бы больной. Во как!
- Что..?
- А то, что он ей болтанул, что она уже беременная и что меня могут в тюрягу отправить в ближайшее время, если мы с ней будем продолжать.., ну.. ну…
- Что продолжать? Ты что, с ней шашни разводишь что ли? Это ты, что же на спортивных матах мостики с ней разучиваешь, сука?! – Палыч выпучил глаза.
- .., ну, Палыч, так себе, она сама дура зеленая. Ты, Жора, это зря так думаешь. Зря. Она сама подлезла, я и не думал…
- Ну ты и сука, ох и сука! – взревел вдруг директор школы, - Мало тебя посадить урода, тебе бы хрен твой оттяпать по самые уши!
Физрук побледнел от неожиданного поворота событий. А Георгий неистовствал, - Представляешь, мурло дранное, что тебе может быть и мне вместе с тобой?! Да меня же не только из школы, меня же за тебя, за твои, за это..., морда..!
- Жора, ты чего?! Ты прямо как с цепи сорвался! Сам-то ты святой что-ль-ли..?! ты ведь сам с Нюськой, с пионервожатой.., Жора, ты-то чего, ангела строишь?!
- Заткнись! Там, где я бываю, не твое дело. Я следов не оставляю! Тоже мне здесь Казанова облезлый нашелся! Ты знаешь, что за это бывает? Ты, паскуда, соображаешь, что ты творишь на своих «мостиках», морда сучья?!
- Ты, Палыч, умника не строй! Я ведь про тебя больше знаю, чем ты думаешь! И про машины из школьного гаража и про деньги, которые школьники зарабатывали на летней практике в совхозе! И про жену с дочкой директора автобазы и ...!
- Замолчи! – заорал Палыч и с размаху ударил физрука в нос предплечьем правой руки. Физрук загремел вместе с лавочкой на пол. На шум забежал Серафимыч, но увидев эту умопомрачительную картину, выбежал, захлопнув за собой дверь, - Ты вот что, Валера, если где брякнешь, знай, раздавлю под решеткой лет на пятнадцать. Сам заявлю, а в свидетели того Мишку возьму. Он наверняка многое о тебе знает, если ты, балбес здоровенный, его бояться стал! Явно ты мне здесь не все рассказал. Грешки-то у тебя явно тяжеленые, а по сравнению с тобой, гнида, я действительно ангел. Ты меня понял?
- Это ты, Палыч, зря! – уже более спокойным голосом заговорил физрук, приподнимаясь с пола, - не туда железо гнешь, Жора! Не туда!
- Какое гнешь? Куда не туда?
- А я тебе сейчас поясню. Прежде, чем со мной ругаться да драться, ты лучше подумай. Стоит ли?
- Понятно. Все с тобой, Валера, понятно.
- Ничего тебе, Палыч, не понятно! Слушай сюда. Если все сделать так, как я, Палыч, тебе скажу, то все будет в лучшем виде. Только все это пусть схорониться между нами…
- Мама, уже два часа и пять минут, - крикнул Мишка матери, которая уже более получаса переодевалась в спальне. Мишка ерзал по стулу, соображая, где взять английской соли, чтобы при случае подсыпать Федьке в отместку за фингал за отравленную им собаку и за всю брехню, которой он потчует всю школу. Весело было представлять, как Федька летает в туалет по пять раз за урок. Как он выпучивает глаза, спотыкаясь о что-нибудь в коридоре. Как он, чуть не плача, сидит на унитазе. У Мишки на лице даже появилась улыбка.
- Чего улыбаешься? Нам на педсовет, а он улыбается! – возмущалась Мишина мамка, выходя из спальни. Мишку так в улыбке и заклинило. Такую красивую мамку он никогда не видел. Он даже и не мог представить, что можно маме быть такой. Он забыл и про Федьку и про синяк под глазом и про разбитую губу, и вообще про все.
