4. О ЖЕНЩИНАХ, ПИСЬМАХ И ПЕСНЯХ.(часть 3. Периодевты)
Нонна, осторожно постучав, вошла в комнату младшего сына.
- Александр! Александр!
Ответа не было.
- Ушёл, - проговорила диаконисса. – Опять ушёл…
Она присела на дифрос и задумалась. Взгляд её упал на простой плащ сына, на его потертый дорожный мешок.
- Император – киник, - повторила она. – Простой быт, презрение к роскоши… Всё верно, но откуда у тебя седина, дитя моё?
Она встала, молча перестелила постель сына и взбила подушку.
- О, госпожа, зачем же вы сами всё делаете! – раздался позади неё встревоженный голос Мариам.
- Мне это в радость, Мариам, - отвечала Нонна.- Я не так уж часто вижу Сандриона и могу что-то для него сделать.
- Посмотрите, госпожа, - продолжала Мариам, - я перекладывала вещи господина Кесария, и вот это выпало!
Нонна взяла из рук рабыни свиток.
- Это послание святого Павла к Филиппийцам, - улыбнулась она. – Он не расстается с книгой, подаренной мною… Как кто-то даже предположить мог, что Кесарий стал эллином! Что за вздор! И я ведь тоже почти поддалась этим сплетням, Мариам!
- Мар Григорий был очень сердит, когда получил это нечестивое письмо, - покачала головой мать Салома. – Кто-то хотел зла нашему господину Кесарию и написал подложное письмо…
Её речь прервал вскрик Нонны: из свитка выпал лист пергамена с печатью императора Юлиана. Нонна судорожно схватила его, сердцем чуя недоброе, и медленно начала читать строки, каллиграфическим подчерком выведенные на мертвой бычьей коже.
- Мариам… - прошептала она, бессильно опускаясь на дифрос – рабыня едва успела её подхватить. – Александр… Христос великий… Александр… Он едва не стал мучеником…
И она обхватила руками голову, зарыдав.
+++
В просторной беседке, украшенной цветами, среди ковров и вышитых подушек сидела Нонна с неотлучной Мариам, а рядом с ними – старшая дочь диакониссы.
На лицах обоих женщин была радость, и только лишь взгляд внимательного и опытного человека смог бы заметить в глубине глаз Нонны и Горгонии глубокую печаль, искусно скрытую внешней весёлостью. Лицо же Мариам было почти неразличимо, так плотно она закутала голову покрывалом, а глаза, большие и тёмно-карие, она привычно держала долу.
- Как хорошо, что Каллисту стало лучше! – с улыбкой куклы произнесла Горгония.
- Да, где же они запропастились с Кесарием? – ответила Нонна, и вздохнув, добавила:
- Как хорошо, что у нашего Александра есть такой друг, как Каллист. – Столичные друзья обычно любят пиры и развлечения за чужой счёт, более они не способны ни на что. Признаюсь, я не думала, что в Новом Риме у Александра есть такие друзья, которые не оставят его в …
Нонна осеклась. Дочь внимательно посмотрела на неё.
- В трудностях странствия, мама, ты хотела сказать? – спросила она, помедлив.
- Да, именно так, в трудностях странствия, - кивнула Нонна, незаметно поднося к глазам платок. – Конечно, конечно… это такое ответственное и сложное поручение… Кесарь Юлиан дал своему сенатору задачу не из лёгких.
- Но Кесарий с ней прекрасно справился… то есть справится! – заметила Горгония.
- Горги, он не рассказал тебе, отчего у него поседели волосы? – вдруг неожиданно спросила Нонна.
- Он болел, - отвечала Горгония. – Поэтому и не писал нам, не хотел, чтобы ты беспокоилась.
- Христе, где же он скитался, больной, изгнанный, лишённый всего! – прошептала Нонна.
Горгония внимательно посмотрела на мать.
- У Кесария отличный дом в Новом Риме и рабы. О нём было, кому позаботиться, - сказала она и добавила: - И Каллист рядом.
- Да благословит Христос Бог Каллиста! - воскликнула Нонна, прижимая к груди руки. - Он спас моего сына! Как он только не испугался императорского гнева!
- Отчего же гнева? – деланно удивилась Горгония. – Император поручил Кесарию важное дело в Александрийском Мусейоне. Он…
- Ах, Горги! – воскликнула Нонна, не выдержав, и всплеснула руками. – Ради чего мы с тобой обманываем друг друга! Ты ведь тоже украдкой прочла указ Юлиана, как и я!
