...Встретившись с ещё двумя сотрудниками, одним из которых был Керимов, а другой, секретным сотрудником "Ивановым", Толя, не скрывая волнения, зашёл в дежурку. Перекинувшись парой слов с Фёдоровичем, он долго и вопрошающе смотрел сквозь его мохнатые брови. Фёдорович, распушив усы, с сожалением мотнул седеющей головой. С Брежневым его пока ещё никто не сравнивал (за брови), но он ожидал, что такая минута наступит. Внутренне, он был готов к своей тяжкой участи и оперов, что частили к нему, как к главному поставщику оперативной информации (к нему стекались телефонные обращения граждан), он обычно сурово отшивал: "Ну, что частите - частильщики? Ни пожрать сходить, ни поср...сами-то когда ходите?"
Предложив Толе одну из пиал и пощёлкав кнопкам на пульте (республиканское Управление было оборудовано системой видео-наблюдения), он неожиданно звезданул себя по лбу:
- Ёжкин кот... Слушай, Толь, ты только не прогневайся на без пяти минут пенса. Это я про себя, коммуниста, прости Господи. Тебе срочно надо зайти вниз - к Епифановичу. Сам просил...
Толю словно пружиной подбросило. Он машинально схватил пиалу и, не чувствуя высоких температур, вылил в себя залпом горячее снадобье из заварки с мятой. После чего, долго-долго благодарил "пенса".
Потом - пулей, стремглав выскочил из дежурки...
Фёдор Епифанович Русаков был полковник, в должности начальника архивного управления.
- А, привет-привет! Здравия желаю и всего самого прочего! - протянул ему маленькую, как у мальчика, ладошку, главный Архивед Управления. - Какими судьбами?
У Толь в зобу дыханье спёрло. Он и виду не подал: внутренние игры Комитета были ему просты и понятны. Они были придуманы и рассчитаны на мгновенное принятие решение в сложной или архисложной ситуации. Их строили по принципу - провокация действием или или бездействием, что вынуждала выдавать себя неадекватным поведением потенциальных и уже свершившихся предателей. Главный прицел делался на выявление так называемых "кротов" - агентов (нелегалов) глубокого залегания, что рано или поздно грозят "осчастливить" своим внедрением любую спецслужбу.Не ждать же, пока наконец осчастливят ... И конечно же эти щекотливые весьма болезненные мероприятия разрабатывались для того, чтобы пресечь возможную утечку информации в ходе доверительных бесед, дружеских застолий и откровенных попоек, коими грешили ряд сотрудников, у которых "оперативка" складывалась не слава Богу. В основном это были мобилизованные в органы партийные и комсомольские функционеры. Их "знаменем" был Александр Шелепин, Железный Шурик, что долгие годы при Хрущёве и даже после оного оставался бессменным комсомольским всесоюзным вожаком и некоторое время успел побыть Председателем КГБ СССР.При нём на командные должности стали выдвигаться такие же, как и он, комсомольские выскочки с безукоризненными анкетами и нездоровыми запросами "пиво-бабы-папиросы"...
- Да вот, катился-катился, колобок, и попал в ваш просторный подвал, - Толя усмехнулся и хлопнул себя папкой по коленке.
- Ой, какой у тебя портфель, - налегая на "о", как коренной волжанин, заметил Русаков и поспешно вытер лоб: - Гэдээровский что ли?
- Да, он самый, немецкий.
- Да, хорошо делают, пендавозы. Они и до, и после войны не пропадали и теперь не пропадут. Одним словом, техника... Что эти наши, советские немцы, что те , натовские - фээргэшные. У них с этим делом хорошо поставлено. Народ трудолюбивый, дисциплинированный - ничего не скажешь. Фашисты, словом...
Как всегда Епифанович мешал одно и другое: компот с винегретом. Но сам он себе внимал совершенно отчётливо - сложно его было половить на противоречиях...
- Вот я к вам как раз - по этому трудолюбивому народу, - Толя хлопнул папкой по другому колену. - Помогите мне, Фёдор Епифанович, и вот по какому делу. Земля слухом молвится, а наша контора и подавно - вы всё знаете. Не счесть алмазов в каменных пещерах... Так вот, мне нужно знать и как можно быстрее: какие диверсионные группы во время войны с самым трудолюбивым народом в наши места забрасывались и с кем из своих агентов они здесь контактировали. Особенно - агентов с радиопередатчиками...- и, видя искренне непонимание в глазах Архиведа, мгновенно отрубил: - Короче говоря, сколько диверсантов к нам было заброшено, сколько выявлено и арестовано, с какими нелегалами они выходили на связь и каких из них удалось расколоть...Поможете, товарищ полковник? Только быстро?
