Прыгун выбрался из норы и осмотрелся. Было холодно — утро только начиналось.
Тёплое лишь самым краем показалось из-за дальней горной гряды. Да и Тёплым оно ещё не стало, а тем более — Горячим, как зовут его днём. А как же назвать его ночью? Или вот сейчас, когда тепла от него ещё нет? Светило… Так называет его Выдумщик…
Ну вот ещё! Только мыслей о Выдумщике ему и не хватало! Да ещё в такой день… Прыгун тряхнул массивной головой на короткой, основательной, как и у всех его сородичей, шее и начал переступать всеми шестью ногами.
Конечности его ещё не обрели обычной гибкости и подвижности, утренняя скованность давала себя знать, но таким образом Прыгун хотел отвлечься от мыслей о Выдумщике; и даже более того — сделать вид, что он вовсе и не вспоминал о нём.
Лучше уж подумать о Красавице. Прыгун припомнил какой гладкий и блестящий у неё панцирь, какие крепкие, но в то же время стройные и длинные ноги, как уверенны и точны все её движения. Действительно — Красавица.
А Выдумщик говорит, что раньше такого слова не было, что его придумал прежний Выдумщик. И многих других слов не было тоже…
Да что же это такое?! Никуда ему не деться от противного Выдумщика! Надо было подчиниться, когда Старый, да и другие Старшие, говорили: не подходи к Выдумщику, не слушай его. Но Прыгун, как и многие дети и подростки, ничего не мог с собой поделать.
Они дразнили Выдумщика и швыряли в него камнями — оттого и панцирь у него весь в царапинах, а потом им становилось скучно и чего-то не хватало без его странных новых слов и непонятных рассказов.
И они снова приходили к нему, и он начинал говорить, словно и не прекращался его прежний рассказ. А они слушали: сначала не глядя на него, потому что им было стыдно.
Но чего они стыдились — того ли, что обижали Выдумщика, или того, что снова слушают его, — они и сами не знали. Вскоре, забыв обо всём, они уже смотрели на него во все глаза и придвигались поближе, и ловили каждое слово — понятное или непонятное — всё равно, и даже начинали задавать вопросы, когда он замолкал.
Но наконец, переполнившись новым и непонятным, они снова начинали злиться — то ли на Выдумщика, то ли на самих себя — за то что вновь поддались ему. И снова он виделся им таким, каким и являлся на самом деле: старым, никчёмным, презренным, выжившим из ума, бормочущим какие-то слова, не имеющие смысла.
Нет ничего хуже, чем быть Выдумщиком. Одно только неясно: почему они каждый раз возвращаются к нему? Впрочем, не все. Вот, например, Красавица никогда его не слушает. И Пловец тоже.
Прыгун вздрогнул всем телом. У него есть только одна возможность завоевать Красавицу: с честью выдержать сегодняшнее испытание и стать Мастером. Способности у него есть. Даже Выдумщик говорил, что есть.
Тьфу ты! Опять Выдумщик. Ну никуда от него не деться. Плохо это. Плохой знак. Пока не поздно, надо подумать о важном, о главном. Ведь для этого и поднялся сегодня раньше всех, хотя, наверное, разумнее было бы выспаться как следует. Но он просто не мог спать. Ни на миг не мог забыть о предстоящей ночи, когда должна решиться его судьба.
Да, на этот раз выбор пал на него. Именно он — один-единственный в целом поколении — должен увидеть Неведомое и принести весть о нём своему племени.
В долгом, длинном, как целая жизнь, году есть всего одна ночь, когда появляется оно — Неведомое. Уже десять лет прошло, как узнали о нём, о Неведомом, — узнали случайно.
Один из них, из Делающих Орудия, по какой-то причине не успел вернуться домой — в безопасную нору — до наступления ночи. Сородичи его погоревали, а утром отправились на поиски панциря — он был не по зубам даже Голодным, которые рыскали по ночам целыми стаями.
Но вместо пустого, до блеска выскобленного панциря, они нашли самого Увидевшего (так его стали звать после той ночи) — живого и почти здорового. Конечно, он был едва жив от страха, голода и холода, но когда поел и согрелся, страх остался позади, и Увидевший начал рассказывать.
Он говорил, что ему удалось найти подходящую расщелину и забраться в неё, а рядом с расщелиной как раз росла Пахучая Трава; и хотя он видел рыщущих в поисках добычи Голодных и Острозубов, ни один из них не приблизился к его укрытию.
Это было важно. Пахучая Трава сбивает с толку опасных зверей. Делающие Орудия и раньше думали об этом, но окончательно убедились только на примере Увидевшего.
