/Внимание! Ненормативная лексика!/
Джарылгач, Cal
(Дзё-Ха-Кю)
Дзё
Цукикагэ
Начало? Начало стандартное. Тусуются за сценой, туда слышен шум зала. Идут по обязательному тоннелю... шум нарастает, зал, темно... Вот, первая зажигалка в поднятой руке, вот ещё одна, и ещё, и началось знаменитое вступление на трёх гитарах, акустика и две электро, а зал уже весь в огнях, как небо в звёздочках от зажигалок, на заднике сцены высветились пальмы, те самые, с обложки, и – "отъехал на общий", и – раз, два, три:
- On a dark desert highway, cool wind in my hair, - слишком серьёзный Don Henley за барабанами, - Warm smell of colitas rising up through the air...
Басист Randy Meisner смеётся, машет кому-то рукой... Вот так создаются миры. И всё, что остаётся сделать, это подойти и глянуть: да, этот – мой, этот мне подходит, – и потом уходи, уходи быстрей и не оглядывайся.
Не будет твоим тот, в котором живут.
Нитэн Итирю
- Тук-тук! Кто в блиндаже?
- Владимир Николаевич, - Даша не оборачивается, - ежели Вы, как в тот раз, то лучше и не трудитесь...
- Тот раз был тот раз, а этот раз – этот: большая разница, - дядя Вова усаживается на краешек кровати: стул в комнате один, и стул занят сердитыми джинсами.
На столе раскрыт белый ноутбук. Apple. Подарок матери на шестнадцатилетие.
- Пазолини? - интересуется Владимир Николаевич.
- Гарик Сукачёв.
- А кто это?
Дядя Вова велик физически и в ретроспективе. Как большинство людей "того поколения", наделён широкой костью и облечён жилистой плотью шахтёра, лесоруба, рыбака. Большие узловатые руки, лежащие на расставленных коленях, выдают близкое знакомство и долгие отношения с топором, лопатой и пилой. Несмотря на эти внешние атрибуты пахаря-богоносца, Владимир Николаевич имеет довольно косвенное отношение и к пахоте, и к богу. Он журналист. Работает сызмальства, то есть с юнкорства, всё знает напрожог, всех видел, и даже побывал в Чечне, о чём, впрочем, не любит вспоминать. О своих редакторах, менявшихся за прошедшие декады целыми бригадами, дядя Вова ласково говорит так: "Кидал я их через левое яйцо!". Человек, который перенёс такую оспу и такую чуму, как развитой социализм в СССР и бандитский капитализм в России, имеет право на слова.
Как и право не знать Гарика Сукачёва.
- Музыкант, режиссёр, - объяснила Даша, - он снял фильм о наших отечественных хиппи, "Дом солнца" называется.
- И как тебе?
Владимир Николаевич рад завязавшейся беседе, неважно, о чём она. Важно то, что он сидит, никем не изгоняемый, в комнате юной девы, дочери своей любовницы, задом на её кровати, и такая деталь дислокации приятно волнует и будоражит акульи плавники.
- Да так как-то всё, брат Пушкин, - дева Гоголем, - не очень убедительно. К примеру, демонстрацию хиппи в Москве разгоняет конная полиция.
- Милиция. Полиция – это сейчас.
- Неужто и такое бывало? Прямо, топчут коньми... Вот вы, Владимир Николаевич, как человек пожилой, скажите: менты здорово цеплялись к хиппи?
- Что-то не припомню, - оправившись от "пожилого", ВН суховат. - Мы ходили совершенно свободно, правда, не в Москве, и никто нас не "винтил" и не "паковал".
- А гопники? Могли побить, например, за волосы?
Владимир Николаевич рассмеялся:
- Кто, гопники? Да у них ещё длинней наших... Тогда мода такая была, все хипповали. В школе или ПТУ могли, конечно, с урока выгнать в парикмахерскую... В общем, намудрил чего-то твой Стукачёв.
- Сукачёв. У него такая система кодов, - вступилась за режиссёра умная Дарья. - У каждого своё кодирование, один так кодирует, другой эдак. А кто правильно, неизвестно.
- Получается, все.
- Получается. А где мама?
- Ушла в лавку, к ужину купить. А меня попросила поговорить с тобой.
- Собственно...
Дядя Вова мудрым "ленинским" прищуром (имя обязывает!) фиксирует облик неотболевшей шестнадцатилетием девы.
- Мама беспокоится, и её можно понять, Даша. Ты всё время проводишь одна. Сначала мы думали, к экзаменам готовишься. Это бы ничего, хотя для молодой девушки, согласись, не совсем нормальная ситуация, когда в светёлке да в светёлке, а на свет носа не кажет, - Владимир Николаевич заёрзал на краешке ложа этой замкнутой молодой девушки, - тогда как...
- Тогда как, совсем рядом, ну, буквально под боком, мужчина в самом расцвете сил страдает и ночей не спит, не зная, как бы ей помочь, дуре несчастной! - закончила за него Даша. - Так, дядя Вова?
- Нет, не так! А хотя бы и так. И ничего такого тут нет. Я же вижу, что ты чахнешь над своими "Иглз", как пушкинский Кощей над златом, а жизнь-то, она не ждёт, Даша. Жизнь, она потом спросит.
- Так. К-кошки... Сто тактов паузы.
- Тем более, что всё равно ведь...
