Книга I "Иуда Искариот"
ПРОЛОГ
Уже XX веков имя Иуды Искариота олицетворяет ложь и предательство. Однако в религиозных кругах христиан-гностиков всё настойчивее звучит мнение, основанное на якобы найденных свитках: "Евангелие от Иуды", повествующее о том, что Иисус Христос сам послал лучшего и любимого ученика за солдатами, чтобы через страдание и смерть обрести бессмертие. Иуда, беспрекословно выполняя волю учителя, на века обрекал свое имя на людское проклятие.
Так кто же он – Иуда Искариот: великий грешник или святой мученик?
Глава 1.
Его разбудил тот же сон. Сон из далекого детства. Он много раз думал, что ничего не было, и эта холодная январская ночь далекого 43-го года ему только приснилась. Когда он, восьмилетний мальчик Ванятка Захаров, увидел, как к дому соседки тетки Даши Анисимовой прошли три черные тени в длинных солдатских шинелях. Нет! Не в коротких немецких, которые он видел каждый день, а в длинных красноармейских с большими винтовками за плечами. Прибежав домой, Ваня сразу рассказал увиденное своим домашним: матери и тетке Наташе – сестре отца Ванятки, Егора Захарова, умершего за два года до начала войны от непонятной болезни, которую в их деревне звали «черная сибирка».
Еще утром отец был большой и сильный. Он запрягал лошадь, собирался на колхозное поле пахать, только пожаловался матери на боль в правом боку. Мать, всегда недовольная и придирчивая, стала как всегда ворчать, что их десятины земли еще не паханы и отцу, весь день работавшему на колхозном поле, до этого нет дела. А он хотел, чтобы она взяла с детьми вилы и пошла копать свою землю. Отец не ругался, молча запряг мерина Мальчика в телегу, положил тяжелую соху и взял у матери узелок с обедом: нехитрой деревенской снедью – хлебом, яйцами и пожелтевшим салом. Молоко отец не любил и всегда отдавал приготовленную матерью стеклянную бутыль младшему, Ванятке. Старшие братья, Василий и Петр, уже ходили в школу и считались помощниками в доме. Отец подозвал Ванятку, отдал бутыль с молоком, потрепал по непослушным вихрам:
- Ну, зарос ты, сынок. Ладно, вечером приеду пораньше, подстригу.
Отец был скуп на ласку, но в тот раз Ванятка запомнил это на всю жизнь – он поцеловал его в макушку. Предчувствовал ли он, что не придет к родному порогу ни вечером, никогда больше? В поле ему стало плохо. Сосед Захаровых, Матвей Неплюев, рассказывал, как отец шел за сохой, упал, и лошадь потащила его за собой. Отец так и не разжал мозолистые руки, держа ручки сохи. Подскочили сельские мужики, работавшие в поле: Матвей Неплюев, Прохор Голубев, Иван Черемисин. Отец почернел, его рвало. Мужики запрягли в телегу отцовского мерина Мальчика, чтобы везти отца в районную больницу за двенадцать километров от их деревни. Отцу стало хуже: он стал хрипеть, изо рта пошла желтая пена. Его так и не довезли до больницы, по дороге отец умер.
Ванятка был так возбужден от увиденного, что рассказывал матери, не умолкая. Старшие братья, свесив головы с печи, тоже жадно слушали.
- Нет, мамашка, это не немецкие солдаты. У них длинные шинели и большие ружья за плечами, это наши к-р-а-с-н-о-а-р-м-е-й-ц-ы, - по буквам выговорил последнее слово Ванятка.
- Наши? Откуда им взяться, нашим? Они удрапали за Дон еще до снега. Оставили баб и стариков. Защитники…
Мать как всегда стала недовольно ворчать, ловко орудуя у печки рогачем: вынула чугун с душистой картошкой. Старшие братья соскочили с печи, им тоже хотелось посмотреть «наших» солдат, но мать грозно прикрикнула на них. Братья недовольно вернулись на теплую печь. Ванятка, увлеченный рассказом, даже не заметил, как тетка Наташа надела телогрейку, повязала большой «колхозный» платок и вышла из хаты.
* * *
Деревня Николаевка растянулась по обе стороны небольшой быстрой речушки Мелавка на несколько километров. Хаты Захаровых и Анисимовых были крайние от дубового леса, который все в деревне звали Потаповской рощей по имени барина, который владел этим лесом и всей деревней до революции. Был и барский дом, но его разрушили, и остались только большие камни-валуны от фундамента дома. Деревенская детвора играла на развалинах барского дома в «Чапаева». До войны жизнь была веселой. В Николаевке жило много людей; все мужики были дома и колхоз «Новый путь» гремел по всему району.
Ванятка не сразу расслышал выстрелы и лай немецких собак на улице. Братья, не слушая мать, выбежали из хаты. Возле дома Анисимовых шла бесперебойная стрельба из автоматов, им редко отвечали одиночные винтовочные выстрелы:
- Хонде Хох! Партизан, сдавайся! – кричали немецкие солдаты, наугад стреляя в сторону леса.
Мать, выбежавшая за сыновьями на улицу с кочергой в руках, больно огрела старшего Василия по спине, загнала братьев в дом.
Утром в деревне узнали, что в дом Дарьи Анисимовой пришли трое наших солдат, которые отстали от своих, скрывавшихся в лесу. Кто-то увидел их и сдал немцам. Немецкие солдаты с собаками подошли к дому Анисимовых. Наши солдаты, услышав выстрелы, выбили окно в чулане, выскочили из хаты и бросились к лесу. В перестрелке был убит один наш солдат и племянник Дарьи Анисимовой – Гришутка. Он дружил с Ваняткой Захаровым и был всего на год старше него. Гришутка пришел к тетке Даше из соседней деревне Васильевка к вечеру и остался у нее переночевать. Он спал на полатях, от стрельбы проснулся, с испуга бросился за солдатами в выбитое чуланное окно, но в десяти метрах от леса его догнала немецкая пуля. Гришутка лежал на снегу, широко расставив руки.
- Маленки, шайза, - сочувственно качали немцы головами.
Двое наших солдат скрылись в лесу. Немцы не решились в ночь организовывать погоню. Дарья Анисимова и старший ее сын, семнадцатилетний Прохор были арестованы.
Ванятка не спал всю ночь. Только к утру пришла тетка Наталья. Мать открыла ей, что-то по привычке недовольно высказывая.
- Мое дело - как хочу, так и живу, одна жизнь, - грубо ответила она матери.
Тетка зашла в избу, от нее пахло духами и водкой. Пошатываясь, она подошла к кровати, на которой спал Ванятка с матерью, сунула под подушку сверток в фольге:
- Не спишь? На, ешь, шоколад, настоящий, - тетка отломила и сунула в рот Ванятке кусок шоколада.
Ванятка очень долго держал шоколад во рту, он был горько-сладкий, очень хорошо пах. От тепла тела шоколад начал таять во рту. Какая вкуснятина! Ванятка никогда не ел раньше настоящий шоколад.
Тетка ушла к себе за перегородку, сквозь дремоту Ванятка слышал, как громко шептались, наверное, ругались тетка с матерью:
- …Какие наши…, …навсегда…, …жизнь одна…,…я молодая…, - слышал Ванятка обрывки фраз. Не помня как, к утру он заснул.
К обеду всех сельчан Николаевки полицаи стали сгонять на площадь возле школы, где размещался штаб немцев. Староста Семен Новиков зачитал приказ немецкого командования:
- За помощь и укрывательство партизан согласно законам военного времени по приказу немецкого командования Анисимову Дарью Степановну и Анисимова Прохора Семеновича приговорить к смертной казни через повешенье.
В стороне школьного сада уже стояла виселица.Прохор Анисимов в одной рубахе, несмотря на сильный мороз, копал под виселицей яму. Три немецких солдата с автоматами на груди стояли рядом, от холода постукивая ногами, и прикрикивали на Прохора, видимо, заставляли поторопиться. В час приговор привели в исполнение. Ванятка стоял в толпе среди деревенских баб и детей и до боли в руке сжимал оставшийся таявший мягкий шоколад.
После войны неизвестный поэт поставит на могиле Дарьи и ее сына Прохора табличку со стихами:
Нельзя об этом не писать,
Не видел я страшней картины:
Сын хоронил себя и мать,
Сам рыл двоим могилы.
Сколько же нужно было сил!
Он все стерпел, рыдания сдержал,
Слезу пощады сын не обронил,
И только лом в руках дрожал.
Может, поэтому березы
В память об этом страшном дне
Весной роняют на могилу слезы
За всех погибших на войне.
Глава 2.
Второй секретарь Урывского райкома КПСС Иван Егорович Захаров проснулся в плохом настроении. Ему снова приснился сон из детства: вой метели, автоматные очереди и крики, женские крики:
- Помогите, люди, помогите!
Уже сорок шесть лет прошло с того холодного январского дня далекого сорок третьего года, когда по приговору немецкого командования за содействия партизанам была повешена Дарья Анисимова с сыном Прохором. За эти годы память о детстве притупилась, и порою Иван Егорович был даже уверен, что это только сон, а не далекая прошлая его жизнь, когда голодный полураздетый восьмилетний мальчишка Ванятка сжимал в руке таявший шоколад и слышал громкий бас старосты Семена Новикова, зачитывающего приговор.
Рабочий день районного партработника не нормирован. Сколько раз, особенно во время сева и уборки урожая, ему приходилось ночевать прямо в райкоме, не раздеваясь, в своем кабинете на кожаном диване. Везде, где становилось трудно, где звучали слова: «Надо в кротчайшие сроки…», всегда посылали Ивана Егоровича. Может, поэтому он уже пятнадцать лет ходил во вторых секретарях. Потому что всем первым нужны были такие вторые, как Захаров. Первые приходили и уходили наверх в обком, в облисполком, а Абрикосов, с которым Иван Егорович начинал работу вторым в Урывском райкоме, сейчас работает в правительстве Российской Федерации. А Иван Егорович оставался вторым, хотя вся конкретная власть в районе, и все это знали, была в его цепких рабочих руках.
Еще со школы Ваня Захаров понял, что всего в этой жизни ему придется добиться самому. С пяти лет, оставшись без отца, ему с раннего детства пришлось узнать тяготы безотцовства. Летом сорок третьего немцы отступили, и Николаевка снова стала жить своей сельской жизнью с заботами о посевной и уборочной, вечной проблемой нехватки рабочих рук и отсутствием дорог. Дети военных лет раньше взрослели, после снятия оккупации Ванятка пошел в школу. Его упорству и настойчивости удивлялись и завидовали все: и учителя, и ученики. Не было трудолюбивее и лучше ученика в Николаевской школе; наверное, все в классе когда-то списывали или просили помощи и подсказки у Вани Захарова и, таким образом, невольно становились его должниками. Но дружил Ваня только с одноклассником Лехой Новиковым и его младшей сестрой Ниной.
