Аберрация

СОНЕ посвящается


Глава   I.
      Из  школы  Женя  Павлов домой не  спешил. Медленно падал мягкий крупный снег, но холодно не было. Женя ловил снежинки  пухлыми, пока еще детскими губами и слизывал быстро таявшие капельки. Пить хоте - лось от шоколада. В их школе все ученики сегодня получили полутора - килограммовые  новогодние подарки и  объелись. Поэтому, предвку - шение обеда совсем не подстегивало, и  Женя  то и дело сворачивал с дороги, чтобы первому пройти по только что образовавшемуся глубокому сугробу. Женины сапоги были полны снега, но руки без перчаток не мер - зли. Иногда Женя лепил большой снежок и бросал в воздух.
«Лепится хорошо, -- думал  Женя, -- значит, скоро растает».
Грузовую машину елок и  микроавтобус подарков привез им в школу Виктор Владимирович Депутат. Нет, депутатом он еще не был, только кандидатом, выборы – в  марте. Депутат – настоящая фамилия Виктора Владимировича, наверное, когда пройдет в госдуму, придется брать псе-вдоним. Чтоб не было путаницы. Каких только фамилий не бывает! В их
классе за одной партой сидят Школьник и Студент, а в 9-А есть  Кисель и Крахмал – друзья.
        Женя  ел одну за  другой  шоколадные конфеты, и яркие обертки  тигриным  хвостом тянулись за мальчиком. Но вот и его девятиэтажка. Вот выкрашенная голубой краской дверь парадной. Женя  на лестнице немного оттряхивает  сапоги, брюки, куртку и нажимает кнопку лифта.            
     Ехать ему на восьмой этаж. Дверь тамбура почему-то  приоткрыта, дверь  соседей распахнута настежь. Но ведь так никогда не бывает?!
…Десятка, пятерка, гривна, гривна, мелочь… Женя быстро собирает деньги… Почему у  соседей открыта дверь? Что, если?!
Мальчик на цыпочках переступил порог  тети  Нины  и застыл… До сих пор ему такое показывали только по телевизору: труп незнакомой женщины с перерезанной телефонной трубкой в окостеневших пальцах левой руки.
      Ковровая дорожка  в  прихожей  намокла от темной  крови. Кровавые  пятна  на  стенах  на  линолеуме, на  белой  скатерти. С полных  посине-вших рук женщины стекала  и  чуть  подсохла  мыльная  пена – стирала. Шея и плечи – в  ножевых  ранах. Груди  отрезаны.
    У  Жени пересохли  губы, школьная  сумка  сползла  с  плеча  и  шлеп -    нулась  в  кровь.
     Не  в  силах  уйти, мальчик  стоял  перед  трупом, как  крыса  перед  флейтистом. Только  пристально  приглядевшись  он  начал  понемногу  узнавать  тетю  Нину, которая  часто  угощала  его  пирожками  и  семеч - ками.   
     А  когда  узнал, закричал  и  пулей  вылетел  из  соседней  квартиры. Пулей, правда,  не  удалось: на  пороге  он  буквально   споткнулся  о  какие-то  деньги, сгреб, сколько  мог, но, кажется, все, и  тогда  только  ушел.
      «Теперь  хватит  и  на  мопед, и  на  ролики,»—невольно  мелькнуло  у  него.
      В  его  квартире  никого  не  было. Папа  и мама   на  работе. «Наверное, никто  ничего  не  знает», -- подумал  Женя. Ему  не  вери-лось. Казалось, он  участвует  в  карнавальных   голивудских   съемках, а  не  живет  своей  обычной  жизнью. То  есть  пришел  из  школы, принес  рождественский  подарок  с  шоколадными  конфетами: «мишками», «масками», «скворцами», «ромашками», со  сникерсами  и  «полюсами», с  апельсинами  и  яблоками.
      А  на  дворе  белым-бело, снег  все  валит  и  валит  крупными  хлопьями, ватный  декабрь, двадцать  шестое. Праздник  чувствовался  в  снежном  воздухе. Конец  2000  года. Через  пять  дней – двадцать  пер - вый  век.  Настоящий.
      Наконец, по  телевизору  перестанут  спорить, какой  год  правильней  считать  началом  второго  тысячелетия: 2000  или  2001?               
Вот  и  2001-й. Через  пять  дней. Только  тетя  Нина  его  не  встретит. Ей  уже  ничего  не  надо.
      От  нахлынувшего  у  Жени  кружилась  голова. «Я  один  знаю  об  убийстве… Я  один… Что  делать?»
      Родители  Жени  работали  в  домостроительном  комбинате, папа – инженером, мама – бухгалтером.
     «Позвонить  папе? – подумал  Женя, -- но  он  может  быть  на  объек-те».
     Мама  вероятнее  всего  тоже  куда-то  ушла.
Но  ведь  так  оставлять  нельзя. Женя  набрал  мамин  рабочий  номер.      
     –Алло!
     –Мама?! 
     –Что  случилось, Женечка, что  случилось  родной?! – сразу  затарато-рила  мать. Женя  ей  очень  редко  звонил  на  работу. – Ты  голоден? Я  купила  котлеты. Они  в  холодильнике. Поджарь. И  еще  есть  оливье…   
     –ДА  нет  же, мама! – нетерпеливо  перебил  Женя. – Нет… Тетю  Нину  убили. Дверь  в  их  квартиру  открыта. Кровь…
      Молчание.
      –Мама! Ты  меня  слышишь?
      –Я  еду, -- сухо  сказала  мать. – Никуда  не  уходи.
      Бип-бип-бип…
      Женя  положил  трубку. Посмотрел  в  окно. На  улице  началась  метель. Крупные  снежинки  танцевали  яростный  шейх. Ветер  со  свистом  открыл  форточку, будто  чья-то  душа  ворвалась.
     Женя  поежился. Ему  стало  не  по  себе. Хотелось  спрятаться  под  стол  или  залезть  под  диван. Женя  обхватил  руками  плечи, и  так  с  ногами  и  просидел  на  кухонном  табурете  до  маминого  прихода.
      Когда  пришла  мама, она,  не  раздеваясь  и  не  оттряхивая  снега, сразу  позвонила  в  милицию… Через  минуту  у  подъезда  лихо  затормозила  милицейская  машина, словно  стояла  за  углом.
      –Так, следы  ведут  сюда, -- сказал  золотозубый. – Вот, смотри, еще, еще… А  вот  и  сумка  в  крови. А  ну  раздевайся! – зло  и  как-то  нервно  приказал  он  Жене. – Края  брюк, носки, подошвы – все  в  крови…Ты  соседку  грохнул?! Признавайся, что  с  ней  не  поделил!      
      –Я?! – ошарашено  лепетал  Женя, не  вникая  и  не  пытаясь  вникнуть  то, что  на  него  вешают. – Я  был  в  школе…
      –Да да-да! – быстро  перебил  его  мент. – Наверное, ты  с  уроков  сбежал. Не  выполнил  домашнее  задание, и  к  соседке. А  может, ты  с  ней  спал? Или  хотел? Что  вы  не  поделили? Признавайся. За  чистосердечное  признание  скостят.
     –Я  не  знаю,  кто  это  сделал, -- дрожащим  голосом  произнес  Женя.
      –Так. А  деньги  у  тебя  откуда? – язвительно  спросил  золотозубый. – Господи, и  за  такую  мелочь? До  чего  дошли? Ножом?! Зверски… Фильмов  насмотрелись?!    
     –Знаешь, теперь  и  за  сдобную   булочку  убьют, -- перебил  Главного  его  Помощник, который  был  чуть  потише, побледнее  и  пониже  ростом. – Недавно вон  бабушку  хоронили. Вела  внучку- первоклассницу  из  школы. Подошли  двое, такие, как  он, спросили, который  час?
Пятнадцать  минут  первого, –ответила  бабушка.
      А  они  выхватили  из  ее  рук  две  булочки  с   изюмом, ткнули  в  живот  нож  и  убежали.
      Бабушка   рухнула  и  скончалась. А  пацанов  не  нашли. Хотя  на  улице  белый  день, и  полно  народу.
      –В общем, Женя, – неожиданно  тихо  сказал  Главный, -- это  сделал  ты, и  никто  другой. Говори: да, это  я! А  на  следствии  мы  поможем. Усвоил?!
      Главный  чуть  не  щелкнул  мальчишку  по  курносому  носу  с  остат-
ками  веснушек. Но  удержался.
     Побледневший  Женя  только  судорожно  мотал  головой  и  молчал. В  голубых  глазах  стояли  слезы. Рыжеватый  курчавый  чуб  над  высоким  лбом  сник, словно  обиделся.
      –Собирайся, – коротко  бросил  Главный, – в  райотделе  разберемся.
      –Что  Вы  делаете?! – закричала  мать  Жени  Павлова, Антонина  Михайловна, – Вы  с  ума  сошли. Он  же  совсем  ребенок. Нет, определенно  мир  перевернулся. Все  свихнулись.  Абсолютно  все! Ему  же 14 лет. Я  своего  ребенка  знаю – у  него  рука  не  поднимется. И  зачем  бы  он  вызывал  милицию  для  самого  себя?! Совсем  сдурели! Никуда  я  его  не  отпущу, – Антонина  Михайловна  загородила  сына.
      –Мамаша! – Главный  теснил  Павлову. – Вы  даже  не  представляете  какие  сейчас  подростки. Вы  своего  сына  не  знаете. А  мы  с  такой  молодежью  сталкиваемся  каждый  день.
      –Каждый  час, – поправил  Главного  Помощник.
      –42-летнего  художника, – продолжал  Главный, – секретаря  союза, убили? Убили. Между  прочим, девятиклассники. Ровесники  Вашего  сына. Громкое  дело  тогда  было… Старуху  прирезали? Прирезали. Пацаны  моложе  Вашего. Вообще  лет  двенадцати. Случаев  сотни. Ваш  сын  не  колется?
      –Да  Вы  что?! Очумели? Он  идет  на  золотую  медаль.
      –Ладно. Проверим. Не  виновен – отпустим. Но  дыма  без  огня  не  бывает. Пошли, -- Главный  кивнул  Жене.
      Менты  ушли, а  Антонина  Михайловна  бросилась  искать  корвалол. Пальто  она  так  и  не  сняла, и  оно  стало  мокрым  от  растаявшего  снега.
     Неожиданный  удар  в  челюсть  не  заставил  себя  долго  ждать.
     –Лучше  сознаться  сразу,– улетая  в  иные  миры,  успел  услышать  Женя. «В  том, чего  не  совершал», – кому-то  возражал  в  эмпиреях  мальчик. Но  его  никто  не  слышал.
     Женя  вырубился  так, что  не  помогал  ни  нашатырь, ни  простая  вода. И, вызвав  врача, его  унесли  в  камеру  предварительного  заключения.
 

Глава  II.

      Витек  родился  в  селе  Диканька  Полтавской  области, седьмым  по  счету  в  бедной  крестьянской  семье. Да-да, именно  в  той  гоголевской  Диканьке, вечера  на  хуторе  близ  которой… Коров  шестилетний  Витек  гнал  мимо  памятника  Гоголю. Но  он  почему-то  думал, что  во  всех  деревнях  такие  памятники… Коров  было, как  правило, две, и  теленок  с  весны до  осени. Бычка  обычно  резали, телочку – продавали.    
Ходил  Витек  и  в  школу, которая  была  одна  огромная  комната, а  в  ней – четыре  класса. Один  учитель  занимался  со  всеми  сразу.
Домик  под  соломенной  крышей, в  котором  родился  и  рос  Витек  был  очень  старым. Сто  пятьдесят  лет  стоял  точно. У  отца  Витька – Федора  хватило  только  духу  и  денег  крышу  соломенную  поменять  на  шифер. А  оконца  так  и  остались – квадратики    иллюминатора, 
пол—глиняный, стены  плотным  саманом  уложены, с  где  не  где  тор -чащей  соломой. Витек  любил  дергать  отлепившиеся  стебли.
Раньше  на  Украине  так  везде  кирпич  месили  -- конское  говно  с  сеном  и  глиной.
     В  одной  комнатенке – печь: тут    варили    еду  и  дети  все  спали.  Другая  горница,  побольше, для  родителей  и  гостей.               
Сад,  однако, вокруг  кособокого  Витькиного  домишки  был  большой,
старый, запущенный. 
     Запущенность  не  мешала  толщенным  неохватным  вишням-шпан-кам  плодоносить  каждый  год, и  ягод  на  них  было  больше  чем  вишен. Витек  с  полотняной  торбой  на  шее  лазил  на  верхотуру, об - рывал  брызжущие  соком  вишни, и  ведрами  сдавал  их  в  колхоз, по  четыре  копейки  за  килограмм. Ловил  в   ставке  карасей, нырял  рыб кой  с  вербы , носил  воду  из  криницы, помогал  на  огороде.
     Учеба  не  отнимала  много  времени  у   Витька. Дома  уроков  он  не  готовил, перебивался  с  тройки  на  двойку. Пас  коров  по  полгода. Утром – молоко  с  хлебом, в  обед – борщ  со  сметаной, на  ужин – каша, чаще  гречневая, иногда  творог  или  сливки, ну  а  конфеты  и  пряники – совсем  редкость. Шоколад, кстати  сказать, Витек  впервые  увидел  перед  армией  в  городе,  лет  в  восемнадцать.
     Так  и  рос  загорелый  дочерна   мальчик, круглый  год  бритый  наголо, с  высоким, не  обремененным  интеллектом  лбом, с  большими  светло-серыми  глазами, с  чуть  приплюснутым  утиным  носом, с  припухлыми  яркими  губами, которые  так  любят  целовать  женщины.
Еще  Витек  любил  лазить, как  по  канату, по  молодым  стройным  кленам  в  недалеком  леске. И  съезжать  с  самой  верхушки  дерева  вниз, на  землю. Клен  не  ломался, а  гнулся, и  мальчик  в  мягких  листьях  благополучно  приземлялся. Это  были  такие  «американские  горки»  Витька.
      Ходил  Витек  и  «на  будку»  к  своему  деду  Филиппу. Филипп  жил  одиноко  со  своей  старой  женой, сердечницей    Прасковьей. Витек  звал  ее  баба  Паша. Паша  жарила  Витьку  индюшинные  яйца, как  оладьи, горкой, по  десять  штук  сразу. Мазала  хлеб  маслом  и  малиновым  вареньем, наливала  молока.
      Дед  Филипп  был  железнодорожником. Однако, он  не  перетруждался, показывая  желтый  флажок, изредка  идущим  поездам. Железнодорожная  ветка  была  глухой. С  этим  ярко-желтым  флажком  любил  играть  Витек. Он  вообще  любил  две  крохотные  комнатки  деда, его  обшарпанный  письменный  стол, над  которым  висел  цветной  настенный  календарь  с  видом  полтавского  краеведческого  музея.
      Дед, как  первоклассник, внизу  на  свободном  месте  написал  палочки  и  каждый  день  одну  перечеркивал. Это  он  считал  дни  до  пенсии. Кажется, ему  тридцать  два  осталось.
И  вдруг  в  родительском  доме  переполох: Филиппа  нашли  на  рассвете  мертвым – упал  с  велосипеда. Но  может  его  кто-то  толкнул? Зачем? Велосипед  рядом, три  рубля  с  мелочью  в  кармане, паспорт – там  же. Какая  нелепая  смерть!  Палочки  на  календаре  так  и  остались  не  перечеркнутыми.
      На  похоронах  было  человек  сто, на  поминках – еще  больше. Отмечали  и  девять  дней, и  сорок. И  каждый  раз  народ  все  прибывал. На  сороковинах  Витек  остался  в  родительском  доме  один.
Брат  Коля  крикнул  ему:
Догоняй!
      А  Витьку  нужно  было  закрыть  в  хлеву  корову, а  потом  он  обнаружил  гусей  в  огороде  и, пока  возился  с  птицами, все  уже  ушли  далеко…
      А  Витек  остался. Сначала  он  отсиделся  в  вишневом  садочке  за  хаткой. Опорожнять  желудок  Витьку, как  и  всем  людям  на  Земле, было  удобнее  в  полном  одиночестве. А  деревянную  будку  Витек  не  любил – там  сильно  воняло. Лучше  всего  в  лесу, в  огороде, в  кукурузном  поле, в  саду, в  крайнем  случае. Все-таки  удобрение.
Брат  Колька  часто  обзывал  его:
      –Ну  Витька  ты  и  говно!
      На что  следовал  ответ, на  зубок  выученный  в  школе:
      –Раньше  было  говно, а  теперь  удобрение!
      Следствие  неприятной  процедуры – желтую  кучку  с  непереваренными  зернами  кукурузы  и  виноградными  косточками – дело  в  конце  августа – Витек  прикрыл  вишневыми  листьями.                Тщательно  вымыв  в  тазике  руки, Витек  подошел  к  печи  в  поисках  пищи. Так  он  обнаружил  миску  вареников  с  вишнями, миску  пирогов  с  маком, остатки  винегрета   и  горшочек  голубцов.
Витек  остановился  на  пирогах  и  яблочном  компоте. После  еды  мальчику  делать  было  совершенно  нечего,  и  он  полез  на  чердак.
     Здесь  на соломе  была  разостлана  постель, лежать  на  которой  детям   не  позволялось. Очевидно, для  гостей  берегли. Но  гости  у  Гонтарей  никогда  не  появлялись. А  чистая  простыня  и  большая , набитая  гусиным  пером,  подушка  в  белой  накрахмаленной  наволочке, лежала. Витек  один, как  не  поваляться?!
      В  конце  пятидесятых  годов  книжные  прилавки  городов, городков  и  деревень  СССР  были  завалены   Осеевыми, Житковыми, Маршаками  и  Михалковыми. Но  в  доме  у  Гонтарей  не  было  ни  одной   книги. Ни  одной!
      Даже  если  бы  Витек  и  захотел  почитать, читать  ему  было  нечего. 
     Оставалось  только  тихо  лежать, слушать  далекий  гул  трассы  и  мечтать.
     На  шоссе  Витек  бывал  всего  несколько  раз. С  отцом. И  однажды  с  учителем. Они  ездили  в  Полтаву  на  экскурсию. Мальчика  завораживали  КАМАЗы, Татры, редкие  легковушки, даже  мотоциклы  с  коляской, и  он  скорее  не  знал, а  смутно  догадывался  о  совершенно  иной  городской  жизни   с  теплыми  туалетами, горячей  ванной  и  душем, с  шампунем  и  духами, с  мягкими  креслами, полками  книг, телефоном.
Город  с  его  люминесценцией, джазом, неоновыми  витринами, барами, ресторанами, неуловимо  манил  маленького  неразвитого  деревенского  мальчика, как  гипнотически  извивающийся  Каа.


