В этой маленькой книжке я постаралась рассказать историю наших родных, начиная с 1930 года. Я записала то, что удалось восстановить по отрывочным рассказам моей бабушки, родных, по фотографиям, а также документам, сохранившимся у меня. Но этого было очень мало, и поэтому мне пришлось написать в архивы, в отделы реабилитации при ОВД Тюменской и Курганской областей. Мне отовсюду ответили и выслали документы. Часть фотографий дали родные.
Мой дед Ботов Егор Никитович, моя бабушка Ботова Антонина Павловна и их дети попали в страшные жернова сталинских репрессий.
Прошли годы. Выросли внуки, правнуки, есть уже и праправнуки. Всё написанное – для нас, живущих сегодня, и для тех, кто ещё родится.
Пусть наши родные останутся в нашей памяти и в этой книжке.
Светлой памяти моей бабушки
Антонины Павловны
и деда Егора Никитича
Моя бабушка (по матери) Ботова Антонина Павловна родилась 14 марта 1883 года, по происхождению она полячка (девичья фамилия Пляш). Из её рассказов знаю, что в молодости, году в 1905, в период очередных польских погромов, бабушка бежала из Польши с семьей священника. Была она в этой семье в «услуженье». Как попала в деревню Кузнецово Челябинской области, не знаю.
Дед мой Егор Никитич родился в 1870 году. Жил он семьей в деревне Кузнецово Щучанского уезда. К 30-ому году семья деда имела крепкое хозяйство: лошадей, коров, много было мелкой живности (гуси, куры). Выращивали хлеб. Были в хозяйстве и такие орудия с/х труда, как молотилка, жатка, самовязка. Чтобы справиться с таким большим хозяйством, нанимали работников. Бабушка попала в эту в семью сначала тоже в качестве наёмного работника.
Дед, кроме того, был кузнецом, человек на селе заметный, уважаемый. После смерти первой жены он женился на моей бабушке. Она была моложе его на 13 лет.
Знаю, что 30-ому году был у деда сын от первого брака Василий (1904 г.р.). В браке с бабушкой родился сын Александр (1911), дочь Ольга (1921). Бабушка рассказывала, что всего у нее было семеро детей, но все умирали маленькими, выжили только двое.
Тетя Лиза, бабушкина сноха, рассказывала, что в молодости Антонина Павловна была красива и дед сильно её ревновал. Бабушке приходилось терпеть. После бедности, скитаний по чужим углам она попала в крепкую крестьянскую семью. И сама трудилась, не покладая рук. Всё хозяйство держалось в умелых руках деда. В доме был достаток. Словом, бабушка и дед жили в хорошей, работящей крестьянской, зажиточной по тем временам семье.
Мог ли дед предположить, что совсем скоро его назовут сначала "кулаком", потом "раскулаченным", потом - "спецпереселенцем" и даже - "врагом народа".
Из истории мы знаем, что притеснять богатевших своим трудом крестьян власти начали еще до 1930 года. И семья деда, конечно, ждала неприятностей. Судьба распорядилась так, что им пришлось стать в числе первых в длинном списке жертв массовых сталинских репрессий.
Теперь мы знаем, что на самом деле это было безжалостное и циничное уничтожение самой работящей, самой жизнестойкой, самой лучшей части крестьянства.
Сегодня историки пишут, что этому находилось и историческое оправдание. Во-первых, Сталин уничтожал всех потенциальных врагов, а богатые крестьяне представляли угрозу политической власти большевиков на селе. Во-вторых, надо было строить заводы, комбинаты. Нужна была дешевая рабочая сила. Раскулачивание казалась большевикам подходящим способом решить обе проблемы.
Сталин объявил о ликвидации кулачества как класса 27 декабря 1929 года. Но раскулачивание на Урале началось ещё до принятия официальных документов. Из опубликованных в последние годы материалов известно, что оно приняло массовый характер уже во второй половине января. Узаконили "раскулачивание" Постановление ЦИК и СНК СССР от 1 февраля 1930 г. и секретная инструкция к нему от 4 февраля 1930г. В них были предоставлены советским органам на местах права "выселения кулаков".
Кулаков поделили на три категории: «контрреволюционный актив» (этих арестовывали), крупные кулаки (их выселяли в отдаленные районы) и остальная часть кулаков (их расселяли специальными поселками в пределах районов прежнего своего проживания).
Дед был зачислен в крупные кулаки. Из госархива Курганской области мне прислали выписку из протокола №5 общего собрания граждан д. Кузнецовой Чумлякского сельсовета Щучанского района от 1 февраля 1930 года. Читаем:
«Слушали:
1. О ликвидации кулака
Постановили:
Ликвидировать кулаков и выслать из пределов Уральской области:
…Ботов Егор Никитич.
Основание: ф. Р-770, оп.2,д.35,л.54».
Там же имеется выписка из протокола №6 бедняцкого собрания гр-н д. Кузнецовой Чумлякского сельсовета за 1930 год, где значится:
«Слушали:
1.О ликвидации кулака.