- Ну, это ещё... скорей ишак сдохнет, - вызывающе засмеялась она.
- Какой ещё ишак?
- Который не падишах, - пояснила Даша.
Она закрыла фильм и выключила ноут.
- Слушай, дядя Вова, я тебе расскажу одну волнительную историю из моего далёкого розового детства. До тебя, то есть задолго, у мамы был друг-биолог. Ходили мы к нему в гости. Ну, пока они общались, я сидела в другой комнате и листала всякие толстые книги про пауков, ос и богомолов, такая хрень. Их там было до черта. А книжки с картинками... И так мне запали эти пауки, как они устроены, как охотятся, как совокупляются, ну – девчонка же, дитя, что потом лет пять я не могла спать в тёмной комнате. Только выключат свет, cлышу – шуршат на потолке, скрежещут там своим хитином... Включаешь свет – нет никаких пауков. Выключаешь – и опять...
Даша наклонилась к Владимиру Николаевичу:
- А однажды, представляешь, поехали мы в гости к бабушке, на Украину. Легли спать. Слышу, шуршат вверху. Я: бабушка, бабушка... Зажгли свет – а потолок-то весь в пауках! Прямо, как шуба, только живая. Шевелится. Чёрная, мохнатая... Я, разумеется, подняла ор. Бабушка хватает метлу, а там потолки в домах низкие, – и давай, метлой их всех... Но отдых, конечно, был безнадёжно испорчен.
- Жуть, - честно признался дядя Вова. - Арахнофобия.
- Думаешь, зачем я тебе рассказала?
- Хотела объяснить, почему у тебя свет горит по ночам? - предположил ВН. - Кстати, хозяйка жаловалась.
- Дурак, - засмеялась Даша. - Сейчас мама придёт...
- У Достоевского, по-моему, герой думает: вот, все говорят, вечность, вечность... а может, там чулан с пауками, и всё.
- Даша посмотрела на него пристально:
- Это Свидригайлов. "Преступление и наказание".
- Не читал.
- Да брось ты!
Она расхохоталась так звонко, во весь голос, Владимир Николаевич, не будь дурак, обнял девушку и стал целовать: щёки, глаза, шею… Сладко обмирал... А пальцы расстёгивают, сверху вниз, тонкую натянувшуюся блузку, потом – большую, тяжёлую пуговицу на джинсах... потом...
- Да пусти ты...
- Дашка, пожалеешь, - посулил вгорячах.
- Идите к дьяволу, дядя Вова.
- Дура!
- Я дура. А вы...
- А я нормальный человек. Мужчина. А ты...
- А я жду.
- Чего? - презрительно сказал Владимир Николаевич. - Чего ждёшь? Вот, все вы: че-го вы ждё-те?
Издевательски встала перед самым носом: что, съел?!
- Голубя, - печально сказала, - возвращения голубя.
Дядя Вова тяжело вздохнул: э-эх... какого ещё голубя...
- С веточкой в клюве. Вот зде-есь, - одним движением расходящихся рук начертила ему усы под носом.
- Я не злодей, - вздохнул обусатый. - И это всегда снижало мои шансы, ставило в невыгодное положение... относительно. Злодей, он что? Он вне закона. Ты стараешься остаться в рамках морали, или приличий, да попросту – боишься. А этот гад врёт напропалую, не ограничен ничем, и не стесняется. Что, в принципе, только и нужно уважающей себя женщине.
Сарутоби
Маргарита Васильевна идёт по улочке. Немножко в гору. Справа одинаковые дома, слева бьётся о берег медведь. Не пускают тебя, бедный… разлапистый! Она поднимается выше, гора сверкающего чёрного льда нависает над ней, как будто вырастает из-за горизонта с игрушечным теплоходом на спине.
Маргарита Васильевна чувствует себя очень хорошо. Открытое синее платье по фигуре. На ногах сандалии с высокой шнуровкой, что-то вроде калиг древнеримского легионера. Недвусмысленно заинтересованные богатым внутренним миром дамы, взгляды встречных-поперчённых, как всегда, приятно поднимают грудь и самооценку. "Всё-таки, великое дело для женщины – юг! Тут мужики, действительно, мужики. Местные, это понятно… Но, ведь, даже и свои, наши северные, дома ни рыба, ни мясо, а на югах оживают, – и блеск в глазах, и... Интересно, в чём тут дело, – в воздухе? Наверное, в воздухе: йода много", – решила Маргарита Васильевна…
Сделав покупки, возвращается той же дорогой. Камбэк менее интересен: кроме пары салажат местного разлива, сверх озорных глазёнок покуда ничем не располагающих, навстречу – никого… Ну, так, пара курортниц… унылые кошёлки.
Упруги шаги воина. Маргарита Васильевна уже приближалась к дому, где они с Дашкой (плюс дядя Вова) снимают две комнаты "в частном секторе", как вдруг в самых глубинах чего-то густолиственного, пышно-зелёного, слышится крик, а затем – серия коротких панчей, сотрясающих забор, хотя бьют не по забору… Не раздумывая ни минуты (нас не так воспитывали), Маргарита Васильевна опустила на землю авоськи, ноги в боевых сандалиях шагнули в заросли южной флоры.
Уж на что смелая женщина МВ, но и она, сделав три шага, не более, широко раскрыла рот – и завизжала так пронзительно и громко, что у самой временно заложило уши. По силе визг Маргариты Васильевны навряд ли значительно уступал прославленному в веках посвисту былинного Соловья, от которого, как известно, "маковки на теремах покривились".