               
Глава   III.

     Витька  призвали  в  Балтийский  флот. Отслужив  три  года  и  не  забывая  детские  мечты, Витек  тормознулся  в  Харькове – устроился  разнорабочим  на  ХТЗ.
     Сходив  несколько  раз  на  танцплощадку, Витек  в  рабочее  общежитие  толстую  Ленку  с  темной  косой  и  коровьими    покорными  глазами. Сделав  женой, сварганил  белокурую  дочку  Кристину. С  такими  же  коровьими  материнскими  глазами, только  цвет  иной. Или  скорее  с  глупыми  глазами  дорогого  болвана-пупсика  из  супермаркета.
    Тогда  семьи  в  общежитии  не  поощрялись. Ленка  с  Кристиной  жили  у  Гонтаря  нелегально. Витек  начал  пить. Вспыхивали  ссоры. Ленка  уже  готова  была  уехать  в  свою  тмутаракань  Изюмского  района. Местные  краеведы, правда, упорно  утверждали, что  именно  здесь  состоялась  историческая  битва, описанная  в  «Слове  о  полку  Игореве». Но  эта  глушь  за  десять  веков  ничуть  не  изменилась. Такая  же  дикость, как  и  тысячу  лет  назад.
    Семью  Гонтарей  спас  случай. Как-то  в  городе  Витек  столкнулся  со  своей  землячкой  старухой  из  Диканьки. Та  признала  его, стала  уговаривать  переехать  к  ней.
     –Я  вам  дом  на  Москалевке  оставлю, четыре  комнаты, шутка?!
    Витек, Ленка  и  Кристина  переехали. Ленка  расцвела, став  хозяйкой, еще  больше  пополнела, но  Витек  пить  не  перестал – уже  привык. Ведь  в  общежитии  его  окружали  деревенские  парни, они  пили  самогон, закусывали  салом, сельских  повадок  своих  не  меняли. А  у  бабы  Фроси  на  Москалевке   был  огород, небольшой  сад, в  котором  росли  яблоневые  и  вишневые  деревья, ну  чем  Витькина  городская  жизнь  отличалась  от  деревенской? Туалет  за  хатой, криныця  во  дворе.
    Тот  извивающийся  люминесцентный  Каа  был  по-прежнему  недоступен  Витьку, хотя  он  и  отслужил  в  армии, тяжело  служил, и  работал  уже  четвертый  год  на  ХТЗ. Витек  не  мог  ухватить  город, подавить  его,  победить. Хохочущий  Каа  хитро  ускользал  от  него.               
В  тот  солнечный  октябрьский  день  с  высоким  купоросным  небом  и  желтыми  кленовыми  листьями: желтыми  в  красных  прожилках  или, наоборот, красными  с  песочно-желтоватыми  и  мутно-зелеными  ниточками, -- Витьке  удалось  уйти  с  работы  пораньше, и  он, выпив  пивка, возвращался  неспешно  на  свою  Москалевку  через  парк. День  погожий – можно  прогуляться.
    В  огороженной  чебурашками  песочнице  копошились  карапузы  с  яркими  ведерками, граблями, лопатками. Дети  постарше  с  хохотом  раскатывались  на  качелях, залазили  в  кабины  ракет  и  оттуда  спускались  с  отвесных  горок, ходили  по  бревну-крокодилу, бросали  в  удав-фонтан  бумажки  от  мороженного  и  шоколадок.
     Витьку  тоже  захотелось  эскимо. Он  и  купил  тут  же  «Ленинградское», и  присел  на  скамейку – спокойно  поесть, чтоб  не  капало.
    Тут  он  увидел  девушку  с  огненно  рыжими, густыми  ниже  пояса  волосами. Волосы  в  лучах  заходящего  солнца  отливали  красной  медью  и  тонкими  змейками  шевелились  на  ветру. Девушка  напоминала  Витьку  лесную  мавку, невиданную  русалку  из  детских  сказок.   
     Доев  мороженное, Витек  выбросил  бумажку  с  палочкой  в  урну,  вытащил  из  кармана  джинсов  накрахмаленный  и  выглаженный  Ленкой  носовой  платок, тщательно  вытер  губы  и  не  спеша, как  бы  между  прочим, подошел  к  рыжеволосой  девушке, но  она  этого  не  заметила, потому  что  стояла  за  мольбертом  и  увлеченно  рисовала.
Витек  стал  сзади  и  внимательно  изучал  картину. Девушка, пренебрегая  импрессионизмом, кубизмом, фовизмом, дадаизмом, прилежно  копировала  парковую  аллею, усеянную  лимонными  кленовыми  листьями.
     –В  Доме  Художника  я  видел  совсем  другие  картины, – как  бы  сам  с  собою  заговорил  Витек. – Вообще-то  я  не  любитель  выставок, – продолжал  бормотать  Витек. –Случайно  зашел. По  пути  было. Бесплатно, а  мне  некуда  час  деть. Так  там  рамы  красивые, а  в  них  какие-то  круги, пятна  или  просто  линии  карандашом. Только  плечами  пожимаешь  и  все. А  у  Вас  так  все  понятно  и  просто, так  ярко, так  интересно  подобраны  цвета, что  и  на  стену  повесить – одно  удовольствие.
    –Ну  так  и  вешайте, – ослепительно  улыбнулась  рыжеволосая  красавица. – Двадцать  рублей,  и  она – Ваша. Я  заканчиваю.
     Витек  порылся  в  джинсовом  кармане,  извлек  оттуда  скомканный  носовой  платок, потом  смятых   два  червонца  и  протянул  художнице.
    Я  бы  Вам  подарила, – потупила  взор  незнакомка. – Но  у  меня  семеро  детей. Семь  девочек! Анжела, Анна, Алина,  Алиса, Алена, Антонина  и  Андриана… Видите, буквы  «А»  оказалось   достаточно…    
Кормить  их  надо…
     –Сколько  же  Вам  лет, – охнул  Витек.
     –Тридцать  пять.
     –Я  бы  дал  двадцать, – просто  сказал  Витек.
     Девушка  улыбнулась.
     –Старшей, Анжеле, двенадцать, – рассказывала  она. – Анжелка  у  меня  от  первого  брака. Вместе  в  худпроме  учились. Ездили  в  Донецк  на  практику. Он – Александр, а  я – Александра, он – художник, я – художница, ему – 22, мне – 22, как  не  пожениться?
      –Сашенька! – присвистнул  Витек. – Вы  такая  красивая, такая… поразительная… я  думал, Вы  гораздо  моложе  меня, а  Вы, оказывается… мне  ведь  двадцать  восемь…
     Витек  еще  не  сказал, что  его  разжиревшей   жене  Ленке  двадцать  шесть, а  она  тоненькой  рыжей  художнице  с  загадочными  зелеными  глазами  в  матери  годится. 
     –Ну, вот, – продолжала  рассказывать  Саша, – мы  с  моим  Александром  получили  распределение  в  Сухуми. Сняли  комнату  у  старухи-абхазки, красота! Море    через  дорогу, рисуй – не  хочу! Хоть  с  Айвазовским  соревнуйся… Но  Сашка  пить  стал… Анжелочка  слабенькая  родилась, восьмимесячная, 2.200, болела  все  время… Я  уже  думала  в  Харьков  мотать   к  родителям. Весной  как  раз  решила. Анжелке  три  года  исполнилось. Все, думаю, хватит  с  меня. Точка.
      А   урюк  цветет, солнце  светит, вода  в  море  нагревается. Ради  ребенка  решила  остаться  на  лето. Надо  же  оздоровить  дочку, а  уж  осенью  к  маме – железно.
      Ну  и  на  Сашку  своего  перестала  обращать  внимание, как  будто  и  нет  его  вовсе. Пустое  место.
      Утром,   пока  Анжелка  спит,  на  рынок  сбегаю, куплю  сметану, фрукты, яйца, тогда  все  дешево  было, а  я  хотела  ребенка  поправить. Приготовлю  ей  завтрак, и  на  пляж  идем. Там  купаемся, загораем  до  обеда. Я  плавать  люблю. Я  даже  дальше  местных  заплывала. А  тут  меня  кто-то  перегнал. Харьковчанин. Алексей. ХИРЭ   окончил.
Так  что, -- улыбнулась  Саша, -- Александровна  у  меня  только  Анжела, все  остальные  Алексеевны… У  нас  хорошо  все  с  Алешей, -- помолчав,  добавила  она.
     С  того  дня – это  было  пятнадцатое  октября  1980 – Витек  запомнил; он  ходил  сам  не  свой.
     «Есть  же, блин, есть  другая  жизнь, другие  женщины… Красивые, стройные, умные. С  дипломом, с  картинами, со  своим  кругом  общения, но  тебе  туда, сявка, путь  заказан».
     Витек  так  думал, но  по  инерции  ходил  через  парк. На  всякий  случай.
      Листья  уже  совсем  облетели. На  пожелтевшей   траве  и  голых   ветвях  по  утрам  появлялся  иней.
      И  однажды  Витек  все-таки  увидел  Сашу. Стоя  за  мольбертом, она  старательно  рисовала  обнимающуюся   немолодую  парочку  на  дальней  аллее. Накрапывал  дождь. И  угораздило  таких  почтенных  в  холод  целоваться  в  пустом  парке?! Но  они  зажимались, а  Саша  их  прилежно  срисовывала.
     Строгая, потускневшая, с  аккуратно  подобранными  рыжими  волосами  в  конский  хвост.
     Витек  остановился. Стал  наблюдать  за  Сашиной  кистью.
     –А-а, это  Вы, – неожиданно  повернувшись, протянула  Саша  разочарованно.
      –З-здраствуйте,– поперхнувшись,  сказал  Витек, – н-не  помешаю!
     –Стойте, стойте, – успокоила  его  Саша. – Нравится?! – спросила  она. – Может, хоть  Вы  оцените?
     –Что-нибудь  случилось?
     –Да. От  меня  ушел  муж. Вернее, я  его  выгнала. Представляете, приходит  ко  мне  соседка, мы  с  ней  в  школе  учились, показывает  свою  новорожденную  дочку, я  ее  поздравляю, бросилась  распашонки  собирать, чепчики, погремушки, а  она  мне:
     –Смотри, как  она  похожа  на  твою  Аннушку!
     –Она  еще  сто  раз  поменяется, – говорю  я.—И  вообще  все  дети  похожи  друг  на  друга. Даже  черные  и  белые. Негритята   ведь  рождаются  желтоватыми, это  они  потом  темнеют, так  что  сразу, особенно  мулатов, и  не  разберешь.
      –Н-не  думаю, – мотает  головой  соседка, – н-не  думаю, что  моя  Виточка  так  уж  и  переменится. Она  ведь  от  Алексея!
      –И  Вы  ей  поверили?! – не  удержался  Витек. – Мало  ли  что  баба  может  сказать  из  зависти. Она  хоть  сама  знает  от  кого  ее  дочка. Нагуляют, а  потом  вешают  лапшу  на  уши. Цепляют  своих  байстрюков  на  кого  попало. У  нас  в  армии  случай  был. Со  мной  Толян  служил. Так  он  и  не  прикоснулся  к  ней. Просто, пили  в  одной  компании. Верка  совсем  в  отрубе  была. Кажется, он  единственный  кто  ее  не  трахнул. Брезгливый. Но  она  паспорт  его  успела  пролистнуть. Или  военник. До  сих  пор  алименты  платит.
     –Дело  не  в  этом, – сухо  перебила  Витька  Саша. – Алексей  же  мой  и  не  отпирался. И  ушел  к  ней. Так  что  теперь  я  одна… – загадочные  зеленые  Сашины  глаза  наполнились  слезами.       
     –А, собственно, зачем  я  Вам  все  это  рассказываю, – вдруг  спохватилась  Саша. – Ведь  я  даже  не  знаю, как  Вас  зовут.
     –Виктор  меня  зовут, Виктор. Победитель, – Витек  осторожно  обнял  Сашу. Та  дернулась, как  от  электропровода. Однако, широкая, мозолистая, теплая  рука  молчаливо  обещала  поддержку.
      –Когда  Вы  продадите  мне  эту  картину? – поинтересовался  Витек.
      –Она  еще  не  готова…
      –А… У Ваших  девочек  еда  есть?
      –Старшие  обедают  в  школе, – пожала  плечами  Саша, –  младшие – в  детском  саду…
      –На  углу  я  видел  лоток  с  курами  и  утками, – внезапно  перебил  Витек, – наверное, из  какой-нибудь  столовой  вынесли. Хотите, куплю? В  хозяйстве  пригодится… – и,  не  дожидаясь   Сашиной  реакции, Витек  двинулся  по  диагонали  через  парк.
     –Холодильник  хоть  работает, – на  ходу  поинтересовался  Витек.
      –Да.
      –Значит, нормально.
      Витек купил пять больших куриц и две утки – левый товар  стоил  очень  дешево.
       Был  ли  в  этом  расчет,  сказать  невозможно. Понятно, что  мольберт  и  такую  сумку  Саше  будет  нести  трудно. Поэтому  Витек  ее  проводит. А  Саша  пригласит  на  кофе. Пока  Анжелка  в  школе, Анюта  на  музыке, Алина  на  танцах, Алиса  у  подружки, а  Алена, Антонина  и  Андриана – в  садике. И  Витек  побежит  в  ближайший  гастроном   за  тортом  и  рижским  бальзамом.
      И  они  включат  кассету  с  битлами   и  выпьют… И  разденут  друг  друга. И  будут  целоваться, как  в  первый  раз  в  седьмом  классе.
     …А  потом  Витек  будет  благодарно  целовать  Сашину  белую  гладкую  шею  в  белых  родинках, но  она  мягко  отстранит  его  и  скажет:
      –Шесть  часов. Пора  бежать  в  детский  сад…
     И  когда  Саша  оделась, причесалась  и  вышла  из  комнаты, она  увидела, что  ее  старшие  девочки  уже  были  дома, побросали  ноты, портфель, чешки, пообедали  и,  решив, что  мама  закрылась  и  спит, ушли  куда-то.
      –Можно, я  тебя  провожу, – спросил  Витек.
      –Идем! – нетерпеливо  бросила  Саша. – Только  побыстрей!
     Что  художницу  могло  привлечь  в  Витьке?  Пещерность? Щедрость? Широта  жеста? Судить  трудно. Но  они  быстро  притерлись  друг  к  другу. И  не  ругались, занимаясь  каждый  своим  делом  и  не  терроризируя  друг  друга. Саше  с  девочками  стало  материально  намного  легче. Более  того, стали  чаще  покупать  ее  картины.
      Правда, толстуха  Ленка, прежняя  жена  Витька, однажды   побила  камнями  окна. Но  Витек  быстро  вставил  новые  стекла. А  заодно  и  трухлявые, изъеденные  червем  рамы  поменял. На  это  все  поставил  узорные  решетки.
