Моему тестю посвящается…
(небыль)
Николай Георгиевич в командировку собирался сам. Не то, чтобы он не доверял это дело своей жене Алине Борисовне, нет. Просто это вошло у него в привычку ещё со студенческих времён. Что поделать, все мы – рабы своих привычек.
Что можно было бы сказать о Николае Георгиевиче?
Лет уже за пятьдесят, однако, сам он чувствовал себя где-то внутри гораздо моложе. Был кадровым офицером, потом вышел в запас и в настоящее время работал в одной очень крупной строительной фирме в должности ведущего инженера отдела поставок.
Если случалось так, что где-то что-то «буксовало», то в руководстве знали, что с данной ситуацией никто, кроме него, лучше и быстрее справиться не сможет. За что и платили не только искренним уважением, но и в денежном отношении вполне прилично. Помимо сказанного, уважение держалось, видимо, ещё и на том, что в своей должности он ощущал себя вполне комфортно и никогда не задумывался о карьерном росте, что, по нынешним временам капиталистического рынка труда, очень импонировало начальству. Ко всему прочему, Николай Георгиевич со всем персоналом, начиная с генерального директора и заканчивая уборщицей, всегда был учтив, галантен, не любил ссор, к разным «подковёрным» слухам и борьбе был равнодушен и т.п. Ведь офицер, даже если он и в запасе, никогда не бывает «бывшим», а эту «офицерскую косточку» в нём ощущали все. Возможно, даже любили за это. Хотя, о какой любви можно говорить во времена «оголтелого» капитализма? Но, тем не менее, что есть, то есть.
Потому, по впитавшейся армейской привычке, ему даже никогда не приходила в голову мысль о том, чтобы отказываться от командировок, раз это входит в должностные обязанности. Да и деньги лишними не бывают. А начальство, судя по множеству примет, даже и не помышляет ставить вопрос о его замене более молодым по возрасту сотрудником, что тоже отчасти льстило самолюбию.
Вот и сегодня утром начальник отдела, выписывая командировку, скорее просил, чем приказывал:
– Николай Георгиевич, дорогой, выручайте. Без Вас просто никак! Скоро второй цех встанет, а эти (хлопок по папке на столе) и не чешутся, обязательств по контрактам не выполняют. Вы уж на месте разберитесь, пожалуйста. Как всегда, на Вас одна надежда!
При этом поднял свой палец к потолку, жестом намекая на генеральную дирекцию.
Так что Николай Георгиевич собрал необходимые документы, позвонил на место и сообщил, что выезжает по вопросу поставок, получил в бухгалтерии «командировочные», заказал по телефону билет на самолёт и ушёл домой собираться в дорогу.
Если говорить о личной жизни, то женат он был уже двадцать пять лет.
Безумной любви не встретил. Зато встретил выпускницу медицинского вуза, красавицу, за которой «ухлёстывало» немало молодых людей. Но по какой-то причине, о которой он частенько в последнее время задумывался, так и не придя к какому-либо чёткому выводу, она выбрала его. И он женился. Рано или поздно, всё равно придётся. А коль не избежать сей участи, так «от добра не ищут добра».
Супруга в настоящее время работала главврачом в одной из клиник, написала диссертацию о чём-то там внутри человека: Николай Георгиевич не вникал в подробности и тонкости.
Имелась дочь двадцати одного года – поздний и желанный ребёнок. Дочка встретила, неизвестно на каких «танцульках», курсанта военного училища выпускного курса, «скоропостижно» забеременела и выскочила за него замуж, одарив его с супругой прекрасной внучкой.
С зятем они быстро нашли общий язык: оба же военные люди. Да и парень оказался с деревенскими корнями, мастеровитым и не слишком многословным. Уважительным к старшим не столько по причине армейских традиций, а сколько по тому, как это уважение соответствовало каким-то, понятным только одному ему, законам и правилам, усвоенным, видимо, ещё в детстве. А что это за правила, о том Николай Георгиевич ничего выяснить не смог. Зато он точно видел, что зять безумно любит его дочь. Да и в отношении себя причин для волнений не находилось: пусть зять и не называл его отцом или папой, а только по имени и отчеству (что ж, свои родители имеются), но относился-то к тестю, как к родному отцу. А вот с Алиной Борисовной зять был уважителен, предупредителен, но и только: таким же уважением, как к тестю, тут и «не пахло».