Отношение к Новиковым в Николаевке было противоречивым. С одной стороны, их дед Семен Новиков в период оккупации немцами был старостой в их деревне, и его расстреляли с приходом наших войск. В деревне говорили, что закадычный друг Семена Иван Черемисин привел наших солдат к дому Новиковых и объяснил, что староста был мародер, хотя Семен достал Черемисину аусвайс, и бывший секретарь сельсовета и при немцах занимал схожую должность. В полицаях он не числился, но ходил по деревне – собирал продуктовый налог теперь для немецкой армии. От службы Черемисин был освобожден по здоровью.
С другой стороны, люди в деревне говорили, что Семен Кузьмич был хороший хозяин и неплохой человек. Он прописывал и пристраивал в деревне десятки беженцев из областного центра. За месяцы оккупации ни один из жителей Николаевки не был отправлен в Германию на принудительную работу. Как говорил Прохор Голубев:
- Семен Кузьмич - золотой был человек, хозяин, а власть есть власть, и кто-то должен быть старостой.
В личном хозяйстве Семена Новикова все было прочно, надежно сделано, с душою и на годы. Он одним из первых в районе развел пчел. Организовал и обустроил и колхозную пасеку. Хороший столяр-плотник – сам построил высокий прочный дом, в котором жил вместе с сыном Никанором и невесткой Татьяной Сергеевной – учительницей, присланной из города, да так и осевшей в Николаевке навсегда. Люди говорили, что Семен Кузьмич вместе с переводником Васей, как его звали все в деревне, были поставлены нашими для работы в тылу. Но сколько людей - столько и мнений, и трудно найти два мнения абсолютно одинаковых. Кто-то косился, глядя на добротный дом Новикова, кто-то одобрительно кивал головой. Сын Семена Кузьмича – Никанор - погиб в сорок пятом, в Польше. С войны из троих сыновей вернулся средний, Матвей, весь израненный и больной. Татьяна Сергеевна жила одна в просторном доме с сыном Алексеем и дочерью Ниной. Матвей и Татьяна Сергеевна два года ходили помогать друг другу. Матвей жил неподалеку в своем доме, оставшемся от деда Кузьмы. Матвей помогал Татьяне Сергеевне делать тяжелую мужскую работу: заготавливал дрова в зиму, косил сено. Татьяна Сергеевна стирала, штопала, убирала в доме Матвея.
Через два года Матвей пришел в отцовский дом, сел на табуретку, закурил самосад:
- Знаешь, Татьяна Сергеевна... - робко начал он. – Мы давно не чужие и дети твои – мои племянники, я думаю, что… - это была любимая поговорка Матвея. – … Я думаю, что… давай вместе жить, наверное… - Матвей, несмотря на седину очень волновался.
- Матвей Семенович, а как люди нас поймут, не осудят меня? Я жду и верю – Никанор вернется.
- Ну, это ты брось, - перебил Матвей. – С того света не вернулся никто, я два года ждал брата. Все кому придти – дома давно. Ты подумай, Танюш, - он впервые за все года знакомства назвал ее по имени, и от неожиданно ласкового обращения у нее невольно дрогнуло сердце. – Ты подумай, - повторил Матвей. – Я не тороплю, но худо мне одному, хотя и помогаешь ты по хозяйству, а подходит вечер - и сердце, как в тисках. И вдов полно в деревне, сами набиваются, но не мил мне никто. А мы… Мы не чужие… - Матвей снова заволновался. - …Не чужие мы, и дети твои – мои племянники, - он помолчал и добавил. – И не старые мы еще.
Матвей замолчал, он не решился и не смог объяснить, что с первых дней приезда в Николаевку молодой учительницы Татьяны Сергеевны он вздыхал, глядя в ее сторону. Но она предпочла робкому, нерешительному Матвею его младшего брата – гармониста и балагура – Никанора. Матвей ушел, унося с собой запах самосада и мужского пота. Татьяна Сергеевна долго не могла заснуть. В работе, ежедневных заботах порою забываешь о времени. «Мы вроде не старые», - кружились в голове слова Матвея. Алешке - двенадцать, Ниночке одиннадцать будет скоро.
Будто вчера все было, только вчера. Балагур гармонист Никанор в атласной рубахе с гармонью на ремешке проводил ее до дома бабы Гаши, где она квартировала с подругой – учительницей Зоей:
- Танюш, знаешь что?
- Не знаю. Что? – нарочно игриво ответила она. Хотя, догадывалась, что нравилась Никанору, и последние два месяца он, как тень, не отходил от нее каждый вечер, когда она приходила в сельский клуб со своей подругой.
- Выходи за меня замуж.
- Да Вы что, Никанор Семенович, - от неожиданного предложения она невольно перешла на официальный учительский тон. – Мы совсем не знаем друг друга. Мы даже не целовались, извините, ни разу.
- Так узнаем, выходи. Я тебя никогда не обижу и никому в обиду не дам.
Пятнадцать лет прошло с того вечера. Никанор сдержал слово – он никогда не обижал ее, но его неугомонной натуре всегда чего-то не хватало. Татьяна понимала это, даже ругала себя – может, плохая она жена, но с годами привыкла. Никанор был трактористом в МТС и на время пахоты и уборки работал во всех колхозах района. И, наверное, в каждой деревне у него была своя зазноба.
Матвей - антипод брата: молчаливый и работящий. Но Семен Кузьмич говорил о нем, что только ростом на две головы выше отца, он имел с ним поразительное сходство: и внешнее, и характера. Немногословный трудолюбивый Матвей работал бригадиром в поле, и всегда его бригада была первой.
Утром Матвей снова пришел, как всегда сутулясь молча сел на табуретку, достал кисет, хотел закурить.
- Матвей Семенович, хватит! Курить в доме не будешь, - строго по-учительски сделала замечание Татьяна Сергеевна.
- Да я… я… Значит, согласна? – запинаясь проговорил Матвей.
- Да, я согласна. Лучше открыто жить, чем прятаться по углам.
Через год у них родился сын Владимир.
Глава 3.
Иван Егорович на работу всегда ходил пешком. Он уже десять лет работал в Урывском райкоме КПСС. Город Урыв - типичный районный центр центральной России с населением в тридцать тысяч человек. Из крупных предприятий – завод огнеупоров, завод бытовой химии; продукция этих заводов шла по всей стране. Механический завод был филиалом областного и выполнял в основном заказы оборонных предприятий. Сахарный завод, небольшие заводы силикатов и комбинат строительных материалов считались межрайонными. Городом Урыв стал в 1954 году. Молодой город быстро развивался, рос: все заводы строили жилье для своих рабочих. СМУ-1 и СМУ-2 занимались строительством социальных объектов. В прошлом году были сданы новые корпуса центральной районной больницы.
Большое городское хозяйство, два десятка колхозов и три совхоза, и везде успевал, все замечал опытный партработник Захаров. Его прислали из соседнего района, где он тоже работал вторым. Прислали с перспективой роста. Четыре года назад первый ушел на пенсию, а в район назначили первым чем-то провинившегося третьего секретаря обкома Зарубина Льва Борисовича. Ходили слухи о его любовных связях с женой первого секретаря обкома Антипова. Оксана Евгеньевна работала секретаршей у Антипова, была на пятнадцать лет моложе мужа, и Антипов, умный рассудительный руководитель, часто по-мальчишески ревновал свою молодую жену. Его первая жена умерла от рака. Юрий Иванович Антипов рано женился, рано овдовел, ему было всего тридцать лет, когда умерла его жена, и на руках остались восьмилетняя дочь и пятилетний сын. Он долго не женился, сам вместе со своей матерью воспитывал детей. Учился, строил карьеру и в сорок лет был назначен первым секретарем обкома КПСС. В 80-е годы это был один из самых молодых первых секретарей обкомов по стране. Область промышленно-сельскохозяйственная: более половины заводов принадлежало оборонному ведомству, не сильно ограниченному в освоении средств, и дела здесь шли совсем неплохо. По производственным показателям область нередко попадала в первую десятку, что считалось заслугой руководства области и в первую очередь первого секретаря обкома КПСС Антипова.
Иван Егорович хорошо знал и часто встречался с Антиповым. Город Урыв считался городом-спутником областного центра, располагался всего в десяти километрах от него.
В Урыве к 60-летию Октябрьской революции был построен районный дом культуры, которому мог позавидовать любой областной центр. Футбольная команда «Химик» на базе завода бытовой химии считалась одним из лидеров общесоюзной второй лиги.
Антипов часто приезжал в Урыв по партийным делам, проводил там выездные совещания с главами районов или с иностранными делегациями, или просто отдохнуть от государственных дел.
Ответственность за организацию всех мероприятий лежала на Иване Егоровиче. Для приема важных гостей был специально построен «охотничий домик». Домиком его назвали в народе, в действительности это был трехэтажный коттедж в восьми километрах от города, в лесу на Егоровой горе, в двухстах метрах от Дона. Гости часто шутили: «Хозяин Егорович, гора Егорова обложили Егоры – загадывай желание». При «домике» были отменная сауна, бассейн пять на десять, бильярдная, библиотека, свой кинозал, кухня, где при первой необходимости высококлассные повара из местного ресторана «Дон» могли приготовить любое блюдо. В общем, было все, чтобы высокие гости отдохнули от важных государственных дел.
Несколько лет назад Антипов приехал с большой делегацией, где кроме него были еще четыре первых со своими председателями исполкомов и вторыми секретарями. Большая делегация, шумно по-русски отобедав в комнате - столовой на сто пятьдесят квадратных метров, занялись досугом по интересам. Кто-то ушел в лес на лыжах, кто-то играть в бильярдную. Антипов с бессменным председателем облисполкома Воробьевым Сергеем Павловичем, который проработал уже пятнадцать лет на своей должности и готовился уйти на заслуженный отдых, и еще двумя первыми секретарями соседних областей и их председателями исполкомов пошли в сауну. После в холле, распаренные и довольные, хозяин и гости за пивом повели разговор. Люди из партаппарата с годами срастаются со своей работой, и уже все разговоры, о чем бы ни начинавшиеся вначале -охоте, рыбалке или женщинах - заканчивались работой.