- Указ? – не сразу переспросила Горгония, словно раздумывая.
- Да, указ о ссылке Кесария и о лишении его всего имущества за исповедание Христа на императорском диспуте! Хитрец, он так искусно спрятал этот указ в послание к Филлипийцам… бедный Сандрион…– прошептала диаконисса. Её синие глаза были полны слёз. – Нам незачем притворяться друг перед другом, дитя моё!
- Да, мама, ты права, - глубоко вздохнув, ответила её старшая дочь.
- Но скажи, Горги, как тебе удалось выведать у нашего скрытного Александра, что он был болен? – с тревогой проговорила Нонна.
- Каллист мне рассказал, что Кесарий был болен, - соврала Горгония, - и то в двух-трёх словах. Кесарий сам ничего мне не рассказывал. Каллист, впрочем, тоже хранит тайну друга относительно его изгнания и прочего.
Нонна с пониманием кивнула.
- Каллист тем более заслуживает уважения, что хранит тайну Кесария, - сказала она.
- Не будем и мы подавать вида, что мы её разгадали, - продолжила Горгония.
Нонна и Мариам, слушавшая с напряжением их беседу, с готовностью кивнули. Потом, помолчав, Нонна произнесла:
- Но где же он скитался, больной, без средств к существованию! Ах, Александр, Александр… А мы-то думали, что ты отступник… и я, твоя мать, тоже сомневалась в тебе…
- Положим, мама, ты сомневалась менее всех, - ответила Горгония. – И ещё я уверена, что все издержки взял на себя благородный Каллист. Именно его мы и должны благодарить за то, что Кесарий жив и с нами.
- О, как плохо мы встретили Каллиста, - вздохнула Нонна.
- Не мы, а папаша, - ответила её дочь. – А драку затеял сам Кесарий. Значит, его здоровье вполне восстановилось.
- Каллист – прекрасный юноша, - продолжала Нонна. – Как замечательно, что он решил стать христианином!
Горги многозначительно кашлянула.
- Нет? – переспросила Нонна, поняв намёк. – И это тоже – выдумки нашего непутёвого Александра?
- Не такой уж он и непутёвый, как оказалось, - заметила Горгония. – Неспроста они в детстве с Саломом в Сорок Мучеников играли.
- О, Салом так далеко! – вскричала в горести Мариам. – Он ещё так нескоро вернётся…
- Да, - печально ответила Нонна, гладя рабыню по руке. – Общество Салома утешило бы Кесария.
- А я, напротив, очень рада тому, что папаша отпустил Салома с другими конюхами в Армению выбирать лошадей, - ответила Горгония. – Бедняга хоть отдохнёт от его тирании и незаслуженных наказаний. Я не понимаю, откуда у отца такая жестокость к родно…
- Тс-с-с! – одновременно приложили палец к губам Нонна и Мариам.
- Да почему же «тс-с-с»?! – возмутилась Горгония. – Весь Арианз и Назианз об этом знает, люди не слепые ведь. И ничего зазорного в происхождении Салома я не вижу – отец тогда не был крещён и был ипсистарием. По мне, недостойно христианина и епископа вот такое жестокое обращение с невиновным человеком. Если бы не ты, мама, то Салому бы совсем не жить…
- Я благодарю вас, госпожа Нонна, за всю вашу доброту, - прошептала Мариам, вдруг становясь на колени перед диакониссой и целуя её руки. – Да благословит Христос Бог вас и ваших детей!
- Н а ш и х детей, - ласково отвечала Нонна, поднимая её и целуя.
- А вот и они! – воскликнула Горгония. – Так, мама, мы ничего не подозреваем, мы глубоко убеждены в том, что Кесарий приближен к императору и осыпан милостями.
- Да, мужчины так тяжело переживают, когда теряют положение в обществе, - вздохнула Нонна и добавила послушно: – Хорошо, доченька, мы сделаем так, как ты сказала.
К ним уже приближались трое – оживший Каллист, повеселевший Грига и невозмутимо вышагивающий между ними, высящийся подобно маяку, Кесарий.
- Как радостно видеть плоды твоего искусства, брат! – заметила Горгония после того, как они обменялись приветствиями. – Каллист, вы выглядите значительно лучше, чем вчера! Грига, да и ты похож на узника, которому обещали свободу!
Она поцеловала братьев, а Нонна обняла и поцеловала Каллиста – ему пришло наклониться к маленькой диакониссе, чтобы та смогла это сделать.
