-- Да.. Да, Вадим Саныч, выписки взял, устав тоже, к обеду будет всё готово.. Нет, ну что вы, как я могу.. Да.. Конечно... Вот муд... Это я не вам, Вадим Саныч, какой-то урод подрезал!.. Да, обязательно.. До свидания.
Входящий вызов затих и вновь во всю заиграла музыка. Пётр злобно выругался, выискивая глазами в утреннем плотном потоке того подонка, что нагло вырулил слева.
-- Умчал, гадёныш, - буркнул он и встал на поворот на Казённый. - Ладно, хоть Надюша меня порадует.
Последняя мысль вытеснила лихача из головы, и Пётр, повторяя под нос за модным молодым исполнителем, вытерпев очередного тормоза за рулём впереди идущего авто, припарковался напротив нужного подъезда.Набрав на домофоне код нотариуса, что располагался на первом этаже “сталинки”, широко распахнул дверь и буквально влетел в подъезд.
-- Это вам! - прильнув к окошку будки консьержки, Пётр ловко выудил из внутреннего кармана пиджака шоколадку и сунул в щель под стеклом.
Девушка, до этого неторопливо вязавшая, от неожиданности резко вскинула головку и захлопала ресничками, уставившись полными страха глазами на уверенно улыбающегося краснощёкого парня. Сжавшись тонкими плечиками и вытянувшись, чтобы увидеть то, что незнакомец просунул в окошко, Надя тихонько прощебетала:
-- Что вы.. Не стоило... - и тут же, покрывшись румянцем смущения и стыда, опустила голову.
-- Надо, ещё как надо! - громко заверил парень, довольный произведённым эффектом. - Вас, Наденька, не просто шоколадками нужно угощать, для вас и самого дорогого ресторана будет мало!
-- Спасибо, - пискнула Надя, еле заметно дёрнув головкой; её тонкие аккуратные пальчики, крепко сжав спицы, чуть вздрагивали.
-- Ну, хорошего дня, красавица!
Вскинув руку на столько усердно, что даже галстук подлетел к подбородку, Пётр в два лёгких прыжка достиг двери к нотариусу и скрылся.
“Нужно форсировать! - подумал он, прежде чем воскликнуть:
-- Маргари-ита Степа-ановна, вы вновь неподражаемо чудесны! А я снова к вам!..
Когда он выходил, Надя приметила это и соскользнула со стула под окошко, упёрлась подбородком в колени и зажмурилась. Пётр, подойдя к будке, хмыкнув с досадой, что не застал девушку, задумчиво протянул: “Да, нужно форсировать..” и, глядя на смутное отражение в стекле, убедившись, что выглядит подобающе прилично, решительно самоликвидировался из подъезда. Лишь только когда стих звон от захлопнувшейся двери, Надя осмелилась осторожно выбраться из укрытия. Сперва её пальчики легли на подоконник, затем появилась её шёлковая макушка, чистая кожа лба, а потом и беспокойные глазки, словно выискивающие затаившегося громкого парня... Но она увидела почти вплотную придвинувшуюся к окошку лоснящуюся жиром от “суровой” жизни крупную трёхподбородковую физиономию соседки с третьего этажа и так испугалась внезапности, что вскочила, словно находилась на уроке строгого учителя, выпрямилась, спрятала руки за спиной.
-- Ты чего там? - недовольно проворчала Василиса Петровна, брезгливо морщась.
-- Ничего, совсем ничего.. Спицу уронила... - вздрагивая всем тельцем, проговорила Надя.
“Это всё он, всё он виноват! Как же он меня пугает и.. волнует...”
Надя, помыв подъезд, заперев дверь будки, поднялась домой. Квартира встретила её прохладной темнотой и гулкой, всё понимающей тишиной. Она, стараясь не шуметь, разулась, стянула заискривший фиолетовыми вспышками свитер, на цыпочках пробралась на кухню. Чайник холодный, кастрюля с супом тоже... Или ел холодным, или вовсе не ел.