Они уже не говорили «в нашей Донской области», они говорили «у меня в области», «моя область». И в этот январский вечер разговор плавно перешел к работе, делам в стране:
- Сдает наш генеральный. Зачастили назначения. Теперь нужен молодой, энергичный. Как говорил наш учитель: «Всерьез и надолго», - сказал кто-то из присутствующих гостей.
- Да, уберем килограмм хлеба, пока сводки до златоглавой дойдут – в пуд превращается, - согласился с говорившим первый с западной соседней области. – А что делать? Вот, смело говорим про это и на том спасибо.
- Больше нам надо самостоятельности. НЭП новый пора вводить. Вот мы в наших условиях сидим… - вмешался в разговор Антипов. - …Чистота, порядок – приятно и душе, и глазу, - первый развел руками, показывая вокруг. – А почему? – спросил он и сам ответил. – Потому что есть хозяин настоящий – Иван Егорович и за всем смотрит, все организовывает, чтобы людям было приятно отдыхать.
- Ну, нас, Юрий Иванович, везде неплохо встречают, - возразил ему восточный сосед.
- Это нас, - подтвердил Антипов. – А простой работяга в каких условиях? В наших точках общепита - грязь, обслуживание хамское.
- Так сами работяги и разводят эту грязь, - вновь возразил восточный первый.
- Нет! – не согласился Антипов. – Потому что нет хозяина. Разучился народ быть хозяином. Не мое, государственное – можно ломать, грязь разводить. Государство богатое - купит, уберет. Нужна частная собственность, хотя бы в общепите, для эксперимента.
Иван Егорович сидел за столиком рядом с Антиповым. Всего на семь лет он был старше первого секретаря обкома, но возле моложавого спортивного телосложения подтянутого Антипова Захаров с его «лишними» килограммами выглядел намного старше.
- Это русский менталитет, наверное, - поддержал разговор восточный сосед, историк по образованию. – Даже князя своего не смогли назначить наши предки – пригласили варяга.
- Не согласен, - вновь возразил Антипов. – Хозяин есть всегда. Вот Иван Егорович почему столько лет во вторых секретарях? Да потому что хозяин настоящий и на своем месте всем первым такой зам нужен. А поставь его первым – уйдет от повседневных дел, больше на совещаниях просиживать будет с бумагами, а не с людьми работать. И таких, как Иван Егорович, в нашей стране десятки тысяч.
Иван Егорович смущенно развел руками:
- Я, Юрий Иванович, уже сросся со своей должностью, с городом, районом. Десять лет здесь работаю. Это уже срок. Наверное, всех доярок по району знаю по именам.
- Ну, доярок понятно, почему знаешь, особенно молодых, наверное, - пошутил Антипов, и все за столом весело засмеялись. Захаров не обиделся на шутку. Разговор стал оживленнее, веселее, принесли еще пива и воблы.
- Мы скоро, Иван Егорович, - Антипов наклонился к Захарову, заговорил тише, чтоб не услышали остальные, - завод в области собираемся строить. Завод большой, много рабочих нужно будет, и, посовещавшись в обкоме, мы решили строить его на вашей земле - облцентр рядом и за городской чертой. Новая установка – выносить крупные предприятия за городскую черту.
- Что за завод? – поинтересовался Захаров. – Я не слышал.
- Завод оборонный, сверхсовременный, будет производить для населения видеомагнитофоны, плиты газовые и еще кое-что. Сроки пуска максимально сжатые. В Москве за ценой не стоят - чем быстрее, тем лучше.
- Мы все сделаем, что от нас зависит, что в наших силах, - начал Захаров.
- Причем здесь «ваши силы», Иван Егорович. Стройка союзного масштаба, но отвечать за нее по партийной линии будешь ты, - Антипов перешел на «ты» для значимости, легко ткнув в грудь Захарова указательным пальцем. – Директор - хороший человек, специалист своего дела, но хозяин не очень, - продолжал Антипов. – Деньги огромные будут вложены, и за каждый рубль перед партией ответишь ты.
Этот разговор состоялся перед памятным апрельским пленумом ЦК КПСС, на котором вся советская история, неторопливо переходившая из года в год, встала на дыбы и пошла на последний круг своего существования. Но тогда морозным январским вечером все гости «охотничьего домика» были все товарищи и решали одну общую задачу, направленную на «подъем страны и благо советского народа». Народ, который строил дома, сеял и убирал хлеб, добывал руду и уголь ежедневным нелегким, порою в тяжелейших условиях, трудом, создавал и преумножал богатство Родины под руководством, казалось тогда, незыблемой КПСС в лице ее вождей.
И, наверное, человека, который попытался бы доказать, что это незыблемость только кажущаяся, и все призывы и заветы совсем не такие прочные, в лучшем случае посчитали бы перебравшим лишнего после парилки и посоветовали бы пойти в приготовленные заботливыми руками горничных кровати лечь проспаться. Но ничего нет в мире постоянного, империи создаются, строятся и рушатся. Это законы жизни, и так будет всегда, пока на земле есть цивилизация.
Глава 4.
Иван Егорович позавтракал, оделся на работу. Была суббота, но еще вчера вечером первый дал ему поручение съездить в поселок Октябрьский на местный элеватор. Поступили в район жалобы о нечистоплотности руководства элеватора, о больших процентах на усушку зерна, что естественно вызвало недовольство председателей колхозов, на чьи плечи ложилась ответственность за план по сдачи зерна.
Жена Елена Владимировна еще спала. Коренная горожанка – она родилась в облцентре. Лена училась на четвертом курсе института культуры, когда познакомилась с Иваном Захаровым, студентом СХИ. Елена Владимировна не любила и не понимала сельский труд, даже, на даче никогда ничего не сажала. И цветником – гордостью дачи Захаровых - занимались всегда Иван Егорович с сыном Виктором, студентом пятого курса университета геолого-разведывательного факультета. Старшая дочь Галина окончила медицинский институт и стала работать в детской областной больнице. Наверное, дань моды подтолкнула Галину поступить в медицинский. Золотая медалистка могла выбрать любой ВУЗ города. Любовью к детям высокомерная и себялюбивая Галина никогда не отличалась, как и не питала большой любви к своей профессии.
Когда началась перестройка, и стали создаваться первые кооперативы, Галина со своим женихом Сашей Воробьевым, младшим сыном председателя облисполкома, создали кооператив «Веста». Чем только не занимались молодые предприниматели: открыли ресторан, магазин одежды, снабжение шло исключительно импортными товарами. Конечно, вся посредническая помощь шла от Сергея Павловича Воробьева. Александр и Галина были только лицом кооператива, а мозгом и сердцем был Сергей Павлович. Но у Галины с ее напористым, вечно ищущим чего-то нового, характером и добряком Сашей отношения разладились. Галина, порою, сама не понимавшая, что ей надо от жизни, заводила другие романы при женихе. Хотя все вокруг прочили их паре крепкий союз, они расстались. Разрыв прошел полюбовно, и это была инициатива Александра – мирно разойтись. Галине отошел ресторан «Донские зори» и небольшой магазинчик дорогой иностранной одежды.
Общество постепенно стало расслаиваться, появились богатые, пусть еще в очень малом количестве. Но «новые богатые русские» из кожи вон лезли, чтобы хоть чем-то выделяться от остальной массы советского народа – строителя коммунизма. Дела у Галины пошли вначале плохо: оборвалась прочная нить поставок, налаженная Сергеем Павловичем, и от стабильной прибыли остались жалкие крохи. Галина не ударилась в панику. Благо за два года у нее наладились свои связи и в торговле, и в облисполкоме, особенно среди мужской части. Галине, с ее яркой внешностью хорошо по западной моде одетой, не составило труда завести новый роман с одним из замов Воробьева – Елышевым Игорем Григорьевичем. Ему было сорок, когда они познакомились год назад, и двадцати шестилетняя Галина произвела на Елышева чарующее впечатление. Игорь Григорьевич был женат, имел двоих детей, но жена Ольга не отличалась ни внешностью, ни здоровьем – очень часто болела и ездила по санаториям. И молодому еще мужчине явно не хватало женского тепла и близости. Роман с Галиной вспыхнул стремительно и ярко, и уже через три месяца после разрыва с Воробьевым дела у Галины пошли в гору. Галина открыла первый в области салон красоты «Фея» для богатых дам.
Александр Воробьев, оставшийся без основного генератора идей и дел кооператива и все еще любивший Галину, начал попивать, нанял управляющего в свою контору. Приезжая в офис, осунувшийся, вечно с красными глазами, Александр молча подписывал бумаги, иногда даже не утруждал себя прочитать подписанное, но иногда невпопад он останавливался на какой-нибудь бумаге, внимательно изучал написанное и только после этого подписывал. Дела в кооперативе пошли на самотек. Среди сотрудников пошли разговоры:
- Да, прикипел Сашок к своей «кобре».
И действительно, в манерах, стиле одеваться и поступках у Галины было что-то от царицы пустынь – кобры.
Сын Ивана Егоровича – Виктор был полной противоположностью своей сестры: честный, всегда открытый для общения, неподкупный. Он презирал лесть, угодничество. Еще в школе многие учителя, зная, что он сын второго секретаря райкома, пытались порою завысить его балл успеваемости. Учился Виктор хорошо, занимался спортом, и бывало, что из-за тренировок он не успевал хорошо подготовиться к занятиям. Особенно к точным: химии, геометрии, физике. Был случай, когда Виктор сам после урока подошел к учителю физике и, протягивая дневник, сказал:
- Борис Михайлович, я не ответил сегодня на четыре, мой балл явно завышен.
Учитель, зная характер Захарова, молча взял дневник:
- Хорошо, Виктор, какой оценки ты заслужил своим ответом?
- Три, даже с минусом.
Физик переправил четыре на три, закрыл дневник, протянул Виктору:
- Я спрошу тебя еще в ближайшие дни и сегодняшнюю тему спрошу как дополнительный вопрос. Идите, Захаров.
Через три дня Борис Михайлович сдержал слово, Захаров отвечал у доски двенадцать минут, без запинки чеканя заданные темы и ту, за которую получил три. Пять баллов с плюсом, хотя директор и завуч не одобряли учительские выражения эмоций – плюсы и минусы; нет таких оценок, есть баллы от одного до пяти. Когда Виктор брал дневник из рук учителя, физик задержал в руках на секунду дневник и сказал:
- Молодец, Захаров, будь всегда в жизни таким.