      Сашин  дом  был  старый  двухэтажный, купеческий, позапрошлого   века, с  высоченными  потолками, лепниной, амурами. В  нем  было  всего  четыре  квартиры. Сашины  родители  занимали  трехкомнатную  на  первом  этаже. Саша  с  Алексеем  вернулись  из  Сухуми  к  ним. Но  когда  Саша  нарожала, ее  отец, крупный  железнодорожник, стал  на  расширение  и  быстро  получил  новую  жилплощадь  на  Салтовке. Новая  квартира  Сашиных  родителей  была, конечно, поменьше, двухкомнатная, на  седьмом  этаже, и  далеко  от  центра. Зато  с  телефоном. У  Саши  телефона  не  было.
     Витек  совсем  бросил  пить, даже  пиво, починил  все  текущие  краны, наладил  слив  в  туалете, поставил  газовую  колонку, чтобы  всегда  была  горячая  вода, чтоб  не  зависеть  от  отключений.
Никому  и  в  голову  не  приходило, что  Саша  на  семь  лет  старше  Витька. Даже  в  Загсе  поразились. Коренастый, широкий  в  плечах  Витек  был  одного  роста  с  Сашей, но  у  него  уже  появились  первые  седые  волосы  в  темно-русом,  кудрявом  чубе  и  золотые  зубы, поэтому, наоборот, он  выглядел  года  на  три-четыре  старше  Саши…
Саша  же, недолго  думая, родила  еще  одну, восьмую  девочку,  Ангелинку. Опять  на  «А». В  запасе  еще  Аглая  и  Аделаида. А  если  заглянуть  в  словарь  имен, то  еще  не  одно  женское  имя  на  «А»  прибавится.
     Но  семейство  остановилось  на  Ангелине  Викторовне, и  все  без  исключения  своего  ангелочка  безумно  любили. Девочки  дрались  за  то, кому  Ангелинку  нянчить. Дни  для  Саши  и  Витька  летели  быстро.
Вот  они  уложили  детей  спать  и  пьют  чай  в  кухне. Саша  говорит:
     –Дали  сделала  Гала…
     –А  кто  это  такие? – невозмутимо  спрашивает  Витек.
     Женя  вспыхивает  и  понимает, что  выбор  ее  не  совсем  удачен, что  с  Витьком  просто  скучно.
      –Я  не  намерена  сейчас  устраивать  ликбез, -- зло  ответила  Саша.
      –А  что  такое  ликбез?
      –Ты  надо  мной  издеваешься? Посмотри  в  толковый  словарь…              Имя  Булата  Окуджавы  тебе  тоже  незнакомо? – продолжает  экзаменовать  Саша.
«Пока  земля  еще  вертится,
Пока  еще  ярок  свет…
Господи, дай  же  ты  каждому,
Чего  у  него  нет…», – нервно  напевает  Саша.
      –Что-то  такое  слышал… – олимпийское  спокойствие. Ни  тени  смущения.
      На  несколько  минут  повисло  молчание. Витек  взял  очередное  печенье.
     «Где  он  рос?» – брезгливо  думает  Саша. Она  уверена, что  такое  знаковые  имена, как  Окуджава  и  Дали, должны  знать  абсолютно  все.
     –Про  Высоцкого  ты, конечно, слышал, – хмуро  продолжает  Саша. – Так  вот, я  считаю, что его  тоже  сделала  Марина  Влади. Можешь  со мной  не  соглашаться.
      –Владимира  Высоцкого  я  знаю, -- быстро  оживляется  Витек.
«Ноль  семь! Здравствуйте! Семьдесят  вторая?!
Не  могу  дождаться… Жду,
Дыханье  затая…
К  дьяволу  все  линии.
Я  завтра  вылетаю.
А  вот  уже  ответили.
Ну, здравствуй! Это  я!», -- пропел  Витек.
Но  Влади, нет, первый  раз  слышу.
      –Влади  как  раз  и  не  может  дозвониться  Высоцкий, и  уже  собирается  лететь  в  Париж… Ей  и  посвящена  эта  песня. Как  и  многие  другие, -- говорит  Саша  Витьку. Она  хочет  сказать  еще  что-то, но  тут  в  комнате  захныкала  Ангелинка, и  Саша  подошла  к  детской  кроватке.
      –Саша! – крикнул  Витек, -- ты  газ  под  борщом  выключи… Не  забудешь?! Я  ложусь! Завтра  вставать  рано.
     –Выключи  сам! – раздражено  кричит  Саша. – Газ  и  свет! Я  лягу  в  детской!
     Саша  Волошина  любила  свою  поэтическую  фамилию  и  никогда  не  меняла  ее, размышляя  примерно  так: мужчин  еще  будет  неизвестно  сколько, а  фамилия  одна.
       Но  несмотря  на это, многочисленное  семейство  Волошиных-Гонтарей   пользовались  разнообразными  льготами, были  прикреплены  к  специальному  магазину, девочки  в  школе  обедали  бесплатно, младшие    в  детский  сад  ходили  тоже  бесплатно, за  танцы  и  музыку  платили  по  пятьдесят  процентов.
      Жили,  в  основном, на  зарплату  Витька. Деньги   за  картины  Саша  откладывала  на  Анжелкино  поступление. Но  Анжелка, окончив  школу  с  золотой  медалью, поступила  на  биологический  факультет  университета  сама. Тут  как  раз  и  грянула  перестройка. Саше  подвернулась  дешевая  автобусная  экскурсия  в  Париж, и  она  поехала, исключительно  ради  Лувра, оставив  девочек  с  Витьком.
Автобус  долго  пилил  по  Европе  и, как  ни  интересно  было  смотреть  в  окно, Саша  быстро  устала. Она  задремала, а  может  быть  даже  крепко  уснула. И  ерунда  ей  какая-то  приснилась. Тягучая, как  дешевая  жвачка. Будто, она  в  гостях  у  родителей. Заходит  в  спальню, бухается  на  мягкий  широкий  диван  на  полкомнаты, и  взгляд  ее  натыкается  на  работающий  переносной  телевизор  высоко  под  потолком.
      –Ты  его  никогда  не  выключаешь, – ехидно  спрашивает  Саша  у  матери.
      Мать  входит  в  комнату, задумывается.
      –Кажется, я  включила  его  двадцать  первого  октября, а  сегодня  двадцать  первое  ноября. Месяц. Ровно  месяц.
     –Сегодня  двадцать  второе, -- поправляет  ее  Саша. – Месяц  и  один  день. Денег  не  жалко? За  электроэнергию  вы  с  отцом  ведь  платите?
      Мать  пожимает  плечами  и  молча  выходит  из  комнаты.
      Саша  проспала  остановку  в  Берлине, а  шофер, обычно  выгонявший  пассажиров  на  воздух, почему-то  пожалел  ее.
      –How  wach? How  wach? – кто-то  настойчиво  тормошил  ее.
     –Разве  это  так  важно? – еле  продрав  глаза, пробормотала  Саша. – Обязательно  нужно  меня  будить?
     –I  don’t   understand   Russian, -- ослепительная  улыбка, иссиня-черный  курчавый  чуб, антрацитовые  с  влажным  блеском  глаза. – I  speak  English  so-so. I  am  Жан  from  Paris,  France, understand?
      –Yes, yes, -- закивала  Саша.—I  understand.
      Общаться  на  английском  им    было  легко. Оба  его  знали  очень  плохо.
      Какой  самый  распространенный   язык  в   мире  после  английского?               
      Ломанный  английский.
      Старая  шутка.
     Саша  не  понимала  только  одного: как  мог  настоящий  француз, не  понимающий  ни  единого  слова  по-русски  затесаться  в  их  экскурсии? Был  ли  он чьим – то  знакомым или просто застопил интуристовский автобус, необъяснимым образом догадавшись, что тот идет в Париж, и отвалив кругленькую сумму не привыкшему к деньгам, совковому шоферу,  Саша не знала.
      –I  love  you, -- Жан  порывисто  схватил  Сашу  за  ее  тонкое  мраморное  запястье. – I  want  you. I’ll  married…My  wife  died… -- скорбно  произнес  он, и  тут  же  стал  страстно  целовать  пальцы  в  серебряных  кольцах  Сашиной  правой  руки… А  потом  неожиданно  шею, щеки, потянулся  к  губам…Но  Саша, опомнившись, с  силой  оттолкнула  его.
      –Это  слишком! – воскликнула  она.
      –Don’t  understand!
      Плохо  слышащий  притворяется  совсем  глухим, когда  не  хочет  слышать  неприятного.
      –Я – честный  человек, -- по-английски  сказал  Жан, вытащив  записную. – Вот  Вам  мой  адрес  и  телефон. – Протянул  визитку. – Мне  42  года. А  Вам?
     –Угадайте.
     –Ну, 30…
     –Ну, 40, -- перекривила  его   Саша.
     –Не  может  быть! – изумился  Жан, -- мне  говорили, что  русские  хорошо  сохраняются, но  так! Честно, я  думал, Вам  25…
     –Вы  специально  сели  в  этот  автобус, чтобы  найти  русскую  жену?! – пускала  шпильки  Саша.
     –Нет. Вы  так  крепко  спали. Я  подумал, Вас  могут  обворовать. Снять  часы, хотя  бы…
      –И  поэтому  решили  спросить, который  час… Жан  коротко  кивнул.
      –Я  замужем, – медленно  произнесла  Саша. – У  меня  восемь  детей. Все  девочки.
      –Не  может  быть! – еще  раз  присвистнул   Жан. – Вы  меня обманываете. Специально. Нехорошо.
     …В  Париже  Саша  совершенно  забыла  о  Жане. Ну, случайный
попутчик – с  кем  не  бывает, фиг  с  ним.   
     Лувр  настолько  впечатлил  Сашу, что  она  вообще  обо  всем  забыла. Хотя  цены  на  входные  билеты  тоже  поразили…Совсем  другое  дело – центр  Жоржа  Помпиду. Он  гораздо  больше  Лувра, но  вход  туда  бесплатный, картины  современных  художников  классные, и  находиться  там  можно  целый  день. 
     …Саша  шла  по  Монмартру, и  ей  казалось, что  это  ее  город, что  она  прожила  тут  всю  жизнь, куда  теперь  уезжать? Ей  внезапно  захотелось  взлететь  над  Парижем  и  кружить  быстрой  ласточкой, плавной  чайкой, суровым  альбатросом. Ей  так  не  хотелось  в  Харьков… И  она  вспомнила  о  своем  автобусном  попутчике. Что, если?! Позвонить-то  можно.
     Жан, конечно, оказался  дома. Он  взял  трубку, как  будто  ждал  звонка  и  пригласил  Сашу  к  себе: соорудил  легкий  ужин  при  свечах  с  шампанским  и  тонюсенькими  бутербродиками  с  ветчиной  и  сыром, с  идеальной  сервировкой, составные  части  которой  Саше  были, в  основном, неизвестны, и  оставил  ночевать.
     Дальнейшее  лавиной  летело  вниз: Анжелка  попала  в  Сорбонну  по  обмену. А  остальных  девочек  Саша  решила  сделать  истинными  француженками.
     Харьковскую  квартиру  Саша  отдала  бездомному  двоюродному  брату  с  женой  и  тремя  детьми. Витек  остался  на  улице. Он  чувствовал  себя  использованным  презервативом. Да-а, ничего  не  поделаешь, плохо  он  знал  баб.
     И  вернулся  к  Лене, которая  так   и  жила  с  дочкой  у  благодушной  землячки  Витька. Лечь, однако, с  женой  Витек  не  мог --  тошнило. Они  жили, как  соседи, и  Витек  упорно  искал   хотя  бы  отдаленное  подобие  Саши. Нашел.
     Новая  подруга  Витька  несколько  лет  безуспешно  пыталась  впихнуть  своего  сына  в  юридическую  академию. Ей  нужен  был  спонсор. И  как  только  сын  поступил, она  отшила  Витька.    
Откуда  у  Гонтаря  были  деньги? Тащил  с  завода  и  продавал. В  ранние  перестроечные  годы, с  началом  свободы, из  ХТЗ  и  трактор  укомплектованный  можно  было  выкатить.
     Правда, ходил  анекдот: «Мужик  у  проходной: «Куплю  трактор  по  частям».
     –Зачем  по  частям? – останавливается  кто-то. – Я  тебе  целый  продам.
      –Не  надо, -- хмуро  отвечает  мужик. – Я  уже  собирал. Танки  получаются…»
      В  ту  пору  воровали  все, гребли, что  могли, продавали  и  обзаводились  машинами, дачами, коттеджами, замками…
     А  кто   этого  не  делал, того  считали  сумасшедшим.
     Вернувшись  к  Ленке, Витек  снова  стал  пить  и  пропивал  награбленное  дочиста.
     Ленка  же  его – маляр-штукатур, неожиданно  получила  квартиру  от  домостроительного  комбината, на  котором  работала. Правда, однокомнатную – на  себя  и  дочку, потому  как  Витек  был  с  ней  разведен  по-прежнему. Повторно  брак  они  не  регистрировали.
Как-то  вечером  растрепанная  Ленка  вошла  в  кухню.
     –Витька! – хриплым  голосом  сказала  Ленка, вытаскивая  бутылку  водки, полкило  соленных  огурцов, селедку  и   ордер  на  квартиру. – Я  тебе  все  прощу, сделай  только  евроремонт, и  давай  жить  вместе. Хочу  хоть  остаток  дней  провести  по-людски, с  ванной  и  с  туалетной  бумагой, салфетками  и  дезодорантом… А  ты  гуляй, если  я  тебе  плохо  ноги  раздвигаю. Мне  без  разницы. Главное, ремонт.
     Витек, выпив  и  икнув, молча  кивнул.
      –Возвращаюсь  к  первой  жене! – пьяно  провозгласил  он. – Туш, пожалуйста!
     Это  было  15  октября  1989  года. Ровно  девять  лет  назад, день  в  день, Витек, проходя  по  парку, познакомился  с  Сашей. Но  сколько  всего  вместилось  в  эти  девять  лет! Кажется, сто  прошло!
     « Как  она  там?!» – тоскливо  думал  Витек.
     … Саша  вернулась  из  Парижа  чужой. Витек  сразу  понял, что   что-то  с  ней  произошло. И, бесцеремонно  листая  записную  тогдашней  жены, выписал  все  подозрительные  телефонные  номера. В  их  число  входил  и  парижский  телефон  Жана.
     И  вот  теперь  Витек  мечтал  первым  делом  установить  в  новой  квартире  телефон, сколько  бы  это  ни  стоило, и  позвонить  в  Париж.            
Что  он  скажет  когда-то  своей  Сашке? Спросит  про  дочку  Ангелину  Викторовну?  Само  собой. Как  там  его  ангелочек? Скучал, конечно, скучал, хоть  и  себе  не  признавался. Но  алименты  посылать  в  Париж  смешно, а  про  какого  еще  художника  спросит  по  международному  телефону  Саша, Витек  не  знал.
     Он  пил  в  кухне  водку  и  конструировал  диалоги, беспрерывно  курил  и  фантазировал  так  и  несостоявшийся, мучивший  его  разговор  с  Сашей.
     Витек  пил  и  неспешно  делал  ремонт  в  новой  квартире. Ленкина  его  дочь  Кристина  училась  в  восьмом  классе. Лена  не  хотела  ее  посреди  года  переводить  в  новую  школу.