- Ма-а-ам, а ты чего это такая раньше не бывала..? – промямлил он. Валентина ласково посмотрела на раскрытый рот сыночка, - Не было повода, сынок. Да и для кого наряжаться-то? У меня всего один ценитель красоты и тот вечно побитый, в синяках, да в ссадинах…
Мишка не шел, а маршировал от гордости за свою маму. Он накрепко вцепился ручонками в ее руку, словно кто-то большой и страшный хочет ее прямо сейчас украсть. Ему казалось, что все вокруг смотрят только на него и на самую красивую маму. Так было светло на душе, что казалось и солнце светит не как всегда. Воробьи чудились пушистыми посланниками неба, которое необычайной голубизной выказывало свою радость за Мишку и за его мамочку. Было прекрасно и свободно на сердце. Никогда он не чувствовал себя столь счастливым и восхищенным. Ему было все-равно, куда они идут сейчас и зачем. Ему хотелось идти и идти, долго, долго. Чтобы солнце было всегда, всегда. Чтобы мама была рядом, рядом, рядом!
Школа была пуста. Коридор убирала тетя Клава.
- Баб Клав, здрастьте! – закричал он с порога школы.
- Здравствуй, Мишенька, - улыбнулась бабушка, - только мы с тобой вроде уже виделись. И вы, здравствуйте, Валенька!
Мишка расплывался в улыбке от удовольствия и счастья сегодняшнего дня.
- Здравствуйте, тетя Клава, - поприветствовала уборщицу и мама, - Вы все еще так и работаете здесь?
- Работаю, доченька, работаю. Так я уже за столько лет привыкла к этой школе. Вот и ты когда-то здесь училась, и тебя я хорошо помню, и спасибо, доченька, что ты и меня не забываешь. Бай Бог тебе здоровья и сыночку твоему. А вы, небось, на педсовет?
- Да, на педсовет теть Клав. Вот разбойника веду. Что-то он тут не уживается. Не знаю чего и ждать от этого педсовета..?!
- Какой Мишенька разбойник? Он мальчик хороший, только многого еще не понимает. Ну да то не страшно. Он слишком честный, а честному человеку всегда трудно в жизни, ох как трудно! А на педсовете ничего плохого, пожурят малость, да и отпустят. На второй этаж, доченька, идите, там вся эта катавасия происходит. Ждут уж вас, наверное, вон как спорят о чем-то, будто премию делют. Идите, с Богом, милая, с Богом всегда легче. Господь хоть и испытывает честных и добрых, да испытания – это же не наказания. Всегда он после испытания наградой баловал человека хорошего. Он ведь не кто иной, как Отец наш, а отцу негоже детей своих без присмотра оставлять. Аль на потеху дьяволу отдавать негоже, доченька, а значит, и не бойтесь, идите. И тетя Клава прописала ладонью в воздухе крест и перекрестилась сама.
- Спасибо Вам, тетя Клава, за слова добрые. Здоровья Вам, - и Валентина держа за руку удивленного Мишку, пошла по лестнице на второй этаж.
- Мам, а я чего-то не понял. Бог, чей отец, твой или мой?
- Ой, Миша, не сейчас. Я тебе дома расскажу, потом объясню, не сейчас.
- Ма-ам, - не мог успокоиться Мишка, - а если этот Бог мой отец, так чего же он не сразу к нам приехал? Я ему и письмо приготовил, но только адреса я его не знаю.
Дверь учительской открылась, и в проеме показался Георгий Павлович. Заметив Мишку с красивой женщиной, он немного растерялся, но быстро опомнившись, сухо произнес.
- Вологины? Прошу, мы вас уже заждались.
Он шагнул в сторону от двери, тем самым приглашая пройти в учительскую. Увидев женщину с мальчиком, спорщики быстро смолкли и стали рассаживаться на стулья, стоявшие вдоль стен. Вологины оказались в полном окружении.
- Здравствуйте, - робко произнесла Валентина, - Вот мы и пришли, как в приглашении было написано, к трем часам.
Шумок приветствия пробежал по комнате и стих. Директор сел на свое рабочее место, под портретом Ленина, и голосом ведущего концерта, начал:
- Мы Вас, уважаемая мамаша, вызвали вот по какому поводу. Ваш сын самым непристойным образом будоражит всю школу на протяжении того времени, сколько он в этой школе и учиться. В начале это были маленькие шалости, а ныне я смею сказать Вам, уважаемая мамаша, дело дошло очень далеко. И мы, как орган управления школой, ставим вопрос о возможном отчислении вашего сына из школы. Но в первую очередь я хотел бы уведомить Вас о причинах, побудивших нас на этот отчаянный шаг.., - Он говорил много и монотонно, а Мишка смотрел на него и думал.