Постановили:
…ликвидировать изъятое имущество у нижеследующих лиц
…2.Ботов Егор Никитич».
Там же имеется список лиц, лишенных избирательных прав по Чумлякскому с/совету за 1930 год, где значится:
«31.Ботов Егор Никитич, ст.15, п. «А» и «б», эксплуататор постоянного наемного труда, имеет крепкое кулацкое хозяйство, …молотилку, жатку, самовязку. Ликвидирован, как кулак.
32. Ботова Антонина, член семьи.
32а. Ботов Василий Егор., член семьи
33. Ботова Елизавета, член семьи.»
Удивительно, что даты Постановления ЦИК и решение сельского схода совпадают – 1 февраля. Понятно, что инструкции были получены заранее.
Из воспоминаний Лидии Васильевны Бобовой, моей двоюродной сестры:
«В 30 годы наших родных раскулачили, жили они исправно, имели много земли, хороший дом много скота, свою кузницу, чем и занимался наш дед Егор. Был кузнец не на одну деревню, этому ремеслу обучил нашего отца Василия. Весну и лето занимались землей, сеяли зерно, собирали урожай, а зимой наш дед был купцом и ездил с торговлей в Челябинск, возил хлеб, мясо.
Скота было много, мама рассказывала, что они и счета не знали, сколько у них было свиней и т. п. Дед загружал несколько саней со свининой и вез на рынок в Челябинск. А там однажды проверили мясо и нашли свинину зараженной, пришлось деду везти мясо обратно домой. Приехав домой, развел дед костер, и, погрузив в большие чаны, мясо переварили на мыло .
Раньше дед возил мясо, муку в обмен на то, чего у них не было в селе, и продавал своим сельчанам. В последний раз перед раскулачиванием дед привез чугуны и не успел продать. Пришли голодранцы, те самые, что приходили описывать, и забирали себе то, что было лучшее: гусей, колбасу, подвешенную в амбаре, а чугуны все разбили. Это были бедняки, кто ничего не имел и не хотел работать.
С собой брать разрешали только самое необходимое, конечно, многое прятали у маминой родни, т. к. там были бедняки и их не обыскивали.
Наш дед был «шустрик»: он взял много, кое-что даже помню. Когда дед помер, бабушка нам давала много серебра, серебряных монет. Да и вещей хороших тоже было много. Когда Оля подросла, закончила школу и поехала в Тобольск поступать в институт, у нее были очень красивые платья».
Итак, приговор был объявлен, надо было собираться в дорогу. Сын Александр к этому времени успел уехать в Челябинск на строительство тракторного завода, и его не тронули. Деду было уже 60 лет, бабушке – 43 года, Ольге (моей маме) – 8 лет, Василию Егоровичу – 27, он к тому времени женился и поэтому был тоже зачислен в кулаки. Жена его Елизавета Андреевна(1903г.р.), в девичестве Чугаева, ехала в ссылку не добровольно, она также подлежала выселению, как член кулацкой семьи. Они поженились в феврале 1923 года. Была у них к тому времени и маленькая дочка Зоя (1928г.р.).
Семья в составе шести человек (четверо взрослых и двое детей) выехала на поселение, предписанное властями. Выехали сразу, дорога была дальняя. Сначала ехали до Тюмени, потом в Тобольск и дальше, куда власти прикажут.
Точного маршрута не знали. Ехали большим обозом, в составе которого были такие же раскулаченные семьи. Обоз сопровождали конвоиры. Была в этом обозе еще одна семья Ботовых, вероятно родственники. Глава семьи Ботов Никон Петрович (1875г.), почти ровесник нашему деду. Его жена, семеро детей от маленьких до взрослых, уже женатых, с ними две снохи и маленькая двухмесячная внучка. Всего – 11 человек. О судьбе этой семьи мне ничего не известно. Знаю только, что местом ссылки им был определен Вагайский район Тюменской области. А о них я узнала из документов, которые прислали мне из архива.
Путь был санный. Погрузили вещи, сколько уместилось на санях. Сами, как вспоминала бабушка, часто шли пешком. Страшно представить, что это была за дорога. На ночевки просились в дома, когда пускали, когда нет. Чаще останавливались на постоялых дворах. А нужно было еще лошадь пристроить и добро на санях охранять! Была зима, холод. Ехали-то ведь на север. И рядом были 8-летняя Оля и 2-летняя Зоя. Вещей с собой разрешили взять немного, дом разграбили бедняки.
Я знаю, что до места ссылки довезли самовар. Большой, медный, он лежал на чердаке дома, где мы потом жили. Удалось вывезти и швейную машинку, немецкую фирмы «Зингер». Это было целое состояние! Потом она стояла у нас дома в комнате у окна и еще в 60-е годы прекрасно шила.
Конвоиры командовали, могли и понравившуюся вещь отобрать. Порядки устанавливали, какие хотели. Счастье, что детей сумели довезти. Детей в дороге много умирало. Тетя Лиза рассказывала, что в дороге не раз видели на обочинах свертки умерших младенцев. Хоронить не давали. В лучшем случае оставляли детей на лавках в постоялых дворах.