Но всё это было настолько зыбким и тонким, что никто, кроме самого Николая Георгиевича, ничего не замечал.
Однажды он попытался заговорить на данную тему с зятем, на вид простецким – «душа нараспашку» – парнем, к которому успел привязаться, однако, натолкнулся на каменную стену, получив в ответ: «Наверное, Вы часто задаётесь вопросом, по какой причине Ваш зять учится в военном училище, а не в духовной семинарии? Напрасно».
Именно тогда Николай Георгиевич и осознал, что за простой внешностью, за открытой, казалось бы, всему миру душой, скрывается разум, весьма отличный от других. Именно скрывается, потому, как и сам разум этот ещё ищет место своё в окружающем мире, ищет путь свой. А те родовые кровные взгляды, на которые опирается этот разум в своих поисках, во многом отличаются не только от взглядов на жизнь самого Николая Георгиевича и его супруги, но и от взглядов их дочери.
Тревожило это немногое, к чему удалось «пробиться».
Отец боялся за своё дитя, понимая, что та в собственном муже совершенно не замечает многого. А если и замечает, что маловероятно, то часто говорит или совершает поступки, от которых тот страдает, потому как полюбил раз и навсегда. При этом страдание никак не отражается на нём внешне, но внутри идёт бесконечная борьба. Николай Георгиевич решился даже, незадолго перед их отъездом к месту службы, поговорить с дочерью. Но она даже не поняла, что отец пытается втолковать, отмахнулась.
Нет, он не обиделся. Он любил дочку, желал ей счастья. Но и этому молодому человеку, вошедшему в её и его жизни, и ему он желал счастья. Да и внучка была чудесным подарком судьбы! Супруга после рождения дочери отказалась иметь ещё детей, а Николай Георгиевич мечтал о сыне, и ещё о второй дочке, но пришлось забыть навеки об этих не сбывшихся мечтах. Так что, внучка их компенсировала, если можно было бы так выразиться. И зять, конечно. Но, тут – другое что-то, непонятное. А думая о дочери, частенько задавал себе один вопрос: «Может, мало любил или в воспитании делал ошибки?». Ответа на свой вопрос не было. Смутно всё как-то!
Вот и сейчас, когда собирался в командировку, опять эти мысли сами лезли в голову. Но он отбросил их, понимая, что ответов всё равно не будет.
Да и дети укатили в прошлом году в какой-то дальний гарнизон, забрав с собой и внучку. О жизни дочь писала редко и скупо, но звонила часто. По пересказам супруги дочь была счастлива. Николай Георгиевич, конечно, вздыхал при этом, не понимая такой стремительности, но, в конце концов, смирился. А что ещё остаётся деду? Вспоминать и откровенно скучать по тем временам, когда дочка была ещё маленькой. И помогать новой семье «встать на ноги».
Вот какие мысли да воспоминания временами одолевали. И хотя на бумаге кажется, что мысли эти занимают много места, в действительности же они текли в голове, быстро мелькали, стали своего рода фоном для размышлений. И уже не мешали, как в первое время, но оставались, и с ними приходилось жить. А что делать, сами-то знаете?
Что касается его личных пристрастий, помимо работы, то Николай Георгиевич был заядлым футбольным болельщиком. И ещё у него была в ста двадцати километрах от города дача, которую он сам построил, и куда на выходные уезжал, бросая город со всеми его проблемами.
Ну, с футболом всё и так понятно.
Что же касается дачи, то тут Николай Георгиевич сам не заметил, как увлёкся: собирал на «развалах» книги по строительству, садоводству, овощеводству и по всему, что может как-либо относиться к «шести соткам». Со временем он уже имел некую «библиотеку дачника». А так как он был профессионалом по характеру, то и эта его библиотека стала профессиональной. Он покупал новые и новые книги, а если везло, то попадались и старые фолианты.