Надя села за стол, сложила руки и посмотрела в окно. Там, за кружевным тюлем, за чисто вымытым стеклом, вновь, как и в сотни предыдущих вечеров, зажигались огни домов, проносились размытые конусы света автомобильных фар, гудели голоса, лаяли собаки, чуть слышно лилась странная музыка... Неба со второго этажа практически невидно, но даже крохотного клочка, зажатого между крышей дома напротив и оконной рамы хватало для неловких мечтаний, едва уловимых желаний и тихой грусти. Скоро по этому небу изорванными клиньями потекут птицы, устремляясь на юг, жалобными щемящими кличами падая в громадный шумный и слепой город. Скоро дожди слёзами будут струиться по некогда чистому стеклу, насыщая старое дерево рамы. Их шорох будет тревожить душу, наполнять сердце туманным - жди.. Затем вновь белый мир обнимет деревья, крыши домов, ляжет покорным на тротуары, на уснувшие газоны, на липкие подоконники...
Надя сидела в темноте, медленно перебирая пальцами, прислушиваясь то ли к заоконью, то ли к себе, голодная и в то же время сытая заботами, что легли на её хрупкие плечи за день. Впрочем, впервой ли? День за днём - единый вечер. И усталость привычная, уже давно не тяготившая её, даже сладкая отчего-то... Но вот уже несколько недель её сердечко, пережившее и натерпевшееся, раз за разом вспыхивает и заходится колоколом. отдаётся в ушах, пульсирует во всём теле жаром - что ему нужно? Почему он на меня посмотрел, заговорил со мной? Зачем я ему, такая дурёха, такая жалкая?..
-- Где же он сейчас, думает ли обо мне? Может, всю ночь воевал и теперь спит. Пусть мой дорогой отдохнёт, пусть я устану от труда, но ждать его не устану. Буду ждать до тех пор, пока не расплавятся камни, не пересохнут реки. Только будь жив и здоров, мой дорогой.
Скрип половиц, тихий, надломленный, но полный нежности голос. Сверкая зрачками, словно одурманенный, в дверном проёме тёмным силуэтом возник дедушка, Лазарь Семёнович. В одном исподнем, пошатываясь, он пристально смотрел на внучку и бессмысленно улыбался.
Надя вздрогнула и поёжилась, увидев знакомую, до страха и слёз знакомую улыбку, соскользнула с табурета и осторожно приблизилась.
-- Дедушка, тебе снова не спится? Не майся, ложись...
И уловила тяжёлый дух, и сморщилась, и еле сдерживая слёзы, тихо произнесла:
-- Пойдём, я тебе помогу помыться...
В ванной он читал стихи. Что-то из Жуковского. Его голос креп, когда того требовали строки, и так же от той же необходимости становился тише шелеста воды. Натирая мочалкой спину и плечи его, Надя забывалась, и, слушая, мысленно повторяла слова за ним, что так красиво звучали в строй прогнившей комнатке.
Быстрое время требует быстрых решений, и главное - решений верных. Современность не терпит мягкотелых, не считается с ними. Если хочешь хорошо жить, быть независимым и делать то, что нравится - будь крепок, решителен и... И изменчив. Так говорил его отец, так он его учил, так его и воспитал.
Пётр уже с ранних лет зазубрил: хочешь иметь достаток, будь внимателен и запоминай любую мелочь, будь готов к предательствам и готов ради цели на предательство сам. Главное - не сомневайся.И он не сомневался. Ни в первый раз, когда прогорел на сомнительном бизнесе с дружком ещё в середине девяностых, ни в первом браке, когда верил в свою необходимость и гулял “на право и на лево”. Не сомневается и сейчас, будучи ведущим менеджером в крупной компании, заключая сделки с поставщиками и покупателями, где-то умело подстраиваясь, где-то ловко выкручиваясь, где-то уверенно припугивая. И с Жанной он тоже не сомневался, он честно верил, что отношения должны быть именно такими. Человек, имеющий вес в определённых кругах, обязан иметь любовницу. Ну, или просто отношения со стороны со случайными крошками, и если “официальный” партнёр начинает что-то заподазривать, то это всё “из-за твоей излишней мнительности, дорогая”.
-- Ты же знаешь, как я хочу попасть на этот закрытый показ, милый. Это же мой любимый модельер.
Жанна кушала салат. С ножом и вилкой. Как полагается, аккуратно, крохотными порциями направляя нежно нарезанные кусочки овощей в красиво обведённый томно-бардовой помадой ротик. В полумраке изысканности, в интимной обстановке.