На всём протяжении пути надо было отмечаться в комендатуре. В Тобольске Василий был арестован и провел в милиции несколько дней. Арест, к счастью, был признан ошибочным. Но можно представить себе, сколько слез было пролито и тогда, и во всю дорогу.
Тобольск был переселенческим пунктом. Там комендатура определяла дальнейший путь. А дальше ехать можно было только по воде. Поэтому ждали ледохода. Многие вещи пришлось продать, потому что надо было чем-то питаться и где-то жить, ожидая ледохода.
В мае, после ледохода на Иртыше, баржа повезла моих родных и еще много таких же обездоленных к месту окончательной ссылки.
Привезли семью деда на пристань в поселок Самарово в конце мая или в самом начале июня. Этот поселок находился рядом с городом Остяко-Вогульском (ныне Ханты-Мансийск).
Таким образом, путь в ссылку длился четыре месяца. Через десять лет, в 1940 году, приехала навестить свою дочь Лизу её мать, баба Таня. Она добиралась из Челябинской области до Самарово 17 дней! И, приехав, горестно восклицала: «Это куда же вас завезли!»
На современной карте виден речной порт и улица Набережная, которая была построена спецпереселенцами (она тянется вдоль реки).
Тогда на этом берегу Иртыша, справа от пристани, не было никакого жилья. Кругом была тайга. Её крутой склон опускался прямо к воде. Здесь позже было разрешено рубить деревья, строиться, надо было как-то выживать. А вначале родных расселили по квартирам в Самарово. Это было большое благо, потому что, если бы рядом поселка не было, пришлось бы рыть землянки, как это делали в других местах ссылки.
Власти в своих циркулярах писали, чтобы при выборе районов массового расселения кулаков учитывались наибольшая отдаленность от обжитых районов и наличие природных условий, гарантировавших "невозможность бегства выселенных обратно (болота, реки, отсутствие дорог)". В этом смысле Остяко-Вогульск подходил как нельзя лучше. Город весь окружен водой. Особенно это видно, когда подлетаешь на самолете. Кажется, вокруг одно сплошное болото.
В постановлении Наркомзема от 1 апреля 1930 г. говорилось, что «при отводе сельско-хозяйственных угодий для поселков с кулацкими хозяйствами необходимо учитывать, что земли должны быть худшего качества. Поселки должны были находиться вне районов сплошной коллективизации. Расселение должно происходить не в уже созданные хутора, а в новые местности, где нужно создавать поселки не менее 20 и не более 40 дворов. Помещения для переселенцев вследствие суровости климата, болотистой почвы должны быть бревенчатыми, примитивными, стандартно-барачного типа». Все эти условия и были выполнены, когда окончательно было определено место ссылки.
Чтобы и построить дома, надо было затратить большие усилия. А рассчитывать приходилось только на свои силы. Потом был выстроен барак, куда заселилось много семей. Поселенцы смеялись, что жили, как коммунары. Там рождались и маленькие «коммунарики».
Из архива Тюменской области я получила справку. В ней написано: «В частично поступивших документах архивного фонда Омского (Обского) государственного рыбопромышленного треста «Госрыбтрест», в ведомственной спецкомендатуре, в списке спецпереселенцев района №6 за 1930 год значатся: Ботов Егор Никитич, 65-летний, жена Антонина 45- летняя, сын Василий 26- летний, жена Елизавета 26-летняя, дочери: Зоя 2- летняя, Ольга 8-летняя». Указанный возраст действительности не соответствует.
Деду Егору почему-то прибавлено 5 лет. Можно предположить вот что. После Постановления ЦИК о раскулачивании был подписан такой документ: «Детей выселяемых кулаков до 10-летнего возраста и стариков старше 65 лет – разрешается оставлять родственникам и знакомым, изъявившим желание их содержать». Может быть, дед знал или слышал что-то об этом и надеялся вернуться обратно, приписав себе 5 лет.
Мама окончила среднюю школу в Самарово. Как спецпереселенке, паспорт ей не выдавали. Хотя 22 октября 1938 года вышло Постановление СНК Союза ССР о выдаче паспортов детям спецпереселенцев при достижении им 16-ти летнего возраста и о том, чтобы не чинить им препятствия к выезду на учебу или работу. Однако чиновники ждали разъяснений. Маме в это время было уже 17 лет. Паспорт она не получила.
Но было у неё свидетельство о рождении, восстановленное в марте 1940 года. Настоящее, видимо, было потеряно при переселении. Бабушка рассказывала, что их несколько раз обворовывали. С ним мама поехала поступать в Тобольский учительский институт.
И только в 1941 году, уже Тобольске, паспорт был выдан на основании свидетельства о рождении. Оно сохранилось у меня. На его обратной стороне стоит штамп, где написано, что паспорт был выдан 8 декабря 1941 года, т.е. когда мама была уже студенткой.