Визгом поражён и в сердце, и в пятку, отвратнейший тип в лысине и шортах светлого полотна, – обычная деталь экипировки отдыхающего на юге, а для большинства также и единственная, не считая сандалек, – метнулся в сильном замешательстве сперва туда, потом сюда, вконец осатанел, – да как ломанётся, гад, через араукарии эти, должно, к морю и турецкой границе…
- У вас всё в порядке? – участливо обратилась ременнообутая Марго к небольшой девице, смотревшей на неё из своего несчастья довольно-таки сумрачно.
Если бы не это штормовое предупреждение в лице, она могла бы выглядеть комично, в повисших на щиколотках трусиках.
Сумрачная девица не успела подобрать слова для ответа. Справа и слева над забором выросли две головы на великолепно развитых, как у гимнастов, загорелых плечах. Одна голова имела в зубах курящуюся папиросочку. Эта папироска совершала разнообразные упражнения в те моменты, когда голова произносила слова и звуки, что и обнаружилось буквально через секунду.
- Куда побежал? – адресуясь к Маргарите Васильевне, просемафорила папироса.
- Вот туда, - показала Маргарита.
Забор пригнулся почти до земли… Двое молодых людей с гимнастическими плечами перемахнули на эту сторону, чтобы тут же, без малейшей задержки, показать свои навыки лёгких на ногу атлетов, покорителей короткой дистанции…
- Ты какого *** сюда влезла? – сказала небольшая девица.
Легионерша открыла рот, но поспешила привести его в прежнее положение.
- Бабуля, не ебут, не лезь, поняла? – несколько распространила свою мысль собеседница.
- Но я думала…
- Индюк тоже думал, - напомнили ей, - а чем дело кончилось? Короче, вали-ка ты отсюда, да порезче.
Вздохнув, небольшая девица ("Да ей лет, как моей Дашке!", - в ужасе поняла спасительница) наклонилась и привычным движением метко вернула свои неопрятные трусики на исходную. Открыв псевдо-Gucci сумочку, вытащила пачку LM.
- Этот поц, - поведала она уже начинавшей догадываться Маргарите Васильевне, - сначала минет, а потом, видите ли, захотел продолжения банкета… Ну, кто же против, правильно? Плати бабки – и нет вопросов! По натуре говорю? – строго уточнила девица.
- По натуре, - печально подтвердила Маргарита. – А я пойду?
- Давно пора, - кивнула девица, попыхивая сигареткой. - Владик с Греком вернутся, они тебе за подрыв бизнеса…
- Ой, а у меня же авоськи там! – закричала римлянка не своим голосом.
Не прощаясь, выстрелила к авоськам, легкомысленно оставленным у самой дороги. Дура, вот дура! Не удивлюсь, если…
Авоськи, однако ж, гордо возвышались на прежнем месте. Не спёрли их ни случайные, нечистые на руку прохожие, ни любвеобильный поц в полотне, ни атлеты Владик и Грек. Повезло. Свободно могли. Маргарита Васильевна не стала купаться в радости: подхватив трофеи, направила легионы к домашним пенатам, на отдых…
Вечерело. Медведь, который теперь был справа, больше не бился о берег, напрашиваясь, а лежал смирно и развлекался тем, что трогал лапой набережную, однообразно вздыхая. В окна одинаковых домов слева от дороги налили одинаковую жёлтую краску. Как это бывает вечером на юге, краски начинали сливаться, а многочисленные запахи, наоборот, – разливаться и усиливаться до полной невозможности.
Особенно это касалось запаха купленного в давешней лавке рыбца. Нескромный рыбец волновал так сильно, что только за один этот запах можно было продать Родину и честь.
Ха
Уранами
- Джарылгач! Джа-рыл-гач... Дашка, соня, вставай.
- Ну, мама... Ну, ещё минуточку.
- Подъём! Едем на Джарылгач, - Маргарита Васильевна безжалостно совлекла покровы с разметавшейся в пышном, тёплом своём девичестве взрослой дочурки.
- А чего рань-то такую?!
Зевая до потолка, Даша уселась на кровати.
- А что это? Джа... как?
- Ну, вы встаёте? Мы же опоздаем на катер.
В дверях показался утренний лик дяди Вовы, явно лелеющего неблаговидную цель – узреть дочку МВ в трусах, но совокупное женское возмущение выперло супостата обратно за дверь, скрежетать зубами во тьме внешней...
- Джарылгач – остров, большой, кэ-мэ сорок в длину, вот какой большой.
- Ну... размер, это не самое главное.
- Там водятся солончаки, озёра пресной воды, фазаны и старый маяк, - завершила брифинг добровольный представитель пресс-службы острова.
- Водятся…
- А, между прочим, девушки, у нас в армии "фазанами" называли...
Поделиться воспоминаниями о своей службе "в рядах" дядя Вова не успел – с хохотом вынес в коридор подушку на голове. Знаток армейского быта не в накладе: увидел-таки соню-засоню в трусиках...
Впрочем, ему уже не привыкать.
Торисаси
- Джа-рыл-гач. Джа-рыл-гач...
Повторяй, заворожённая. Ты этого хотела? Ты это видишь.
- Джа-рыл-гач... Ты... мой, Джа-рыл-гач...