Эти слова, сказанные просто от души старым учителем, еще часто вспоминал Виктор в своей жизни. Гуманитарные науки давались Виктору легко, а учительница литературы, старенькая Надежда Серафимовна, обычно после сочинений, когда производила разбор, говорила:
- Можно было бы, я по литературе Витюше поставила бы шесть баллов, а за русский - один. Если одноклассники Захарова едва натягивали сочинение в положенные три-четыре листа, даже некоторые растягивали буквы, чтобы уложиться в норму, Виктор исписывал тетрадь восемнадцать листов полностью одним сочинением.
С третьего класса Виктор начал писать стихи, сначала в школьную стенгазету. С годами стихи становились серьезнее: военная, а к восьмому классу и любовная лирика. Виктор стеснялся своих стихов, показывал их редко только своим хорошим товарищам. Но под псевдонимом Викторов его не раз печатали и районная, и даже областная молодежная газеты. Закончив десять классов, Виктор поступил учиться в университет на геологический факультет. Проучившись два года, он сам пошел в военкомат и добился призыва в армию. Хотя отец и особенно мать, Елена Владимировна, были категорически против очередной затеи сына.
Служил Виктор Захаров в Белоруссии в городе Борисов в учебном мотострелковом полку. Подтянутый, честный, готовый всегда придти на помощь, он после полугода службы в учебной роте, готовившей младших командиров, получил звание сержанта и остался служить в той же роте. В роте Захарова за полтора года службы ни разу не было зафиксировано случаев неуставных взаимоотношений между военнослужащими, и огромная в этом заслуга заместителя командира первого взвода, а затем старшины пятой учебной роты Захарова. Учебное подразделение готовило младших командиров, которые потом разъезжались нести службу по всей стране. Служили в Египте и Афганистане. И курсанты, в будущем сержанты, прошедшие службу в пятой роте, еще долгие годы с теплом в душе вспоминали своего первого командира Захарова, который вместе с уставом ВС учил их наматывать портянки, стрелять ночью на ходу из бойниц БМП по мигающим мишеням, бежать изнурительные марш-броски с полной боевой выкладкой. И всегда Захаров был со своими солдатами, везде был первым. Молодые курсанты восхищались им: «Дядя Захар» - как они между собой с уважением его называли - наверное, двужильный, он устает хоть когда-нибудь?!» Осенью, 1985 гвардии старшина срочной службы, отличник боевой и политической подготовки, перворазрядник по легкой атлетике, лыжам, кандидат в мастера спорта по боксу, Виктор Иванович Захаров приказом МО был уволен в запас.
Виктор вернулся в родной город, восстановился на третий курс университета, хотя его бывшие однокурсники уже заканчивали ВУЗ, с тем же рвением, целеустремленностью. А за два солдатских года многое уже позабылось, особенно в точных науках, требующих ежедневных занятий.
Курс Захарова был на два года моложе, его сразу окрестили «дед» за глаза, и «дядя Витя» для повседневного общения. Виктора негласно, само собой выдвинули вожаком группы. В группе на семнадцать юношей было всего пять девушек-геологов, рискнувших посвятить жизнь романтике профессии геолога.
Вика Нестерова, новая сокурсница Виктора, была средней и по внешним данным, и по успеваемости. Симпатичное лицо с немного вытянутым носом «бананчиком», как она сама его называла, немного зауженные бедра при развитой груди придавали больше шарма, чем недостатка. Светлые коротко подстриженные волосы. И если Вика чем-то отличалась от своих подруг, то это целеустремленностью. Трудно предположить, почему она выбрала для себя эту совсем неженскую профессию.
Романтика, желание узнавать что-то новое, открывать еще неоткрытые тайны, но это, скорее, миф. Ежедневная работа геолога трудна, однообразна и порою в тяжелейших условиях. Родом Нестерова из райцентра Лебяжье соседней области. В их областном университете не было геологического факультета, и семнадцатилетняя девчонка приехала одна в чужой город, где не было у нее не только родственников, но и знакомых. Жила Вика в студенческом общежитии вместе со спортсменкой Надей и отличницей Светой Ягодниной. Света выросла в сельской глубинке и по своему характеру, стремлению познания, казалось, она рождена для профессии геолога. Еще в детстве Света проявляла интерес к разным камням и породам, и если ее ровесницы играли в куклы, Света собирала по оврагам камушки разных оттенков и цветов, а потом сортировала их. За селом в овраге бежал ручей, вода вытекала прямо из горы - чистая, холодная до ломоты в зубах. За многие годы ручей промыл дно оврага, и любознательная Света заметила, что глина на размытых берегах не такая как везде, темно-синяя, а не красная, как обычно. Света вместе с учительницей Маргаритой Степановной взяли пробы глины и отослали в облцентр в лабораторию. И удивительно: пусть и не сразу, а через четыре месяца на имя учительницы химии пришел ответ. В письме, напечатанном на машинке, выражалась благодарность Маргарите Степановне и Свете Ягодниной за работу: оказывается, глина с берегов ручья очень богата алюминием, приводилась даже большая формула, и является очень необходимым сырьем для выпуска огнеупоров, применяемых в металлургии. В конце письма говорилось, что в ближайшее время планируется провести более подробную геологическую разведку по изучению глиняного пласта, глубины залежи и т.д.
Но геологи не приехали, а потом началась перестройка, и в стране появились дела, куда важнее, чем глина из оврага в далеком селе. Закончив десять классов с золотой медалью, что для сельской школы было не столь часто, Света Ягоднина уехала в облцентр, поступила учиться в университет на геологоразведочный факультет.
Вика Нестерова не была так фанатична профессии как Света Ягоднина. Жила она с матерью в райцентре, который и городом называется только на карте. Мать работала медсестрой на скорой помощи и подрабатывала еще на полставки процедурной сестрой. Она не вылезала из больницы, чтобы им с дочерью выжить. Жили они в однокомнатной четырнадцатиметровой квартире с кухней и туалетом на три семьи. К матери, молодой еще женщине, приходил в гости Женя. Евгений Петрович - шофер-дальнобойщик. Он попал в аварию во время маминой смены, та оказывала ему первую помощь. После выписки из больницы Женя стал заходить к ним, правда непонятно на каких правах. Всегда приносил продукты, но, как говорили, у него в облцентре были жена и дети. Вика всегда придумывала причину, чтобы уйти из дома к подругам или просто погулять по улице. Она любила свободу. Наверное, именно тогда и появились первые мечты уехать из этого маленького города, маленькой комнаты на четырнадцать метров далеко-далеко, где есть другая жизнь, совсем непохожая на их. Однажды Вика спросила у матери:
- Мам, чем закончите вы свой роман? Он вообще кто - жених твой или любовник?
Мать сначала строго взглянула на повзрослевшую дочь, потом взгляд ее стал робким, каким-то даже жалким, она опустила глаза, немного помолчала и сказала:
- Я, Викочка, и сама не знаю, приходит, вроде помогает, и продукты, и денег дает, но уходит и никогда не скажет, когда ждать снова. «Свободная любовь», как он говорит. Он, наверное, привык так жить, да и Лариска, медсестра с кардиологии, говорит мне, что есть у него и жена, и дети, а паспорт я его не видела, только водительское удостоверение. Спросила как-то, он ответил: «А что ты заморачиваешься, нам хорошо с тобой, а если надоел – выгони». Но кого найти, где нормальные мужики? Они живут с семьями, с женами. Выйти на улицу и кричать: «Я хорошая! Где ты? Я осчастливлю тебя! Где ты, мой принц?» Пусть пока будет так.
Так прошло несколько лет, и, уехав из дома, Вика знала, что Женя по-прежнему приходит к матери. Придет, переночует, иногда и два-три дня поживет и уезжает утром, никогда не сказав, когда вернется.
Виктор был взрослее своих однокурсников, и поэтому очень многие девчонки курса отдали предпочтение вчерашнему солдату, спортивно сложенному Виктору, выделив его из остальных ребят. Но их многочисленные романы быстро завершались. На курсе Виктор отдал предпочтение Вике Нестеровой: не самой красивой девчонке не только их курса, но и факультета.
Дружба Виктора и Вики, как и все студенческие романы тех лет, проходили по одному сценарию: повышенное внимание на дискотеках, приглашение в кино, в кафе «Мороженное». После дискотеки теплым апрельским вечером Виктор пригласил Вику погулять и проводить до дома.
- С удовольствием, - ответила девушка. – Я давно к тебе присматриваюсь, Виктор, ты не такой, как все.
- В каком смысле «не как все»? – поинтересовался Виктор.
- Знаешь, наши мальчишки по сравнению с тобой кажутся детьми. А в моем представлении мужчина должен быть столбом, защитником для своей девушки и, наверное, должен быть умнее ее.
- Неудивительно, я на два года старше ребят. Прошел армию – «жизненную школу», которую многие хотят пройти заочно, а зря…
- А для чего? – перебила его Вика. – Кому нужны эти жертвы? Твой отец - второй секретарь пригородного райкома КПСС и думаю, ему не составило бы труда, чтобы эту «школу жизни» ты прошел, как и большинство наших студентов, «заочно».
- А кто будет Родину защищать?
- Ну, Витюша, ты говоришь языком политзанятий: Долг, Честь, Родину защищать. Найдутся и защитники. А мы геологи, наша задача – Родину изучать и преумножать ее богатства. Жизнь одна, и она так скоротечна. Не надо на все распыляться – не увидишь молодость, не заметишь, как придет старость.
- В каждом возрасте есть свои преимущества, - пошутил Виктор. – Ты не на меня намекаешь. Вика, если честно, ты выбрала не совсем женскую профессию.
- Знаю. Но я не думаю, что мне предстоит в тайге поисками какого-то редкого минерала добывать себе на хлеб. В семнадцать - романтика, а в двадцать - начинает появляться здравый смысл.
- Тебе не нравится наша профессия? Это же чудо: брать из земли то, что она запрятала тысячу, даже миллионы лет назад. Викуль, я думаю, наша профессия самая романтичная, самая таинственная.
- Я согласна, Витюш, вот если б это еще так же романтично выражалось в денежном эквиваленте.
- Да что вы все помешались: деньги, деньги! Еще пять лет назад это слово произносили два раза в месяц: в получку и аванс.
- Нет, Витюш, ты в другой семье вырос. Мы с матерью произносили это слово каждый день. Их вечно не хватало, этих денег. И сейчас идут другие времена, когда зарабатывать много денег - не значит быть плохим человеком. А деньги - это всё: независимость, власть и даже любовь, если хотите.
- Любовь?! – Виктор вздрогнул. – Ты хочешь сказать, что можешь купить любовь за деньги?!
- Ну что ты сразу конкретизируешь? Витечка, причем здесь мы? Я говорю вообще, сколько их развелось - «жриц любви».