Глава  IV.

     Мать  Анаиды  погибла  в  случайной  уличной  перестрелке – вышла  за  пучком  петрушки  для  салата. Было  ей  чуть  за  пятьдесят. Похоронив  ее, Анаида  немного  помешалась. К  ее  нервическому  характеру  прибавилась  мания  преследования,  и  она  стала  торопить  мужа  с  отъездом. Ей  было  все  равно  куда – лишь  бы  подальше  отсюда. Получив  письмо  от  сестры  с  Украины, она  с  мужем  и  двумя  детьми  отправилась  в  Харьков, не  раздумывая. Дочь   звали  Варсинэ, ей  было  девять   лет, сына – Саркисом, ему  было  шесть.
      Муж  сестры  Анаиды  пристроил  Арсена  торговать  мясом. У  него  был  допотопный  «москвич», и  они  с  Арсеном  ранним  утром  объезжали  глухие  села, скупая  у  крестьян  мясо, а  потом, часов  в  десять, Арсен  становился  на  крохотном  базарчике  и  перепродавал  чуть  дороже, но   дешевле  других  мясников, поэтому  у  него  сразу  появилось  много   постоянных  клиентов.
И  распродавался  он, как  правило, раньше  всех.
     –Сало, мясо, мясо, сало, – орал  Арсен. – Не  проходите  мимо… Молодая, красивая, смотри  какой  кусок, объедение, рубль, всего  рубль, подходи  бери, сам  ем, не  наемся, – Арсен  не  спеша  отрезал  тоненькие, почти  прозрачные  ломтики  сала  с  бордовой  ветчинной  прослойкой, и  отправлял  в  рот  прямо  с  ножа. Так  он  рекламировал  свой  товар.
     –Вы  так  аппетитно  едите, что  и  мне  хочется, -- улыбалась  высокая  девушка. – А  что, и  впрямь  рубль!
      –Тебе  рубль! --  подмигивал  антрацитовым глазом  Арсен, -- быстро  снимал  сало  с  весов  и  заворачивал  в  полиэтилен. – Ешь  на  здоровье!
     И  хотя  у  Арсена  брали  больше  и  быстрее, остальные  мясники  не  держали  на  него  зла, и  даже  сами  покупали  у  него, чтобы  после  продать  дороже.
     Хохот  стоял  на  мясном  пяточке.
    К  шуткам   Арсена  прислушивалась  белокурая  Людмила  из  хлебного  киоска.
    –Натуральный  обмен! – провозглашал  Арсен. – Ты  мне  хлеб, я  тебе  сало, оба – сыты…
     –Ха-ха-ха, -- тут  же  подскакивал  разносчик  кофе, старшеклассник  по  виду. – Кофейка  не  желаете?! Очень  горячий! Я  в  вашу  сторону  первым  делом.
     –Молодец, парень! – похвалил  Арсен. – Правильно  понимаешь! Наливай! Мы  и  тебе  бутерброд  соорудим!
     –У  меня  тоже  можно  кофе  выпить, -- с  загадочным  видом  сказала  Люда  однажды. – Я  тут  недалеко… Пойдем, Арсен!
    –У  меня  жена, -- сказал  Арсен  потупившись. Ресницы  его  были  жгуче- черными, неприлично  длинными   для  мужчины  и  загнутыми  на  концах. Любая  модница  позавидовала  бы  таким  ресницам. – И  двое  детей, -- глухо  добавил  он.
     –Не  имеет  значения, -- сказала  Люда…
      Новая  знакомая  Арсена  оказалась  разведенной, и  имела  соломенноволосого   голубоглазого  первоклассника  с  вечно  перепачканными  от  текущей  пасты  руками.
      В  ее  крохотной  однокомнатной  квартирке   был, однако, евроремонт  со  всеми  вытекающими  из  него  прибамбасами: импортным  телеком, музыкальным  центром, видухой, уголком, стенкой  и  т. д.   
     Иконообразный  замарашка  Вовчик  послушно  ходил  на  продленку, и  скольких  сюда  приводила  Люда  до  Арсена, он  не  знал. И, честно  говоря, не  думал  об  этом.
     Люда  быстро  соорудила  бутерброды  с  колбасой  и  зеленью, с  ветчиной  и  сыром, смолола  и  заварила  крепкий  кофе  с  гвоздикой. Чуть  позже  достала  из  холодильника  начатую  бутылку  коньяку.
     –За  знакомство, -- быстро  сказала  Люда  и  опрокинула  первую  рюмку. Залпом. В  ее  глазах  мгновенно  появился  влажный  блеск. – Между  прочим, -- длинными  ярко  наманикюренными  ногтями  Люда  легко  царапнула  гладкую  смуглую  руку  Арсена, совсем  непохожую  на  мясницкую. Люда, наверное  хотела  сказать : «ты  мне  нравишься», но  не  успела. Арсен, вспыхнув, тут  же  поцеловал  ее  в  губы.
     И  она  ответила. Правой  рукой  крепко  прижимая  Арсена  к  себе, левой  незаметно  нажала  какую-то  кнопку. Не  громко  занудил  Шуфутинский, и  они  поплыли  в  не  совсем  понятном  стриптиз танце  к  широченному,  покрытому   бордовым  бархатным  покрывалом, дивану.
       У  Арсена  помутнело  в  глазах, кружилась  голова, сбилось  дыхание. Он   видел  только  белое, много  белого  тела…
«Втыкать  мясо  в  мясо!» – стучало  в  висках…
«Что  это? Восточная  поговорка? Или  мудрость? Или  фольклор?! Какая  разница?!»
Втыкать, втыкать, давить… Давить… Все  сильнее  и  размашистей…    Дальше… Вот  так! Сильней… Еще  сильней… Еще… Все…
     Кажется  все…
     Обоюдный  стон…
      Приехали.         
Люда  бросила  Арсену  новое  мохнатое  полотенце – стереть  пот.     Потом  по  очереди  прикурила  две  сигареты, вынутые  из  красной  пачки  «Прилуки».
     –У  меня  есть  вибромассажер, -- задумчиво  протянула  Люда. – Побалуемся?!
     –Обижаешь, начальник! – вскинулся  Арсен. – Разве  тебе  моего  мало. Смотри: живой, горячий, и, кажется, опять  стоит!
     –Ты – это  класс! – Люда  похлопала  Арсена  по  паху – светло-желтому  с  коричневатыми,  мелкими  родинками. Ими  был  усеян  сплошь  низ  живота  Арсена, как  белый  мухомор. – Для  первого  раза  гениально.
     –Будет  сейчас  и  второй, -- Арсен  сжал  круглое  колено  Люды.
     Люда  же  достала  коробку  из-под  дивана, напоминающую  обувную, и  вытащила  оттуда  белую  штуковину, похожую  на  банан или  половой  член, аккуратно  обмотанную  электропроводом.
     Люда  деловито  и  быстро  размотала  шнур, воткнула  в  розетку, и  электропенис  мгновенно  ожил, зажужжал  и  задвигался.
      –Поласкай  меня, -- мягко  пропела  Люда.
      Арсен  осторожно  взял  эту  энергичную  пчелку  и  стал  легонько  водить  его  по  Людиным  широким  бедрам, по  промежности, по  пышным  темным  курчавым  волосам…
Ой-ой-ой, -- тихо  стонала  Люда. – Ой, --вибратор  сверлил  ее  впадину.       – Ой, как хорошо, -- Люда  прижимала  к  себе  Арсена  и  сухо  и  быстро  целовала  его. – Еще, еще, милый!!! Еще! А-а-й! – вибратор  ввинчивался  медленно  и  тяжко, как  неподатливый  шуруп. – Боже, какой  класс! – бессвязно  бормотала  Люда. – Быстрей, быстрей…
     –Может, лучше  я, -- шепнул  Арсен…
     –Чуть  позже, -- тихо  сказала  Люда. – Да  запихивай  ты  его  подальше… И  резче, резче… Давай! Давай! Давай! Побыстрее, посильнее, -- металась  по  широкой  постели  Люда.
     …Стоп… Черт…Батарейки  сели. Арсен  с  силой  отшвырнул  технику  в  сторону, и  она  с  укоризненно-гулким  стуком  упала  на  пол, Арсен  навалился  на  Люду  и  воткнул, как  ему  показалось, чуть  ли  не  до  пупка…
     На  следующий  день  хлебница  Люда  вела  себя  так, как  будто  ничего  не  произошло. Только  была  по  особенному  красива  и  углублена  в  себя.
    Это  как  раз  тот  случай, когда  девушки  говорят: «Молодец, что  сразу  признался!» в  том, что  у  него  семья, что  не  морочил  зря  голову.
     Но  Арсена  теперь  необратимо  тянуло  к  Люде. И  эта  тяга  его  мучила  и  убивала, потому  как  он  был  воспитан  в   домостроевских  традициях. Арсен  прекрасно  понимал: семья – это  общие  деньги, дети, хозяйство. Но  с  другой  стороны, что  мешает  им  с  Людой  трахаться  в  обеденный  перерыв? Служебный  секс, так  сказать. Но  Люда  держалась  твердо: молчала  и  казалась  чужой. Арсен  как-то  не  решался  первым  подойти  к  хлебнице. Ведь  это  она  его  пригласила…    
      Но  через  неделю  не  выдержал.
      –Чай, горячий  чай, кофе, холодный  резкий  квас, -- пробежал  мальчишка-разносчик.
     –Может, кофе  попьем? – спросил  Арсен  Люду, подойдя  к  киоску.
     –Кофе?! – Люда  подняла  чуть  подкрашенную  бровь. – У  тебя  же  жена,  Арс.
     –Не  стенка… -- глухо  проговорил  Арсен  и  скривился. Он  был  натурой  цельной, и  раздвоенность  его  мучила.
       Как  мучает  любое  противоречие  всякого  простого  человека. Разрыв  между  долгом  и… похотью, страстью, вожделением… Сам  Арсен  не  мог  дать  определения  своему  чувству. Но  и  ничего  не  мог  с  ним   поделать.
      Арсен  молчал. Глаза  его  наливались, словно  нефтяные   скважины.
      –Не  стоит, -- смягчилась  Люда. – Понимаешь…
      –А  когда?
      –Завтра, может   послезавтра…
      –Так  бы  и  раньше, -- облегченно  вздохнул  Арсен. – Я  уж  подумал—прошла  любовь – завяли  помидоры…
     –Тогда  я  поехал, -- немного  помолчав, воодушевлено   добавил  он. – Сделаю  закупку  вечером, чтоб  завтра  пораньше  начать  торговлю.
     –Побудь  со  мной, -- неожиданно  попросила  Люда. – Мне  так  здесь  тоскливо, покупателей  нет, видишь?! Хочешь  пирожное? Заварное? Или  корзинку?! Все   равно  все  не  продам – засохнут…
     –Чего  стоять?! – хмыкнул  Арсен. – Завтра, Люда, постоим, и  посидим, и  полежим… -- Арсен  легко  коснулся  длинных  ярко-наманикюренных  ногтей  Люды  и  взял  заварное  пирожное. Самое  большое.
      –Мальчик, -- крикнул  он. – Сюда  два  кофе. Покрепче.
      Завел, короче, Арсен  две  жены. И  любил  обеих  по-разному. Какую  больше – не  понять.
      Деньги  он  отдавал  Анаиде, Люду  содержать  стеснялся. Один  раз  он  подарил  ей  французские  духи. Люда  улыбнулась, поблагодарила, но  сказала, что  этого  больше  делать  не  надо.
     –А  что  тебе  нужно? – обескуражено  спросил  Арсен.
     –Ты, -- ответила  Люда. – И  ничего  больше. Я  достаточно  зарабатываю, чтобы  обеспечить  себя  и  сына. Мы  ни  в  чем  не  нуждаемся. Ты, Арс, только  ты, -- призывно  протянула  Люда   и  обняла  своего  смуглого  приятеля.             


Глава  V.