Супруга, конечно, наблюдала за радостью мужа, когда тот приносил домой какую-нибудь находку, но предпочитала ничего не делать и не говорить, даже если цена выходила, по её разумению, за рамки приличий. Да, она помогала мужу в работах на даче, ей это нравилось. Но её радость рядом с радостью мужа выглядела равнодушием. И к футболу она была совершенно равнодушна, нужно отметить. Если по телевизору начиналась трансляция какого-либо матча, то она легко отметала все доводы, ибо ввела ежедневный вечерний моцион – прогулки вдвоём для вдыхания воздуха в прилегающем к их дому общественном парке, не омрачённом ещё «плодами цивилизации». На первых порах муж протестовал, потом смирился. Просто вставлял в DVD-плеер диск, включал запись, чтобы посмотреть потом. И обречённо шёл в прихожую одеваться.
Так вот, возвращаясь к началу, Николай Георгиевич собирался в командировку. Уложил дорожную сумку, проверил кейс с документами, наличие денег, билеты и прочее, остался довольным, что всё на месте, и вышел в прихожую одеться к вечернему моциону – будь он неладен. А ранним утром улетел.
Поставщики, к его удивлению, встретили очень приветливо, поселили в лучшем номере местной гостиницы за счёт своей фирмы. Что там сделал ведущий инженер отдела поставок, как разрешил возникшие проблемы, о том никому не ведомо. Однако уже через день первый вагон был отгружен, а все недоразумения разрешились к обоюдному удовольствию. Короче говоря, работа была выполнена, и пребывание в качестве наблюдателя стало не нужным. К тому же, он «сэкономил» для себя пару командировочных дней, которые мог посвятить личным своим делам, что, несомненно, грело душу. Откланявшись, Николай Георгиевич засобирался домой.
Здесь-то и начались странности.
Он решил ехать поездом, хотя поезда недолюбливал. Но нашла такая блажь: купил билет в «СВ» и отбыл. Соседей не оказалось. Таким образом, пассажир в одиночестве наслаждался горячим чайком с пирожными, читал прессу. Даже прилёг и, к удивлению своему, заснул.
Уже вечерело, когда он проснулся. За окном моросил мелкий дождь, хотя дождём его можно было назвать с большой натяжкой – так, не понятно что. Поезд стоял. Николай Георгиевич вышел из своего купе и спустился на маленький перрон. На традиционный вопрос «Чего стоим?» проводник любезно, но с некоторой долей недовольства, пояснил, что впереди что-то ремонтируют, стоять неизвестно сколько, а потом ещё и график движения придётся нагонять.
Николай Георгиевич огляделся.
Кое-где у вагонов стояли пассажиры и проводники вагонов. Курили, пользуясь оказией.
Перед ним же находилось маленькое здание вокзала. Без вывески с названием пункта остановки его и вокзалом-то назвать можно было с большой натяжкой. Но, судя по рекламному щиту на стене, внутри находилось привокзальное кафе. «А не купить ли водички?» – подумалось ни с того ни с сего. И, проверив наличие в кармане денег, он шагнул к двери здания вокзальчика. Та оказалась с такой жёсткой пружиной, что при входе ручка больно толкнула в спину.
Внутри было сумрачно: касса и кафе закрыты, вокзальные диваны пустовали. Николай Георгиевич собрался, уже было, ретироваться, но тут его внимание привлекло неожиданное движение на дальнем диване у противоположной стены с окном. Он не страдал боязнью неведомых явлений, поэтому сделал несколько шагов в том направлении, отозвавшихся гулким эхом в пустом зале.
Перед ним на станционном диване лежал большой ухоженный чёрный кот. Кот открыл глаза, блеснувшие изумрудной зеленью. Наш герой застыл, не зная, что делать: то ли произнести «кис-кис», то ли плюнуть на всю эту чертовщину и вернуться в вагон.