- Ты вот о чем… - Виктор улыбнулся. – Но это, Вика, не любовь, это животный инстинкт…
- Основной инстинкт, - поправила Вика.
- Ты так думаешь?
- Почему я? – Вика пожала плечами. – Все ученые и философы утверждают, что для всех живых существ основной инстинкт – произвести себе подобных, чтобы жизнь не закончилась. Основной! Витенька! Основной!
Виктору было легко с Викой. Она принадлежала к категории тех людей, с которыми можно говорить сутками просто ни о чем, и всегда будет, о чем говорить, и всегда разговор будет интересным. В ней сочетались оба качества, необходимые для беседы: Вика могла поддержать разговор на любую тему и могла выслушать собеседника до конца. Чтобы разговор стал интересным, мало уметь говорить – необходимо уметь слушать. Они гуляли до утра. Потом Вика начинала суетиться, как обычно жаловаться, что не успела подготовиться, и завтра ее неминуемо ждет «неуд». Но чему Виктор часто удивлялся, оценки по успеваемости у Нестеровой были всегда «хорошо» и «отлично». Когда эта хрупкая девчонка все успевает делать?
Дружба молодых людей росла как бурный весенний ручей. Вот он робко журчит, где-то внизу, под толщей льда, потом вырывается на волю, подпитывается другими ручейками и уже громко заявляет о себе.
Накануне первомайских праздников студенты, как и весь советский народ, должны были принять участие в праздничной демонстрации. Весь вечер в университете писали транспаранты с лозунгами: «Мир! Май! Труд!», «Советский народ - самый читающий в мире». Виктор и Вика задержались допоздна, потом под смех и шутки отмывали с рук разноцветные остатки краски и гуаши. Виктор пошел провожать Вику в студенческое общежитие через два квартала от университета. Виктору отец снимал квартиру в центре, его дом был виден из окна их аудитории. Был прекрасный весенний вечер, весна вступила в свои права, дул легкий теплый ветерок. Всюду развешаны разноцветные фонари и лампочки. Великая страна накануне Великого праздника Весны, Мира, Труда. Виктор и Вика шли по пустынным улицам родного города, взявшись за руки. Редкие машины проезжали по улицам, в основном машины коммунальных служб: подметали, поливали, наводили последние штрихи к завтрашнему торжественному празднику.
- Знаешь, Витюш, мне иногда хочется стать птицей. Взлететь и парить над городом, если и есть другая жизнь, то в прошлой я обязательна была птицей, - как обычно мечтательно заговорила Вика.
Виктор глянул в ее сторону. Отражаясь в свете фонарей, на противоположной стороне улицы Вика была прекрасна. Голова чуть закинута вверх, глаза в темноте, не было видно их цвета, но Виктор знал - они голубые, цвета чистого неба, глаза искрились. Вика раскинула руки, изображая летящую птицу. Виктор обнял Вику, резко притянул к себе и поцеловал в губы. После резко отпрянул, в голове зашумело, сердце, казалось, готово выскочить из груди. Секунду продолжалась пауза, но Виктору показалось, прошла вечность.
- О, да мы смелеем. Я думала, ты никогда не догадаешься поцеловать меня, - с улыбкой заговорила Вика.
- Я… я… от всего сердца, - сухими от волнения губами проговорил Виктор. – Я давно хотел, но не решался, ты не такая, как все. Я обидел тебя?
- Глупенький, разве может этим обидеть девушку парень, который ей нравится и, наверное, которого она даже любит.
- Ты… ты любишь меня, Викуля, но мы три месяца только дружим? – Виктор не заметил, что, как и Вика, развел руки в стороны, наверное, от счастья.
- Ну, если ты и был птицей, Витюша, в прошлой жизни, то явно не соловьем. Петь ты не умеешь, скорее фламинго с их брачными танцами, - весело проговорила Вика. – А сколько нужно времени, чтобы полюбить? Три месяца мало, тогда сколько?
- Соловьи, Вика, не поют, поют самки, пением они привлекают самцов, - на заданный Викой вопрос он не ответил. Почему мало? А он не любит Вику?
- Разве? Я не знала. Я хоть из небольшого, но города, и дачи у нас нет, я не слышала соловьев. Витюша, я ужасно хочу послушать соловьев-самок, - по-детски капризно попросила Вика.
- Знаешь, Викочка, завтра после демонстрации мы едем в Урыв, в пяти километрах от города наша дача. Отец со своими до утра будет праздновать день трудящихся. Мать дачу не любит, и это скорее исключение, чем закономерность, если она соизволит посетить с визитом наш райский уголок. Мы с тобой едем на дачу слушать соловьев-самок, они уже должны петь. Идет?
- Конечно, идет! Хочу в райский уголок, - снова капризно заговорила Вика, и уже она крепко поцеловала Виктора в губы, щеки, нос…
Весь праздник Виктор находился под эйфорией вчерашнего вечера, шутил, был разговорчив.
- Ну, Захаров влюбился, а эта мышка Вика умна и хитра. У него папа второй секретарь райкома КПСС соседнего с городом района, и заманчивая перспектива в резиновых сапогах измерять просторы Ямала, Викочку никогда не радовала, - шептались сокурсники, без труда догадываясь, почему Захаров, всегда сдержанный и серьезный, так резко изменил свое настроение.
День прошел в хлопотах и заботах незаметно. После демонстрации был концерт, на вечер планировались развлекательные мероприятия, дискотека. В их город приехали столичные звезды ВИА «Мираж». В общем, разношерстный студенческий народ, еще во время демонстрации державшийся дружно вместе, стал рассеиваться, растаял в общей массе отдыхающих, студентов других вузов, молодых рабочих, всех, кто пришел на праздник труда, где после торжественной части всегда наступает более ожидаемая музыкально-развлекательная программа. Все были заняты своими делами, собирались компании, решались вопросы по сухому закону, превратившие за три года специализированные винно-водочные магазины в неприступные бастионы. Иметь знакомую продавщицу в специализированном магазине считалось круто! Словно знаком с народным артистом. Ухода Виктора и Вики никто не заметил. Они сели в пригородный автобус и через сорок минут были уже в квартире Захаровых, в Урыве. Как будущий геолог0 Виктор предпочитал сумкам и авоськам рюкзак.
- Викуль, две бутылки вина хватит?
- Не знаю, что за вино? Ого, простой народ только слышал о существовании сего напитка. Бери три, если не жалко.
- Три, не много? Я, вообще, мало пьющий.
- Хорошего вина много не бывает. И водку возьми, вдруг зайдут соседи, неудобно будет. «Огненная вода» – вещь дефицитная, - посоветовала Вика.
- Викуль, какие соседи? Райкомовские и исполкомовские дачи стоят в стороне, вход по пропускам. Весь дачный контингент – серьезные дяди и тети, или их пенсионеры-родители.
Вика не слышала, она ходила по шикарной четырехкомнатной квартире и широко открытыми глазами, не скрывая любопытства, смотрела: «Вот оно, благо «слуг народа»». Вика ходила из комнаты в комнату, все здесь говорило о сытости и достатке хозяев. Магнитофон «Шарп» – мечта ее юности, но на него пришлось бы копить ее матери целый год, не тратя денег даже на еду. Видео, и не наш, огромный ВМ, а японский, миниатюрный, не намного больше самой видеокассеты.
- Да, живут «слуги народа», - вслух произнесла Вика.
- Что ты говоришь, Викуль? – спросил, вошедший в комнату, Виктор.
- Я спросила, вы все собрали, товарищ начальник экспедиции?
- Да, вино, продукты, мясо на шашлык. Шампура и мангал есть на даче.
- Нож и соль не забудь.
- Это все есть на даче. Викуль, у нас там хороший домик.
«Хорошим домиком» – дачей - оказался дом с мансардой метров на девяносто, с водяным отоплением. Виктор сказал, в систему заливают масло, чтобы зимой не замерзло. Молодые по-хозяйски расположились, развели костер на улице, в углу участка, где стоял мангал, нажарили шашлыков. Виктор оказался прав – людей в этом райском дачном уголке было немного. Лишь кое-где поднимался дымок от костров – пенсионеры-партийцы, бывшие секретари и работники исполкомов тоже готовились отметить праздник труда. По другую сторону реки Белой, впадающей в Дон, где были дачи простых горожан, громко играла музыка, слышались веселые крики. Где-то на даче, ближе к лесу, кто-то запел частушки под гармонь. Праздник, начавшийся в десять утра вместе со звоном Кремлевских курантов, плавно переходил в народное гуляние.
Потом Вика и Виктор сидели в кожаных креслах в небольшой комнате мансардного этажа, пили сладкое иностранное вино, ели пахнувший костром шашлык, вытирая жирные пальцы чистыми иностранными разовыми салфетками. Все произошло так, как, наверное, и должно было произойти, когда юноша и девушка хотят, чтобы это произошло. Болтали о природе, чистом воздухе и соловьях, о придирчивых преподавателях университета, как всегда обо всем. Как говорил Виктор:
- Викуль, с тобой можно всю жизнь болтать ни о чем, с тобой не бывает скучно, всегда интересно.
Поставили на стереомагнитофоне «Белые крылья» Ободзинского, Вика обожала эту песню и заказала Виктору, начали танцевать. Виктор щекой ощущал горячую щеку Вики, ее дышащие губы. Он начал неумело торопливо целовать губы, щеки, шею. Взял на руки: «Какая она легкая и воздушная, действительно, как птица», - мелькнуло у него в голове. Он открыл ногой дверь в маленькую спальню на мансарде…
Утро застало их крепко спавшими в обнимку, под одеялом. Кассета в магнитофоне давно кончилась, но японский магнитофон отключился сам.
Глава 5.
Иван Егорович узнал о дружбе сына с Викой от жены. Елена Владимировна – дочь директора крупного завода. Леночка Петрова всегда была первой невестой еще со школы, и в институте, в те голодные послевоенные годы, никто не одевался лучше, чем она. Высокая, стройная, по характеру очень гордая и независимая, она разбила не один десяток юношеских сердец. Иван Захаров, отслуживший срочную, был на три года старше однокурсников по институту, как теперь говорят, он видел жизнь. Старательный, по-армейски всегда подтянутый, в недорогой, но всегда наглаженной накрахмаленной одежде. Вечером он с друзьями разгружал на станции товарные вагоны с мукой и сахаром, чтобы заработать на жизнь. Мать с деревни ему не помогала, в те годы в деревне денег не платили. Все это знала избалованная Лена, и как ни удивительно, это приводило ее в восторг:
- Здесь веет рыцарством, - любила говорить она подружкам фразой, вычитанной из какой-то книжке. - На таких надежных мужчин всегда можно положиться – они не подведут.