     Витек  делал  в  новой  квартире  ремонт, а  его  жена  Лена  и  дочь  Кристина  ждали  конца  учебного  года. Он  уже  купил  диван, кухонную  мебель, новый  холодильник. Старый  они  решили  оставить  приютившей  их  бабусе.
      Витек  трудился  над  входной  дверью – сооружал  двойную. Масляной,  сиреневой  краской  он  покрасил  тамбур, но  так  до  сих  пор  и  не  знал, кто  живет  рядом, в  трехкомнатной  квартире. Тамбур-то  общий,  на  две  семьи.
      Витек  хотел  договориться  с  соседями  на  счет  общей  двери: нужно  ли  сделать  двойную, прибить  ли  металлические  таблички  с  номерами  квартир  или  вывести  эти  номера  тушью, а  можно  вообще  поставить  стальную  стену  прямо   возле  лифта  и  таким  образом  получить  две  прихожих. Лишние  метры  никогда  никому  не  мешали. А  сталь  для  перегородки  Витек  достанет – сопрет  на  заводе, главное, все  это  обсудить  с  соседями, но  как? Он  никогда  не  сталкивался  с  ними. Не  получалось. Изредка  слышал  ключ  в  соседнем  замке, но  то  в  туалете  в  это  время  сидел, то  в  ванной. Не  выскакивать  же  голому.
       …Кажется, это  было  14  Февраля – День  влюбленных. Витьку  было  совсем  тоскливо, он  купил  бутылку   водки, выпил  ее  один, включил  телек  на  полную  мощность  и  стал  укладывать  в  ванной  плитку.
     И  вдруг  сквозь  грохот  скребка  и  телевизора  до  него  донеслось:      
Ангелинка, открой!… Ангелочек, это  мама, не  бойся!
«Помешались  они  на  этих  Ангелочках», -- Витьку  сразу  вспомнилась  Саша. Он  вытер  руки  и  уверенно  вышел  в  тамбур. Открыл  дверь  и  остолбенел…
      Нет, внешностью   Лиза  совсем   не  напоминала  Сашу. Высокая, чуть  выше  Витька, худая  и  плоская, с  едва  намечающейся  подростковой  грудью, длинными  ногами  и  прямыми  темно-русыми  волосами  по  пояс, карими  глазами  и  черными   бровями, как  в  песне поется.
     –Спасибо, -- тихо   сказала  она  соседу. – Дочка, наверное, крепко  спит. А  я  ключи  забыла…
       Сзади  нее   стоял, опираясь   на  палку, лысенький   пузатый   мужичок  не   первой   свежести, в  потертых   джинсах  и  засаленной   замшевой   куртке. Он  был   значительно   ниже   Лизы.
       Витек   молча   впустил   их  и   ушел  к  себе.
Лиза  включила  свет  в  прихожей.
     –Ангелинка  и  впрямь  спит, -- сказала   она. – Странно. Обычно  ее  до  двенадцати  не  уложишь… А   телек  пашет… -- Лиза  выдернула  шнур  из   розетки.
     Лизиной   дочке  было   десять   лет,   и  она  не  страдала  сонливостью.     Мама   удивлялась   не  зря.
      –Раздевайся, -- сказала  Лиза  своему  спутнику, -- чай, кофе?
      –Чаю   покрепче, -- прохрипел   тот. – У  меня   болит  горло. А  малиновое   варенье  у  тебя  есть?
      –Нет. Только  вишневое. Впрочем, -- спохватилась  Лиза, -- я  тебе  дам  смородину, перетертую  с  сахаром. Это  даже   эффективнее.
       –Годится, -- крякнул  Венедикт.
       –Веня, -- суетясь,  смеялась  Лиза. – Напиши  «Харьков- Люботин».   
По  образу  и  подобию. И  впрямь! Почему  бы  и  нет?! Расскажи, как  распространяешь   газеты, в  которых  сотрудничаешь. Ерофеев  в электричках  пил, а   ты   работаешь. В  свободное  от  писания  время.
      –Можно, -- откликнулся   карикатурист  Венедикт  Говорков.
      –Давай, пиши  на  полосу. В  воскресном  номере  тиснем.
      –А  где  мой  гонорар   за  три   рисунка?
      –Продашь  газеты – возьмешь  гонорар.
      –Не  покупают.
      –А  ты   бойче   расхваливай. И  гипнотизируй…
      –Лиза, я  не  торговец, понимаешь! Я – художник.
      –Понимаю, -- сказала  Лиза. – Пей  чай.
       Витек, конечно, всего  этого  не  слышал, но  звериным  чутьем   угадал   родственные   души   Саши  и  новой  соседки.
       В общем-то, наружная   дверь   хлопала  довольно  слышно,  и  Витек  вычислил: в  половине  двенадцатого  Лиза   уходила  на  работу, очевидно  в   редакцию, где  же   еще  рабочий  день  начинается  так  поздно? В  шесть  она   обычно   возвращалась.
       Седьмого   марта  Витек, одев   широкое  длинное, бежевого   цвета  пальто, какие  в  то  время  носили   крутые, как  бы   случайно  вышел  из  парадной  и   поклонился  Лизе:
     –С  праздником, соседка!
     –Спасибо,– улыбнулась   Лиза   соседу, но  не  задержалась.
     –Это  Вам, -- Витек  протянул   три  бордовых   полураспустившихся  розы.          
      –Вот  это  совсем  ни  к  чему, -- сказала  Лиза, но  розы  взяла.
      –Может, шампанского?!
      –А  где  Вы  живете?
      –Я – Ваш  сосед. В   одном  тамбуре   с  Вами.
      –Не  замечала. Я  вообще   здесь   никого  не  знаю. Мы эту квартиру  поменяли. А  теперь  я  жалею. Контингент, надо  сказать…
      –Что  Вы  хотите – строители, -- развел  руками  Витек, как  будто  чем-то  от  них  отличался.
      –Так   в   канун  праздника… Выстрелим…
      –Я  предпочитаю  Кагор, -- быстро  сказала  Лиза.
     –Кагор, так  Кагор, -- согласился   Витек.
       Первую  рюмку   выпили  молча  в  кухне  Витька. Лиза   изящно   отломила  кусок  шоколаду.
       Витек   разлил  снова. 
      –У  меня   была  в   центре   двухкомнатная, -- сказала  Лиза  после  второй. – Когда разводились, муж  хотел  отсудить  одну   комнату, а  я  считала, мне  и  Ангелочку, правильно?!  Ну  и  началась  ругня, соседи  взяли  его  сторону, потому  что  это  была квартира  его  матери, но  мать-то  устроилась  еще  лучше  в  четырехкомнатной, и  муж  в  конце  концов  ушел  к  ней. Так   хата  стала  моей, но  молва  неуемна : «Вон  идет  та, которая   забрала  квартиру  у  мужа»…
      –Соседи  снизу  предложили   обмен: две   на  три   плюс  доплата. Но, конечно, не  в  центре.
      –Большая   доплата? – перебил  Витек.
      –Какая  разница! Все   равно  ее  уже  нет, -- отмахнулась  Лиза.
      –Это  понятно, -- сказал  Витек. – А  где  ты   работаешь?
      –В  газете  «Событие».
      –Да  ты  что?! Серьезно?! Первый  раз  вижу  пишущего  живьем… Я  в  растерянности… Правда… правда…Вот  не  хотел  говорить… Ты  вызываешь   на  откровенность. Что-то  в  тебе  все-таки  есть… Знал  я  одну   художницу… Сашу…-- глухо  продолжал  Витек. – Картины  мне  ее  нравились… И  она… Теперь  она  в   Париже… Что  об  этом  вспоминать? Выпьем.
     –Выпьем.
     Чокнулись. Выпили  по  третьей.
     –Ездить  далеко, -- сказала  Лиза. – Сначала  думала  сразу  же  меняться  опять  в  город, но  тут  лес, речка, школа  рядом, и  неплохая, Ангелочку  хорошо. Потом  подумала, ладно, пока  здесь  побудем, а  там  видно…
      –Сколько  твоей  дочке?
      –Одиннадцать.
      –Невеста.
      –Нет, она  поздно  развивается. На  танцы   ходит. Сейчас  репетиции  каждый  день. Скоро  они  выступают  во  Дворце  пионеров.
      –Молодец! – сказал  Витек.
      –Ну, а  ты  где  работаешь? – спросила  Лиза.
      –Я… -- Витек   запнулся  и  махнул  рукой, -- вообщем, агент  я.
      –Не  говорить  же  журналистке, что  он – простой  рабочий  на  ХТЗ.
      –Агент  07! – рассмеялась  Лиза. – Агент  чего?
      –По   недвижимости, -- Витек  опять  неопределенно  махнул  рукой.                –Если  бы  ты  все знала… Лиза, Лизонька… -- бормотал  Витек, пытаясь  ее  обнять, но  Лиза  увернулась. – У  меня  под  ванной  пистолет  лежит. Хочется  иногда  застрелиться, -- сказал  Витек  с  придыханием, но  Лиза  не  придавала  его  словам  никакого  значения. Пьяный   бред.
      Лиза   подумала, мужик  вроде   ничего, можно  и  перепихнуться,  но  только  один  раз. Сосед – мужик  одноразовый.
      Лиза  хрустела  развернутой  Витьком  шоколадкой. «Скорей   бы», -- думала  она. – «И   спать»…
     –Я  тут  у   одного  ремонт   делаю, -- неуверенно  начал  Витек, -- знаю, когда  он  с  собакой   гуляет. Там  столько  золота. Давай  грабанем.
Очумел, что  ли?! За  кого  ты  меня  принимаешь.
     –У  меня  ключи. Никто  ничего   не  узнает. Поделимся. Купишь  своей  Ангелинке  что-нибудь. Велосипед, например. Или  ролики.
     –Ты   шутишь?!
     –Шучу.
     –Тогда  ложимся.
     Лизе  никогда  не  попадался  такой   тяжеленный   мужик. То  есть  ее  даже  занимал  этот  вопрос: ведь  партнеры, как  правило, грузнее, а  не  чувствуется, на  локтях   они  там  или  как? На  другом, наверное, сосредотачиваешься, и   не  замечаешь.
     –Давай   перевернемся… Ну, местами   поменяемся, -- еле  слышно  выдавила  из   себя Лиза.
      –Какая  ты   слабая, худая, -- с  нежной   жалостью  протянул   Витек. – Я   боюсь  тебя раздавить… Ладно, лезь   на  меня.
      …Определенно, другой   сорт. Как  с   обезьяной. Или   со  снежным  человеком.
     Лиза обычно  выбирала  партнеров   своего   круга, чтоб  и поговорить   можно   было. А  тут   дикий   безграмотный  сосед. Родом   из   Диканьки, вечера   на   хуторе   близ   которой… Леший   или   черт. Непонятно. Там  гурману  иногда   остро   хочется   салат  из   одуванчиков. Или   тертый   бурак.
      Лизе   Витек   не  понравился. Грубый, тяжелый. Никакого  кайфа, только   расстройство. И  срочная   замена   требуется.
      «Зачем  я  только   согласилась  к   нему   зайти?» – укоряла  себя  Лиза, поспешно   натягивая  трусы  и   набрасывая   халат.
Ангелинке   что-нибудь   купишь, -- Витек   протянул   полтинник.
Лиза   взяла.
      «Потерянный  вечер, -- думала  Лиза. – Будто  помоями   облили. Идиотка. Зачем  только  пошла? Сама  себя  в   говно   окунула».
       Деньги, протянутые  Витьком  может  и  от  сердца, все   равно   пахли  дерьмом  и   не  радовали.
       Но   еще  больше   Лиза   пожалела  о  своем  поступке   через   два   дня, когда  от  Витька  стало  невозможно   отвязаться. Казалось, он  не  отнимал   палец  от  ее   звонка.               
       Пришлось  один  раз  все-таки   впустить  его  в  дом  и    объяснить   популярно.
     –На  что   ты    обиделась? – спросил   Витек.
     –Ты  мне   не  нравишься!
     –Ну  и  чем  я  тебе  не   нравлюсь?
     –Слушай, ты   же   сам   хвастал, что  у   тебя   было  много   баб, особенно   после  Балтфлота.  И  все  они   тебе   нравились?
     –Нет, -- честно  признался  Витек.
     –Значит, ты   знаешь, как  могут   не  нравиться. Я  тебя  очень  прошу   оставить  меня  в  покое. У  меня   много   работы.
       Помолчав,  она   добавила: «Ты    у   меня   шприц   одноразовый», рассмеялась  и, оттолкнув   выпившего   Витька, с  силой   захлопнула  дверь. 
 

               

Глава   VI.

       Но   все   равно   считала  себя   проигравшей. Лишняя   комната  в   этой   глуши   не  радовала, две   лоджии – тоже,  доплату   она   давно  потратила, остался   электорат – туши  свет, один  сосед   чего   стоит, и  транспорт. Школа   тоже  не  фонтан, хотя   Лиза  Витьку   говорила   другое. 
        Преподаватели  через  одного – торговцы  на   базаре, доярки  и  пастухи   по  совместительству, а  иногда   и   по  основному   виду   заработка.               
       Ангелинка   училась   в   шестом  классе. Ей   нужны   фундамен-тальные   знания. Лиза  обдумывала   обратный   вариант   обмена  в   центр, пусть  с  потерей   комнаты, нет  ничего   хуже  окраины. Глухая  деревня   предпочтительней. Там   своя  аура, свой  микроклимат, не  говоря  об   экологии, пище, воде.
       Лиза  сто  лет  назад   ездила  автостопом  со  своим  однокурсником: они  обычно   ставили  палатку   на   ночь   возле   глухих   сел  или  вообще  в   лесу – самое  безопасное, под   городом   страшно – хулиганье, в   черте  города – нельзя.
       Лизиной   бабушке  по  отцу   из  крохотного   хутора   на  Черкащине – девяносто   девятый   год, и  у  нее  уже   есть  праправнуки, а  все  ее  городские   ровесники   умерли  давным-давно.
       Когда  Лизе   было  лет  восемь, родители  ее   возили  к  этой   бабушке, и   там  она   играла   с   соседской   девочкой  Евой – разрезали  головки   спелого  мака  и   вытряхивали   оттуда  содержимое  беспокойной  старушке  Фотинии  на  пирожки.
       Потом  Лиза   узнала, что  Ева   тоже  стала  журналисткой, только  районной   газеты. Они   какое-то  время   переписывались.
       В  письмах   вспоминали   о   своих   детских   шалостях: как  Лиза, никого  не  предупредив, с  утра   убегала  к  Еве, а  у  Евы   было  шесть  братьев  и   одна  сестра. Лизина  подруга  была  самой  младшей  в  этой   большой  семье, и  ее   мама  наливала  борщ всем, кто  садился  за  стол. Как  Лиза  с  Евой, спрятавшись  в   хлеву, пытались   подоить  корову, и  измученное   животное  подняло   заднюю  ногу, чтобы   лягнуть… Мгновение,  и  Лиза  оказалась  бы  с  пробитой  головой – вовремя  отскочила. Молоко   из  коровы   они  все-таки   выжали, примерно   пол-литра, и  выпили  тут   же, парное. Как  пасли  гусей – загоняли  их  в   ставок, а  после, раздевшись  догола, прыгали  сами  и  бултыхались  в  грязной   луже   вместе  с  пиявками, лягушками, утками, гусями   и  карасями. Как  Евина  мама  накормила  их  всех   ужином, опять-таки   не  считая, и  Лиза  легла  в   одну  постель  с  Евой. Уже  усыпая, она  услышала, как  прибежала   бессмертная   бабка  Фотиния.
     –У  тебя  она,– с   порога.
     –Не  переживай, – сказала  Евина  мама, – пусть  ребенок переночует.
     Лиза   вернулась  тогда  на  следующий  день  к  вечеру, и  ей  совсем  не  влетело. Даже  не  поругали.
    