-- Ты бы видел его последнюю коллекцию! Она восхитительна! Этот блеск, эта смелость идей!..
Она щебетала и закатывала глазки, оттопыривая при этом мизинец левой руки, в которой держала вилку.
-- А цвета? Как можно додуматься сочетать такие цвета? Но это гениально!
Пётр слушал в пол уха. Иначе он уже не умел: все эти бабские разговоры его выводили из себя. Моды, шубы, стилисты, журналы, звёзды... Увлекайся, дорогая, увлекайся, но мне-то это зачем? Но он нежно улыбался, потягивал виски из запотевшего стакана, кивал, когда нужно, и внимательно поглядывал из щёлочек полуприкрытых век на соседние столики. Какие красотки сидят! И что за жирные боровы рядом с ними. Нет, конечно, есть и весьма недурные пары, например, вон за тем столиком, что у пальмы: он накачан, в дорогом костюме, а она - просто конфетка. Даже слюнки потекли... Но те же самые слюнки, преобразив мысли, тут же напомнили ему о худеньком, дрожащем существе, что одними глазами и длинными ресницами завладела его сознанием. Он помнит как сейчас тонкий испуганный голосок: “Вам в ту дверь” И крепко, до белизны сцепленные пальцы и спицу между ними. Как она на него смотрела! Наверное, эта принцесса из трущоб впервые видит такого красавца, уверенного в себе, полного сил и дорого одетого. Наверное, она голову потеряла, ссыхаясь по нему, иначе, почему она вечно такая при нём испуганная, смущающаяся? Хотя, может, и игра, ведь эти бедняки знают, где могут поиметь, а робость и слабость всегда привлекали большинство мужчин.. Ему ли не знать, ведь он - настоящий мужчина, знающий как и чем добиться внимания и расположения девушки...
-- Так что?
Внезапный вопрос выудил Петра из раздумий, а хлопающие густыми ресницами глупые глазища Жанны словно говорили: “Только попробуй отвертеться на этот раз! А то я столько всего могу припомнить!,,”
-- Конечно, дорогая, сколько угодно...
И Жанна, удовлетворённо пережёвывая целый кусок салата, нужным образом заулыбалась.
Пятница. Надя вынесла из будки стул, тазик с клубками шерсти, села, поудобней устроившись, с прямой спиной, и, поднимая изредка взгляд, чтобы улыбкой поприветствовать возвращающихся с работ или отправляющихся по делам жильцов, принялась ждать.
По пятницам её дед начинает готовиться с утра. Он сам принимает ванну - почти час проводит в густо напареной комнатушке. Гладко выбривает лицо, смачивает щёки и шею одеколоном. Выглаживает старым советским, чудом работающим утюгом видавший виды, но целый костюм. Старательно причёсывается, глядя в потемневшее и кое-где пошедшее пятнами зеркало. Ровно час тратит на тренировку голоса, пьёт воду, прополаскивает горло, откашливается и растягивает губы.
Затем, не спеша заперев дверь, поправив галстук-бабочку, он спускается на первый этаж, и, мягко улыбнувшись внучке, сделав рукой коронное приветствие - чуть коснувшись большим пальцем правого виска, распахивает ладонь и по широкой дуге опускает руку, - занимает своё место под прожектором...
...Весь зал затих после нетерпеливых рукоплесканий в ожидании начала действия, сейчас его черёд выходить на сцену. О, это волнение, страх перед каждым шагом. И вместе с тем - сладость ощущения власти над сердцами и умами зрителей. Из темноты устремлены сотни пар глаз, приоткрыты рты, кто-то шепчет соседу, но тот отмахивается и горячо: “Да слушай же, всё пропустишь!” И тишина, иногда - приглушённые покашливания, иногда смешки, когда удаются добрые моменты, и откровенный искренний смех, когда сыгран шуточный отрывок... И туго натянуты нервы, и в то же время - лёгкость, подъём, желание экспромта, полная вера в успехе этого экспромта! Но нельзя: не для этого Пушкин, Грибоедов, Островский писали свои бессмертные творения. Я - лишь материал, пропускающий через себя ток мысли, полноводную реку страстей и ума, лаконичности и гениальности. И я должен показать им, тем, что может быть никогда и не слыхали строк Батюшкова и Тютчева, всю красоту русского слова, всю глубину русской души, этого непознанного никаким другим народом мира...