- Даша... Дарья, - тщетно взывали в убывающую спину Маргарита Васильевна и дядя Вова.
Они уже успели захватить местечко за столиком в кафе на открытом воздухе.
Дочь Севера уходила всё дальше, мокасины "Puma" совершенно восхитительно вязли в белом месиве из песка и микроскопических ракушек. Тёплый снег. Немножко колючий. Ноги вынесли Покахонтас на возвышенность, она увидела блистающее на солнцем море, белый песок и пятна солончаков. Здесь не ступала нога человека.
- На берегу пустынных волн... стоял он, словно колокольня. Дубль второй, - сказала Покахонтас.
Опустилась на колени. Достала из холщовой торбочки белый сияющий Apple...
- Простор простором, а норку себе обустроить никому не возбранно, - решила, - отсель грозить мы будем шведу!
Фортификации были готовы через несколько минут. Песчаные валы люнета окружали белый Apple от ветра и многочисленных врагов. В нарушение устава, но эстетически верно, архитектор обильно уснастил укрепление сухими веточками, разными камушками:
- Несите службу, стерегите!
После чего, разумеется, были выпущены на волю старые знакомые, калифорнийские "Орлы". И можно бы лучше, да лучше нельзя...
- Her mind is Tiffany twisted, she's got a Mersedes Benz, - напевала Даша, болтая кроссовками в воздухе, - She's got a...
- Тук-тук, в окопе! От кого оборону держим?
- Ни от кого, - отрезала неизвестному голосу.
Покосившись, увидела в некотором отдалении пыльные ноги. Ноги сказали:
- А ты знаешь, что, если долго и не отрываясь смотреть на море, вот как ты сейчас, то может наступить резь в глазах и временная слепота? А также головокружение, слабость, тошнота, температура и даже потеря сознания.
- Сдаётся мне, cударь, вы только что изложили основные симптомы пищевого отравления, - усмехнулась сударыня.
- Или алкогольного, - уточнил невидимка. - А что, знакомое дело?
- Алкогольное – нет. А так, да... случалось фейхоа несвежего покушать.
Голос засмеялся:
- А это, между прочим, невежливо: спиной разговаривать!
- Могу и не спиной, - хмыкнула, перевернулась. - Так лучше?
- Гораздо лучше...
Высокий малый. Бородка. Бандана. И драные до чертизны джинсы. И глаза...
- Так вот ты какой, джарылгачский фазан, - вспомнила Даша и засмеялась. - Слушай, откуда ты взялся?
- А мы – во-он там, видишь – палатка? - парень показал рукой в сторону кустарника над ложбиной. - Там и вода пресная есть. Целое озеро. Хочешь пить?
- Нет, cпасибо, не хочу.
- Любишь группу "Eagles"?
- Особенно эту песню, прямо жить не могу, всё под неё делаю, - сообщила Даша.
- Да суперская песня просто. Меня ещё соло прикалывает в конце, где они вдвоём нарезают.
- Да, по очереди.
- Don Felder...
- И Joe Walsh, - с удовольствием помогла ему Даша.
- Да. Вот, это как раз старина Joe вступил...
- А вы, сударь, ничего, - улыбнулась ему Даша. - Разбираетесь!
- В колбасных обрезках, - подтвердил он, присаживаясь рядом. - Ну, что: идёшь в гости? Раскурим трубку мира, - подмигнул, шельмец.
- Не-е... Я не...
- Даша! Да-ша!
- Это меня, - с быстротой серны оказалась стоящей на ногах.
В двух десятках метров отсюда Владимир Николаевич вызывал на переговоры, активно жестикулируя.
- Ноут постереги? А я быстро, - поскакала через солончак, решительно помахивая руками, поднимая облачка серой пыли своей "Пумой".
Парень в бандане смотрел ей вслед, поглаживая бородку. От палатки подошёл ещё один, в больших зеркальных очках.
- Есть контакт?
Бандана усмехнулась:
- Контакт есть. Зажигания нет...
- Ну-у, это! - пренебрежительно протянули очки. - Плеснём горючего – такое пламя из искры возгорится... А это кто там, папахен?
- Похоже на то.
- Ха-а, ты гляди, у него те же виды на пейзаж, - хмыкнули очки, - того и жди – бросится! Рикки-Тикки-Тави и Нагайна, смертельная битва за право вонзить.
- Всё, идёт! На всякий случай, запомни, мы музыканты, играем... что-нибудь попроще.
- Хеви метал!
- Ты что, дурак?
- Отпустили, - ещё издалека машет руками несостоявшаяся Нагайна. - На полчаса! А тут такое солнце, что у меня уже в глазах двоится!
- Это ещё один член ("Идиот!")... участник нашей супер-группы... барабанщик.
- А что вы играете?
- Хеви метал!
- Ну, круть... А у вас и гитара есть?
- Конечно, ведь мы же музыканты.
- Давай, ноут понесу.
- Спасибо, он не тяжёлый. А знаете, я раньше тоже писала песни, написала на сто альбомов, наверное, - рассказала, немного задыхаясь от быстрой ходьбы, - только они такие, любительские!
- Споёшь?
- Да ну-у... смеяться будете. К-кошки, - запнулась…
- Какие кошки?
- Да это я ругаюсь кошками.
- Не любишь?
- Наоборот, - засмеялась. – Ругаюсь, не выпуская когти, ласково и нежно.