После этого он стал Мастером. Мастер — этот тот, кто придумывает или делает что-то новое и полезное. Например, как сделать ещё теплее и надёжнее дом, больше заготовить и лучше сохранить зимние запасы, да мало ли ещё чего — всего и не перечислишь. И хотя Увидевший больше ничегошеньки не придумал за всю свою жизнь, он навсегда остался Мастером.
Прыгун вздохнул. Он считал это не вполне справедливым. Ведь ему просто повезло. А о Неведомом Увидевший так и не сумел рассказать. Повторял только, что оно появилось на кормовых кустах. Сначала оно было почти незаметным, потом… оно увеличилось, а потом… постепенно исчезло — но это уже ближе к утру.
Делающие Орудия поначалу не придали особого значения его словам. Он был слишком напуган, слишком замёрз… Говорят, страх одного Острозуба превращает в десять.
Ой, ведь это опять Выдумщик, его слова…
Прыгун покачался немного на сильных ногах, потянулся, расправил суставчатые трёхпалые руки. Два нижних глаза он прикрыл, верхние рассеянно осматривали давно знакомые окрестности.
Невообразимое многообразие оттенков серого цвета, камни — всех форм и размеров, причудливо изогнутые колючие кусты, цепляющиеся за каменистую почву с тем же неизменным упорством, что и ноги его соплеменников. Неподалёку журчит ручей, чуть дальше он впадает в холодную речку, полную вкусной рыбы, но суровую и коварную по отношению к рыболовам. Да и весь окружающий мир был суров и полон опасностей.
Прыгун смотрел вокруг и привычно отмечал: там надо будет поискать съедобные корешки, здесь — скоро дозреют побеги; в ручье — сеть — надо будет проверить, и ловушки — вон там, за камнями; а ещё дальше — опасное место: может устроить засаду Острозуб; за тем холмом развелось много Голодных: в одиночку не стоит ходить туда даже взрослым, надо следить за детьми…
А Выдумщик говорит, что их мир — красив. И кривые кормовые кусты, все утыканные острыми шипами — тоже красивы. Но в эту ночь — единственную за весь длинный, нескончаемый год — они станут прекрасными, необыкновенными — это значит небывалой, никем не виданной красоты. Тоже новые слова. Хотя их, кажется, придумал кто-то из прежних Выдумщиков… Ну чего ещё от них ждать?
Нет, уж он-то, Прыгун, сумеет разобраться с этим Неведомым, понять наконец, что оно такое, чего от него ждать. Полезно ли оно или опасно — вот главный вопрос.
Старшие учат: всё важное в мире делится на полезное и опасное; и думать стоит только о том, как извлечь пользу из первого и уберечься от второго. Тот, кто думает об этом успешно, становится Мастером, и его все уважают; а тот, кто думает и говорит о бесполезном, становится Выдумщиком, и все издеваются над ним, и нет, наверное, ни одного Делающего Орудия, кто хотя бы раз в жизни не швырнул в него камня.
Но почему, почему каждый, кто отправлялся посмотреть на Неведомое, не мог потом ничего рассказать?! Ничего разумного, по крайней мере. И хуже того — каждый становился Выдумщиком… Только самый первый, Увидевший, с которого всё и началось, избежал этой участи.
Прыгуну стало страшно…
Нет, с ним этого не случится. Он способный, он сообразительный и вполне разумный — даже Старый так говорит, а Старый редко кого-нибудь хвалит. У него получится. И он станет Мастером, и Красавица достанется ему, а не глупому, хотя и ловкому, Пловцу.
На этой мысли Прыгун почти совсем успокоился. А тем временем Тёплое действительно стало Тёплым — началось настоящее утро. Из норы, один за другим, выбрались родичи, из других нор — соплеменники. Для Делающих Орудия наступал ещё один долгий день, полный обычных забот. И привычное течение этого дня окончательно успокоило Прыгуна.
Сегодня он мог позволить себе побездельничать. Надо было хорошо питаться и беречь силы. Младшие, поглядывая на него с боязливым почтением, натаскали столько еды, что за целый день Прыгун смог съесть не более половины.
Время текло в блаженном сытом оцепенении. Надо только стараться, чтобы в поле зрения не попал Выдумщик. И ещё — Неуклюжая. Припадая на две левые ноги, она всегда ходит за Выдумщиком, если только не увяжется за ним — Прыгуном.
Вот уж кого не назовёшь красивой: панцирь какой-то приплюснутый и слишком тёмный — без блеска, а о ногах и говорить нечего: слишком толстые и неловкие, а две ноги короче, чем нужно — это у неё от рождения. Выдумщик говорит: она же не виновата. Конечно, не виновата, и Прыгун даже заступался за неё несколько раз, когда Младшие дразнили или Одногодки норовили обидеть. Но всё равно — смотреть на неё неприятно.