...И стоя на когда-то сооружённой собственными силами деревянной сценке - полукруге у открытой стены, - Лазарь Семёнович продолжал жить и дарить людям радость, читая по ролям бессмертные произведения давно ушедших гениев.
Надя вязала и, нежно улыбаясь, мысленно помогая соблюдать верные интонации дедовым репликам и словам автора, что так же лились из дедовых уст, размеренно кивала маленькой шёлковой головкой. В эти дни она аккуратно собирала волосы в пучок и накидывала бабушкину шаль поверх длинного в серый цветок сарафана. Она знала, что дед её не видит, но надеялась, что она, сидящая в уголке каменной пещеры подъезда, на верхней ступеньке, внимательно слушая каждое слово, хоть чем-то помогает своему последнему близкому человеку. И пусть не свет театральных софитов, а советских гнилых плафонов с мерцающими и помаргивающими планками ламп дневного света, льётся сейчас на артиста, всё это мелочи.
И заходят в подъезд подростки, по привычке жмут в кулаках вырывающийся смех; ходят семейные пары, игнорируя происходящее, переговариваясь о делах обыденных, да с матом; и лает собака, выпроваживаемая соседом на прогулку; и бормочут бабульки, возвращающиеся со скамейных посиделок или рынков, где вновь покупатели придираются, а милиция и вовсе злобствует...
-- Семёныч в ударе, - по-доброму хихикает Елизавета Дмитриевна, косолапо и почти касаясь носом пола перебирая по ступеням.
-- Старый пень опять пластинку завёл, - ворчит её вечная спутница Анастасия Филлиповна, высокая и тонкая, как щепка.
И Надя улыбается им всем, всё так же не поднимая головы и размеренно кивая. Улыбается в благодарность за то, что никто и не думает сгонять старика с его последнего погоста.
В тот день Пётр подготовился. С утра он купил ведро роз, выбив белоснежной улыбкой и комплиментами скидку у уличной торговки, и направил колёса дорогой иномарки прямо на Казённый. Перед тем, как нырнуть в знакомый подъезд, он посмотрелся в зеркало заднего вида, отметил, что сегодня волосы уложены наилучшим образом, а подбородок блестит гладко выбритой кожей. Открыв дверь кодом нотариуса, он тут же шагнул к будке и прильнул к окошку.
-- Доброе утро, Наденька! Вы всё столь же необыкновенны!
Спицы в руках девушки непроизвольно сцепились и петелька получилась слишком большой. Она подняла несмелый взгляд и робко улыбнулась.
“Всё правильно” - подумал Пётр и нарочито звонко хлопнул себя по лбу:
-- Как же я мог забыть!
Он пулей вылетел на улицу, Надя даже испугалась - как бы не убился, не попал бы под машину, но увидев, что краснощёкий парень вновь входит, перевела дух... Напрасно.
Столько ярко красного она не видела за всю свою короткую жизнь. Это был не букет, это было целое море, а может даже океан цвета. Полное ведро роз - десять, тридцать... Не сосчитать! И все как на подбор - с нежными аккуратными головками, словно вздрагивающими росой, насыщенными алым, как губы перед желанным поцелуем...
Пётр внёс их в будку сам, властно распахнув дверь. Он поставил их к ногам бедной, задыхающейся в неверии происходящего девушки. Поставил, и тут же бросил ей горячий, полный жизни и огня взгляд, говоря им: “Ну как, поразил? Доставил радость? Заставил я твоё сердце стучать громче?” И Надя даже едва не вымолвил: “Да! Заставил! Покорил!” Но сдержалась из последних сил.
-- Так, значит так. - Пётр выпрямился, отчего упёрся в коробку дверного проёма. Он заметил, что этим мог нарушить идиллию причёски, но отмёл сожаления, стараясь не показывать вида. - В эту пятницу я заеду за вами ровно в девять.
Сказал, и вновь улыбка обнажила его безупречные зубы. Надя, не в силах что-либо сказать, лишь скоро кивнула, моргнув при этом, её ручки сжались в кулачки и прижались к груди, часто и глубоко вздымающейся.