Постепенно на месте тайги вырос поселок Рыбный с одной улицей Набережной. Он входит сейчас в состав Ханты-Мансийска. Мы можем только догадываться, как трудно им всем там было. Тетя Лиза была беременна, в декабре она родила девочку. Чтобы прокормиться, покупали коров и строили на берегу стайки. В 1941 году была большая вода, и многие стайки смыло.
Из воспоминаний Лиды:
«Была война, и кушать особо было нечего, а бабушка всегда нас чем-нибудь угощала. Работала она с очень хорошей учительницей Ниной Леонидовной Вергуновой, и жили они вместе в школе в маленьких комнатках. А у нашей бабули имелась корова.
В каком году это было, я не помню, но я ещё не училась, наверно, уже война кончилась. Ольга Георгиевна уже работала в школе в Базьянах. Баба собрала свои пожитки, сложила всё на сани, корову привязали к саням за верёвку, вожжи в руки, и поехала, вернее пошла за санями в Базьяны одна - одинёхонька. Это 50 км по зимнику, я бежала за ней провожала, потом она остановила лошадь, мы с ней попрощались, и она пошла за санями и за коровой. Через год я пошла в школу, мне было 8 лет. Оля с бабой меня взяли к себе, и я в Базьянах училась в первом классе. Оля шила мне платье и даже пальто сшила мне.
Я была такая бойкая: портфель был деревянный, так баба ежедневно мне его сколачивала: я домой на нём ездила с каждой горки и приносила его по частям, тетради и книги все в снегу.
Часто училась за дверями - с урока выгоняли. А потом весной бегала на берегу и упала в Иртыш, а там было глубоко, меня парнишка спас, я чуть не утонула. Оля с бабой перепугались и отправили меня домой с почтовым катером.
В то лето к нам в гости приезжали дядя Саша, Олин брат, с сыном Николаем. И мы все,- помню, даже взяли с собой и Гену, ему было 3 года, - ездили на лодке на гребях (на веслах) до Базьян, ехали целый день.
В войну, да и после войны были такие трудные голодные времена, нам всё время хотелось есть, благо у нас мама была пробойная, всё доставала, и всё шмотки добрые променивали на картошку и лук. Но всё равно не хватало, хотя мы и не пухли от голода. А соседи собирали кости от рыбы, сушили и толкли, потом делали лепёшки, собирали лебеду и варили суп. А у нас постоянно держали корову, и сами, хоть не досыта, но пили молоко и променивали на хлеб. А хлебушка по норме давали, по карточкам. Принесет мама булочку черного, не знаю, с какой примесью, он к ножу липнет, и по маленькому кусочку всем. А сахар был кусками расколот, и нам по маленькому кусочку давали, по чайной ложечке всем на стол насыплют: хоть ешь, хоть смотри.
До 17 лет я ходила в маленькой фуфайке, благо мама сама смастерила. Мы занимали половину дома, комната была маленькая. Как мы жили по семь человек, да ещё, зимой? Корова отелится, так телёнок в доме жил целый месяц. Один раз моё платье упало, и телёнок его изжевал. Вот горе- то было!
А спали всю дорогу на печи да на полатях, а летом на вышке (на чердаке).
А я как подросла, так всё по нянькам ходила. Утром ухожу, до обеда вожусь, а с обеда в школу иду. В те времена ещё никто на самолете из детей не летал. А мне, как няне одного мальчика, у которого отец в аэропорту начальником работал, посчастливилось. Они своих деток отправляли прокатиться на самолёте, и меня брали с собой 2 раза. Самолёт был 4-х местный, потом девчонки все завидовали».
Раскулаченные родные получили статус спецпереселенцев, иногда их называли трудпоселенцы. Власти часто называли их врагами народа, и местное население вначале относилось к ним, как к врагам, и поэтому не жаловало. Это потом стало понятно, что прибывшие такие же труженики, привыкшие все добывать своим трудом. Дед с Василием валили лес, потом строили барак.
Василий, как отец семейства, сразу после приезда поступил на работу. Тетя Лиза растила детей, вязала кружевные салфетки на коклюшках и обменивала у местных в Самарово на продукты. Бабушка с дедом тоже купили корову. За горой было пастбище. Доить корову она часто летом уходила туда. Дед обычно стоял на горе и ревниво посматривал, чтобы бабушка ни с кем не задерживалась и даже не разговаривала.
Работники Тюменского архива выслали мне еще несколько копий документов. Среди них есть автобиографии бабушки, дяди Василия, и тети Лизы, им же написанная. Автобиографию бабушки писала моя мама. Бабушка была неграмотной. Эта автобиография датирована 1950-м годом, 16-м февраля. Она очень короткая, в ней написано, что бабушка жила в крестьянской семье, с 16 лет помогала по хозяйству. Затем вышла замуж в зажиточную семью крестьянина Ботова Е.Н., откуда и была выслана. О том, что бабушка – полячка – ни слова.
Автобиографию Василия Егоровича привожу полностью.
«Автобиогрфия от 25 ноября 1948г. составленная в село Самарово Ханты-Мансийского окр. Родился в 1904г. Место рождения: деревня Кузнецово Щучанский район Челябинская обл. Свидетельства о рождении не имею. В настоящее время имею взамен паспорта временное удостоверение сроком на один год, которое выдано Самаровским Райотделом МВД Ханты-Мансийского окр. Омской обл., с которым разрешено проживать в пределах Самаровского района.