Каллисту вспомнилась Леэна, высокая и статная. Она была такого же возраста, как и Нонна, но как непохожи между собою были эти две матери Кесария – настоящая и названная! Только синие глаза роднили их.
- Мы ждём, когда вернётся отец, и тогда мы все вместе вкусим трапезу, - сказала Нонна. – Присядьте! Каллист, садись рядом со мной. Мы как раз разговаривали о том, что потерять такого друга, как ты, было бы невосполнимой утратой для Кесария.
- Каллист достоин своего имени, он – воистину прекрасный друг! – воскликнула Горгония. – Наверное, он – твой незаменимый помощник и в делах государственных, правда, брат?
- Да, - с достоинством ответил Кесарий.- Без него никогда не был бы завершен проект ксенодохия. Но теперь дело опять застопорилось - император Юлиан собирается воевать с Персией – и по этой причине, кстати, я не могу открыть вам истинной цели своей поездки в Александрию.
- Так вот почему вы одеты как простые путники! – словно догадалась Нонна.
- Да, мама, чтобы не вызывать подозрений, - кивнул Кесарий. – Я же всё время тебе намекал, что у меня важное государственное поручение, а тебя смущало отсутствие пышности в моей одежде. Хотя сейчас при дворе роскошествовать не принято, так как сам император – философ и киник.
- А почему ты бороду не отпустил? – спросил Грига, почесывая свою редкую бородку. – Отчего бреешь щёки, когда император носит нечёсаную бороду, подобно Диогену?
- Этим я выражаю своё несогласие с императором по самому главному вопросу, разделяющему нас, - ответил Кесарий.
- Это словами надо выражать, а не бритьём лица, - заметил его брат-пресвитер.
Неизвестно, что ответил бы ему Кесарий, но Горгония вмешалась в их спор:
- Кесарий, так, быть может, ты вовсе и не в Александрию едешь?
- Тс-с-с! – поднёс Кесарий палец к ее губам. – Не все мысли нужно произносить вслух, даже если они и верны, сестрица!
- Ах, брат мой, отчего же ты не оставишь императорский двор? - вздохнул Грига. – Как это унизительно – быть на службе у императора, который имя Христа заменил именем Гелиоса!
- Грига, ты преувеличиваешь – как и свойственно, впрочем, твоему знаку Близнецов, - ответил Кесарий.
- И астрологию твою я не одобряю, - заявил, распаляясь, Григорий. – Ибо это – наука опасная, хоть и важная для искусства врачевания.
- Грига, да тебе совсем полегчало! – засмеялась его сестра. – Я полагаю, это от того, что Кесарий свёл концы с концами в твоих бесчеловечных хозяйственных книгах? Вывели Феотима на чистую воду?
- Ещё нет, но выведем непременно, - ответил за Григория младший брат.
- Какие, всё же, вы с Григой разные! – воскликнула Нонна. – Как будто дети разных матерей, а ведь вы – единоутробные!
- Это зависит от молока кормилицы, - ответил гордо Григорий. – Я ведь единственный из всех твоих детей питался твоим молоком, мама. Вот я на тебя и похож. А Горгонии и Кесарию брали кормилицу.
- Да, меня выкормила ты, Мариам, - улыбнулся Кесарий, и рабыня, радостно схватив его за руку, несколько раз поцеловала.
- Вот вы с Саломом и похожи, как братья, - заключил Григорий.
Зависла неловкая тишина.
- Верно! – сияя улыбкой, нарушила её Горгония. – Недаром египтяне говорят, что плоть младенца строится из молока кормилицы.
- Видимо, так оно и произошло, - ответил Кесарий, нежно гладя свою кормилицу по плечам. Мариам не скрывала слёз, набежавших на ее огромные карие глаза.
- Я помню, в отрочестве ты так хорошо плясал, Александр, - сказала Нонна. – Помнишь, тебя и Кассия выбрали для того, чтобы вы танцевали с саблями в руках на празднике Сорока Мучеников?
- Прямо как новые куреты! – засмеялась Горгония.
- Ну что ты, Горги, - с укоризной произнесла диаконисса. – При чём же тут куреты? Александр, действительно, был просто загляденье!
- Мать Кассия была ровно такого же мнения о своём чаде, - заметил Кесарий. – Хотя он чуть саблей мне в глаз не попал и несколько раз на ногу наступил.
- Мне непонятно, как можно плясать на христианском празднике, - заметил Григорий. – Это эллинский обычай.
- Так и речи говорить – эллинский обычай, брат мой, - заметил Кесарий. – Однако ты их очень любишь говорить, и даже преподавал сие эллинское искусство в Афинах.