Иван Захаров, душа курса, дружил с Ниной Новиковой - внучкой Семена Новикова, служившего при немецкой оккупации старостой в их деревне. Из-за службы в армии Нина, хоть и была младше Ивана на два года, училась курсом старше на зоотехника. В жизни перед людьми часто становится выбор, и от того, какой выбор человек сделает, часто зависит его карьера, даже его судьба. Ивана Захарова при единодушной поддержке администрации выдвинули на должность секретаря комитета комсомола в институте. Кто еще, если не умница Захаров, вчерашний старший сержант – пример для молодежи. Его вызвал к себе парторг института Олег Петрович Волин – полный, суетливый, вечно потеющий, в больших роговых очках - «Колобок», как называли его студенты. В кабинете Волина сидел человек с хорошо ухоженной седеющей головой. Есть такие люди, возраст которых трудно определить. Глядя на него, можно было сказать, что ему лет тридцать пять, но почти седые волосы давали право сказать и сорок пять лет. Неизвестный при входе Ивана приветливо привстал, протянул ему мягкую, совсем не мужскую исходя из роста руку. От него пахло дорогим одеколоном, явно не «Красной Москвой».
- Сергей Сергеевич, - представился незнакомец, перед ним на столе лежали бумаги с печатным текстом анкеты.
«Инструктор с райкома», - догадался Захаров.
- Иван Егорович, деканат института рекомендует Вас… - Сергей Сергеевич заговорил негромким, но властным голосом, - рекомендует Вас, как перспективного студента секретарем комитета комсомола института. Это почетно, но очень ответственно. Теперь каждый Ваш шаг – это не только Ваш шаг, это шаг партии. Ибо комсомол и партия едины. Вам, Иван Егорович, необходимо заполнить вот эту анкету, - Сергей Сергеевич указал Ивану на свободный стул напротив себя, подвинул анкету, лежавшую перед ним, положил рядом приготовленную ручку. – И, Иван Егорович, ответьте мне, если можно, на несколько моих вопросов, как говорится без протокола. Хорошо?
Голос Сергея Сергеевича не изменился: негромкий, вкрадчивый, но, кажется, если бы он говорил не в кабинете секретаря парторганизации, а на улице среди гула других голосов, его голос невозможно было не услышать.
- Хорошо, Сергей Сергеевич, я отвечу на все интересующие Вас вопросы, - сердце Ивана почему-то невольно сжалось в недобром предчувствии, и он сел на предложенный стул.
- Вот, заполняйте анкету: год рождения, отец, мать…
«Брат Василий Егорович Захаров, женат, один ребенок, работает мастером буровых установок в Тюменской области», - писал Иван.
Сергей Сергеевич стал позади Ивана, читал написанное им, одобрительно кивая головою:
- Хорошо, хорошо, газ – будущее нашей экономики.
«Брат Петр Егорович Захаров… - продолжал писать Иван: …учитель сельской школы в соседней области, женат, двое детей, отслужил срочную в пограничных войсках, старший сержант, не судим, не состоял…»
Все вопросы анкеты были просты и понятны для простого честного человека из трудовой семьи. Иван не задумываясь, четко и быстро, красиво писал ответы.
- Почерк у Вас, Иван Егорович, прямо каллиграфический, - похвалил Сергей Сергеевич.
Ивану было приятно от похвалы незнакомца, наверняка инструктора райкома, потому что «Колобок» видно боялся его и продолжал стоять в своем кабинете, хотя Сергей Сергеевич несколько раз предлагал ему присесть, свободных стульев в кабинете парторга было много. Сергей Сергеевич называл Ивана только по имени отчеству и на «вы». Когда все формальности были выполнены, анкеты и характеристики написаны и подписаны парторгом, «Колобок» сложил бумаги в папку и скачущей походкой убежал, унося документы ректору на подпись. Сергей Сергеевич хмуро посмотрел ему вслед:
- Я думаю, СХИ готовит руководящие кадры нашему селу, и парторг совсем не последний человек в руководстве института, можно было найти и посерьезнее, - проговорил он, когда дверь за «Колобком» захлопнулась, и уже обращаясь к Ивану: – Вот почти и все, Иван Егорович.
- Почти? – глаза их встретились.
- Да, мой друг, - совсем по-отцовски назвал Ивана Сергей Сергеевич. – Почти все. Еще один вопрос, как говорится, частного, личного характера.
Сердце у Ивана снова заныло. Что-то еще знает этот человек без возраста, со слащавой улыбкой и голосом гипнотизера. Он нарочно выждал, когда они остались вдвоем:
- Иван Егорович, Вы дружите с Новиковой Ниной Никаноровной, студенткой Вашего института? - Сергей Сергеевич задал вопрос тем же голосом без интонации.
- Да, уже давно, еще с детства. Мы с Ниной с одной деревни, - ответил Иван пересохшими губами.
- Она умная девушка, хорошо учится, активистка, в художественной самодеятельности института принимает активное участие, - Сергей Сергеевич смотрел в глаза Ивана.
- Да, Сергей Сергеевич, все так, - теми же деревянными губами не своим, откуда-то из глубины, голосом ответил Иван.
- Нам известно, Иван Егорович, что ее дед, Семен Новиков, был старостой в Вашей деревне Николаевка в период оккупации фашистскими войсками с сентября 1942 по июль 1943 года, и что в январе 1943 года была повешена семья Анисимовых: мать с сыном, как это в приговоре, «за укрывательство и помощь партизанам». Вы были еще совсем мальчишкой тогда, Иван Егорович.
- Я помню все, Сергей Сергеевич, но дед Семен после войны был реабилитирован, даже бумага в деревню с области приходила, читали на сходке всей деревни. Новиков вместе с переводчиком Васей собирали данные по заданию нашего подполья, - горячо заговорил Иван, даже привстал при этом.
- Иван Егорович, Вы теперь государственный человек, секретарь комитета комсомола института – крупного учебного заведения и мыслить должны по-государственному, а у Вас одни эмоции. Ходят слухи, говорят…, куда мы подошьем Ваши слухи? Что говорят? Знаешь, Вань, - Сергей Сергеевич впервые назвал Ивана по имени. – Мне за пятьдесят, и я всякое видел в жизни. Когда брат отказывался и доносил на брата, сын на отца, а ты говоришь - слухи. Враг нужен всегда. И во все времена найдется свой Иуда Искариот. Сейчас тоже стали утверждать, что нашли в пещерах Красного моря свитки, доказывающие, что Иуда не предавал Иисуса, а Иисус сам послал его за солдатами, чтобы из земного человека стать Богом, пройдя через муки казни. Не слышал об этом?
- Нет, нам не преподают по истории, к тому же Бога нет, - быстро ответил Иван, он совсем разволновался, пересохшие губы предательски изменили голос.
Сергей Сергеевич беззлобно улыбнулся одними глазами:
- Нет, друг мой, это не по истории преподают, это по книге жизни. Хотя история и есть наша жизнь, только изучают ее потомки.
Пришел «Колобок», со стуком в дверь зашел в свой кабинет, положил подписанные документы перед Сергеем Сергеевичем, нервно дергая пальцами и тяжело дыша.
- Ну, вот и все, Иван Егорович, еще маленькие формальности и принимайте хозяйство. Поработаете в комсомоле, закончите аспирантуру, а там ждем Вас в райкоме КПСС. Большому кораблю – большое плаванье, - Сергей Сергеевич встал, протянул Ивану мягкую, совсем не мужскую руку.
Инструктор ушел. «Колобок» еще долго бегал по кабинету:
- Инструктор! Сергей Сергеевич! НКВД или как оно сейчас – КГБ, вот кто этот инструктор, - бормотал под нос «Колобок».
Иван задумчиво сидел за столом, опустив голову, в ушах звенел голос Сергея Сергеевича: «Всегда нужен свой Иуда Искариот! Свой Иуда Искариот».
Вскоре из-за какого-то пустяка он поссорился с Ниной Новиковой и стал встречаться с красавицей Леночкой Петровой из соседнего института культуры.
* * *
- Иван, представляешь, наш Витюшка возит свою пассию на дачу, - сообщила Елена Владимировна.
- Ну и что, жизнь, мать, сейчас немного другая, и молодежи скучны наши ценности. Все происходит быстрее. Век атома, Леночка, - попытался отшутиться Иван Егорович, подошел к жене, пытаясь обнять ее за плечи.
Любви между супругами Захаровыми давно не было, да и была ли любовь вообще? Как в протоколе партийного собрания – все сухо и скупо, без лишних фраз.
Через шесть месяцев их дружбы Леночка защитилась. Она могла с помощью папы-директора остаться работать в областном центре, но за два дня до выпуска молодой перспективный секретарь комитета комсомола СХИ сделал ей предложение. Иван поступил в аспирантуру, Леночка устроилась на работу в областной партархив. Через полгода молодой семье дали однокомнатную квартиру с отдельной ванной и туалетом. Через год родилась дочь Галина.
- Знаешь, Иван Егорович, - как работник культуры, Елена Владимировна даже дома звала мужа по имени-отчеству, когда хотела сообщить что-то важное.
- Я слушаю Вас, Елена Владимировна, - в тон ей ответил Иван.
- Мне кажется, Вика совсем не пара нашему Виктору, мышка серенькая. Что он только в ней нашел?
- Ну, здесь, как говорится, сердцу не прикажешь.
- Причем здесь сердце? Ты, отец, повлияй, подействуй на мальчика. Он может пропасть, - уже раздраженно заговорила Елена Владимировна.
- Знаешь, Ленусь, я не заметил у него признаков пропадания. Вот счастье в его глазах заметил. И вообще, дело молодое - сколько их встречаются, потом расстаются.
- Нет, Иван, эта не уйдет. Здесь что-то другое. Ты не подумай, что я заелась, стала дворянка, - уже серьезно продолжала жена. – Вот она придет, все ходит, смотрит. А ты знаешь, какая в ее глазах пустота? Просто голубая бездна пустоты. Если наш оболтус светится от счастья, это видно за версту, то у нее в глазах ничего: ни радости, ни удивления, я не говорю уже о любви. Она как глянула мне в глаза – я вздрогнула. Не могут любить такие пустые глаза ни Виктора, никого не могут любить. Можешь меня считать ненормальной, но я никогда не видела таких пустых, совсем без выражения глаз.