Несколько дней назад Неуклюжая придумала, как улучшить ловушки. Старшие говорят: она умная, может даже умнее всех среди поколения прошлого года, к которому относился и Прыгун. Но Старый не позволит ей стать Мастером, потому что она слишком много слушает Выдумщика и многому учится у него.
И всё-таки Прыгуну было приятно, что он нравится Неуклюжей. И немного жалко её. Может он бы и побольше её пожалел, если бы не старался не думать о ней, не замечать, не видеть. Особенно сегодня.
Наступил вечер. Горячее снова стало Тёплым. Начались приготовления.
Прыгуна проводили к расщелине — той самой, где когда-то спрятался Увидевший. Его натёрли Пахучей Травой, которую специально набрали женщины, и помогли втиснуться в узкую трещину.
Младшие приволокли целые груды мха: они уже несколько дней собирали его в ожидании этого дня, вернее — ночи. И теперь, в награду за труды, им позволили самим затыкать мхом все пустоты между телом Прыгуна и камнями, а особенно — у него под животом.
Да, ему будет куда теплее, чем бедняге Увидевшему. После такой обильной еды и весь обложенный мхом, может быть, он и вовсе не замёрзнет. И уж во всяком случае смерть от холода ему точно не грозит.
Напоследок Прыгуна заставили проглотить ещё несколько кусочков рыбы и тщательно укрепили между камнями долблёнку с водой — так, чтобы он мог взять её свободной рукой. Пищу оставлять нельзя — Голодные могут почуять, несмотря на Пахучую Траву. Даже рот Прыгуну протёрли мокрым мхом и намазали Травой. Было неприятно, но терпимо.
Родичи ещё немного потоптались рядом, пожелали ему добра, неуклюже путаясь в словах и чего-то смущаясь. Он поблагодарил их за заботу, и они потянулись домой — в уютные безопасные подземные гнёзда — сначала медленно, но потом всё быстрее, хотя время ещё было.
Дольше всех с ним оставался Старый: всё что-то говорил, давал указания.
— Ты вверх не смотри — пользы от этого никакой, — доносилось до Прыгуна много раз уже слышанное, неинтересное. — Ну и что, что там искры, — привычно и настойчиво бубнил Старый. — Давно известно: их не достать. Нет от них проку, но и опасности нет. Запомни: главное — польза!
Прыгун с ленивым удивлением думал о том, что за весь день ни Выдумщик, ни Неуклюжая ни разу не попались ему на глаза — даже во время приготовлений их не было видно. Наверное, Выдумщик понял, что ему не хочется его видеть — он догадливый… да и она — тоже… не то что Старый. Но наконец и он ушёл.
Прыгун остался один. Вечерний свет угасал. Страха не было, не было и нетерпения. Время текло медленно, и это было хорошо. Он добросовестно старался думать о самом важном — о пользе, но не мог. Тишина пропитала его насквозь и всё в нём замерло.
Небо темнело, искры, о которых он столько слышал, стали проступать на нём, разгораясь всё ярче. (Конечно же, Прыгун сразу забыл о наставлениях Старого, да тот и сам вряд ли верил в их исполнимость.)
Да, Прыгун слышал, что их много, очень много, слышал, что они яркие, а Выдумщик, который видел их собственными глазами, прибавлял к этому много разных непонятных слов, и они казались Прыгуну лишними и ненужными. А теперь…
Он попытался вспомнить слова Выдумщика. Теперь они были ему нужны — очень нужны. Ему казалось, что — ещё немного — и что-то лопнет у него внутри, где-то в груди, кажется.
Прекрасные… невероятно прекрасные… невозможные… небывалые… — шептал Прыгун, позабыв обо всём, не замечая шныряющих вокруг Острозубов и Голодных.
Многоцветные россыпи крупных ярких звёзд мерцали и ласково подмигивали Прыгуну — его мир находился в относительной близости к центру Галактики, о чём он, разумеется, и не подозревал. Но это и не имело значения, и если бы Прыгун узнал сейчас о природе звёзд и строении Галактики, это не разрешило бы его вопросов, не исцелило бы его муки.
Сладкая боль, мучительная радость — об этом говорил Выдумщик, и Прыгун отчётливо вспомнил его слова, которые считал доказательством безумия.
Теперь ему открылось главное горе Выдумщика — оно не в том, что его обижают и считают глупым и бесполезным.