- А это что, отец твой?
- Не отец.
- А, ну извини.
- Ничего…
- За знакомство?
- Это молодое вино.
- Ага, - сказала просвещённая гостья, - знаю! Пьёшь – вода, а потом ни голова не соображает, ни ноги.
- Да, это оно самое и есть.
- Ну, точно. Владимир Николаевич купил такое же вчера на базаре. Литра четыре.
- Это?..
- Это мамин друг, ну, любовник, дядя Вова. Иногда пристаёт ко мне тоже... А вы обещали гитару!
- А, да... Гитара... гитары в палатке.
Очки встают, тайно посмеиваясь, идут к палатке... Выносят старую шестиструнку:
- Вот!
- Ребята, она же не строит.
- Ты не ту гитару притащил, - говорит бандана. - Мы же эту вчера уронили в воду, забыл?
- А, да, точно же.
- Ничего не выйдет, ребята, извините, но не строит совсем. Нельзя играть.
Солнце палит немилосердно, бьёт по непокрытой голове. Дымок, сладкий такой, вьётся от сигарет парней.
- Жаль-жаль, - медленно говорит этот, в бандане. - А та гитара у нас в палатке?
- В палатке.
- Слушай, я уже спёкся тут, пошли в тень, посидим в палатке минут пять?
- Нет, мальчики, я пойду. А то искать будут, - Даша поднимается, и они поднимаются за ней.
- Да подожди ты, подожди... Да куда ты... ты...
Взлетев за старым маяком, чайка кружит над палаткой, над светловолосой девчонкой в джинсах клёш, над сломанной гитарой и "музыкантами". Разгоняя круги, сильными взмахами крыльев поднимается выше и выше, пока остров Джарылгач не ляжет внизу, весь как на вытянутой ладони, – парит в небе, разведя крылья, каждое – словно ладонь, вместе сходятся ладони, и снова расходятся, и сжимаются вплотную, закрывая солнце своей пустотой.
Mirrors on the ceiling, the pink champagne on ice,
And she said, 'We are all just prisoners here of our own device'.
And in the master's chambers, they gathered for the feast.
They stab it with their steely knives, but they just can't kill the beast.
Last thing I remember,
I was...
Цубамэ-маваси
- Ой, Вовка, ну, как же хорошо, что ты пришёл! Тут такое было... В общем, подваливает он, вы, говорит, скучаете одна, а мы с приятелем скучаем вдвоём, давайте, говорит, втроём скучать! Вон, вон сидят, видишь? Да не пялься ты так.
Двое ребят в пиджаках столбообразно возвышаются за столом в обществе бутылки коньяка, за отсутствием Маргариты Васильевны.
- Я ему: да тут полно всяких разных, а я, между прочим, с мужем... Это ничего, Вовка, что я в мужья тебя произвела?
- Мне не привыкать...
- А ты поговорил? Я тебя просила.
- Ну, там... особенности полового созревания просто. Короче, *** в глазах отражается.
- Во-вка... ты что?!
- Да так и есть. Ну, и?
- Вот, а он мне говорит: это, говорит... Ой, встают, Вовка, встают...
- Да пёс с ними, как встали, так и сядут.
- Это, говорит, для быдла...
Маргарита Васильевна примолкла. Её глаза расширились до размеров советской пятикопеечной монеты:
- К нам идут...
Уже не идут. Уже пришли. Пиджаки разом отодвинули стулья белого пластика и без приглашения уселись. Один, помоложе, был тут же наказан за самоуправство. Лёгкий стульчик под ним "сыграл", утонув левой задней в песке, и завалился, но пиджак на такой финт ответил другим, а именно: в падении сумел выровнять стул на местности, и не упал.
- Мы не помешали? - утвердительно спросил второй, постарше и пошире пиджак ("Вот этот подходил, Вовка!").
Дядя Вова тоже в грязь лицом не ударил, но принял вид бывалый и разбитной. Он расстегнул ворот рубашки, обнажив цепочку и крестик. Напевной скороговорочкой молвил:
- Гостям рады! Володя...
- Сергей, - подумав, отвечал пиджак. - А это... Петя.
"Хрен тебе "Петя", - подумали одновременно Петя, дядя Вова и Маргарита Васильевна.
- Эй, красавица, - обратил на себя внимание замотанной официантки Сергей, - пришли-ка сюда нашу конинку с того столика!
- Дрожишь, скелет? - трубным голосом спросил Петя, адресуя свой вопрос дяде Вове и глядя на него очень пристально.
- Наполеон, - уточнил Сергей.
- А почему сразу Наполеон, - заершился Владимир Николаевич, недоволен тем, что Сергей уставился на Маргариту Васильевну, с её разрезами и вырезами отовсюду. МВ по-родственному лягнула дядю Вову в голень...
- Слова Наполеона, - пояснил Сергей, ещё ласковее вникая в разрезы. – Музыка народная.
- Ты, ****ь, ещё больше задрожал бы, если бы только знал, куда я тебя поведу, - поведал Петя.
- Смотрите, как бы я вас... куда-нибудь не отвёл, - в ответ пересолил дядя Вова.
"Вова, Во-ва", - спела ему Маргарита терапевтическим шепотком, сама играя от счастья: из-за меня мужики сцепились!
- Да качумай, Володя, - по-доброму заулыбался лже-Пётр, - что, нельзя пошутить?