- Ну прям, Толенька, прям быстро... Через день-два...
- Фёдор Епифанович, дорогой вы наш человек, орденоносец и боец! Мне сегодня нужно, на крайняк - завтра, к утру. Ну, очень нужно - прям помираю! Кипит...
- Ага, вот так... Хорошо, так бы и сказал, орёлик. Только так, - Епифанович засуетился и стал похож на клеща: - Это твоя инициатива или по директиве начальства?Я в том смысле, если это твоя - личная, недолго зарыться по уши в дезу и вообще уйти на такие кулички...
- ...особенно меня интересуют местные кадры, - продолжал Толя как заведённый, не давая Епифановичу вклиниться надолго: - С кем из них пытались выйти на контакт диверсанты. И - самое главное: были среди них, в составе групп или одиночек-агентов, фигуранты с местной пропиской?
Несколько минут они долго и непреклонно разглядывали друг-друга.
Епифанович то ли сокрушённо, то ли изумлённо толкнул рукой воздух. Возле него на тумбочке стоял цветной "рекорд" с приглушённым звуком6 через 15 минут начинали передавать"Вокруг смеха" с длинным и нескладным Ивановым, писателем и сатириком, во главе. А позади, перегороженная откидной стойкой, высилась святая-святых - металлические дырчатые стеллажи, выкрашенные масляной светло-зелёной краской. В специальных нишах хранились толстые и тонкие папки с кожаными или матерчатыми корешками, плотного картона. Большинство из них было прошито сквозь содержимое - тонкие листы папиросной и плотной, газетной бумаги, с машинописным текстом, с написанными от руки записками и признаниями, с вложенными конвертами - суровой нитью с помощью нехитрого инструмента: вязальной спицы. Часть папок имела гриф "СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО", большая часть - "СЕКРЕТНО" с продолговатым синим или сиреневым штампом "Срок хранения...", была опечатана красноватыми и коричневыми сургучными печатями. Если не разломаешь их - папку не вскроешь... Епифанович и его помощник каждый раз по утру и вечером проверяли их сохранность, отмечая в специальном журнале учёта факт присутствия тех или иных печатей, с указанием сроков секретности и т.д.
Все без исключения папки имели единую "шапку" под названием "ДЕЛО", содержали в правом верхнем углу (в зависимости от срока его зведения и прекращения) аббревиатуру НКВД, НКГБ, КГБ при Совете министров СССР или просто - КГБ СССР, Управление по Казахской ССР", а также - название оперативной или агентурной разработки, вроде "организаторы диверсий", "группа террористов" ... Кроме этого, на самих папках и содержавшихся в них документах нередко попадались директивные указания или ЦУ вроде "срочно пересмотреть", срочно проверить", "крепко допросить"... Кроме этого в глаза бросались синие и красные кресты, указывающие на степень оперативности - что дело в работе и актуально "играет", с точки зрения начальника Отдела или Управления. Особой секцией возвышались дела реабилитированных, причём ещё при жизни И.В.Сталина - их "процентовка" составляла около 60-ти от общего числа...
Всё это богатство было теперь сосредоточено в маленьких детских ручках чрезвычайно бойкого старичка с голубыми выцветшими глазками, что терялись среди ромбических складок кожи. Его головка, обрамлённая льняными, совершенно белыми волосами, только начинала лысеть. Всегда при галстуке и костюмной паре, с тяжёлой цепочкой карманных часов, что извивалась по жилетке, он производил впечатление даже на высшее руководство и больше походил на старого партийца со Старой площади. Его взгляд становился острым и проницательным, когда речь заходила о доступе в архив без санкции, не мотивированной руководством. Договориться с ним, в принципе, можно было без соответствующего нажима, если договаривающийся был непреклонен и не позволял себе известных "ляпов", вроде как: "Ну, вы ж мне обещали сегодня, я и пришёл?", "Так вы ж сами просили меня сегодня зайти!","Я на вас жаловаться буду - вы мне всю разработку как топором рубите..."В этом случае Епифанович становился непреклонен и начинал нести уже всякую чушь про обстрел и авианалёт натовских бомбардировщиков, что должен был состояться с минуты на минуту - предлагал всем желающим спуститься в бомбоубежище...