Глава  VII.
       Была  вторая  декада  мая. Запах   цветущих  абрикос  и  сирени  пьянил  воздух. Лиза  ехала  в   маршрутке  и, глядя  на   мелькающий   сосновый   лес  за   окном, думала: «Надо  будет   сразу  после  окончания   учебного  года  отправить  Ангелину  к  бабушке  и  заняться  обменом  вплотную. А  дочка  пусть  в  море  поплещется».
      Лизины   родители  уже  давно   жили  не  на  Черкащине, а  в  Одессе.
      После  работы  Лиза  купила  своей  дочке  йогурт, творог, сметану, яйца. Школьный  стоматолог  сказал  Ангелине  есть  побольше  творога, и  она, слава  Богу, его   любила. Вообще  Ангела  обедала  в  школе, но  уже  шестой  час, любой  проголодается, и  Лиза  мысленно  торопила  шофера: «Скорей, скорей!».
       С  сумками, Лиза  чуть  ли  не  бегом  бросилась  в  свой    подъезд, нажала  кнопку  лифта. Затем, чтобы  долго  не  рыться  в  поисках  ключей, позвонила  в  дверь. Дверь  распахнулась  сразу, будто  дочка  за  ней  стояла.
Как  дела  в  школе, дочка? – спросила  Лиза, переступая  порог  своей   квартиры. – Что  получила?
Десять  по  украинской  литературе.
За  «Заповiт»?
Да.
А  почему  не  двенадцать. Ты  же  его  хорошо  мне   рассказывала.
Не  знаю. Я  неправильно  произношу  украинское  «г». И  не  этим  у  меня  сейчас  голова  занята. Мама, произошло  убийство… Знаешь, кого  убили?
Нет.
Маму  Саркиса.
Как?! – Лиза  побледнела. – Анаиду! Не  может  быть?!
Лиза  хорошо  знала  эту  красивую  армянку. Часто  встречались  на  детских  утренниках  и  родительских  собраниях. И  еще  на  базаре.
     Лиза  покупала  у  мужа   Анаиды, Арсена, мясо, он  продавал  ей  дешевле  и,  интуитивно  симпатизируя, подбирал   ей  куски  получше. И  Анаида  иногда  помогала  мужу. Поэтому,  кроме  школы, они  еще  и  на  рынке  встречались. Ангелина  сидела  с  Саркисом   за  одной  партой. –
на   8-е  марта  мальчик  подарил  ей  духи. Хорошие. Французские.
Они  собирали  на  квартиру, -- рассказывала  Ангелина  матери. – А  кто-то  об  этом  узнал. За  домом  следили. Утром  Варсинэ  и  Саркис  в  школе, папа  с  мамой  на  базаре. Вот  и  открыли  в  десять  часов  отмычкой, а  тетя  Анаида  захотела  покушать  и  пошла  домой. Они на  восьмом  этаже  однокомнатную  снимали, крики, говорят, были  слышны  на  улице… Мама, у  нас  в  классе  деньги  на  похороны  собирают, ты  мне  рубль  дашь?
Лиза  открыла  сумочку  и  достала  мятую  гривну.
Держи. Когда  похороны?
Вроде  бы  завтра. Но  точно  не  знаю, -- Ангелина   пожала  плечами. – А  Саркис  на  уроке  истории  баловался, училка  ему  говорит: «Я  твоей  маме  все  расскажу. Я   ее  знаю».  Ну  и  кому  она  теперь  расскажет?               
Ангелина, перестань! – резко  оборвала  дочку  Лиза. – Сейчас  не  до  учительницы… Тете  расскажет, папе  расскажет, найдет  кому, мало  ли! Подумаешь   проблема!
       Лиза  не  находила  себе  места. Под  Новый  год  странное  убийство  молодой  женщины  в  соседнем  подъезде. Через  пять   месяцев – это … Не  слишком   ли  для  крошечного  микрорайона? Для  нескольких  хмурых  девятиэтажек? А  главное, убийца  где-то  рядом – Лиза  в  этом  была  почти  уверена, даже  несмотря  на  то, что  подозрительно  быстро  нашли  и  посадили  несовершеннолетнего  соседа-школьника   убитой. Но  это  сюжет  театра   абсурда. Такому  мог  поверить  только  подкупленный   судья, а  не  здравомыслящий   человек. Никто  и  не  верил  в  Женькину   виновность. А  убийца   по  всей  видимости   опять  не  будет  наказан. Тут  начиналась   какая-то  чертовщина, вступали  неведомые  биотоки; мгновеньями  Лизе  казалось, что  убийца  вообще  как-то  с  нею  связан. Она  упорно  отгоняла  от себя  это  наваждение.   
       Зачем  она  только  соблазнилась   лишней  комнатой  и, в  сущности, небольшими   деньги, и  сюда  переехала? Зачем  ее  Ангелина   растет  среди  простого  люда  и  диких  топорных  преступлений, среди  грубости  и  грязи?
Лиза  как-то  со  смехом  рассказывала  дочке  пор  журналистскую  семью, точнее  про  отца-одиночку…
Дочка  сразу:
    –Маму  убили?
    –Нет, -- хмыкнула  Лиза. – Мать  влюбилась  в  режиссера, у  которого  брала  интервью, и  уехала  с  ним   в  Москву. Двухлетнюю Эвелинку  отцу  оставила. Решила, что  с  ним  ей   будет  лучше. Ничего, справлялись…
       Но  дело  не  в  этом. Разве   могло  когда-то  давно  десятилетней   Лизе   прийти  в  голову   убийство? Или  хотя  бы  возможность  убийства? А  вот  Ангелинке  приходит.
       На  следующий  день  была  суббота, и  Лиза  с  дочкой  собрались  на  речку. Вблизи  их  дома  текли  Уды, точнее, брали  начало, довольно  бурное. К  пляжу   нужно  было  идти  через  сосновый  лес, спуститься  с  глинистой  горки  по  узкой, усыпанной   бурыми  иголками  тропинке. Лиза  с  дочерью  вышли,  наконец,  на  песчаный   карьер. Песок  здесь  был  мелкий, белый, теплый, сухой  и  струящийся, как  манка. А  вот  в  зарослях  камыша – гороховое  пюре. Болото  такого  цвета. Лиза  расстелила  мохнатое  полотенце  со  львом, глядящим  вдаль.
       Ангелина  в  одиннадцать  лет  хорошо  плавала,  и   они  с  мамой  пустились   саженками  на  середину  реки, на  косу. Нащупав  ногами  мель, они  немного  отдохнули. Тут  по  грудь. Воздух  чист, небо  высокое  синее, на  нем – ни  облачка. Такая  стерильность  в  звенящем  воздухе  немного  настораживает  Лизу. Раз  небеса  ликуют, значит   и  на  земле  должно  быть  все  в  порядке. Но… Лиза  вздохнула.
              Звонко  стрекочут   кузнечики. Возятся   на  противоположном  берегу, в  зарослях, дикие  утки. Вот важно поплыла одна  мамочка, а  за  ней  крохотные   серенькие  комочки.       
      –Ангелина, считай!
      –Один, два, три…двенадцать. Мама, их двенадцать,представляешь?!
Тихо. Тишина. Как  будто  и  нет  того  ужаса, о  котором   рассказала  Ангелина…
      В  воскресенье  Лиза  с  Ангелиной  поехали  в  зоопарк. Сначала  на маршрутке  а потом в метро. Лиза для такого случая одолжила у своего приятеля журналиста Венедикта Говоркова фотоаппарат.
  Выйдя из метро, Ангелина сразу же попросила мороженное.
      –Хорошо, - ответила Лиза, - сейчас я куплю. Какое?
      –«Каштан»...
      –Хорошо, - сказала Лиза. – Себе я пожалуй куплю «шаурму». А ты, дочка, не  хочешь?
      –Нет, мама, –твердо ответила Ангелинка, - я такой блинчик с мясом не люблю. Он слишком острый для меня.
      –А я обожаю, - облизнулась Лиза…
Они сели на скамейку возле подсвеченного фонтана. Лиза с шаурмой, Ангелина с мороженым.
     Вокруг фонтана детей катали на машинках, паровозах и мотоциклах.
      –Мам, покатай меня
– Ты уже большая… Не  буду  я  тебя  катать…
      –А  на  лошади  покатаешь?
      –Может  быть, – неопределенно  ответила  мать. – Идем, что  ли! – сказала  она  поднимаясь. – Бумажку  в  урну  выбрось!
      До  зоопарка  нужно  перейти  мост  через  овраг.
      Пруд  с  лебедями  реставрируется  к  столетию, поэтому  Лиза  с  Ангелиной  осмотр  начали  с  медведей. Белый  плавал. Лиза  по  пальцам  может  пересчитать, сколько  раз  она  видела  полярного  зверя  плавающим. Обычно  он  спит, грязный, со  слипшейся  шерстью,  или  нервно  ходит  туда-сюда  по  клетке…
     –Нам  крупно  повезло, – шепнула  Лиза  дочери.
     Медведь не  только  плавал, он  еще  вертел  в  задних  лапах  бревно, как  это  делают  его  собратья-жонглеры  в  цирке. Очевидно, для  медведей  подобное упражнение  не  составляет  особого  труда.
      Лиза  долго  ловила  кадр, а  мишка  словно  дразнился  с  ней. Наконец, сфотографировала.
      «Веничка  при  проявке  пленки  спокойно  заменит  бревно  Ангелиной, – подумала  Лиза. – Вот  прикол  будет!» – улыбнулась  она.
      –Мам, ты  чего  смеешься, – спросила  Ангелина.
      –Да  так, своим  мыслям.
      –Скажи.
      –Тебе  это  не  интересно, Ангелина, не  приставай  ко  мне. Лучше  пойдем  в  террариум…
      Королевский  удав  ползал  как  раз  по  стеклу, тут  и  наложения  никакого  не  надо.
      –Ангелина, становись, щелкну!
      «Дочь  в  объятиях  тигрового  питона – красота!»
      Рядом  с  террариумом   тянулись  загородки  с  птицами.
      –Павлин  хвост  распушил, как  по  заказу, – сказала  Лиза  дочери. – Смотри. Веер. Нам  сегодня  везет.
      У  орла  в  клюве  трепыхалась  живая  мышь. Он  почему-то  не  спешил  ее  проглатывать.
      Подошли  к  обезьяннику.
      –Мам, глянь, макака  без  передней  лапки. Маленькая  такая, жалко. Может, ей  вон  та  горилла  ее  откусила?
      –Не  знаю, – Лиза  пожала  плечами.
      Крохотная  обезьянка, несмотря  на  свою  трехлапость, скакала  по  клетке, как  бешеная. Раскатывалась  на  качелях  и  прыгала  на  потолок. Цеплялась  там  за  что-то  задними  лапами  и  висела  вниз  головой. Шипела  и  высовывала  язык.
      В  другой  клетке  мохнатая  роженица-резус  валялась  на  спине, задрав  вверх   все  свои  четыре  лапы, а  вокруг  нее  бегало  немовля  и  иногда  ловило  мамин  хвост.
      Возле  третьей  клетки  бородатый  мужик  бросал  ловкому  павиану  шоколадные  конфеты. Обезьяна  со  скоростью  света  разворачивала  обертку  до  половины, чтоб  удобней  было  держать, и  начинала  лизать  лакомство.
      –Точно, как  человек! – Ангелина  была  в  восторге. Даже  захлопала  в  ладоши.
      Оба  слона  были  на  улице. Двухлетняя  слониха  Тенди  из  одесского  зоопарка  и  спокойный  самец  из  Голландии.   
      В  зоопарке  размечтались  о  потомстве, но  слоны  возненавидели  друг  друга  с  первого  взгляда. Им  перегородили  клетку, но  они  умудрялись  попихать  один  другого  ногами  или  хоботами  сквозь  неширокую  щель. Особенно  Тенди  воевала.
      Лиза  сфотографировала  Ангелину  рядом  со  слоном, и  девочка  побежала  к  гиппопотамам, но  пулей  выскочила  оттуда.
      –Мама, я  боюсь!