Пётр вышел победителем. Он, оказавшись на осеннем ветру, глубоко вздохнул, прикрыв веки, подумал: “Молодец, мужик! Так держать! Хоть у неё и не все дома, но с такой малышкой можно здорово отжечь!” По-молодецки распахнул пиджак, широко улыбнулся вступающему в права дню, хмыкнул и направился к машине, а Надя ещё долго не могла найти сил, чтобы хотя бы коснуться лепестков алого океана..
А за окном огни стали теплее.. И даже шорох машин казался добрым - будто все проезжающие машины несли в салонах горячо влюблённых в своих ненаглядных. Голоса там, под окнами, твердили лишь об одном - вот оно, вот оно, трепещущее счастье! Радость и приятное волнение Нади раскрашивали привычный её мир.
Но вдруг - словно игла пронзила сердце, так больно кольнула мысль: пятница... Он приедет за ней в пятницу! А как же дед? Как же его выступление? Я же не могу оставить его одного, старающегося, живущего лишь этим... Что же я за эгоистка? Он, который вместе с бабушкой воспитал меня после ухода родителей, он, который отдавал последние деньги на учебники и тетради для школы... Как я могу его бросить?!
-- Из страха, чтоб тебя не раздражали
Вопросами, какою из заслуг
Я удостоился твоей печали,
Когда умру, - забудь меня, мой друг!
Нет у меня заслуг, а ты невольно
Выдумывать начнешь их или лгать
И скажешь более, чем добровольно
Скупая правда может мне их дать.
Скрип половиц...
-- Дедушка, это же о любви...
-- И я о любви, внучка..
Сегодня он был собой. В сознании, весёлым, прежним дедом. Он вошёл в кухню, включив свет, чем в один миг разогнал сырую тень. Надя зажмурилась на мгновение, а когда вновь открыла глаза, увидела, что он ставит чайник на плиту, сам, не спрашивая..
-- Понимаешь, внучка.. Я прожил долгую жизнь. Мне ни за одну минуту не было стыдно. Я воевал, я жил победой, я поднимал на руки невесомые тельца частичек себя.. - покряхтел и уселся на табурет напротив. Локтями на стол, на узловатые, все в венах кисти рук уложил подбородок. - Бог миловал - дарил людям радость, когда в театре играл Чацкого, Онегина, Мышкина.. всё было у меня. Но, внучка, я же вижу, я знаю.. Сейчас я слаб, сейчас мне пот ударяет в нос, и мне больно понимать, что ты его терпишь..
-- Дедушка,я..
-- Не перебивай, - и сказано это было его самым сильным тоном, таким, с которым невозможно спорить. - “Живу сомнением и страхом, не за себя, не за кого-то.. Живу сомнением и страхом, лишь за тебя, за свою кровь...” Ты же понимаешь сама, кем я стал..
Сидел старик напротив, сжав замученные временем пальцы в клубок кожи и вен. И давно он уже не так могуч, как в детство Нади, когда он возвышался великаном над ней, брал на руки, сажал на спину. Она до сих пор помнит его улыбку и зажмуренные глаза при свете солнца, что короной обрамлял его седеющую голову...
-- В тебе столько жизни, столько накопившейся нежности, того, что ты не могла излить на любимого. Я запер тебя, невольно сделал рабой.. Я не желал этого..
Капнула слеза. Сжалось сердце Нади. А через миг - руки Лазаря Семёновича упали на стол, голова склонилась, плечи затряслись. В беззвучном плаче он перестал существовать - когда голова вновь поднялась, взгляд его был не здесь. Он был на сцене, под горячим светом прожектора и взглядом зрителя... И он начал читать.. и читал, читал, читал...
Всю ночь Надя маялась, подушка казалась твёрдой и горячей, как её не верти. Из щёлки между штор пробивался навязчивый свет фонарного столба, но задёрнуть плотнее окно Надя не решалась. Каждый раз, когда дед приходил в себя и становился прежним, как в её детстве, она чувствовала, как устала. Чувствовала злость, и стыдилась этой злости. Чувствовала обиду, и от этого эй тоже становилось плохо.Но под утро, когда выплаканы были все слёзы, когда тысячи мыслей - однообразных и разных, - посетили её головку, она забылась во сне с одним решением - я пойду.
А в зыбком мраке подступающего утра безмолвно темнели сочные алые лепестки.*
На что это будет похоже?..