- Сравнил благородное искусство филологии с плясками! – покачал головой Григорий. – Впрочем, ты, как придворный муж, наверняка разделяешь мнение императора Юлиана о том, что детей, чьи родители – христиане, не надо учить ни грамматике, ни риторике, ни…
- Нет, отнюдь не разделяю, - ответил Кесарий. – Хотя многие родители-христиане в этом единомысленны с Юлианом-Гелиодромом.
- Просто у тебя никогда не получалось плясать, Грига, - добавила жестокая сестра. – Ты всегда мне напоминал бурого каппадокийского медвежонка, когда в отрочестве под флейту наставника гимнастические упражнения в палестре делал.
- Ах, Горги! – вздохнула Нонна.
- Если бы ты, Грига, умел плясать с тем же изяществом, с каким речи говоришь, тебе бы удержу не было бы! – продолжала бесчеловечная Горгония.
Грига скорбно посмотрел на сестру.
- А я и сейчас сплясать могу! – вдруг воскликнул Кесарий, хватая со стола нож и скидывая фрукты с большого медного блюда.
Нонна и Мариам радостно ахнули.
Кесарий выступил на середину беседки, и, высоко подняв руки с ножом и блюдом, сделал несколько ходов старинного каппадокийского танца, поворачиваясь в прыжках и ритмично ударяя ножом о медь, так, что она звенела воинственно и прекрасно.
- Полно, полно! – вскричала Нонна, рукоплеща в такт вместе с Горгонией и Каллистом. – Не дай Бог, отец услышит!
- Да, ты права, мама, - засмеялся Кесарий, кладя «кинжал» и «щит». Улыбающаяся Мариам стала приводить стол в порядок.
- А ты, Каллист, что же ты молчишь? – спросил он весело у друга. – Ты бы спел нам!
- Да, Каллист, Кесарий уже рассказал нам о твоих музыкальных дарах! – подхватила Горгония. – Вот и кифара! Правда, она небольшая – для девиц и отроков, но в доме нашего отца кифары не водятся, это Аппианкина, мы с собой привезли. И очень кстати, как я вижу!
- Да, Каллист, спой нам, пожалуйста, какой-нибудь христианский гимн! – попросил Грига.
- Да-да, что-нибудь возвышенное, а то Кесарий, как кифару возьмёт в руки, всегда Анакреонта поёт! – заметила Горги.
- «Мне девушки сказали – Анакреонт, стареешь!» - рассмеялся Кесарий. – Вы с мамой так тщательно выискивали у меня седину, что я чуть было не решил подстричься.
- Ты что, Кесарий! Одумайся! – с притворным ужасом воскликнула его сестра. – Остричь твои прекрасные волосы! Лучше покрась их – закрась седину.
- Ну, это пусть египетский дружок Григи, Максим, так поступает, - отрезал Кесарий неожиданно грубо, так что Каллист удивился.
- У египтян так принято, - сдержанно ответил Грига.
- У них принято брить голову и парик носить, - насмешливо продолжал Кесарий. – Мина именно так и делает. А твой Максим-философ волосы выбеливает, прямо как агнец становится с виду. На время, пока не отрастут темные пряди.
- Он человек, много в жизни пострадавший! – ответил Григорий.
- Только за какие деяния, интересно? – спросил Кесарий.
Каллист понял, что это из старой тлеющей искры разгорелся давний спор, конца которому не предвидится.
- Кто-то при дворе седину закрашивать собирается, а кто-то бичи за правду получает! – высоким, чужим голосом вскричал Григорий.
Лицо Кесария потемнело.
Горгония быстро вскочила со своего места, схватила кифару и сунула её в руки Каллиста:
- Мы слушаем тебя, о Каллист врач! – воскликнула она, становясь между братьями. Нонна прерывисто вздохнула.
- Спой нам, Каллистион, дитя моё, - произнесла она печально.
Каллист стоял посреди семьи Кесария – растеряенный и рассерженный. Он хотел отказаться петь, но встретился взглядом со взглядом Нонны, увидел словно впервые глубокие морщины вокруг её глаз – и тронул струны кифары.
- Ты знаешь эту песню? – удивился Кесарий. Лицо его просветлело. – Откуда?
Но Горгония уже стала подпевать Каллисту звучным грудным голосом:
- Стремя коней неседланных,
Птичье крыло свободное,
Столион полон адаон,
Птерон орнисон апланон,
Парус надежный юношей,
Пастырь и Царь детей Твоих…
- Это Александрийский христианский гимн! – воскликнул Григорий радостно. – Его написал Климент, епископ Александрии, учитель Оригена!