- Отчего он так боится меня? Почему он все врет и врет с умным выражением лица, желая только избавиться от меня? И эта корова по химии тоже физиономию состроила, будто и не травит своего ненавистного муженька мышьяком вот уже третий год. А он умирать никак не хочет, а она все злиться и злиться. А сейчас сидит здесь, будто сама невинность, а ведь и сейчас в сумочке лежит маленький пакетик с очередной дозой, может к завтраку, а может, к ужину приготовлен. О! И Прасковья Семеновна здесь. Явилась из отпуска ненаглядная. Отхватила себе молодого хахаля и довольная. Вот и сейчас постоянно на часы поглядывает, нужна ей эта болтовня, как воровью якорь. А вот и Семен Вениаминович рот раззявил. Хороший учитель рисования, да только в гробу он видеть хотел эту школу и эту страну. Дай ему волю, так он бы прямо сейчас схватил бы портрет Ленина и, не раскрывая окна, с разбегу ты и зафундюлячил его, что и с собаками не нашли бы. Сестра его, Дора, все зовет и зовет в Израиль, но увы! Кроме того, как выставить капканы на даче, он ничего лучшего не придумал против надоедливых и незваных посетителей – воров.
- Я, уважаемая мамаша, не от себя одного заявляю Вам, что.., - продолжал директор все тем же голосом конферансье, - Дело не в том, что постоянные драки и постоянные жалобы детей на вашего сына. Он сумел противопоставить себя всей школе. Мало того, что он занимается распространением, ужасающих и порочащих человеческое достоинство, сплетен и слухов, вносящих вражду и рознь в коллективы и классы…
Мишка только вздыхал, пытаясь уяснить для себя, отчего так получается. Почему все лгут без оглядки? Детям долдонят на каждом шагу о совести, о главенстве правды и здесь же..?! Зачем все это? Ну и пусть переводят в другую школу! Пусть! Может там такого поголовного вранья нет. Там нет, наверное, и такого учителя труда, который почему-то спать любит с мужиками. Ему что, спать одному страшно, что ли? Или не с кем? Вот чуда…
- И вот я, как директор школы, и как просто учитель, и как отец своих детей…
Мишка улыбнулся. Насчет отцовства Палыч явно загнул. Даже Вениаминыч ухмыльнулся. Смешно стало.
- Как член горисполкома, я обязан обратиться в детскую комнату милиции с просьбой о постановлении Михаила на учет, как несущего определенную опасность обществу! Если он в течении данного времени.., - бубнил директор, глядя все больше на физрука, чем на Валентину, - не изволит исправиться и понять свои ошибки, то…
У мишки все больше округлялись глаза. – Только не заплакать, только не заплакать, - уговаривал он себя мысленно. Ноги наполнились какой-то ватой. Он чувствовал, как дрожит мамина рука. Как стала мокрой ее ладонь. Как ей сейчас, наверное, трудно от грязного потока всей этой брехни? Мишке хотелось крикнуть, - «Ложь! Вы все врете! Вы обыкновенный пьяница! В вашем кабинете все шкафы забиты пустыми бутылками, потому что не было ни одного дня без алкоголя, ни одного урока без запаха перегара! Вы, именно Вы, повинны в смерти Пашки Брагина, утонувшего в прошлом году в речке. Вы все видели из кустов на берегу. Слышали как он кричал, но побоялись лезть в воду пьяным. За свою шкуру испугались!» Мишка сжимал зубы и думал о матери, - Как она может верить во все это?
- Я думаю товарищи из учительского совета поддержат меня и с пониманием отнесутся к такому радикальному решению, - не стихал директор, - Как бы жестоко это не выглядело, поверьте мне, уважаемая мамаша, мы все делаем исключительно на благо ребенка. Уж лучше мы это сделаем сейчас, чем Михаил будет жить в дальнейшем неполноценным членом общества. Ведь в нашей стране всегда…
У мишки одна слезинка уже предательски бежала по щеке. Хотелось обхватить мамку руками и кричать, кричать! «Не верь, мама, не верь! Это ложь! Неправда! Они все брехуны, они все тащат из столовой, а нас кормят мерзлой картошкой! Они заставляют учеников высаживать деревья и убирать мусор, а сами оформляют наряды по благоустройству школы и получают тайком за это деньги! Они воруют из школы все, что только можно унести. Они по праздникам напиваются так, что валяются кто с кем хочет! Они..»