Оно — в вопросах, которые некому задать; в чувствах и мыслях, которые невозможно выразить — они бьются и пульсируют внутри, они рвутся наружу, но нет слов, чтобы их передать, и нет никого, кто мог бы их понять, потому что ты бессилен… бессилен… Нет слов… И ты мучаешься, как роженица, которая не в силах разрешиться.
Что-то мучительно росло у Прыгуна внутри, заполняя его целиком — слепящим светом, болью, счастьем, одиночеством.
Зачем… — прошептал он. — Для кого? Откуда? Как… — и снова затих.
Он был песчинкой в огромном мире… и он был — всем, что окружало его, огромный мир хотел поместиться в нём, найти в нём выражение, обрести речь и смысл.
Старый говорит: мы отличаемся от животных умом, мы делаем орудия, улучшаем свои дома и, узнавая новое, извлекаем из него пользу.
Прыгун посмотрел на Острозуба, вынюхивающего добычу среди камней. Он тоже думает о пользе: о еде, норе, детях и безопасности. И только об этом.
Старый говорит — польза главное, а всё остальное — неважно. Значит, мы отличаемся от Острозубов тем, что заботимся о пользе успешнее, чем они?
А Выдумщик говорит: в нас есть то, чего не увидеть глазами. Как-то он это назвал… какое-то такое слово придумал, оно ещё показалось Прыгуну смешным…
Душа. Он сказал, что у нас есть не только тело, но и душа, и она… она… может чувствовать… красоту и ещё что-то такое… такое…
Прыгун заметил, что скребёт камень, позабыв о всякой осторожности. Он затих. Кажется, Острозуб ничего не заметил — потрусил дальше, скользнув по расщелине внимательным и пустым взглядом, в котором на миг отразился свет мириад звёзд.
Вот оно… вот, — Прыгун сжал пальцы, чтобы снова не выдать себя ненароком, — то, что болит, бьётся, мучается у него внутри — ведь это же не тело! Значит, это она — душа. Значит, она — есть…
Но для кого же, зачем, откуда эта красота, если её никто не видит? Вернее, не замечает. Острозубу она безразлична.
Что-то такое ещё говорил Выдумщик… Что у мира есть Мать, как есть она у каждого из них. Есть Огромная Великая Добрая Сила, которая… как же он говорил? — которая…
Хорошо, что Выдумщик ещё жив — он расспросит его. Прыгун вздрогнул всем телом — мысль о будущем подействовала на него, как жестокий удар.
Неужели… — Прыгун даже дышать перестал и внутренний холод сковал его — неужели теперь он сам станет… Выдумщиком… Нет! Только не это!
И тут… Прыгун заметил, что с кормовым кустом что-то происходит, и весь обратился в зрение. Ведь в конце концов именно для этого он здесь.
Многочисленные тёмные утолщения, всегда появлявшиеся весной на концах тонких веточек, вдруг разбухли и… Они расширялись, росли, разворачивались…
Прыгун не верил своим глазам.
Что-то светлое, нежное, трепещущее одело сухой и колючий куст. Он никогда не видел ничего подобного. В его каменистом суровом мире даже листья были жёсткими, а трава — сухой и грубой.
А это… он не мог прикоснуться к нему, но он знал — оно… оно сомнётся под неосторожной рукой и… растает. как тает крохотная тонкая льдинка под детскими пальцами — исчезает, не успев удовлетворить любопытство.
Прыгуну казалось, что он слышит тихий шелест, с которым разворачивается, становясь всё больше и пышней оно — Неведомое.
И где оно только помещалось? — подумал он, замирая от счастья. — Неужели под грубой корой этих уродливых выростов?
Колючий куст почти совсем скрылся из виду. Прыгун подумал, что Неведомое похоже на облако, только ещё красивее. Кажется, что-то такое говорил и Выдумщик, но тогда Прыгун его не понял, а главное — не поверил.
Незнакомое чувство овладело им при мысли о Выдумщике. Как будто он его отец или лучший друг, нет — ещё сильнее, ещё больше… Что же это?
Выдумщик пережил то же, что и я, он видел всё это, он думал и чувствовал… Он один может понять меня. Да, он может.
Прыгуну стало легче. И очень жаль Выдумщика. Как одиноко ему. Говорят, раньше было хуже. Старый с удовольствием рассказывал, что первого Выдумщика просто изгнали, потому что сочли его безумным. Изгнанный обречён на скорую смерть — Делающие Орудия не должны слушать безумных.
Но следующего Выдумщика не прогнали, хотя и почти не слушали его. Всё меняется. Теперь почти все дети каждый день бегают к Выдумщику, а иногда даже взрослые приходят его послушать.