Я надену самое красивое мамино платье, то, чёрное с фиолетовым переливом! И её туфли на высоком каблуке! Как хорошо, что она была такая же маленькая, как я... А ещё у меня есть духи. Как-то я их купила, поддалась соблазну и потратила уйму денег! Так ни разу ими не воспользовалась.. А ещё.. А ещё накручусь - сделаю такую причёску, что он точно глаз не отведёт!
И тут же смятение: как могла даже мысль такую допустить - он, и вдруг “глаз не отведёт”.. Да у него должно быть столько поклонниц, что я в этом море - тусклая, крохотная рыбёшка.. Как он вообще на меня обратил внимание..
С одеждой Надя всегда обращалась аккуратно, да и ходить ей некуда - хватало и пары сарафанов, тёплых свитеров и джинсов. Когда она гладила, то мысленно благодарила природу, что отказалась от мысли продолжать тянуть её вверх сразу после девятого класса - Надя так и осталась коротышкой со своими метр пятьдесят пять. Дедушке же и подавно нового ничего не нужно: на улицу он не выходит, дома почти всегда в старом, по пятницам только надевает костюм и галстук, да и то - всё это хорошо сохранилось с его молодости.
Всё это позволяло сохранять небольшую денюжку от мизерной зарплаты консьержа и уборщицы, и копилка, устроенная под матрацем её кровати, регулярно пополнялась. Правда, копить особо не на что...
Сейчас она лежала в ванне и нежилась в аромате масла и пены. Пригодились накопления.
Надя тщательно тёрлась колючей мочалкой, хоть она всегда была чистенькой, а её кожа нежной и гладкой.
“Он же меня всё равно никогда не замечает... Ничего страшного, если я посредине его выступления тихонько отлучусь переодеться” Ей было стыдно, что её пригласил молодой человек, но то, как это произошло, с каким блеском и уверенностью - печальные мысли тонули в пене. Да и дедушка, закончив читать, поклонится шумящей овациями в его голове публике, сделает коронный взмах рукой, неторопливо отправится домой, ляжет спать и проспит почти до вечера субботы. Не о чем волноваться. Но всё же, крохотный комочек сердечка бился часто и сильно, приливая горячую кровь к лицу и ушкам - неужели, неужели?..
-- Прости, дорогая, но ты же знаешь, как важен этот конкурс.. Да, тот самый, с Курочкиным... Ну, дорогая, ты же любишь красивые вещи, а если всё благополучно завершиться, то... Хе-хе...
Пётр разговаривал по мобильному, стоя в вестибюле офисного здания, в котором работал. Он уже был собран, причёсан, стильное пальто перекинуто через локоть. Жанна его задерживала своими капризами и откровенным нытьём. Зубы его скрипели, но голос звучал ласково, с долей чувством вины.
Наконец, он вырвался из пасти подъезда, вдохнул сырой - совсем недавно прошла одна из первых гроз наступившей осени, - воздух и уверенным шагом направился к стоянке.
Квартира пуста, Жанна поддалась, значит, его ожидает лишь наслаждение. Полная вера в свои силы - и она не сможет устоять.
Вот и знакомый переулок. Жильцы выгуливают собак, спешат домой работяги, смеются девушки, звонким шагом вычерчивая каблучками на асфальте пунктир соблазна. Пётр полюбовался очередной симпатичной девушкой, глубоко вздохнул и набрал код..
-- А глыбе многое хочется!
Ведь для себя не важно
и то, что бронзовый,
и то, что сердце - холодной железкою.
Ночью хочется звон свой
спрятать в мягкое,
в женское.
Лишь металлический лязг двери, присосавшейся к магниту, смёл оторопь от услышанного. Подъезд гудел, отражал от старых кирпичных стен тяжёлые и резкие слова Маяковского. Знакомые со школы, они рубили Петра, стегали крепче самого изощрённого мата. на неверных шагах он ступил на короткую лесенку и лишь тогда заметил Надю, сидящую в тёмном уголке на стуле. Она вязала и выглядела... Пётр так и не смог подобрать слов: линии её рук, шеи, склонённой к спицам и шерсти головки, цвет её платья - всё дышало жадным соблазном, желанием. И неожиданность виденной им картины дополняло ранее не замечаемая сценка - сколоченный из потемневших досок выступ, - и мужчина в будто сверкающем, горящем костюме. Невозможность, фантастичность происходящего так поразила его, что Пётр застыл, не решаясь занести вторую ногу для шага. Голос седовласого гремел, резонировал со стенами, налетал на ошеломлённого гостя. А Надя вязала, улыбалась сквозь смутную тень и тихо кивала головой...