По национальности русский, образование имею 4 класса нач. школы. Проживающий в деревне Кузнецово Щучанского района до 1930 года с составом семьи, мой отец Ботов Георгий Никитич 1865г. рождения, мать (не родная) Ботова Антонина Павловна 1883 г.р., Ботова Елизавета Андреевна 1903 г.р., Ботова Ольга Геор. 1921 г. рожд., Ботова Зоя Васильев. 1929 г. рождения.
В соответствии со ст. 135, принятой 5 декабря 1936 г. Конституции СССР трудпоселенцы были объявлены полноправными гражданами, но… без права покинуть установленное место жительства. Вот и получается, что был Василий попросту рабом у своего государства, на благо которого трудился.
После выхода Конституции появилась у родных надежда, что скоро, может быть, разрешат вернуться в родные места. Ходили об этом упорные слухи. Особенно ждал возвращения дед. Ему было тяжелее всех. К 39-му году стало понятно, что надежды эти напрасны.
В семье сохранилась единственная фотография взрослого Василия. Её сняли с доски почета после его смерти и передали семье.
Прислали мне справку и из архива г. Ханты- Мансийска, где сказано, что «…в списке рабочих колонистов стройучастка на 2016.04.1931 года и в списке спецпереселенцев, работающих в Рыбтресте на консервном комбинате за 1931 год значится Ботов Василий Егорович, 27 лет. Состав семьи: жена Елизавета
Андреевна, 27 лет, дочь Зоя Васильевна - 2,5 года, дочь Любовь – 4 мес.».
Тетя Лиза и дядя Василий со своей большой семьей жили в поселке Рыбный в доме на двух хозяев (ул. Нагорная, 78). В этом доме родились и выросли мои двоюродные сестры и братья: Анатолий (1935г.р.), Галина (1936г.р.), Лидия (1938 г.р.), Геннадий (1944 г.), Сергей (1949г.). Была ещё маленькая Люба. Она родилась после Геннадия. Когда ей был год, она и Геннадий заболели. Геннадий был постарше, он выжил, а Люду похоронили.
Вспоминает Лида:
«Отец умер, когда мне было 12 лет. Его начальница к нам ходила, видела, что я всё умею делать и даже корову доить, взяла меня на лето к себе, говорила: только с девочками будешь играть. А сама заставила меня вставать в 5 часов утра, доить корову да провожать на пастбище, стирать, готовить. А вечером ещё раз в 12 часов доила, чтобы не пропало молоко, т.к. корова молока много давала. Не один раз корова в ведро с молоком зашагивала, так мне потом влетало. А что там, мне 12 лет было, с кого было спрашивать? Один раз уснула днём, а привозили воду, и я проспала, так она меня заставила с Иртыша натаскать бочку воды. Вот такое было детство!
В 1951 году Зоя наша старшая сестра уехала в Челябинск и там попала под поезд, это было 22 января 1958 года. Толя рос хилым, маленьким ребёнком. Один раз его потеряли, ему было 3 года. Везде обыскали, нашли в стайке. Возле титьки у коровы спит, благо корова была смирная. Подрос, стал помогать, и мы с
Галей уже подросли, ловили брёвна на реке, пилили дрова, косили сено за рекой, потом на лодках возили, всё делали вручную.
Отец работал на консервном комбинате, у него не было времени. Всё было на нас, ребятишках, особенно на Толе, ведь он был самый старший. И лодочку нам под силу сделает, небольшую. Мы с Галей гребем, а Толя на корме нами командует. То за ягодами, то за грибами, то на рыбалку, то за шишками - вот так и жили. Наберём ягод, унесём на базар, продадим, и что-то нам купят. А как воскресенье - мама шанег напечёт и помажет и нам покажет, а покушать не даёт - всё на рынок. Жить - то как-то надо было: была ведь большая семья, а работал один отец.
Гена родился - ещё была война. Был маленький кудрявый и рыжий, подрос - тоже стал помогать и рыбачил, и уток убивал. А самый младший Серёженька родился 19 сентября 1949 года в день рождения мамы. Мама ушла в роддом ночью, а утром встали - на улице снега по колено, нам сказали, что мальчик родился. Имя ему дала соседка – бабушка Ивановна Зотова (так мы её звали). Папа сильно его любил, ни одного ребёнка он так не любил, как его, а нас ведь много было. Серёже было 2 года, он всё ждал папу с работы и бежал его встречать, тот ему конфетку приносил. Хороший был парень, да Бог веку не дал, рано ушёл он от нас, правда, оставил наследников: два сына. Любаша хорошей ему женой была. Растет у него внук Максим».
Несколько раз в год все члены семьи должны были отмечаться в спецкомендатуре. Выезжать они никуда до конца 1949 года не имели права. О том, чтобы посетить родные места, и речи не было. Сын Александр отца своего живым больше не видел. Работая на Челябинском тракторном заводе, он скрывал, что отец его кулак.