- Что ты придумала, Ленусь? – Иван Егорович ласково обнял жену за плечи. - Растерялся ребенок, она жила в коммунальной квартире, мать - медсестра на «скорой», рубля лишнего нет, вот и ошалела девчонка от твоих модернов. Говорил тебе, обставляй квартиру попроще, не надо отходить далеко от народа, - Иван поцеловал жену в щеку.
Всю мебель, весь дизайн их четырехкомнатной квартиры Елена Владимировна взяла в свои руки, и получилось что-то среднее между квартирой и музеем. Пусть в рамках были не картины, а копии, и камин в зале без трубы не работал, но впечатление у гостей было потрясающее.
- Как по глазам определить мысли человека? Леночка, ты перечитала романтической литературы.
- Нет, Иван Егорович, глаза – это зеркало души.
«Глаза – зеркало души». Ваня Захаров попытался вспомнить глаза Нины Новиковой. Какие они были? Карие? Светло-светло карие и как преобразились ее глаза, когда он выказал ей свое недовольство, что она слишком его опекает. Все ребята смеются, называют ее нянькой. Они жили в одном общежитии, Нина двумя этажами выше. Со школьной скамьи они вместе. Еще в деревне их дразнили «жених и невеста». Иван дружил с Нининым братом – Алексеем. Нина на два года младше брата, но всегда была с ними. Неразлучная троица ходила на рыбалку. Ночами совершали набеги на колхозный сад, хотя сад у Новиковых был лучший в Николаевке. Осенью пекли на костре картошку, мечтательно смотрели на звезды. Потом к седьмому классу Нина за одно лето изменилась, округлела, заматерела, и уже язык не поворачивался назвать ее как в детстве – Воробышком. Иван выбрал СХИ, потому что с колхоза давали направление и платили пусть крошечную, но стипендию. Новиковы жили зажиточно. Мать Татьяна Сергеевна работала учительницей, у них была своя пасека, и отличница Нина могла выбрать ВУЗ попрестижней, но она пошла, как и Иван, в СХИ на зоотехника. Потом долгие три года армии Ниночка писала ему письма через день: все новости в деревне, в институте, среди друзей. Даже сколько вывела их, Захаровых, чубатая наседка цыплят, и какого они окраса. Ивану было всегда интересно с Ниной бродить по городу или ходить в пригородный лесок за грибами. Задумавшись, Иван часто пропускал хорошую грибницу, и радости Ниночки не было конца, она беззлобно шутила над нерасторопностью Ивана. Им было хорошо вместе. «Враг нужен всегда, и во все времена всегда найдется свой Иуда Искариот», - голос Сергея Сергеевича стоял в голове, как и тогда в кабинете парторга института.
Иван стал раздражительным, цеплялся и придирался к Нине по всяким мелочам, а иногда и просто от плохого настроения.
- Вань, - однажды спросила Нина. – Я тебе надоела? Ты встретил другую?
- Нет, Нина, понимаешь, наша дружба – это из детства. Мы были детьми, дружили, но мы, наверное, разные люди. Мы не сможем быть вместе.
- Ты думаешь, чтобы прекратить дружбу детства, надо поссориться? Но почему? Нам хорошо вдвоем.
- Было, Ниночка. Было хорошо. Мы взрослеем, и уже уморы Прохора Голубева, над которыми нам было весело в детстве, мне кажутся теперь глупыми и тупыми.
- Но я люблю тебя, Ваня, и ты всегда говорил мне, что мы всю жизнь будем вместе, - со слезами на глазах прошептала Нина.
- Да и умрем в один день, и в один час. Это сказки, Нина, русские народные сказки из детства. А жизнь - она совсем другая… - Иван запнулся, он понимал, что поступает подло, понимал, что это не его язык говорил Ниночке эти слова. Это слова и язык Сергея Сергеевича: «Иуда Искариот нужен всегда».
- А какая она, эта другая жизнь? – слезы текли по щекам девушки.
Иван не ответил. Ему нечего было ответить, он молча повернулся и пошел не останавливаясь. Он даже не подошел вытереть слезы рыдающей Нины, еще вчера любимому своему Воробышку, как он ее называл. Где теперь эта чудная добрая девушка с карими глазами и темной до пояса косой? Перед выпуском она сама попросилась подальше, в отстающий колхоз. Он слышал, ее направили в Тимирязевский район, на самом юге области. С тех пор они никогда не встречались, и он никогда не приложил усилий, хотя работал в райкоме, ему не составило бы труда узнать о сложившейся жизни Нины Новиковой, своего любимого Воробышка.
Глава 6.
Жизнь бурлила. Кооперативы росли, как грибы после дождя. Продавалось все, и если прилавки магазинов пустели на СМС, водку, мыло, сахар стали выдавать талоны как в войну, то на рынке было все. Новый НЭП с рыночным уклоном, где на первый план выходил не производитель, а продавец.
В университете началась сдача экзаменов. ВУЗ кипел как улей. Гласность! Студенты засыпали преподавателей вопросами, которые еще три года назад вряд ли осмелились бы задать. Любимец университета - профессор истории, старенький еврей Вайсман с соответствующей фамилией, седой головой и густыми белыми бровями. Он знал все: и о безумствах Нерона, и о диких оргиях императора Калигулы, но даже он порою не знал всех ответов на интересующие молодежь вопросы.
Виктор Захаров летал. После ночи, проведенной с Викой на даче, незабываемой первомайской ночи, где все было даже лучше, чем он мог мечтать. У Виктора были девушки, но так хорошо ему не было никогда. Он был на вершине счастья. И ,казалось, смысл вопросов, терзавших умы студентов, он не всегда даже понимал.
- Генрих Осипович, скажите, но если в магазинах пропадет все, откуда такое изобилие на рынках? У нас еще советская распределительная торговля. Не могли сами кооператоры завести из Индии кофе по двенадцать рублей за банку, в магазине ее цена три рубля?
- Вы понимаете, друзья мои, это как в физике… - отшучивался старый профессор, – …правило сообщающихся сосудов. Если из одного убывает, значит, в другом прибывает.
- А как же закон? Куда смотрят правоохранительные органы?
- Богиня Фемида во все времена была слепа. Недаром она изображена на всех скульптурах с завязанными глазами. Она утверждает, законы власти выгодные здесь и сейчас, а не как законы догмы для любой власти. Еще великий немецкий философ Ницше, к сожалению, у нас почти неизвестный, говорил: «Закон – это паутина, порвал одну нить – ты преступник, порвал все – ты Бог».
Американская жвачка, сигареты «Бонд», «Мальборо» ходили по университету как платежи за оказанную услугу. Наиболее предприимчивые студенты, оставив учебу на второй план, несли в аудитории все: джинсы, импортные носки и галстуки, туфли. Барахолка в стенах храма науки. Барахолкой становилась вся страна. Во всю заговорили о выходе из СССР прибалтийских республик. Прибалтийские республики якобы насильно были оккупированы Советской Армией в начале сороковых по сговору Гитлера - Сталина.
Вику Виктор не увидел среди студентов, окруживших Вайсмана, он спросил у ее подруги Светы Ягодниной, и та ответила, что видела ее с профессором химии Лобовым. Олег Николаевич Лобов был самым молодым профессором университета. Щеголь и модник, от которого всегда пахло хорошей французской водой. Лобов еще студентом женился на однокурснице, но брак не сложился. Не прожив и двух лет, молодожены расстались. Лобов больше не женился, жил он с матерью – старшим товароведом ЦУМа – крупнейшего магазина города. Поэтому все иностранные и просто лучшие товары всегда можно было увидеть на плечах и ногах молодого ученого. Развод с женой не оставил в душе молодого мужчины раны, говорили, она изменила ему с его лучшим другом. Олег Николаевич часто заводил бурные романы, причем, чтобы не переживать, наверное. Один роман у него наслаивался на другой по принципу «новая встреча – лучшее средство от одиночества», и порою доходило до смешного, когда новая и старая пассия молодого ученого устраивали истерики даже в стенах университета. Не обходил своим вниманием сорокалетний химик и хорошеньких студенток-старшекурсниц, хотя слово «хорошенькие» для каждого человека своё. Вика как-то говорила про очередную избранницу Лобова Марину Гаврилову:
- И что он в ней нашел? Одна грудь - пятый номер, ни лица, ни фигуры.
- Наверное, Лобов увидел в ней Памелу Андерсен, - пошутил Виктор.
- Памела! У нее вся спина, как у рыбы в чешуе, - выдала секрет женской душевой Вика.
Марина Гаврилова жила с Викой в общежитии на одном этаже.
- Викуль, успокойся, я пошутил. Сам не пойму, ноги у нее, конечно, худоваты и кривоваты, она джинсы не снимает поэтому, наверное, - исправился Виктор. Вика улыбнулась, довольная характеристикой внешности Гавриловой и чмокнула Виктора в щеку.
Все романы Лобова были не так продолжительны, как, наверное, хотелось его женщинам. Но всегда на месте покинутой сразу появлялась новая. Наверное, женская логика такова, что каждая думает, что она лучшая или в крайнем случае лучше, чем предшественница.
Вику Виктор в университете не нашел. Она позвонила ему вечером:
- Привет! Ты чем занят? Погода - прелесть. Знаешь, Витюш, берем тачку и к тебе на дачу. Или у родителей спросить надо? – ехидно спросила Вика. – Витя маленький. Давно бы сделал себе ключ, сторожа тебя знают, и мы могли бы ездить без проблем, - без умолка тараторила Вика, она была явно в хорошем настроении.
Виктор все сделал, как сказала Вика: взял вина, еды, вызвал такси, подъехал к университетскому общежитию. Вика уже ждала, она быстро забралась в салон. В машине запахло дорогими духами. Глаза Вики блестели, она была не в меру возбуждена, болтала не умолкая.
- Ты выпила? – наклонившись, на ухо спросил Виктор.
- Да, немножко, с девчонками отметили начало экзаменов. Витюш, правда самую малость, хорошего вина, - Вика кокетливо прижалась щекой к плечу Виктора. – Элка где-то бутылку достала, мы втроем выпили.
Подъехали к дому Захаровых. Виктор поднялся один:
- Мамуль, привет, - Виктор поцеловал мать в щеку. – Где отец не спрашиваю. Перестройка, новое мышление.
- Он теперь ночует в своем райкоме. За городом начали рыть котлован, будут строить пивзавод. Представляешь, людям есть нечего. Самое время строить пивзавод.
- Мамуль, где ключи от дачи?
- Ты со своей «мышкой»?
- Нет, нас четверо, еще парень и две девчонки, - почему-то соврал Виктор. – Сегодня сдали первые зачеты.