С его помощником капитаном Глушко, что не продержался на оперативной работе, было не в пример хуже. Договориться с ним можно было только со скрипом, да и то - с тяжким и протяжным.Любая немотивированная санкция для него была словно подкоп под здание или попытка захватить его в врасплох во время первой брачной ночи. Он вскакивал или лениво, сонно вращал налитыми белками глаз и заученно твердил: " Без бумаги с печатью и росписью не могу. И не стойте здесь - температурный режим , в котором сохраняются папки с делами, не рассчитан на ваши пуки..." Получив санкционированный запрос от начальника отдела из рук взмыленного и матерящегося про себя (пока ещё!) опера или кадровика, Глушко по многу раз вглядывался в неё сквозь свет, наводя электрическую лампу, изучал подлинность круглой печати, браковал нечёткие чернила и тушь... Его начинали посылать в известном направлении, но комсомольская косточка давала о себе знать - он становился ещё придирчивей и писал наверх вредные бумаги, что оседали в кадрах и нередко попадали в Комиссию по аттестации личного состава.
В конце-концов полковник Ибрагимов, начальник 4-го Отдела, довольно чувствительно послал его по телефону, забыв, очевидно, что связь прослушивается и записывается. После чего его вызвал к себе на третий этаж парторг и 2-й зам начальника Управления (в одном лице), а также председатель бюро ВЛКСМ и начальник оперативного отдела (один - в двух лицах). Они оба начали беседу довольно вежливо, предложив полковнику тихо извиниться. Он заартачился, и тогда оба перешли к "немотивированной агрессии" - Ибрагимову пришлось выслушать массу неприятного про свою анатомию и физиологию... Беседа началась в 16-00, а закончилась за полночь когда была в тихую распита бутылка армянского и марочного, закрыт и опечатан сейф, а также дверь в Ленинскую комнату: первый раз - изнутри, второй раз - со стороны коридора. Обнявшись и пропуская мимо себя дежурного офицера по Управлению, который понимающе отводил нос и засеменил раньше времени в туалет, они спустились, поддерживая друг-друга, по лестнице. "...Пойми, Касымович, - говорил ему с чуством зам начальника Управления, - так нельзя. Это не по-товарищески, не по-большевистски. Конечно, мы тебя и я тебя - персонально! - понимаем. Ган...он, вонючка и тому подобное... Даже спорить не буду - ты всё правильно сказал... И ведь, заметь - ни пьёт, и не курит, худой как щепка и спортом не занимается. Болеет, что ли чем?" "Слушайте, а может он того... пидар? - совершенно беззвучно прошептал Ибрагимов. - Там у них все сейчас наверху в комсомоле... По крайней мере - наверху..." "Да сука он и всё, товарищи. И на этом - поставили точку, - довершил свой приговор главный комсомолец Управления. - А за Ленинский комсомол, товарищи офицеры, я готов любому, извините, морду... Даже старшему по званию..."
- Так, хорошо. Тогда по-конкретней - за какой период материалы?.. - несколько оживился Епифанович, нащупав какую-то жилку.
- Конечно же за 1942-1 - по 1943-й включительно. Прежде всего... - у Толи словно от души отлегло. Битва за Кавказ, за Сталинград... в этот момент у немцев - уверен! - было оживление по заброске групп. Какие-то "кроты" из местных оживились...
-Да-да, оживились... Кроты-кроты... - Епифанович оправил армейскую латунную заколку на галстуке со звездой, - Оживилися-ся-ся... Эх, было времечко, молодой человек, действительно! Стоял враг у стен Москвы - не взял, зараза! вышел к Волге и взял Сталинград - тоже не взял, паразит... До сих пор помню, как Сталин ответил Гитлеру: "Я солдата на фельдмаршала не меняю". Не меняю, говорит! Это он так когда ему предложили фон Бока обменять...
Толя спрятал улыбку:
- Фон Бока или Паулюса?
-Фон Бока? А, нет, память-память старика - подвела, сука-зараза... Мы же тогда Манштейна в плен взяли. О, теперь вспомнил! На курской Дуге, - совершенно серьёзно хлопнул себя ладошкой по лбу Епифанович и уставился на Толю пронизывающими голубыми ледышками.