- Скрывать не станем, понравилась нам баба твоя, Владимир, - признался старший, вознёс Маргариту в эмпиреи и налил всем присутствующим. - Хотели мы у тебя её... экспроприировать. А тебя утопить в камышах.
- Мама, - ужаснулась Маргарита Васильевна, которой на шестнадцать секунд опять сделалось шестнадцать.
- Но передумали.
- Мир, дружба, жвачка, - трубным голосом сказал Петя. - Давайте, мужики, накатим, пока мы тут всех на хрен не перестреляли.
Суйгэцу
Зажигалка щёлкает, в темноте появляются нос, губы и часть волосяного покрова:
- Оклемалась? Ну, вставай и вали отсюда, - сейчас он холоден и нейтрален...
А тогда...
Темноволосая девушка в палатке сразу же поднялась и отошла в сторонку. Она закурила, медленно выпуская синеватые колечки. Следила, как бросили Дашу на короткий матрасик и стаскивают расстёгнутые тугие джинсы, выворачивая штаны наизнанку. Спереди на трусиках вышитая клубничина.
- Под "Калифорнию"? А? Давай под "Калифорнию"... Валера, найди там эту срань! У-у, шалава, - от полноты чувств захлебываясь слюной, схватил её запрокинутое лицо рукой, сдавил щёки, как грушу резиновую, губы трубочкой, - а тебе папа-мама не говорили? Нет? Не говорили? Ух, ты-ы, - зарычав сквозь сцепленные зубы, мотает гривастую растрёпанную голову, как куклу...
Девушка с сигаретой наблюдает без особого интереса.
- Да тут *** проссышь, где эта "Калифорния", - сопит Валера с ноутом на коленях. - Иди, ищи сам.
- Не-ет...
- Юлька, чего стоишь! Держи руки!
- Ещё чего...
Длинные ноги дёргаются, джинсы под коленками, она съезжает всё время с этого дурацкого матраса...
- Нашёл. На рабочем столе было, - весело говорит Валера.
Cлышится знаменитое вступление трёх гитар. Под него отъезд, пальмы, и – раз, два, три:
- On a dark desert highway...
- А ничего такие сисяндры, нормуль, а так не скажешь, - на фоне "Иглз" одобрительно говорит Валера, девушка с сигаретой презрительно пожимает плечами.
- А я думал... с вазелинчиком, - пыхтит этот, - а тут... без вазелинчика...
- Я сразу понял, что у неё в глазах *** отражается, - говорит Валера.
Чтобы не слышать больше ничего этого, а не потому, что противно и больно, хотя и противно, и больно, и обидно, она принимается визжать, визжать пронзительно, бессмысленно, уворачиваясь от пытающейся зажать губы ладошки, и визжит до тех пор, пока не темнеет в глазах, пока не становится всё равно.
- Ноут свой не забудь...
- Мы не крысы, - подтвердил Валера-очки.
Его друг коротко затягивается, сигарета зажата снизу двумя пальцами, указательным и большим.
- Учти, ничего не было. Сама пришла. Никто не принуждал, не угрожал... Если что, Юлька подтвердит.
"Ещё чего..".
- Мы тебя не ****или, - это Валера.
- Следы насилия? Синяки, ссадины, кровоподтёки? Всё, давай, до свидания.
- Ребята, я на вас зла не держу. Вы что думаете, я?..
Смеётся коротким сухим смехом.
- Главное, вы сами в ладу с собой... теперь. А я на вас зла не буду... Потому что вы же ненастоящие, вы не Ку. Расходный материал, имитация. Как я. Как все. Ну, почему же, почему-почему, - шепотом рассуждает, ноут под мышкой, ноги взбираются по склону, волоча "Пумы". - А я... забуду обязательно... ничего-ничего...
С вершины она кричит туда, вниз:
- Мэ ни митэ! – и что-то ещё…
Парень в бандане щелчком посылает окурок во тьму:
- Да катись ты со своим... Мицуёси.
Кю
Ямакагэ
- Я выходил в жизнь... как линкор! Лин-кор: линейный корабль, - дядя Вова закипает в отсеках. - И мне – давали линию! Вот.
Широченная ладонь опускается на ребро, рядом с недопитым пластиковым стаканчиком. Нет, не так: выровнял... Вот так.
- Вот! Твёрдо, прямо. И недвусмысленно. Шаг влево, шаг вправо... побег! Я знал, куда идти. Там враг... и там – враг! - дядя Вова наобум показал куда-то. – П-полная... ясность! Понимаешь? Жили. А сейчас?!
Ужаснувшись, Владимир Николаевич подпёр щеку рукой и умолк...
- Преимущества тоталитарного строя. Но и недостатки, - веско заметил старший пиджак и налил.
- Какие недостатки? Какие? - певец тоталитаризма болезненно сморщился. - Жили, как люди... А теперь... бардак кругом. Бар-дак.
- Слышь, Вован? Только не в обиду... По ходу, жена твоя клеит моего дружка.
- Да пускай клеит, - в ответ cама благожелательность, - да и не жена это, так... медработник, терапевт в нашей пятой поликлинике... Сорок с хвостиком. Мужа нет... Дочка... от кого-то. Беспросветное существование вла-чит. Как и я. Как и все мы...
- Нет, как человек он мне подходит, даже очень. Но как мужчина... ну, вы понимаете, Пётр.