- Так вот, уважаемая мамаша, я думаю, что объяснил я Вам все доходчиво. Вы, надеюсь, поняли суть этого нелегкого решения, за коим следует отвечать Вам и вашему ребенку по всем правилам цивилизационного общества, в котором мы живем. И если Вы не сделаете определенных выводов из всего мною сказанного здесь…
Мишке становилось плохо. Он крепился изо всех сил, понимая, что маме еще хуже. Как она еще все это терпит?! Родненькая, миленькая, - шептал он еле слышно, - Вот все напишу отцу моему – Богу, он им всем покажет. Он скажет всем этим брехунам, что они самые плохие люди на свете. Я все ему расскажу, пусть только приедет.
- На этом заседание педсовета я хочу закрыть. Если у Вас есть какие-то вопросы, уважаемая мамаша, то не стесняйтесь. Можете побеседовать с каждым учителем отдельно. Завтра же я попрошу Вас зайти ко мне в кабинет и забрать документы. Мне очень неудобно перед Вами, но именно мне выпала эта тяжелая миссия, в которой искренне сожалея и понимая сложившиеся обстоятельства…
Сомнений у Мишки уже никаких не было, что его попросту убирают. Убирают от страха за собственные грехи. За вторую жизнь, в которой каждый из сидящих здесь, выглядит не лучшим образом. Убирают для той радости, с которой и сейчас не расстается учитель физкультуры, предвкушая окончание этого педсовета. После которого он пойдет к Верке – восьмикласснице, которая живет без родителей с бабушкой, чем он и пользуется. Выбирает гад, где послабее. Держись, мамочка, держись, уже скоро…
Домой шли молча. В Мишкиной голове творится неописуемое и противное. А как весело шагалось еще недавно. Хотелось поговорить с мамой, но что-то тяжелое было у нее на душе и во взгляде. Мишка боялся чего-то. Какой-то холодный мир ощущался вокруг. Словно могильный ветер кружился около них, заставляя сердце ежиться и вздрагивать. Так и дошли до дома, не произнеся ни единого слова. Мишке было горько и обидно. Его детский ум не вмещал всего происходящего вокруг. Как жаль, что он еще маленький. Как жаль, что он никогда не видел отца, про которого сегодня рассказала баба Клава. Он бы нас никому бы в обиду не дал. Он бы…
Мишка медленно лег на старый диван, подложил под голову маленькую подушечку с нарисованными на ней глазами лягушонка и, незаметно для себя, уснул. Усталость. Спи, Мишка, спи…
Утро. Мишка очень любил эти блаженные минуты, когда в доме уже тепло и пахнет всегда вкусно. Мамин голос всегда нежно произносит одну и ту же фразу, - Ми-и-иша, вста-а-авай, пора… - Здорово! Соскакиваешь из теплой постели и шмыг к умывальнику, а тапки только что с печки, теплые и сухие. А вода в умывальнике прохладная, освежающая и чистая. Полотенце пахнет всегда по-домашнему, пушистое. Пирожки духмянные, как молоко. Жуешь и смотришь в окно, а на улице сугробы, холодно. А летом всегда солнце заставляет жмуриться.., но сейчас ничего этого не было! Холодно!!!
Мишка отбросил теплые воспоминания и бегом взлетел в мамину спальню. Он увидел, лежащую на неразобранной постели, мать. Ее взгляд спокоен и равнодушие. Страх охватил все тело Мишки холодными тисками.
- Мама! – закричал он и медленными шажками, будто боясь спугнуть ее покой, подошел к матери. Ее лицо было немного чужим, глаза пугали свои мутным цветом и отрешенностью. Мишка тихо тронул рукой ее руку. Мать повернула голову и посмотрела на сына.
- Ты, Миша, поешь там где-нибудь. Я немного прихворала, это пройдет. В голосе близком и родном было что-то настораживающее Мишку. Он чувствовал как бегут мурашки по голове и рукам, по спине и ногам. Как сердце стучит в груди, словно пытается крикнуть что-то важное и очень главное.