В архивной справке Главного управления внутренних дел Тюменской области говорится, что Василий Егорович и Елизавета Андреевна были сняты с учета 23 ноября 1949 года. 19 лет они носили на себе клеймо спецпереселенцев – кулаков.
И только к 1950 году они по документам стали полноправными гражданами своей страны, т.е смогли выезжать за пределы района. На этом, пожалуй, свобода и заканчивалась, потому что с учета они были сняты, но не реабилитированы. И продолжали жить, чувствуя себя без вины виноватыми. Ведь государство не сказало тогда, что они обвинялись напрасно. Им как бы простили их вину. До реабилитации оба не дожили.
Моя бабушка работала техничкой в школе там же на Рыбном и жила с дочерью Ольгой.
Вспоминает Лида: «Мы часто ходили к бабушке и очень любили Ольгу Георгиевну. Каждое лето, когда она приезжала на каникулы, мы бегали ее встречать к пароходу. Ведь она нам всегда привозила гостинцы, игрушки, бусы, брошки и многое интересное. Я лично очень любила ее и ходила за ней повсюду.
Лета были очень жаркие, и мы часто с ней ходили купаться на речку Иртыш. А осенью было очень много шишек, грибов, ягод и прочих лесных вкусностей. Оля любила и хорошо лазила на кедры, перепрыгивая с кедра на кедр, и один раз, видимо, не рассчитала и, прыгнув мимо, упала с высоты, повредила ногу и пойти не могла. После чего мы прибежали все в слезах и на лодке вывозили её в больницу, а затем верхом на коне, т.к. иной транспорт отсутствовал. Вскоре Оля окончила институт, и ее отправили работать в село Базьяны. Бабуля подрабатывала в школе техничкой, мы от нее и не вылазили».
Я прожила с бабушкой, практически не разлучаясь, 30 лет.
Она была небольшого роста, всегда худенькая. В старости была как-то по особенному красива. Помню, подружка как-то сказала мне: «Какие у твоей бабушки красивые голубые глаза». Глаза были, правда, как васильки, и это в 90 лет. Горя на ее жизнь хватило с лихвой. Скиталась по углам. Хоронила своих маленьких детей. Пришлось похоронить и 42-летнюю дочь Ольгу, мою маму. Часто вздыхала: «Сколько довелось пережить!» Я очень любила свою бабушку. Умерла Антонина Павловна 4 января 1982 года, немного не дожив до ста лет.
Хоронила бабушку я.
А о маме в архивной справке написано, что даты снятия с учета нет. Главное управление внутренних дел Тюменской области прислало мне справку о реабилитации моей мамы. В этой справке значится, что моя 8-летняя(!) мама была выслана в ссылку на основании постановления СНК и ЦИК СССР от 01.02.1930 г., сроки ссылки не установлены». А далее написано: «На основании п. «В» ст.3 или ст.1-1 Закона Российской Федерации от 18 октября 1991 года №1761-1 «О реабилитации жертв политических репрессий» Ботова Ольга Георгиевна реабилитирована. Вот и получается, что срок ссылки моей 8-летней мамы оказался – 61 год.
Мама очень хотела учиться дальше. Этого хотела и бабушка. Годы маминой учебы пришлись на войну.
Мама уезжала в Тобольск в июне 1941 года. Уже началась война. Бабушка рассказывала, как она провожала маму с пристани в Самарово. Совсем нечего было дать в дорогу из еды. На берегу был базар, расхватывали все, цены были бешеные, и бабушка металась в надежде купить Ольге буханку хлеба.
Наконец, ей удалось обменять хлеб на пиджак, который она сняла с себя. А когда бабушка вбежала на дебаркадер, пароход уже отходил от причала. И между мамой и бабушкой было уже больше десятка метров воды. Она бросила буханку Ольге с криком: «Лови!» Хлеб стукнулся о перила парохода и упал в воду.
Об этом мне рассказала бабушка, когда я уже училась в институте. О том, что пришлось пережить маме, когда она училась, мама мне никогда не рассказывала. Сохранилась у меня мамина групповая студенческая фотография. На обороте надпись: «Оля, вспоминай, как мы с тобой торговали монатками на толкучке зимой 1942 года. Нина». Понятно, что приходилось продавать свои вещи, чтобы не умереть с голоду. Что тогда могла послать бабушка Ольге?
После окончания института мама начала работать в селе Базьяны. И бабушка переехала к ней, вернее пришла пешком. Погрузила свой скарб на лошадь, привязала к телеге корову и пошла. Идти было 60 км. В Базьянах бабушка состояла на учете в комендатуре, регулярно ходила отмечаться до 1950 года. Снята с учета и освобождена из ссылки 5 апреля 1950 года. Было ей тогда 67 лет.
В Базьянах мама вышла замуж за моего отца. В 1949 г. родился мой брат Владимир, а в 1952 году родилась я. Тогда мы уже жили в селе Тюли.