Промычал...
- Да он, это между нами, больше к Дашке липнет. А я так, бесплатное приложение. Вот такие вы, мужчины, - и Маргарита Васильевна светло и мимолётно улыбнулась, сквозь секундные слёзы.
- Мгм.
- Конечно, Пётр, я всё понимаю, но ты сам посуди, – это ничего, что на "ты"? – я не так молода, мне... будет сорок лет через несколько лет. А вдруг это мой последний женский шанс! Хотя, вам меня не понять...
Помолчали...
- Был у меня знакомый один, буддист по национальности, - вспомнил Петя, - он говорил, надо жить тем, что имеешь. Ни о чём постороннем не думай! Пьёшь чай – пей. Спишь – спи. Ни о чём вообще не думай постороннем! Вот умный был мужик.
Тонкий слой чужого масла стряхнуть, пройдя со всевозможной независимостью. Я вам не сардинка в банке. Я морская фигура.
- А за что он сидел, знакомый буддист?
- Дочка ваша?
Петя растягивает губы, как добрый сом. Плоский уклад, мечта преподавателей английской фонетики на первом курсе.
- Здрасьте, - не спрашивая, взяла стул у соседей, уселась.
- Дарья, ты что?! - зашипела Маргарита Васильевна. – Ты пила?
С приходом дочери к ней моментально вернулись все страхи матриархата.
- Я топор, - процитировали ей в ответ анекдот.
Петя ничуть не смутился вопросом:
- Наркота.
- А, наркота, - покачаться на стуле. - Скажите, пожалуйста, вот у меня знакомые скоро сядут за изнасилование, – это как по вашим законам? Я слышала, эта статья позорная? Их ведь опустят в камере?
- Даша, - мать в ужасе хватается за голову, а заодно и причёску поправить.
- Там сейчас половина сидит за это дело, будут среди своих. Что неправильно.
- Правильно, неправильно, один хер, - вступил в беседу старший пиджак. – Бытие – небытие, знаем мы эти штучки! "Если вы повернёте ладонь вниз, "бытие" прячется. Если вы обратите её вверх, "небытие" появится вновь"... Ерунда всё это.
- А что не ерунда?
Дух летает на крыльях любых, и на крыльях коньяка тоже.
Даша смотрит им прямо в глаза, всем одновременно, как луна отражается в четырёх зеркалах в одной комнате.
- Не ерунда? Жить на выбор. Как выберешь, так и живи.
- Чё-то как-то...
- Объясняю. Когда в первый раз завели меня в "хату", давно это было, устроили "прописку". Был я тогда молодой и зелёный. Спрашивают: что выбираешь – вилку в глаз, или *** в жопу? Если не знаешь, в чём тут дело, конечно, растеряешься. А надо говорить – вилку. Вилок-то нету в камере, ложки... Это выбор неистинный. Но результат его вполне реальный.
- Петрович, а ты что тогда выбрал?
- Продолжайте, пожалуйста, вы так увлекательно это всё: и вилка, и жопа, как будто своими глазами, - в унисон простонали Даша и Маргарита Васильевна, секретно терзаемые сомнениями в лице дяди Вовы и лже-Петра, соответственно.
- Второй пример. "Косяк" надеть – считается заподло. Приставят к жопе ***: выбирай – надеваешь "косяк", или... Тут уже никто не шутит. Выбор вполне реальный. Но и там, и тут важно – что? Результат...
- Вы прямо Такуан, - заметила восхищённая аналогиями и грубым, самурайским стилем изложения младшая из двух менад. - Правда, Такуан не пил коньяк, - окинула поле битвы взглядом, - в таких... нечеловеческих количествах!
- Это что, это ничего, - Пётр встал и сел, - однажды мы вдвоём с Петровичем выхлестали подряд 17 бутылок коньяка!
- Что-то мне это напоминает? - полуспросила Маргарита Васильевна. - Владимир Николаевич! Дядя Вова! Домой пора. Баиньки.
- Я коньяка не заказывал, - решительно заявил очнувшийся дядя Вова. - Я вообще коньяк не люблю.
- Мама, мама, - шепчет на ухо несчастная Дашка, - мама, скажи! Почему они ко мне липнут? Ну, почему?
Великолепная Маргарита Васильевна, кровь бросилась в лицо от коньяка, от внимания, от солёного морского духа (йод!), пламенеющая кумачовым знаменем полка, в ответ свистящим шёпотом:
- Су-кой пахнет...
- Ну, вот. К-кошки.
- Все только лапать горазды, нет, чтобы сказать женщине комплимент, - пожаловалась Маргарита Васильевна Пете.
Петя задумался...
- Твои глаза, - начал трудным голосом... и снова задумался.
Было видно, как листаются страницы умственной записной книжки. "Ваши глазки, как алмазки!" - помогала ему добрая Маргарита.
- Лукавая колыбель, - нашёл Петя нужную страницу, - Баюкает, да не уснёшь.
- Пе-тя.... Да вы же просто... Ли Бо! - выдохнула Маргарита Васильевна. - Божественно...
Петя улыбался, довольный собой и тобой.