- Мама, это ничего, это пройдет. Я найду что покушать, я сам…
- Ты, сынок, включи плиту и разогрей на сковородке кашу, только масла добавь. Там в сенках молоко есть. А потом сходишь до тетка Маруси, скажешь пусть придет.
- Хорошо, мам. Я схожу, а давай, прям сейчас схожу? А поем потом, схожу и поем, а ты лежи, я быстро.
Через минуту Мишка уже бежал, разбивая сапогами замёрзшие за ночь лужи. Вот уже и переулок, вот и старый зеленый забор.
- Тетя Ма-а-аша! – закричал он уже у калитки. Собака во дворе пулей выскочила из будки от неожиданности и визгом залаяла, - Тетя Ма-а-аша-а! – повторил он, вцепившись руками в штакетник забора. На крыльцо вышла женщина в блеклом платке и потертой фуфайке.
- Чего ты разорался, Миха? Весь дом переполошил, эка случилось чегой-то?
- Вас мама срочно зовет, - заговорил буытро Мишка, - Она болеет, просила позвать Вас. Она очень болеет, просила быстро…
- Иду, милок, бегу. Сейчас, сейчас. Ты беги, а я след тебя, иди, иди, милок. Мишаня летел обратно так, что шапка два раза слетала с головы. Он хватал ее на лету, не давая упасть на землю и, бежал, бежал. Тетка Маруся пришла, когда Мишка уже топил печь.
- Вот умница, хозяин хороший из тебя получится, - пропела тетка, заходя в дом.
О чем разговаривали женщины Мишка не слышал, только спустя некоторое время бабка Марья вышла и сказала.
- Ты, Миха, иди к мамке, она просит тебя, а я за доктором, - сказала и ушла.
Печка никак не хотела разгораться и Мишка от этого злился. И только когда послышался знакомый треск от горящих поленьев, он пошел к матери. Она так же лежала на неразобранной постели и смотрела на Мишку спокойным и немного отрешенным взглядом. Она тихо приподняла руку и опустила ее на постель, тихо произнесла,
- Сядь, сынуля. Сядь, долюшка моя горемычная.
Мишка присел у ее ног, созерцая, как на глазах матери, заблестели капельки.
- Ты чего, мам? Я вот и печку растопил и кашу сейчас согрею с маслом, как ты велела. Ты не переживай…
- Я, сыночек, не за это переживаю, - голос чуть заметно дребезжал, - Я, сынок, вот что хочу тебе сказать: я не знаю как это получается, что ты все знаешь про всех, но я тебе верю. Ты не лгун. Видать так Богу было угодно распорядиться, то не твоя вина. Но жить-то как тебе? Горе же это, горе. Страшно и подумать, что тебя ожидает в этом мире. Я тебя прошу, я умоляю, никогда не говори людям правды, слышишь, ни-ког-да! Они убьют тебя, они возненавидят тебя. Они проклянут тебя и сделают твою жизнь самой невыносимой, что только можно представить. И возрадуются твоим страданиям, а в конечном итоге и твоей смерти. Ты меня, сынок, понимаешь?- Она попыталась привстать, но что-то тяжелое не давало ей это сделать. Она не плакала, хотя слезы бежали по ее лицу. Руки у Мишки дрожали, как и побелевшие губы.
- Ты, сыночек, все запоминай, что я тебе говорю. Нет в мире таких людей, которые хотят слышать правду о себе, нет. Ложь и только ложь необходима человеку на земле. Я не могу тебе объяснить всего, ты пока еще не в силах понять все, но мне страшно за тебя, долюшка моя несмышлёная. Кровиночка моя глупенькая. Господи, да как же мне объяснить это тебе, чтобы ты понял?!
Она вытерла слезы и замолчала, глядя на испуганное лицо Мишки.
- Я все понимаю, мама, - заговорил Мишка охрипшим голосом, - Я все понимаю. Я обязательно напишу папке. Ты мне только адрес дай. Он приедет. Он обязательно приедет! Я напишу ему, что ты самая лучшая мама. Что ты самая добрая и самая красивая, самая любимая. Я напишу ему про всех, кто обидел тебя. А он приедет и, мы будем всегда вместе. Только почему его Богом зовут, я никогда такого имени не слыхал. Мать еле улыбнулась, - Напиши, сынок, напиши…