Мама работала учителем истории в Тюлинской средней школе. Преподавала она и географию, и даже немецкий язык. Когда я училась в пятом классе, мама стала у меня классным руководителем.
Мама очень любила свою работу. В селе ее уважали. Она долгие годы была депутатом Тюлинского сельского совета. Помню, как вместе с ней я ходила к местным старушкам, которых она обучала грамотности. Бабушки вынимали букварь из-за божницы и, вздохнув, садились постигать грамоту. Это еще продолжался в селе период всеобщей ликвидации неграмотности.
В 1952 году сентябре, как всегда, в школе начался учебный год, и мама учила ребятишек. А 25 сентября родилась я. Через две недели после моего рождения мама уже снова вышла на работу, а я осталась на попечении бабушки, хотя мама прибегала каждую свободную минуту. И я с раннего детства знала, раз мама дома днем, значит у мамы «окно». И это не то окно, что в доме. А значит это, что есть 1-й и 3-й уроки. Но нет второго, поэтому появлялось «окно».
Помню, как мама вступала в партию. Мне было тогда лет 10. Это было событием в семье. Я хорошо помню, как она волновалась, и я тоже переживала за неё. Как-то я спросила:
«Мама, почему ты так волнуешься?» А она ответила: «Боюсь, что спросят, почему уехала из Базьян в Тюли?» – «А почему ты уехала?» – «Потому что здесь было больше часов и можно было больше заработать». Больше никаких «грехов» за мамой не числилось. В партию маму приняли. Но думаю, что боялась она и других вопросов. Ведь была она дочкой кулака.
8 марта 1965 года рано утром мама разбудила меня попрощаться. Она уезжала в Тюмень на курсы повышения квалификации. Я достала из-под подушки приготовленную к маминому празднику салфетку с вышитыми в кружке «Умелые руки» вишенками. Мама поцеловала меня. Больше я маму не видела.
20 марта, когда она возвращалась из Тюмени, над Ханты-Мансийском загорелся самолет. Все пассажиры погибли.
Вот что вспоминает об этом Лида: «Я ехала в Самарово, зная, что Оля прилетает, хотела ее встретить. Выйдя из автобуса, увидела нашу Галю. Она мне говорит, что только что сгорел большой самолет. Мы побежали, и как раз у почты остановилась «скорая». Мы подбежали и стали всех спрашивать, никто ничего не говорит, но мое сердце чувствовало беду. Я побежала к нашему Анатолию. Прибежала, а наши уже все в сборе, правда, еще никто не верил в эту беду. Я забежала с ревом и говорю: «Ведь наша Оля сгорела». Все заревели. Но мы еще точно не знали. Я побежала звонить в аэропорт. Мне ответили, что списки есть. Как фамилия? Мне ответили после паузы, что такая в списке есть. Тут уж я совсем потерялась».
Хоронили маму в закрытом гробу. Долгие годы потом я видела один и тот же сон. Что мама после аварии каким-то чудом осталась жива. Её нашли, и вот она снова со мной.
Портрет мамы висит сейчас в моей комнате. Так что она видит и моих детей Олю и Наташу и маленького внука Марка.
В селе Тюли, где мы жили до апреля 1965 года, большая часть населения была такими же спецпереселенцами. Это я поняла, когда, приехав в Ханты-Мансийск 2001 году и побывав в окружной библиотеке, увидела списки репрессированных, которые были опубликованы в газете «Ленинская правда» обществом «Мемориал» в 1990 году. Такие фамилии, как Уфимцевы, Черепановы, Плесовских, Спасенниковы, Бабкины, Корепановы и другие, мне были хорошо известны с детства. Будучи детьми, мы никогда не касались этой темы и не знали, что мы внуки и дети кулаков. У всех родители молчали.
Вспоминает Лида:
«А я каждое лето ездила к бабе Антонине Павловне с Олей. Не могла дождаться, когда лёд уйдёт, и всё лето жила у них. Потом родились Вовка и Лора, я даже с ними водилась, мне нравилось у них жить. Оля меня любила, а я, мне кажется, больше всех её любила. В каждые мартовские каникулы я или с попутной подводой или с Галей на лыжах ходили в Тюли. Идём целый день, а к вечеру уже приползаем к ним еле живые, ведь 60 км в день проходили. Где-то уже в последний раз я была одна у них, так Оля запрягла школьную лошадь и проводила меня до Мануйлово, я переночевала там на «верёвочке» (место, где меняли лошадей), а утром убежала в Самарово – 25 километров.
А когда Оля приезжала в Ханты, всегда останавливалась у меня. Последний раз мы проговорили всю ночь, а ей надо было утром улетать в Тюмень. Как будто чувствовали, что больше не увидимся.
Потом я вышла замуж, родился сын Серёжа. Он был очень спокойный, тихий ребёнок. Мы с ним тоже часто ездили в Тюли. Я его оставляла у бабы он там жил летом. Я закончила медучилище, и всю оставшуюся жизнь работала в тубдиспансере в лаборатории. Серёже было 5 лет, мы с ним стали жить вдвоём. Потом он учился, тоже часто бывал у бабы Лизы. Пришло время - женился, двое детей, жена Ольга Вячеславовна работает экономистом. Сыну Филиппу уже 17 лет, поступил на бесплатное обучение в Югорский университет. Внучка Настя закончила медучилище, работать в медицине не стала, учится в институте на бухгалтерском отделении, на 3-ем курсе. Время идёт, уже пятое поколение подходит.