С другой стороны его безуспешно осаждала вакхическая проститутка ещё младых когтей. По-видимому, она принимала монументального, солидного Петю за иностранца, потому что общалась на довольно неожиданном волапюке в духе шолоховского Макара Нагульнова, уверявшего, что англичане говорят те же слова, но только приделывают к ним свои окончания. Девушка показывала рукой на своё лицо, а потом на те места, которых обозначения расположены за пределами русских словарей, и настойчиво утверждала:
- Чистейшен! И здесь чистейшен, и там чистейшен!
Петя смотрел на неё в мягком изумлении, как медведь на белочку с сигаретой.
Сюдзи Сюрикэн
- Это что? Дарья! Объясни мне, что это такое. И почему ты голая разгуливаешь по дому?!
Нет лучше средства прекратить разбой, разговор, развязать тишину, чем выпустить голую женщину. Вышла из ванной и прошла босиком к себе в комнату. А на кухне хозяева и квартиранты смотрят друг на друга, молодое вино во всех стаканах, даже у несовершеннолетних Тимура и Артёма. У Тимура и Артёма глаза горят – не сговариваясь, ставят стаканы, сами начинают подниматься из-за стола. Старик, ласковым шёпотом:
- Ку-да.
Насупились парни... сели.
Зато Маргарита Васильевна встала с извинениями, прошла сперва в ванную, там пробыла, правда, совсем недолго. Вышла, что-то пихнув в карман шортиков, и тоже в комнату с голой девушкой. В открытую дверь вырвалась музыка, и затихла там.
- Выпьем за хорошую дружбу! - хозяин поднял стакан вина. - Чтобы мы дружно жили! Я не могу хорошо говорить, но эти слова идут от сердца, когда не умеешь говорить! До дна осушим эти бокалы, дорогие мои, за нашу дружбу! И наших народов.
- Это что?
Потрясённая, Маргарита Васильевна держит в поднятой руке крохотные белые трусики с клубничиной...
- Мама, ну ты прямо, как маленькая, - не останавливаясь, резонно отвечает нагая дочь. - Что это, что это... Будто сама не знаешь, что.
Не отводя глаз от экрана, змеиными телодвижениями отступает, раскачивая груди, и медленно поднимает руки над головой. Склонив голову, боком – Маргарита Васильевна видит сияние широко раскрытого глаза – проплывает на длинных дрожащих ногах... Взрослая округлость нижней части тела впервые так явственно и ясно говорит о том, что время задавать дочери вопросы ушло. Она сама уже ответила на вопросы, и сделала это без участия матери.
- On a dark desert highway... Кул винд ин май хэа, - вторит бородачу за барабанами, высоко взлетает, взмахивает и яростно бьёт крыльями, освобождённая внизу, вытягивается всем телом вверх: ноги сжимаются и расходятся, раскрывая тёмное, тайное, и – раз, два, три! – бёдра и зад – раз, два, три!
- Кто? Даша, кто?
Услышан твой шёпот, о мать Марго. Дочь поворачивает окаянный профиль и огромным глазом подмигивает, ведьма...
- Он?!
Подмигивает... Каждая потеря в войне ангелов и демонов считается решающей. Иди, выпей молодого вина, мать Маргарита!
- Some dance to remember! Some dance to forget! - вдруг закричала дочь, бросаясь в перепляс, в свет маленького экрана в тёмной комнате.
Бронза плоти оживает, в ритме крови, в свисте ветра, в криках милых пауков...
Маргарита Васильевна не помнит, как выскочила оттуда. Увидела на гвозде неизвестно зачем висящие здесь здоровенные садовые ножницы, протянула руку и, не думая о смысле своих поступков, cняла эти ножницы с гвоздя.
Тяжеленные. И тупые...
- Рита... Рита, где ты!
Он... так это – он?
Маргарита Васильевна, по-прежнему не думая, выбежала на кухню, садовые ножницы в руке... Но кухня была пуста. Люди разошлись, оставив на столе вино и овощи. Голос Владимира Николаевича звал из-за дверей их комнаты:
- Рита-а...
Тяжёлые ножницы вдруг сами заплясали в руке, как живые... Маргарита Васильевна с отвращением разжала пальцы, ножницы упали на пол деревянным раком. МВ присела на табурет. Всхлипнула, неизвестно о чём... Отломила лаваш и стала с аппетитом кушать, запивая молодым вином. Вкусно...
Она увлеклась и не заметила, как съела весь лаваш.
Укифунэ
Его очередь. Маленький, носатый, бандана. Весь приник к своей гитаре, губы тянутся за каждой нотой, как продетые крючком, а пальцы безошибочно извлекают из пустоты пронзительный рой шестнадцатых и тридцать вторых. И, значит, сжать кулачки – и танцуй-танцуй, всем телом, потому что, пока танцуешь, живёт твоё тело, поёт. А душа не поёт, душа умерла... Когда уйдёт в пустоту последняя нота, погаснет в руке зажигалка, вот тогда и поймёшь, что нет другого выбора. Идти, и плакать, и жить в темноте...
До следующего раза.
2012.
В рассказе цитируется текст песни "Hotel California", (c) 1976, Don Felder, Glenn Frey, Don Henley, известной миру в исполнении американской рок-группы "The Eagles".
Фразы и слова на японском имеют отношение к теории и практике Бусидо и взяты из классических текстов Миямото Мусаси "Горин-но сё", Ягю Мунэнори "Хэйхо Кадэн Сё" и Сано Масахиса "Югю-рю Син-хисо". Они также бытуют и за пределами области воинских искусств, например, "торисаси" значит "птицелов". – АТ.