А кот широко зевнул и произнёс:
– Ну что, затруднения?
Николай Георгиевич слегка опешил, поёжился, и стал оглядываться вокруг, усомнившись в том, что он один в зале.
Кот же привстал, потянулся назад-вперёд, сел, и продолжил:
– Всегда одно и то же! Да нет тут никого, кроме меня и тебя. Кстати, разрешите представиться. Меня зовут Василий. Простое скромное имя. А тебя-то, сударь, как величать?
– Николай Георгиевич, – дрожащим голосом, ещё не оправившись от испуга, выдавил Николай Георгиевич.
– Ну и ладушки, – продолжил кот. – Чего в глухомань-то нашу занесло? Опять ремонтируют? Хоть бы раз сделали всё по уму, а то только латают да латают. Получается, стоите?
– Стоим, – обречённо подтвердил нечаянный собеседник, подумав при этом, что сходит с ума.
– Да всё в порядке с тобой, старина, – словно подслушав мысли, сказал Василий. – Ты успокойся. Вон, посмотри в окно. Видишь, моросит гадость какая-то, вот я и здесь: чего мокнуть зря. А вообще-то, тебя ожидал. Всё гадал: самолётом или поездом двинешь. Даже поставил на поезд и не ошибся в тебе. Да успокойся, говорю, чего трясёшься: не съем же я тебя. Да и поезд твой без тебя не уйдёт, если сам так решишь. У меня всё здесь схвачено!
И кот горделиво приосанился.
– Николай, ничего, что я на «ты» и без отчества? Если хочешь, то я могу и на «вы» и с отчеством, мне не тяжело. Возможно, я больше на свете этом пожил, вот и привычка на «ты» разговаривать сама собой появилась. И ко мне можно на «ты» обращаться, справедливо будет. Так как, Николай, а?
– Да нет, всё в порядке, можно на «ты». Просто я… – «Николай» не закончил фразу, ибо всё происходящее вдруг показалось настолько абсурдным, что если кому рассказать, то решат, что «с приветом».
– Просто ты думал, что коты, и не только коты, не умеют говорить на человеческом языке. Но ты разумен, и поэтому понимаешь, что они должны как-то общаться между собой. Но логика, дружище, – продолжил за Николая Георгиевича фразу и далее рассуждал кот Василий, – довольно хрупкая и ненадёжная штука. Ты вот любишь самолёты, а я не понимаю этой любви: что за удовольствие болтаться в небе, если ты не птица? Но ведь эта противная «логика» когда-то доказала, что аппараты тяжелее воздуха летать не смогут. А они летают, хоть тресни! Или я не прав? Прав, прав на все сто! Таким образом, то, что не случилось день назад, вполне имеет право случиться и сегодня, и завтра. Хоп, доказано!
Василий удовлетворённо поглядел на гостя. Затем махнул лапой в сторону окна и продолжил:
– Ладно, хватит. Разболтался я что-то. С другой стороны, когда ещё доведётся поговорить с приличным человеком на человеческом языке. Так о чём это я? Старею, что ли? Ах, да! Здесь, Николай, для тебя есть небольшой сюрприз. Сюрприз, шанс, возможность, называй, как хочешь, как тебе угодно, ибо название сути не изменит. Моросит сегодня. В окно глянь-ка, Николай, вечереет.
Николай Георгиевич подошёл к окну и лбом прикоснулся к холодному стеклу. Мысли его разлетались, словно находились в состоянии энтропии.
– Окно-то, конечно, окно, да не совсем, – продолжал Василий, не обращая внимания на состояние собеседника. – А возьми и открой его, Николай! Да не робей, кроме нас с тобой никого здесь нет. И не войдёт сюда никто, и поезд без тебя не уедет. Так чего бояться?
– Да ничего я не боюсь! – С отчаянностью обречённого вскрикнул Николай Георгиевич и рванул створки.
И от неожиданности резко закрыл лицо руками.