- Тот самый, что «Строматы» написал? – спросила Горгония.
- Спой же еще, Каллист! – попросила Нонна.
- Пастырь и Царь детей Твоих
Сам собери
Чад Твоих
Петь Тебе
Энин агиос,
Гимнин адолос,
Устами чистыми,
Христа,
Детей вождя…
Вдруг беседку накрыла чья-то тень. Каллист резко ударил по струнам, прерывая игру, и они застонали, умолкая.
- Мир вам! – произнёс Григорий старший, входя. Все молча поклонились.
- Я рад видеть тебя в добром здравии, Каллист, - промолвил епископ.
Каллист пробормотал что-то маловразумительное, вроде «спасибо, взаимно».
- Ты же, сын мой Кесарий, - молвил епископ Григорий глядя на бывшего архиатра исподлобья, - объясни мне перед всеми собравшимися и перед матерью твоей, как в суде перед свидетелями…
Нонна сильно вздрогнула. Григорий-старший, нахмурив густые брови над обычным и над всё ещё заплывшим от синяка глазом, смерил младшего сына взглядом, и продолжал:
-… как в суде перед свидетелями и судьёй нелицеприятным, объясни, Кесарий: что означает твоя кощунственная выходка с письмом?
-Каким письмом, отец? – светло улыбаясь, отвечал Кесарий родителю.
- Вот этим! – проревел Григорий-старший, швырнув на стол злополучные вощеные дощечки – Каллист даже издали узнал и чёткий почерк Фессала, и печать архиатра.
- Вот этим? – удивлённо вскинул брови Кесарий, беря письмо осторожно, словно оно было от прокажённого, и зачитал вслух: - «Отец, здравия тебе и радости от великого Гелиоса и Матери богов!» Что это за чушь! – добавил он, бросая письмо на стол жестом, удивительно похожим на жест отца. Каллист рассмеялся бы такому сходству, произойди всё при иных обстоятельствах.
- Не смей повторять эти богохульства! – вскипел Григорий-старший. – Отвечай на мой вопрос!
- Я ведь уже сказал: «Что за чушь!» - с достоинством ответил Кесарий. – Какого еще ответа ты ещё хочешь от меня, отец?
Улыбающийся и спокойный, он стоял среди виноградных лоз, увивающих беседку, как Дионис перед Пенфеем.(*)
_______
(*) Пенфей – в «Вакханках» Эврипида, царь, желающий прекратить дионисийские мистерии и арестовавший под видом незнакомца самого Диониса, которого стал допрашивать.
_______
Оба – и сын, и отец – не видели то, что видел Каллист: как Грига приложил ладони к сердцу, а Нонна воздела их к небу.
- Не знаю, кто писал это письмо! – беспечно произнёс новый Дионис.
- Но там твоя подпись и печать, Кесарий! – молвил епископ Назианза.
- О, отец мой! – сказал Дионис, обращаясь временно в Ипполита.(*) – Если бы ты знал, какие жуткие козни плетутся при дворе!
_____
(*)Ипполит – персонаж трагедии Эврипида «Федра», несправедливо оклеветанный и проклятый отцом, но любящий и покорный ему.
_____
- Что за козни? – немного растерянно спросил Григорий-старший.
- Козни, направленные на то, чтобы отцы-христиане отрекались от сыновей своих, преданных Христу. И тогда император Юлиан подбирает их, брошенных, никому уже не нужных, ибо они оставлены отцами своими, словно жертву для Молоха и Ваала. И тогда с лёгкостью убеждает он их, уже оставленных и проклятых родителями, словно выкидышам от любодеяния, признать его, Юлиана, родным отцом и сменить отеческую религию на эллинское нечестие! – возгласил Кесарий, в запале срывая виноградную лозу и набрасывая ее себе на плечи.
- Ты хочешь сказать, что это – подделка? – ещё более растерянно, но недоверчиво переспросил Григорий-старший.
- Именно! Именно! – встрял в их разговор вскочивший со своего места Грига. – Как я тебе и говорил, отец!
Епископ посмотрел на старшего сына.
- Ты был прав, Грига, и я напрасно упрекал тебя в природной склонности защищать твоего непутёвого брата, - молвил старец. – Ну что ж, сын мой Кесарий, коли ты не отступник, дай мне благословить и обнять тебя!
Григорий старший и Кесарий сделали шаг друг ко другу.