      В  бегемотнике  абсолютно  никого  не  было, а  звери  беззлобно  стояли  прямо  у  выхода  за  совсем  низенькой  перегородкой  и  что-то  сосредоточенно  жевали. Двигали  челюстями. Три  внушительных  туши. Отец, мать  и  сын. Правда, ребенка  уже  от  родителей  не  отличишь. Их  неописуемые  пасти  медленно  двигались, как  в  страшном  сне. Есть  от  чего  вздрогнуть.
      –Идем  отсюда, – Ангелина  взяла  Лизу  за  руку.
      Всем  оленям, ламам, косулям, зебрам  девочка  давала  по  пучку  травы, и  они  благодарно  ели, задумчиво  покачивая  головой.
      Подошли  к  верблюдам. В  зоопарке  их  было  три: белый  большой, бурый  поменьше  и  рыжий – совсем  маленький. Лиза  всегда  кормила  белого  и  не  боялась, что  он  в  нее  плюнет, хотя  он  и  делал  круговые  движения  языком, словно  собирал  слюну. Но  Лиза  совала  траву  или  морковку , гладила  мягкую  морду – ничего. Узнавал  ли  Лизу  белый  верблюд, оставалось  тайной  за  семью  печатями. Во  всяком  случае,  Лиза  в  точности  не  ответила  бы  на  этот  вопрос. Но  когда  Лиза  подходила  к  его  проволоке, он  тут  же  появлялся  откуда-то  из  глубины. Лиза  наблюдала  за  его  кланяющейся  походкой  и  думала: действительно, корабль  пустыни – идет, будто  волны  рассекает. Вспомнились  недавно  прочитанные  путевые  заметки  Михаила  Задорнова. Там  верблюд  автора  или  его  лирического  героя  на  Синай  поднимает. Наконец, доползли.
      «Небо  было  очень  близко», – пишет  Задорнов. – «Звезды  висели  на  созвездиях  ветках, как  спелые  яблоки»…
      Лизе  представилась  грязная  едва  ползущая  электричка  «Ереван -Севан»  с  почему-то  настежь  открытыми  дверьми. Или  было  тогда  очень  жарко, или  двери  сломались. Армяне  преспокойно  сидели  на  ступеньках, курили, спорили  и  болтали  ногами. А  под  электричкой  плыли  белые  облака. Лизе  страшно  было  глянуть  вниз. Туман. Сиреневая  бездна. Еле-еле  угадывались  рассыпанные  по  черным  полям  домики-крапинки. Вдалеке  горделиво  синел  Арарат. Так  где  они  тогда   были? Вместе  с  машинистом, контролерами  и  всеми  пассажирами? В  каких  эмпиреях, в  чьих  владениях, если  облака  под  ними? А  они  не  самолетом  летят, электричкой  ползут, трясутся…
      Это  было  во  времена   Союза, путешествие  по  Армении. А  еще  Лиза  странствовала  по  Узбекистану. Поезд  стоял  минуту  в  каком-то  Уч-Кудуке, на  удивление высокий  узбек  привез  на  верблюде, как  где-нибудь  в  Рязани на  лошади, горячий  плов, лепешки, пытался  продать...
     –Можно  погладить? – спросила  Лиза.
     –Гладь, – кивнул  узбек.
     –Я  верблюда  видела  только  в  зоопарке, – призналась  Лиза.
     –Смотри, смотри, жалко  что  ли, – узбек  скупо  улыбнулся.
     Тут  поезд  начал  медленно  отъезжать, и  Лиза  запрыгнула  в  свой  вагон  на  ходу, слегка  помахав  рукой  узбеку, верблюду…
      «Корабль  пустыни»  с  двумя  плотными  горбами  философски  кивал  головой.
      После  верблюдов  смотреть  было  нечего, и  Ангелина  побежала  в  «Детский  городок». Трамвайщики  подарили  зоопарку  настоящий  старый  трамвай  и  Ангелина  любила  компостировать  бумажки. Да  и  прыгать  ей  нравилось  из  не застекленных  окон  на  землю. И  лазить  по  крепости, бегать  по  ее  мостикам  и  переходам.
      –Мам, а  в  аквариум?!
      Вспомнила.
     Лиза  нехотя  стала  подниматься    в  закрытое  помещение  на  второй  этаж.
     Больших  красных  рыб  кто-то  кормил  кружочками  моркови. Ангелине  и  Лизе  не  было  видно  кто, но  зато  они  могли  прекрасно  наблюдать  хищно  выгнутые  рыбьи  рты  и  слышать  хруст  очищенной  сырой  морковки.
     После  рыб  Ангелина  попросилась   к  новорожденным. Тут  волчата  и  козлята, молодые  ламы, рыси, тигрята, черно-белые  дикобразики  и  крошечные  черепашки…
      Дальше  кафе  у  фонтана. В  нем  тоже  рыбки  и  черепашки.
      –Мам, купи  хот-дог!
      –Хорошо. Еще  что?!
      –Мороженое  в  вазочке  и  «пепси».
      –Ладно.
      Перекусили, посидели  под  зонтиком, только  выйдя  из  зоопарка, Лиза  посмотрела  на  часы.
     Было  пять  вечера.
     –Мы  ж  собирались  в  театр, – сказала  Лиза.
     –Да, – подтвердила  дочь.
     –Тогда  идем. В  оперу. Тут  недалеко. Через  садик  перейдем, и  все.               
     Слушали  «Иоланту» и  пригородные  зверства, наконец,  начали  постепенно  отступать.
     В  понедельник  ничего  срочного  на  работе  не  было, и  Лиза  с  Ангелиной  снова  отправились    на  речку. Они  искупались  три  раза, солнце  припекало, Лиза  боялась  обгореть.
     –Ангела, на  сегодня  хватит, завтра  опять  придем!
     –Мамочка,  еще  чуть-чуть! – заныла  дочка.
     –Ангелинка, спина  болеть  будет, попомни  мои  слова! Собирайся.
     Дочка  нехотя  бросила  свой  песочный  замок, окунулась  еще  раз, на  мокрое  уже  смуглое  тело  натянула  сарафан, и  они  с  Лизой  пошлепали  в  гору.
     «Хлеб  бы  не  забыть  купить», – повторяла  про  себя  Лиза.
      Они  вышли  к  базарному  пятачку, на  котором  еще  так  недавно  всех  веселил  Арсен. К  хлебному  киоску  тянулась  очередь.
     «Люда  быстро  управляется, – подумала  Лиза, – а  ее  сменщица!»
     Кто-то  кому-то  в  очереди  пересказывал  версию  убийства. Лиза  не  прислушивалась.
      Она  купила  хлеб, булочки, заварные  пирожные, взяла  Ангелину  за  руку  и  отправилась  домой.
     А  ей  навстречу – вай! вай! вай! – похоронная  процессия. Под  руки  ведут  отца  Анаиды, сестру. Вот  и  Арсен… Сам  идет, шатаясь… Седые  виски, восковое  лицо, горящий  взгляд.
     –Вай, вай, вай! – кричат  все.
     –Вай, вай, вай! – громче  всех  Арсен. Гримаса  всамделишной  боли  уродует  его  красивое  лицо.
     Лиза  остановилась, пропуская  процессию и  посмотрела  прямо  в  глаза  Арсену. Арсен  ее  узнал. Лиза  часто  покупала  мясо. Но, конечно, ему  не  до  нее.
     –Вай, вай, вай, – снова  кричит  Арсен.
     Три  дня: от  убийства  до  похорон  жены – для  него  долгая, до  сих  пор  неведомая, непредвиденная  и  негаданная, мученическая  жизнь.
     Время  бывает  разным. И  тут  не  только  боль  утраты, тут  своя  боль, своя  повышенная, будто  бы  физическая,  боль. Лиза  об  этом  смутно  догадывалась, глядя  на  Арсена. Причины  же  не  знала.
     Гроб  сунули  в  маршрутку. Большой  автобус – для  провожающих. Сначала – отец. Заплаканный  высокий  грузный  старик  не  может  влезть. Подсадили. Теперь  муж. И  он  не  может. Стоит, шатается, сейчас  упадет. И  его  подсадили. Двумя  пинками.
      За  похоронной  процессией  бежали  три  собаки – Рекс, Линда  и  Барон, которых  всегда  кормил  Арсен.
     Лиза  с  Ангелиной  брели, потерянные…
     Ну  нет  бы  с  речки  уйти  минутой  раньше, минутой  позже. А  через  день  звонок  в  дверь.
     –Деньги  на  похороны  сдавать  будете?
     –У  нас  в  классе  собирали, – ответила  Лиза.
     –Так  это  Арсен… Уже  Арсен…
     –Как?! Не  может  быть…
     –Умер  в  милиции.
    Позже  Лизе  растолковали, что  не  умер, а  убили  на  допросе, пытаясь  взвалить  вину  на  него.
     –Скажи, что  ты, и  будешь  сидеть  в  тюрьме, а  не  мучиться.
     –Это  позор…         
     Почтальонша, живущая  с  Лизой  в  одном  доме  и  носящая  ей  письма  и  гонорары, остановила:
      –Скажи, Лиза, как  здесь  жить?! Как  жить  нам  и  нашим  детям?
      Лиза  пожала  плечами.
      –Женьку  пацаненка, ученика  избивали, так  он  признался, теперь  сидит  безвинно, а  Арсен  не  захотел – его  убили. Ну  и  как  можно  существовать  после  этого?!
     Тут  Лизу  осенило. Все  было  проще  пареной  репы. Выслеживалась  квартира  с  наличными, бралась  отмычка, и  деньги  изымались. Грабили, как  правило, пустую  квартиру. Пострадавший  нес  заявление  в  милицию. Но  ведь  сама  милиция  это  и  делала. Замкнутый  круг.
     Оба  убийства  произошли  в  десять  утра. Нетипично. Люди  привыкли  к  ночным  ограблениям. Нетипично, но  резонно. Именно  в  будни  в  десять  утра  спальные  многоэтажки  пустынны, как  ни  в  какое  другое  время.
     Нина  из  Лизиного  дома, первая  жертва, обычно  в  десять  утра  на  работе. А  тут  телеграмму  от  сестры  получила, на  вокзал  собира-лась… Сестра  прождала  ее  три  часа, как  они  уже  там  договорились, Лиза  не  знала, и  уехала  домой… Прибыла  только  на  похороны.
    Анаида, как  правило, в  десять  утра  помогает  мужу  на  рынке, никто  же  не  знал, что  она  проголодается…
      Лиза  все  поняла  и  успокоилась. Ее  это  не  касается. Она работает
в  городской  газете – будет  шум. Больших  денег  у  нее  нет, малые  она  хранит  в  банке. Дома  у  нее  максимум  десятка, и  то  не   всегда. За  таким  не  полезут. О  своих  догадках  она, разумеется, будет  молчать. Доказательств  ведь  никаких. Чутье  ей  подсказывало – ее  ближайший  сосед  и  одноразовый  любовник  как-то  с  этим  связан. Агент. Агент – красиво  и  модно. И  вообще  нерусское  слово. Проще, наводчик. Легко  и  понятно. Скорее  всего, он  и  ее  прощупывал. Ну  и  трахнул  между  делом, раз  сама  подставилась. Иначе, откуда  у  разнорабочего  тракторного  завода, содержащего  жену  и  дочь, мерседес  и  двухэтажная  дача? Деньги  с  неба  не  сваливаются. Творческий  человек  может  получить  гонорар, а  простой? Все  это  опять-таки  логические  построения. Фактов  нет. Все  эти  небрежно  отброшенные  «если  бы  ты  все  знала», «иногда  мне  хочется  застрелиться»  не  в  счет.
     И  все-таки…
     В  день  убийства  Анаиды  почтальонша  принесла  телеграмму: «Погиб  Сергей». Какой  Сергей? На  похороны  никто  не  поехал.
     В  день  убийства  Арсена  в  пять  утра  начала  хлопать  дверь. И  хлопала  много  раз, пока  не  рассвело. А  потом  затишье. Женщине, собирающей  деньги  на  похороны, двери  Лизины  соседи  не  открыли.
     Но  и  это  легко  опровергнуть.