Или вот Неуклюжая — она никогда не видела Верхних Искр, не видела Неведомого, но кажется, что она понимает Выдумщика, и его, Прыгуна, она наверное смогла бы понять. А Красавица — нет. Она никогда не поймёт. С ней нельзя и говорить об этом.
Прыгуну стало грустно, тоскливо. Неужели он должен отдать свою будущую счастливую жизнь за одну эту ночь? За Неведомое, которое так и осталось — Неведомым, непонятным, недоступным.
Оно ранило его, как острый камень; оно подарило ему что-то — невидимое, неясное, а взамен — Красавица, положение Мастера, всеобщее уважение?..
Да нет же! Всё очень просто: надо сказать Старому и всем остальным, что Неведомое — бесполезно. И всё.
Красавица достанется ему, а не Пловцу, ведь он наконец разрешил вопрос о Неведомом. Потом он станет Мастером, потом… потом…
А ведь Выдумщик скоро умрёт. Прыгун припомнил, что видел на его панцире не только царапины, но и тонкие трещинки — первые предвестники смерти.
А у Старого панцирь гладкий — он, наверное, доживёт до конца года. И когда на свет появятся дети этого года, в том числе его, Прыгуна, и Красавицы, они будут слушать Старого. Он расскажет им о пользе, а про Верхние Искры и про Неведомое не скажет ни слова. И никто больше не увидит их, разве что когда-нибудь — случайно. И все новые слова, что придумали Выдумщики — забудут…
А Неуклюжая — что станет с ней? Ведь её никто не выберет — никому из Молодых она не нужна. Возьмут ли её на зимовку, если она останется бездетной? И захочет ли она сама бороться за жизнь после смерти Выдумщика?
Прыгун долго смотрел на Неведомое и думал, что почувствовала бы Неуклюжая, если бы увидела его? Со-чувствие… Это же новое слово! Оно значит: чувствовать вместе с другим, стараться понять, что чувствует он… или она.
Прыгун представил, как бы она обрадовалась, если бы услышала новое слово. А если бы услышала обо всём, что он видел в эту ночь… Она была бы так счастлива… И Прыгун тоже почувствовал себя счастливым.
А Старый говорит: раньше таких, как она, прогоняли. И ведь он говорил это прямо при ней — она слышала. И только молча закрывала глаза. Все пять глаз, будто хотела спрятаться, исчезнуть.
Почему-то тогда Прыгун не думал о том, что она чувствует. Он ещё не знал этого слова — сочувствие. И если он не захочет стать Выдумщиком, никто больше его не узнает. Мастер не должен выдумывать бесполезные вещи.
Главное — польза.
Приближалось утро. Неведомое, словно светившееся своим собственным мягким светом, поблекло — жизнь зримо уходила из него. Оно как-то обмякло и медленно осыпалось.
Прыгун понял: скоро от него останутся только те непонятные, расползающиеся под пальцами клочки неизвестно чего, которые обнаруживались на утро после этой единственной в году ночи под кормовыми кустами. Эти клочки очень быстро истлевали, превращаясь в ничто к тому времени как Тёплое становилось Горячим.
Верх медленно светлел; Верхние Искры угасали. Всё. Прыгун вздохнул с грустью и облегчением. Он никогда не забудет эту ночь, но она не стоит целой жизни, которая ждёт его.
Он принял решение и со спокойной печалью наблюдал, как приближается, начинается и наконец всё вокруг охватывает утро.
Вскоре за ним пришли. Пока родичи помогали ему выбраться из расщелины, никто ни о чём не спрашивал его. Все, даже Старый, смутно ощущали торжественность момента и потому ждали, когда Прыгун утвердится на собственных ногах и соберётся с мыслями.
— Ты видел Неведомое? — наконец спросил его Старый.
— Да, я видел Неведомое, — твёрдо ответил Прыгун.
— Так скажи нам — что оно такое? — продолжал Старый. — Полезно ли оно, опасно или… бесполезно?
Прыгун был уверен, что Старый намеренно выделил последнее слово — подсказал ответ, удобный для всех, а более всех — для самого Прыгуна.
Прыгун молчал, и никто не торопил его. Он смотрел на них. На родичей и соплеменников, на Старого, Выдумщика, Красавицу, Неуклюжую, Пловца.
В глазах одних он видел интерес, любопытство, в других — безразличие, а в глазах Выдумщика — боль; но странную боль, вроде она была не его собственная, а боль Прыгуна…
Сочувствие, — вспомнил Прыгун. — Вот что это такое. Или, может быть, со-страдание.
— Да, я видел Неведомое, — повторил Прыгун.
— Оно — прекрасно.