Спорить с ним в такие минуты было бесполезно. Епифанович давно и увлечённо отписывался начальнику 3-го Отдела (собственная безопасность) по поводу некомпетентности и ротозейства ряда молодых сотрудников, что, подхватив сушь Епифановича про жизнь Гитлера в подмосковных Химках и сходство Берия с шефом ФБР Гувером (одного якобы выдавали за другого), начинали разносить эту дезу по сослуживцам, а затем - по родным и знакомым... Это началось, по слухам, с утраты Епифановичем одной оперативной справки по секретному сотруднику, что как бы невзначай пропала из архива в самом начале его службы. Произошло это в конце1954-го, когда ещё очень сильно спрашивали за каждую мелочь, и тогда майору Русакову грозил трибунал с последующим 2-х годичным сроком на поседении. Но с этих пор он отрабатывал столь высокую цену за свою свободу и платил её, судя по всему, очень хорошо.
-Ой, ну, озадачил-озадачил... По диверсантам нужно поднимать особый фонд, а он у нас неблизко, - Епифанович намекал на другой конец города.Он шумно высморкался в салфетку: - Там, знаешь ли, сидит таким хозяином такой вот Глушко. Такой ценный кадр... Вообще, думаю, хозяином здесь скоро будет!
- Мы вас, Епифанович, в обиду не дадим. Как за каменной стеной у нас будете, - Толя прижал к груди папку.
Епифанович, тронутый до умиления, толкнул в ответ воздух - весьма чувствительно - своим кулачком в белом пуху:
- Ну, ты понял: тук-тук, стук-стук... Я только это и имел в виду. Эх, слушай, ты не против сюда, ко мне?.. Да нет, по глазам вижу - на оперативной задержишься, надолго прирос... Что ж, был и я - опер, есть что вспомнить. Про Сталинград, про Ашхабад... Ну, так вот - встрепенулся он, понимая, что зашёл слишком далеко: - Ты ничего такого не слышал, я тебе ничего такого не говорил. И - разошлись, как бронепалубные катера... А по твоему запросу - завтра, до 8-00 обязательно заходи, молодой человек. Постараюсь, землю буду копать...
Да, старика совсем уже на пенсию нужно. В санаторий - куда-нибудь в Серебряный бор или в Крым. В Артек - детям легенды о чекистах рассказывать. Всё ж полезно, чем всякий бред в конторе нести - про саму же контору... Он вспомнил, как Епифановича пригласили от Гороно и Управления культуры в одну из школ, договорившись с 1-м замом начальника Управления. Позарез, но - кому-то был нужен доклад о детях, чекистах-разведчиках в годы войны. И Епифанович выдал своё-самое... Он действительно "провоевал": в феврале 1943-го был направлен для фильтрации пленных 6-й армии под Сталинград, часть из которых отправили потом в Казахстан. В школу он явился с Орденом Славы, Орденом Победы и Почётным знаком чекиста на пиджачной паре, что уже был явный перебор. И принялся рассказывать со сцены актового зала о группе юных патриотов, многим из которых едва исполнилось 10 лет, с таким пафосом и такими слезами, что из зала послышалось сюсюканье директрисы и завуча. Время от времени его оглушали крики местного бутуза-восьмиклашки, на котором он останавливал свои замораживающие ледышки и скупо цедил сквозь зубы: "Посажу-ужу..." На подростка это подействовало своеобразно - он с третьего раза стал допекать Епифановича своими вопросами о войне и немцах, на что тот произнёс уже явное: "Вот ведь - Моссад какой..."
При всём при этом он дважды путался в названии города, где происходили события, называя его сперва Краснодон, а затем Ашхабад, а в конце-концов призвал всех присутствующих хранить бдительность - не допускать в свои ряды классово чуждых и непроверенных элементов, коих следовало выявлять общими усилиями ещё с начальных классов и отправлять в интернат или колонию-поселение...
Больше на детские и подростковые мероприятия Епифановича старались не приглашать. Хотя Управление культуры и сами школы, с подачи Гороно, были от него без ума и души в нём не чаяли. Даже благодарственное письмо в Управление написали, которое долго отказывались регистрировать, ни то что докладывать о нём по начальству.Последний раз когда начальник Гороно дозвонился до начальника Управления, тот ему в сердцах заметил: "Переведён на другое место службы в экс-территориальный орган с повышением..." Причём, Епифановича всё-таки несколько раз видели на Центральном рынке дети и кое-кто из педагогов. Но он на удивление быстро уходил от преследования, растворяясь в толпе среди арбузов, дынь и прочих пряностей. Догнать и остановить его не представлялось никакой возможности...