И его можно было понять: за окном ярко светило горячее июльское солнце – «там» был полдень. Сразу за подоконником, снаружи, начиналось поле, поросшее высокой травой. Лёгкий ветерок порывами колыхал это травянистое «море». За полем виднелся лес, охватывая пейзаж своей зеленью.
Через поле пролегала дорога: две колеи, поросшие травой. И по этой дороге шла молодая женщина – в лёгком ситцевом платье, с косой светлых волос до пояса, прямая, удивительно красивая и какая-то воздушная. Она несла в руке берёзовый туесок с земляникой. Почему-то Николай Георгиевич сразу догадался, что в нём земляника. А вокруг женщины босиком носился загорелый мальчишка в одних коротких штанишках. Впрочем, женщина тоже шла босиком. Парнишка то убегал вперёд, то возвращался назад и вприпрыжку скакал вокруг женщины. Она же то непринуждённо улыбалась, то смеялась. И ещё они разговаривали. Он настолько ясно слышал их разговор, будто находился рядом с ними.
– Мама! Ну, мам, – не то просил, не то канючил мальчишка.
– Чего тебе, Коленька? – С улыбкой спрашивала женщина.
– Ну, мам, когда ты разрешишь мне тебя нарисовать? Я уже и краски приготовил. Только тебе посидеть нужно недолго.
– А недолго – это сколько?
– Наверное, часа два или три хватит, – остановившись на минуту и почесав нос, ответил мальчик. И снова закружился вокруг матери.
– Да, ну тебя, – смеясь, отмахивалась женщина, и её коса в такт колыхалась у неё за спиной. – Дел-то вон сколько: и корова, и куры, и огород, и бельё постирать. Ты отца рисуй. Вот выйдет он вечерком, на скамеечку посидеть, ты его и рисуй. Он у нас видный!
В голосе женщины при словах о муже звучала и любовь, и радость, и особая женская гордость за то, что они с мужем встретились на этой земле, за то, что он выбрал её, а она – его. И что Господь освятил их союз, когда они наперекор всем страхам советской жизни обвенчались. И ещё что-то неуловимое, но такое знакомое, такое приятное, что у Николая Георгиевича аж дух захватило.
– А тебе учиться надо. Ты у нас – талант, – продолжала женщина, схватив и притянув к себе непослушного мальчишку, целуя его в макушку. – Вон как клуб расписал! Председатель хвалил, людям нравится – все любуются.
– Да что – клуб? Подумаешь. Я тебя рисовать хочу!
– Ладно, ладно! Успеется! – Смеялась женщина, пытаясь в последний момент потрепать непослушные вихры вырвавшегося из её рук сына.
Николай Георгиевич словно окаменел, стоя и всматриваясь во весь этот мир за окном, полный спокойствия, надёжности, любви.
И ещё внезапно он вспомнил о том, что когда-то, давным-давно, он сам мечтал стать художником, что у него был этот «дар». Но он стал инженером, военным. И пусть врождённые данные очень помогали ему и по сию пору в работе, но мечты о том, чтобы стать художником, так и остались мечтами. А ведь он так мечтал! Будь всё проклято!
И вдруг словно озарило.
– А ведь это я, – неуверенно пробормотал он.
– А то, – тут же отозвался кот Василий, с интересом наблюдая ту же картину за окном. – Конечно, это ты. В том-то вся и прелесть, согласись? Шанс, старина, прямо в руки к тебе плывёт. Давай туда, и… всё вновь. Художником станешь. Может, сподобишься, и мой портрет когда-нибудь напишешь: я подожду.
– Что, вот так просто – прямо туда и всё?!
– А почему нет? Не мне же тебя туда переносить. Не удержу.
Василий скосил взгляд на свои лапы, словно представил, как он берёт и перетаскивает солидного мужчину через подоконник, рассмеялся и, уже нетерпеливо, спросил: – Ну, чего ждёшь-то? Такой случай! О чём думать тут, не пойму.
А Николай Георгиевич словно очнулся от наваждения, вспомнил работу, супругу, дочь и зятя, внучку:
– А как же они?