Глава VIII.

     Аркадий  всегда  боялся  «как  бы  чего  не  вышло». В  первом  классе  за  вешалкой  он  отыскал  место, где  его  в  жизни  никто  не  найдет. И  сидел  в  этом  деревянном  углублении  старой  махины  все  перемены. Незаметно  и  неохотно  выползал  он  на  урок. Его  б  воля – не  вылезал  бы  вообще. Так  накрылся  бы  каким-нибудь  пальто, проделал  бы  маленькую  дырочку  для  носа  и  сидел  бы  всю  жизнь, чтобы  его  не  видели. Все  его  силы, все  его  устремления  были  направлены  на  это.
     С  горем  пополам  окончив  школу  и  никуда  не  поступив, он  пошел  в  приймы: низенький, черненький, сутулый, с  беспокойно  бегающим  темным  взглядом, со  смуглыми  пальцами, постоянно  теребящими  сигарету, скатерть  или  что  под  руки  попадется. А  жена – высокая  красивая  осанистая, с  длинными  русыми  волосами, с  большими  озерно-серыми  глубокими  глазами. И  чего  за  него  пошла?
     Через  восемь  месяцев  родилась  Даша. Наверное, поэтому. Родители  Риты  купили  молодым  квартиру. Устроили  Аркадия  электриком  в  новый  ЖЭК. В  этой  семье  Аркадий  служил  заставкой  чьих-то  мимолетных  грехов, а  первый  аборт  с  рождения  балованной  Рите  не  хотелось.
     И  поехало: утром  пеленки  стирать, потом  работа, вечерами  шабашка – в  выходные  квартирные  ремонты  людям  делал. Весной  огород, да  еще  и  памятники  на  кладбище  предкам  жены  Аркадий  устанавливал. Короче, батрачил. Вкалывал  и  боялся, по-прежнему, своим  неизбывным  детским  страхом, «как  бы  чего  не  вышло».
     Как-то, Дашеньке  было  годика  три, Аркадий  напился  с  шабашниками  до  поросячьего  визга  и  таким  свинтусом  приполз  домой  чуть  ли  не  на  четвереньках. Открыв  дверь, Рита  замерла. Поначалу  она  растерялась, непривычно  ей  было  видеть  таким, всегда  и  во  всем  беспрекословно  повинующегося  ей  мужа, но  потом  дала  оплеуху. Изо  всех  сил. Аркадий  упал  на  колени.
      –Ритусик, этого  больше  не  повторится! Никогда! Поверь  мне! – пьяный  Аркадий  стал  целовать  ступни  жены.
     Но  через  неделю  снова  пришел  таким  же. И  это  стало  повторяться  чаще  и  чаще. А  однажды  на  ставшую  уже  привычной  пощечину  жены, он  ответил  ей  ударом, куда  более  сильным. Рита  пошатнулась, еле  устояла. Из  носа  у  нее  пошла  кровь. Она  струилась  быстро  и  вскоре  залила  байковый  халат, благо, он  был  красным, но  Рита  не  замечала  этого. От  изумления  она  не  чувствовала  боли. «Рабы  взбунтовались – четвертовать», – что-то  такое, наверное, пылало, переворачивалось  в  ней. Однако  драться  с  мужем  сейчас  она  не  могла – нужно  было  срочно  останавливать  кровь.
     Рита  резко  запрокинула  голову, а  Аркадий  плюхнулся  на  колени. Сделали  они  это  одновременно, и  со  стороны  сцена  казалась, наверное, очень  смешной. Но  участникам  было  не  до  смеха.
     Аркадий  бросился  целовать  ноги.
     –Вату  принеси, – отшвырнула  его  Рита  согнутым  левым  коленом.
     Аркадий  поднялся, отряхнулся  и  отнес  жену  в  комнату  на  диван. Запихивая  ватные  тампоны  в  нос, и  осторожно  укладывая  кусок  льда  на  переносицу  между  ее  густыми  бровями, Аркадий  целовал  шею, щеки, лоб…
     –Прости, Ритусик, прости  родная, – шептал  он. – Больше  этого  никогда  не  повторится. Поверь  мне.
     Почему  красивая  Рита  не  развелась  с  мужем  в  тот  же  миг, как  начались  запои? Вполне  могла  бы  еще  раз  выйти. Но  слишком  уж  прекрасны  были  его  выходы  из  нирваны. Он  заваливал  Риту  деньгами, подарками, пылесосил  квартиру, пек  пироги, гулял  с  дочкой. Один  раз  они  сорвались  и  на  десять  дней  укатили  в  Евпаторию.    
     Сняли  у  слепой  старушки  полдома  за  более  чем  приемлемую  цену  прямо  рядом  с  «самым  синем  в  мире», чуть  ли  не  на  песке. По  утрам  они  пили  обалденный  кофе  в  крошечном  барчике  у  абхазца, вечерами – «Ркацители». Купались, загорали, собирали  затейливые  ракушки. Аркадий  нырял  за  камнями, напоминающими  янтарь.
     Настоящий  янтарь  ищут, конечно, на  Рижском  взморье, ну, а  вдруг? Аркадий  и  привез  домой  много  желтых  камней  необычных  форм, Дашка  долго  с  ними  играла.
     Рите  евпаторийские  дни  вспоминались    как  самые  счастливые.
Здесь, в  печальной  Тавриде, куда  нас  судьба  занесла
        Мы  ничуть  не  скучаем…– могла  бы  она  выразить  чувства
строчками  Мандельштама, если  бы  ей  был  известен  такой  поэт. Ей  или  хотя  бы  ее  родителям, или  мужу, но  этой  семье  был  такой  поэт  неизвестен. Как, впрочем, и  любой  другой.
     Женщины, как  дворняжки  и  кабыздохи, все  прощают  своим  хозяевам. Так  и  Рита.
     Правда, она  уже  боялась  поднимать  руку  на  мужа – могла  получить  втрое  больше.
     Аркадий  и  не  ждал  от  жены  пощечин, сам  нападал. Он  колотил  ее  сильно, как  мужика, она  только  лицо  и  голову  закрывала, чтобы  после  не  светить  синяками. Особенно  ему  нравилось  попадать  в  высокую  упругую  грудь, как  в  боксерскую  грушу. Пихая  заскорузлый  пропахший  побелкой  кулак  в  белоснежную, как  бы  случайно  выглянувшую  из-под  халата  сисю  с  коричневатым  соском, Аркадий  возбуждался, прыгал, подпрыгивал  его  орган, как  мячик, но  мог  ли  он  назвать  себя  садистом? Да  он  и  слова  такого  не   знал.
     Аркадий  выбивал  свое  унижение, а  у  Риты  теперь  постоянно  болело  под  мышками. О  мужниных  побоях  она  почему-то  стеснялась  рассказывать  кому-либо, но  все  же  решила  обратиться  к  врачу.
     Обнаружился  рак, Риту  положили  в  онкоцентр, готовили  к  операции.      
     Все  прошло  благополучно, но  через  год  повторилась  та  же  история. Опять  операция  и  еще  год  жизни. Хорошо  Дашеньку  успела  в  школу  отвести, правда,  в  шесть  лет. Читать-писать  выучила. Даша  свободно  вслух  читала  маме  «Мюнхгаузена»  и  «Синдбада-морехода».
     А  весной, как  раз  на  майские  праздники, Даша  уже  второй  класс  оканчивает, у  Риты  опять  обострение  и  конец: пышные  похороны.
     Аркадий  сражен, словно  молнией: всю  жизнь  он  беспричинно  чего-то  боялся, трясся  даром, как  осиновый  лист, и  вот – он, именно  он  и  никто  другой, убил  жену, а  кто  подкопается, кто  об  этом  узнает? Никто. Рак, и  баста.
    Впрочем, нет. Об  этом  знают  родители  Риты, он  убил  их  единственную  дочь, и  они  его  ненавидят, проклинают, хотят  забрать  Дашу  и  квартиру.
      Дочку  он  им  не  отдаст – стирка  пеленок  отлично  запоминается. Квартиру – тоже, своими  руками  евроремонт  сделал, телефон  провел. Перебьются.
     Он  будет  жить  вдвоем  с  Дашкой  в  этой  квартире, а  старики  пусть  треплются, кто  их  послушает, кто  им  поверит, с  ума  посходили  от  горя, ну, бил  Риту  выпимши, но  это  ничего  не  значит…
     И  из  одной  крайности  Аркадий  влетел  в  другую, поняв  или  угадав  такую  малюсенькую  банальность, а  именно, что  любое  преступление  можно  скрыть.
     Аркадий  совсем  спился. Со  своим  дружбаном  он  пошел  к  одной  выпивающей  даме, известно  стало, что  ее  отец  продал  машину  и  половину  денег  отдал  ей, бухнули  с  ней, деньги  забрали, а  ее  саму, вдрызг  пьяную  привязали  к  кровати  и  подожгли. Она  умерла  через  две  недели  от  ожогов  в  больнице – курила  в  постели  и  бросила  окурок  непотушенным, такая  вот  симпатичная  версия. Серега  отстегнул  ментам, чтоб  не  копали  особо, потому  выпивающая  дама – была  его  знакомая. Ментам  всегда  надо  отстегивать.
     Но  с  Нинкой  они  вляпались  капитально. Кто  знал, что  именно  в  этот  день  она  соберется  встречать  сестру. Аркадий  вообще  думал – амба. Менты  дали  на  телек  сведения. С  понтом, страшная  история, а  главное, невыдуманная, ужастик, кошмар, в  убийстве подозревается муж. Об  ограблении – ни-ни. Мужа  сто  человек  видели  на  работе. Слава  Богу, Женьку  нашли, соседа. Надавили. Избитый  пацан, естественно, сознался. Ничего, выдюжит. Сначала  колония, а  потом  амнистия  какая-нибудь… Но  Аркадий  перепугался. Сказал  себе: женюсь, завяжу  с  криминалом, шоферить  стану. За  рулем  не  пьют, а  на  хавку  на  трех  хватит, если  нормальная  жена  случится. Но  взятые  деньги  разлетелись  мгновенно. Слишком  многим  надо  было  дать. Даже  непрофессионал, не  вдающийся  в  подробности, видел  неувязки. Разве  четырнадцатилетний  мальчик  осмелится  напасть  на  взрослую  тетю? А  если  это  самооборона, то  что  они  не  поделили? Деньги  в  деле  не  фигурировали. Неясностей  много, и  эту  муть  нужно  было  топить  деньгами.
     А  проклятые  бумажки, как  известно, из  воздуха  не  делаются. И  печатного  станка  у  Аркадия  тоже  нет.
     В  начале  мая  Аркадий  возвращался  домой  на  маршрутке, а  у  ДК Ильича:
             –Этот  День  Победы  порохом  пропах!
             –Это  праздник  с  сединою  на  висках…
     У  входа  в  клуб  толпились  люди.
     –Там  полевую  кашу  раздают  всем  сегодня, – прокомментировал  кто-то. – И  наливают… Бесплатно, – особо  подчеркнул  он.
     –Браток, тормозни! – буркнул  еще  кто-то  с  красным  испитым  лицом.
     Маршрутка  остановилась, и  Аркадий  тоже  выпрыгнул, сам  не  зная  почему.
     Он  подошел  к  тачанке, со  дна  которой  доставали  горячую  ячневую  кашу, густо перемешанную с  тушенкой. Ему  тут  же  протянули      
алюминиевую  миску  с  дымящейся  кашей. В  уголке  скромно  лежала  зелень: лук, петрушка, редис, несколько  кусочков  огурцов  и  ломтик  помидора, хлеб  с  маслом. Рядом  желающим  наливали  по  100  грамм  водки.
     Аркадий  взял  граненный  стакан, в  котором  плескалась  прозрачная  драгоценная  жидкость, миску, белую  пластмассовую  вилку, салфетку  и  огляделся, куда  бы  пристроиться. Сесть  можно  было  только  на  окружавший  клумбу  бордюр. Аркадий  так  и  сделал. Рядом  с  ним  умостилась  черноволосая  худая  девушка  с  морщинками  у  глаз  и  складочками  у  рта. Аркадий  сразу  понял, что  она  немолода.
     –Здесь  каждый  год  так  кормят?!
     Девушка  кивнула.
     –Как  Вас  зовут?!
     –Ира.
    Если  бы Аркадий  читал  стихи, он  вспомнил  бы  строчки  Владимира  Дризо:
     «…К  стеклу  окна  купе  была  прижата  ладонь  девушки  с  таким  звонким  и  замечательным  именем – «Ира»…»
     Но  Аркадий  книг  не  читал. И  все-таки  в  звуках  имени  ему  почудилось  что-то   рокочущее, завлекающее, притягательное и прекрасное. Или  роковое.
     –Сколько  Вам  лет?
     –Тридцать  шесть, – спокойно  ответила  Ира. – Сыну 16, мужа  похоронила  полтора  года  назад, – отбарабанила  она, как  заученный  урок.
     Аркадий  вскинул  брови.
     –Я  бы  Вам  дал  лет  двадцать  восемь. А… с  мужем  что? – немного  помолчав, спросил  Аркадий.
     –Разборки, – пожала  плечами  Ира. – Я  и  памятник  ему  уже  поставила. Из  черного  мрамора. Там  так  и  написано:
                «Убит  в  разборках».
     –Где  Вы  работаете?
     –Медсестрой  на  скорой.
     –Но…
     –Понимаю, – перебила  Ира. – У  мужа  было  две  машины – продала. Загородный  дом  тоже. Пока  хватает. Но  сыну  в  этом  году  поступать…
     –Да… Тяжело, конечно, – неуверенно  протянул  Аркадий.
     Они  и  не  заметили, как  опустели  их  тарелки. Помедлив, Аркадий   предложил  выпить  бутылку  Кагора.
     После  вина  с  шоколадкой, они  пошли  гулять  в  лес, спустились  к  реке, но  вода  для  купания  была  еще  холодной. Хотя  солнце  в  купоросном,  чистом  небе  стояло  высоко  и  припекало  вовсю. Солнечные  зайчики, как  рыжие  котята, дурашливо  играли  в  неподвижной  светло-серой  воде.
     –Раки! – закричала  Ира.
    Тут  и  Аркадий  заметил  копошащихся  в  песке  на  дне  реки  раков.
     –Давай  наловим  и  сварим, – сказала  Ира  и  взяла  палку. – Держи  кулек. Будешь  складывать.
      В  этот  момент  Аркадию  показалось, что  он  знает  Иру  сотни лет, что  вообще  ничего  не  было, кроме  похожей  на  подростка  женщины  Иры  с  густыми  шелковистыми  распущенными  волосами  и  агатовыми  чуть  раскосыми  глазами.
      –Слушай, а  если  кулек  порвется, – сказал Аркадий увлекшейся ловлей раков  Ирине. – Я  их  боюсь! Они  больно  кусаются. Клешни – клещи. Палец  могут  раздробить  запросто!
     Но  Иринин  азарт  остановить  было  трудно.
     –Пока  всех  не  переловлю, не  успокоюсь, – твердо  говорит  Ира. – А  ты  бутылку  пластмассовую  ищи. Двухлитровую, из-под  минералки. Ножик  у  тебя  перочинный  есть? Есть… Отрежь  пока  верх. Наберем  воды, водорослей  туда  накидаем  и  пустим  раков  плавать. Годится?!
     Аркадий  покорно  кивнул.
    Речная  живность  дремала  в  бликах  весеннего  солнца.
     А  Аркадий  с  Ирой  застали  ее  врасплох, но  раки  быстро  всполошились, заметушились, поняв  опасность, заметив  белоснежно-бинтовые  человечьи  руки, руки  господ  Вселенной, и, вспарывая  песок, ушли  в  темную  глубину  водоема.
     Но  несколько  бедняжек  все  же  плескались  в  найденной  Аркадием  полиэтиленовой  бутылке.
     –У  меня  сварим? – спросил  Аркадий.
     –Идем, – легко  согласилась  Ира.
     Дома  у  Аркадия – тишина.
     Дашка – у  бабушки.
     Аркадий  курил  одну  за  другой. Он  не  мог  разобраться  в  своих  чувствах  и  ощущал  себя  примерно  так  же, как  и  раки  в  обрезанной  перочинным  ножом  прозрачной  клетке.
      Ирка  бесстрашно  вынимала  раков  из  бутылки  и  кидала  в  мойку.
      Ее  большие  шершаво-красные  руки  с  растопыренными  пальцами-сосисками  не  соответствовали  лицу  и  фигуре. Они  были  как  бы  лет  на  двадцать  старше.
     «Кремом  их трудно смазывать перед  сном, что  ли? – с  раздражением  думал  Аркадий. – Лапищи, как  у  старой  скотницы».
     Ира  тщательно  промыла  раков, запихнула  живьем  в  кастрюлю  с  чистой  подсоленной  водой  и поставила  на  огонь. И  все  это  быстрыми  точными  движениями, как  будто  она  сто  лет  здесь  хозяйничала.
     Аркадий  подумал, если  бы  раки  умели  издавать  звуки, как бы  они  сейчас  дико  горланили. А  так  молча  умирают, закипая.
     После  недолгих  размышлений  Аркадий  достал  из  холодильника  бутылку  Кагора, остатки  голландского  сыра. Нарезал  только  что  купленный  белый  батон, намазал  маслом, соорудил  бутерброды.
     –Присаживайся, не  стесняйся, – неловко  суетился  Аркадий.
    Не  в  своей  тарелке  чувствовала  себя  не  гостья, а  сам  хозяин. Ира  все  делала  быстро  и  уверенно.
     Вытащила, наконец, красные  раки. Потребовала  к  ним  приправ. Аркадий  снова  засуетился, как  гарсон  в  первый  день  работы.
     Ирина  стала  отламывать  у  раков  хвост, клешни – все  съедобные  места.
     –Надо  было  купить  пучок  петрушки, – сказала  Ира. – И  лука.               
     –Не  подумал, – виновато  развел  руками  Аркадий.
    Выпили, закусили.
     Когда  в  бутылке  оставалось  совсем  на  донышке, Ирина  первой  поцеловала  Аркадия  в  губы. А  потом  они, взявшись  за  руки, молча  прошли  в  спальню.
    Ирина, легонько  отведя  руки  Аркадий, сама  разделась. Легла  на  живот. Аркадий  как  бы  не  совсем  понимая, долго  целовал  ее  худые  лопатки, гладил  позвоночник, поясницу… Но  потом  докумекал, что  это, по-видимому, ее  любимая  поза, осторожно  раздвинул  ей  ноги  и  вставил… Ирина  сразу  же  застонала  и  заметалась…
     Потом  они  молча  курили.
     –Деньги, говоришь, нужны, – Ира  осторожно  гладила  редкие  рыжеватые  волосы  на  груди  у  Аркадия. – Так  это  проще  простого, Арсена, мясника, знаешь?
     –Конечно.
     –У  него  недавно  был  день  рождения. И  он, пьяный, сказал  кому-то, что  на  квартиру  вобщем  собрано, мелочь  осталась. Чуть-чуть  на  трехкомнатную  не  хватает. Они  скоро  покупают. Уже  вроде  бы  даже  с  хозяином  договорились. Весь  базар  на  него  зол, цену  не  держит, продает, как  выгодно, рекетирам  не  платит, ребята  решили  забрать…
     –Серьезно… – протянул  Аркадий, поднимаясь  на  локте.
     Ирина  коротко  кивнула.
     –Дети, оба, ходят  на  первую  смену, а  они  на  базаре. Утром  Анаида  ему  помогает. Значит, где-то  с  десяти  до  двенадцати  квартира  пуста. Но  это  надо  еще  уточнить… Последишь?!
     –Какие  проценты?
     –Ой, это  ты  с  ребятами  договаривайся.
     –Не  обманут?
     –Не  думаю…
     –А  вобщем, работа, прямо  скажем, не  пыльная, – немного  помолчав, добавила  Ира.
    –Рискну, – согласился  Аркадий. – Деньги  ведь  все  равно  как-то  добывать  надо.
               
Глава IХ.

     Эрвант  смотрел  на  мертвое  лицо  свояка, его  плотно  сжатые  губы, заострившийся  нос  и  не  узнавал  Арсена. Не  узнавал  человека, с  которым  на  своем  синем  жигуленке  ездил  каждый  день  в  глухие  хутора  скупать  мясо.
     –Мы  вызвали  «скорую», – виновато  разводил  руками  мент. – Его  увезли  в  больницу. Но  спасти  не  удалось. Обширный  инфаркт. Переживал  смерть  жены – понятно.
     Эрвант  сквозь  слезы  смотрел  в  упрямое  зелено-желтое  лицо  Арсена  с  плотно  сомкнутыми, как  бы  закушенными  синими  губами  и  не  верил  ни  одному  слову  мента.
     «Надо  провести  частную  экспертизу, – думал  он. – Хотя  и  без  нее  видны  синяки  на  теле… И  ехать  в  Киев…»
     Заявление  Эрванта  попало  в  точку. В  Киеве  как  раз  открылся  межрегиональный  семинар  правоведов  по  борьбе  с  организованной  преступностью…


Глава  Х.

    Было  самое  начало  сентября. Желтые  листья  уже  кое-где  вальсировали, но  деревья  еще  оставались  сочно-зелеными, как  на  картинах  французских  импрессионистов, только  тонкая  паутина  начинала  переплетать  тускнеющую  там  и  здесь  зелень.
     Выпущенного  из  тюрьмы  Женю  встречало  много  народу. От  мальчика  осталась  тень. Словно  его  переполовинили. Вытянутое  восковое  лицо. Черные  круги  под  глазами. Бритая  удлиненная  голова, напоминающая  яйцо  или  средний  огурец. Женя, как  призрак  отделился  от  серого  здания  тюрьмы, и  расстояние  между  ним  и  мрачным  строением  медленно  увеличивалось.
     Женя  шатался  от  непривычки  идти  без  конвоя  и  от  свежего  воздуха. На  бледно-сером  лице  его  не  было  ни  кровинки. «Краше  в  гроб  кладут», – сказали  бы  раньше. Пальцы  рук  его  мелко  дрожали.
     Женя  улыбался. Робко, неловко, затравленно, но  улыбался.