Но - писк домофона, и в подъезд, словно кланяясь всему миру, мелкими шажочками протиснулась Елизавета Дмитриевна, и наваждение отпустило Петра.
-- У-у, что-то знакомое, - весело проворковала старушка, взбираясь по ступенькам. - Но я так давно была девушкой, что уже и не помню.
Скрипуче хихикая, сгорбленная, опирающаяся на такую же древнюю, как сама, трость женщина направилась к единственному лифту. Когда дверцы с недовольным рокотом захлопнулись, Пётр выдохнул, нервно пригладил волосы и подошёл к Наде, искоса поглядывая на никого не замечавшего мужчину.
-- Добрый вечер, Надя.
Девушка вздрогнула и вскинула личико. И тут же щёки её вспыхнули, взгляд упал, спицы затряслись в побелевших кулачках.
-- Здравствуйте.. - еле выдавила она из себя.
“Вот ведь.. Даже не накрасилась.. Знает, что и без этого заведёт..” - с предвкушением подумал Пётр.
-- Вижу, вы готовы. Вы ослепительны!
Едва заметная улыбка тронула губы Нади, рука взволнованно коснулась шеи, и этот жест мурашками отдался на спине молодого человека.
-- Рухнула штукатурка в нижнем этаже.
Нервы -
большие,
маленькие,
многие!
Громыхнуло со стороны, от чего Пётр невольно вздрогнул сам и с ненавистью посмотрел на оратора. Что за идиотизм? Что это - цирк сгорел, а все клоуны разбежались? Или, скорее - психушка сгорела, а все... Нет, этот дурдом, как я погляжу, цел..
-- Наденька, мне кажется, что пора, - сдерживая нервозность, Пётр уверенно подхватил девушку под локоть и, не дав ей опомниться, вытянул из подъезда.
-- Двери вдруг заляскали,
будто у гостиницы
не попадает зуб на зуб.
И лязг двери. Надя опомнилась. Голос деда затих, вместо него на её тонкие плечи обрушилась вечерняя Москва. Гул машин вдали и близкий смех, бессмысленные разговоры и лай тех же собак... Небо, что уже натянуло ночное покрывало и он...
Как в тумане.. Распахнул перед ней дверь чёрной иномарки, улыбаясь, пригласил сесть.. Мягкое скольжение, шорох от шин, приятная музыка и его тихий голос.. Хорошее место.. тебе понравится.. ничего, что на ты?.. Огни за окном - так быстро и бесшумно. Люди, дома, машины.. Всё мимо, а она - в тумане и шорохе, и быстром биении сердца.. И даже двери ресторана, раскрытые перед ней - расплывчатые врата в незнакомое, соблазнительное, волнующее..
Стол, кружевные салфетки и блеск фарфора. Идеально чистые бокалы словно звенят в ожидании наполнения красным вином. Пётр напротив - румяный, весёлый, что-то говорит и смеётся. И официант в белом фартуке - улыбается, слушает, смеётся, и ставит на стол тарелки, бутылку с рубиновым нутром..
Кажется, она захмелела от одного глотка, и стало жарко в мамином платье, что не переставал нахваливать Пётр. Как сон, как небылица... всё кругом странное и.. Дурное, пугающее - это не её место, вокруг лишь умные, уверенные в себе, сильные, красивые люди. Их взгляды всё ближе и острее - вот уколол мужчина справа, вот прищур женщины впереди словно обжёг.. “Мне нужно позвонить” Это он, это Пётр говорит ей, а она.. Она...
.. Опомнилась в метро, на кольцевой, сидя на скамейке и плача в ладони. Сонные, пьяные, болтающие, сосредоточенные, спешащие люди вокруг - это другие люди. Им всё равно, они едут к своему теплу, или холоду, но близкому им. Им не важно, кто она и от чего слёзы и трепет тонких плеч терзают стройную девушку в вечернем платье...