– Кто? – Удивился кот.
– Семья там, работа и… всё такое?
– Да выкинь ты эту жуть из головы. Нашёл о чём жалеть. Они сами по себе, ты сам по себе. Тут такое, а он про какую-то работу. Псих, что ли?! Там мать твоя, дурень!
Кот от злости непроизвольно даже когти выпустил, но быстро спрятал, успокоился, и попытался растолковать сложившуюся ситуацию:
– Ты понимаешь, что это – шанс? Такой шанс выпадает не каждому, и только раз в жизни. Потому и зовётся – шанс. И «окно» вечно не может быть открыто ради тебя бестолкового. Лимит энергии! Думаешь, добрались энергетики с Чубайсом до нас и электросети обновили? Как бы ни так – старые линии-то. Вот и поезд твой стоит поэтому. Да и чего тут выбирать-то, никак в толк не возьму?! Подумай, что ты теряешь? А вот что приобретёшь – стоит ли от этого отказываться в пользу того, что потеряешь? Это – вопрос! Это – шанс!
– Подумать… мне… - захлёбываясь собственным криком, Николай Георгиевич рванулся к двери вокзала и вылетел под моросящее небо. Дрожа всем телом, он прислонился к наружной стороне двери. Дышал так, будто выступал на олимпиаде по бегу. Перед ним стоял его поезд.
Какие-то обрывки мыслей, воскресшие отрывочные воспоминания вихрем проносились в голове. Лишь немного успокоив дыхание и дрожь тела, он смог более или менее сносно мыслить. И тут же его охватило чувство утраты, с которой давно примирился, но которая, оказывается, просто пряталась где-то далеко в тайниках души: «Мама! Мамочка моя!».
Николай Георгиевич повернулся, рванул вокзальную дверь, вбежал в зал, и замер.
Окно было закрыто.
Он подбежал к нему, распахнул: там моросил дождь – не дождь, а так – не понятно что. Затем рванулся к вокзальному дивану, на котором спал большой пушистый кот.
– Василий! – Взмолился, гладя по шерсти кота. Кот проснулся и великодушно промурлыкал в ответ на ласку незнакомого человека.
– С ума схожу! Померещится же такое, – успокаиваясь, побрёл к выходу Николай Георгиевич. Пытаясь вытереть вспотевший лоб, он поднял руку и поднёс её к лицу. И вздрогнул: между пальцев был зажат какой-то синий цветочек.
– Не может этого быть! Не может! – Он отбросил цветок, вытер лоб, и вышел на улицу, навсегда исчезнув вместе с поездом со станции, не имеющей даже вывески с названием...
«Эх, люди, люди! Исчез порыв!». Кот Василий старчески ворчал, пытаясь поудобнее устроиться на вокзальном диване. «Теперь замучает себя «до смерти» вопросами. Лучше уж пусть забудет».
Василий, в конце концов, устроился.
«Да, так будет лучше: пусть забудет. Взрослеют, и куда всё девается, один Создатель знает! Вот с детьми проще. Дети верят в сказки, потому что сами живут в своих сказках. И они счастливы. А счастье, как известно, дорогой мой Василий, единственная бесплатная вещь на свете. Куда только понимание этого пропадает с возрастом? Как сказал один умный человек: «Почтенный возраст – не заслуга, со всяким случиться может, вроде как с лестницы упасть и не убиться». Хорошо сказал! А Николай – живое тому подтверждение. Вот пусть и забудет и эту остановку и всё, что здесь видел. Мы же не злыдни какие-то, в конце концов!».
Глаза кота на мгновение вспыхнули изумрудно-зелёным пламенем. Затем кот закрыл их и заснул. А, может, притворился. Зал вокзала без названия постепенно погружался во тьму ночи. И лишь иногда, на мгновение, в этой темноте вспыхивали и гасли две изумрудно-зелёные точки.
Псков, октябрь 2006, 2013 (под ред. А. А. Бологова)
© Горшков Сергей Игоревич