Сергей работает в Назымской экспедиции. У него трехкомнатная квартира в капитальном доме, дача. На даче баня очень хорошая, строил всё сам с Филиппом. А у меня дальше жизнь сложилась с Валерием Васильевичем Бобовым. 25 лет с ним прожили. Вырастили пятерых детей. Уже все взрослые. Уже у детей дети - наши внуки, 6 внуков: все красивые, все хорошо учатся. Ко мне относятся благосклонно, я не обижаюсь, уже и мы состарились, а жизнь продолжается, наш город с каждым днём расстраивается и не узнать».
Помню, когда я была маленькой, мы с мамой приезжали летом в Самарово и шли пешком в поселок Рыбный. Дорога казалась мне очень длинной, много поворотов. Она вся была засыпана галькой. И, пока мы шли к дому тети Лизы, я без конца наклонялась и подбирала на дороге маленькие гладкие камешки и складывала их в карманы. Они мне очень нравились. Сейчас эта дорога асфальтирована. А поселок Рыбный почти не изменился.
Когда в сентябре 2001 года мы с Лидой и ее сыном Сергеем ехали на Рыбный на машине, оказалось, что от Самарово это минут пять, не больше. Дом, где жила моя бабушка, жив до сих пор, вернее, это была школа (сейчас ул. Нагорная, 101), в пристройке к которой и ютилась моя бабушка вместе с дедом и моей мамой.
Дом, где жила семья дяди Василия также сохранился. Я помню маленькую комнатку, такую же кухню. Даже в детстве они мне казались маленькими. Сейчас трудно представить, как в этом доме помещалась такая большая семья. В доме очень низкие окна. Помню муравейник возле одного из окон.
А во дворе к дому прилепился небольшой огородик, который был большим подспорьем семьи. От огорода крутая тропинка вела к реке. Напротив дома на реке в 60-е годы был гидропорт. Я наблюдала из окна, как прямо на воду садились самолеты, а потом их подтаскивали к большим бочкам и привязывали.
Прошли годы. Умерли те мои родные, кто был сослан. Никто не дожил до реабилитации. Из тех, кто родился в ссылке, тоже живы не все. Уже нет в живых Ботова Анатолия. Он проработал всю жизнь на консервном комбинате, позже шофером на «Скорой помощи».
Умер от рака в 1991 году. Вместе с женой Марией они вырастили двух дочерей: Таню и Свету. У них уже свои дети. У Тани (по мужу Кононова) – дочь Юля(1981) и сын Алексей (1991). У Светы ( по мужу Аплакова) – дочь Вика (1985) и сын Костя (1994).
Ботова(по мужу Караванова) Галина вырастила троих детей: Людмила(1957), Оля(1960),Виктор (1963).
Ботова(по мужу Бобова) Лидия, как и Галина, всю жизнь прожила в Хантах. Работала до пенсии рентгенологом, вырастила сына Сергея (1959). У Сергея двое детей: Настя(1981) и Филипп(1985).
Ботов Геннадий с женой Ниной тоже живут в Хантах. Геннадий перенес тяжелую операцию. Имеет дочь.
Самый младший Ботов Сергей умер от рака в 2001 году в возрасте 50 лет. Эту смерть совсем недавно оплакивала все родные. Сергей и Люба вырастили двух сыновей: Олега (1975) и Евгения (1979). Оба они правнуки по прямой линии деда Егора. И фамилия у них та же.
А у Олега подрастает сын Ботов Максим - праправнук деда Егора.
Жизнь продолжается. О том, как трудно было выживать в ссылке нашим родным, мы знаем теперь из опубликованных документов, из ставших открытыми архивов.
Мы очень мало расспрашивали своих родных. Но даже когда и спрашивали о чем - либо, они отвечали неохотно, либо отмалчивались.
Теперь мы знаем, что таких, как Егор Никитович, среди «раскулаченных» было большинство. Никаких четких критериев для отнесения того или иного хозяйства к числу кулацких не существовало. Всех валили в одну яму.
Вся «ликвидация кулачества как класса» была одна сплошная несправедливость. Разве справедливо было разорить, бросить в дикие леса и снега на голод, непосильный труд, на смерть сотни тысяч семейств, с детьми, женщинами, стариками, на том лишь основании, что они жили достойно?
Но это теперь мы знаем об этом. А тогда… Бабушка говорила мне, что их семью раскулачили. Но в годы моего детства в почете были совсем другие. Было даже стыдно, что деда раскулачили.
Мы всегда будем помнить, что наши родные были с корнем вырваны из родных мест и выселены, были обречены на непосильный труд, голод. Но выжили. И потому живут сейчас их внуки и правнуки.
И пусть они будут счастливы.
2002 год