- Смотри, сынок, - беззлобно сказала мать, – обработает мышка котика – не заметишь. От красивой жизни назад, в свою Чмаровку не хочется уезжать. К хорошему быстро привыкаешь.
- Мамуль, я тебе уже сто раз говорил, она учится на геолога сознательно. А какая жизнь красивая у геологов, ты догадываешься?
- Эх, сынок, сынок, большой ты у меня ребенок, - Елена Владимировна нечасто бывала ласковой со своими детьми. В глубине души она была обыкновенная мать, но ее воспитание, образ жизни наложили на нее печать напущенной строгости. И она всегда даже с родными детьми держала дистанцию. – Эх, сынок, сынок, - еще раз повторила Елена Владимировна, ласково перебирая темные волосы сына. – Женщины порою в сорок лет не знают, что они хотят сейчас и что захотят через двадцать минут. Что мог сознательно выбрать семнадцатилетний ребенок из далекого колхоза? Она, наверное, и конфеты видела только в день получки матери.
- Мама, я говорил, Вика с райцентра, мать у нее медсестра. Откуда в тебе это – видеть в людях плебеев?
- Извини, сынок, я, наверное, не права. Ключи в шкатулке, в тумбочке под телевизором. Извини. Я очень хочу, чтобы я ошибалась в своих подозрениях. Возьми что-нибудь покушать. Я сделала салат из крабовых палочек, - уже в спину уходящему сыну посоветовала Елена Владимировна.
Виктор остановился, секунду подумал, зашел на кухню, наложил в чистую литровую банку салат, закрыл капроновой крышкой, отрезал большой кусок хорошей копченой колбасы. На столе стояла ваза с печеньем и конфетами. Виктор ссыпал в пакет половину содержимого вазы. Он ощущал затылком присутствие матери, она стояла в дверях кухни, но к удивлению не произнесла ни одного слова. Молча смотрела, как сын сложил продукты в один пакет и быстрым шагом направился к двери:
- Утором зайдете поздороваться с предками? – своим обычным металлическим голосом совсем без иронии поинтересовалась мать.
- Конечно, мамуль, ты не волнуйся – спиртного нет. Все под контролем, - голосом нового вождя завершил Виктор.
- Самое главное, чтоб это было под контролем, - уже закрытым за спиной сына дверям сказала Елена Владимировна, собрав вместе ладони, прижала их к подбородку. «Мама думает» - шутил муж, когда она принимала такую позу.
Жизнь, как быстро она прошла. Младшему сыну двадцать пять, и время теперь измеряется возрастом детей. «Жизнь пролетела, прошумела, а я ведь так счастья хотела», - запали в голову слова из какой-то песни, наверное, из блатной, которые теперь называют по-иностранному «шансон» и поют на каждом углу. Словно сесть в тюрьму, воровать – это так романтично, как в их молодости поднимать целину и осваивать космос.
* * *
К райкомовским дачам приехали, когда уже стемнело. Сторож Леха Тулуп как всегда был немного навеселе: «это норма жизни» в тон «трезвость – норма жизни» говорил он о своем состоянии. Где берут только? В винных магазинах очередь, давка. Цена за бутылку поднимается в два, в ночное время в четыре раза. Но складывается мнение, что пить стали еще больше, исчезнувшую водку заменил самогон, им торгуют везде.
- Мое почтение, Виктор Иванович, - по имени-отчеству назвал Захарова Тулуп, открывая железную калитку. – Сегодня на вверенной мне территории тишина. Кроме пятнадцати пенсионеров, постоянно проживающих в этом районе, никого нет, - Леха любил поговорить, а после выпитой рюмки-второй желание поговорить, конечно, прибавлялось.
Его напарник, Андрей Заика, прозвище получил за свой речевой дефект. Выпив, он заикался еще больше, поэтому старался отмалчиваться, изредка он махал головой, соглашаясь или не соглашаясь со своим разговорчивым напарником. Откуда появилось прозвище у Лехи? Старики говорили, что когда Урыв был просто деревней, деревенские мальчишки весной плавали на льдинах во время ледохода. Леха оступился, упал в воду. Он был одет в отцовский тулуп огромного размера. Намокнув, тяжелый тулуп потянул мальчишку ко дну. Подбежавшие мужики стали кричать Лехе: «Снимай тулуп. Тулуп снимай». Леха изловчился, сбросил тулуп и схватился за свисающую над водой лозу. Тулуп унесло водой. После, отогревая мальца в бане, мужики шутили: «Ну, Леха, приплывет твой тулуп в Черное море». С тех пор пошло: «Тулуп. Тулуп». Лехе было за пятьдесят, он называл себя пенсионером, хотя официально пенсионером в списках райсобеса он не значился.
Виктор открыл дверь, сумки с едой он нес в одной руке. Зашли, включили свет.
- Нет, пусть будет полумрак, так романтичнее, - посоветовала Вика и оставила зажженной только бра на стене.
Виктор хотел разложить продукты по тарелкам, и здесь Вика запротестовала, сложили все на столе на бумагу:
- Пусть будет как в экспедиции, - от выпитого вина глаза искрились, щеки порозовели. Без умолку болтая, она бросилась на шею Виктора. – Витюшка, родной мой, любимый, не отдавай меня никому. Я только твоя, - с жаром шептала она ему на ухо.
- Викуль, о чем ты говоришь? Я тебя никому не отдам. Ты выпила сегодня немножко.
- Нет! Нет, я совсем не пьяная. Я только твоя. Бери меня, я твоя…
Утром, наспех умываясь, закрыли дачу. Виктор отдал остатки застолья довольному Тулупу, и на ходу попрощавшись, влюбленные побежали к остановке автобуса, идущего в облцентр. Домой как обещал, Виктор не зашел, ключ от дачи остался в сумочке Вики.
Тулуп еще долго объяснял напарнику о хороших людях, что его, как добросовестного, исполнительного сторожа, все дачники, а значит, вся элита района и облцентра, уважают и ценят:
- Все за руку со мной здороваются, - подчеркнул он, подняв вверх указательный палец правой руки. – А что, - говорил он, – все вышли из земли, и подать руку простому рабочему любой начальник, даже сам… - тут он запнулся, не решившись назвать фамилию Генерального секретаря, - …даже сам бывший комбайнер должен здороваться с простым человеком за руку. Со своим кормильцем, - добавил Тулуп.
Андрей Заика аппетитно ел крабовый салат из литровой банки и одобрительно кивал головой.
Глава 7
Иван Егорович любил весну. Весна приносила много забот, а с ней и работы ему – партийному руководителю. Сельский житель, а он в душе навсегда им остался, он любил гул тракторов в поле. Любил эту сельскую хозяйскую суету на посевной в поле, весенние работы на животноводческих фермах. Еще пять лет назад все шло привычно и размеренно. Вопросы решались по первому звонку, и совсем редко, в крайних случаях, надо было беспокоить областное начальство. Весной село просыпалось, бурлило, работало день и ночь, выращивая новый урожай для своей Великой Родины, и каждый рабочий человек ощущал себя частицей отлаженного огромного механизма. Но механизм стал давать сбои: сначала совсем маленькие, незаметные, потом большие и чаще. И теперь казалось, все делалось, чтобы вывести этот механизм из строя навсегда. Стали пропадать сигареты. В период посевной, когда механизаторы по двенадцать часов не вылезают из своих стареньких, насквозь продуваемых тракторов, это стало бедой номер один. В райцентре сигареты продавали цыгане в шесть – восемь раз дороже стоимости. В колхозы прямо с фабрики привозили в коробках метровые нерезаные сигареты, выдавали по весу. Не стало стиральных порошков и мыла. Вместо нашего привычного хозяйственного, привозили импортное в целлофановой обертке, но мазут с рук трактористов такое мыло отмывало плохо. Сахар скупали мешками. Бутылки самогона стали в деревне местной валютой, на которую все менялось. И хотя в районе были почти ежедневные рейды по выявлению и наказанию самогонщиков, наказывали единицы, и количество спиртного не уменьшалось. На соседней станции Ярцево стояли целые вагоны с юга, и всегда разговорчивые армяне и азербайджанцы продавали так называемый коньяк на розлив, канистрами.
Иван Егорович осунулся, почернел от ветра и обжигающего майского солнца. Его УАЗик - он не пересел на «Волгу», полученную в прошлом году на райком, предпочел вездеход УАЗ - за день наматывал сотни километров. Нерадивые водители по старой привычке неиспользованный бензин сливали в лесополосах, перематывая указание километража. Но топливо тоже исчезало, это особенно ощущалось в период посевной и уборки урожая. Старый партработник Захаров понимал – идет не перестройка, а тайфун, который сомнет, растопчет систему, чтобы, как всегда бывало в России, чтобы создать что-то новое надо до основания разрушить старое.
Еще вчера Ивану Егоровичу позвонили из секретариата обкома КПСС и сообщили, что на 11.45 его вызывает товарищ Антипов Юрий Иванович – первый секретарь обкома. Лев Борисович Зарубин, первый секретарь райкома, утром уехал в колхоз «Победа», там из-за разлива реки хозяйство оказалось отрезанным от района. Давно стояла необходимость строительства нового моста, старый обветшал, и сильный разлив, который был из-за снежной зимы, в эту весну разрушил мост совсем. Ехать в колхоз должен был Иван Егорович, но звонок из обкома внес свои коррективы. Зарубин открыто выразил свою неприязнь к Антипову, поэтому вызов своего второго секретаря даже без оповещения его как первого принял с раздражением:
- Все совещаются. Сами не работают и людям не дают. Крючкотворы.
Езды до области на райкомовской «Волге» двадцать минут. Зарубин уехал в колхоз на УАЗике второго секретаря. В 10.00 Иван Егорович уже выехал. Нечасто жалует высшее руководство пусть и честно проработавших много лет вторых секретарей райкомов. Знакомая дорога, по ней Захаров проезжал сотни раз, новый мост через Дон, построенный четыре года назад. Раньше на его месте был понтонный, и половодье, чтобы попасть в область, приходилось объезжать через Ярцево, наматывать лишних двадцать километров. Громадина, красавец мост, Иван Егорович вспомнил, сколько было хождений по инстанциям, комиссий по целесообразности перспективе его строительства. И всем надо было доказывать, убеждать, хотя, наверное, все понимали, как и он, необходимость моста. И только когда в соседней области подвели шоссе к границе их района, дорога замкнулась, открыв путь на Москву, так как Московская трасса была давно перегружена, только новая дорога на Москву ускорила строительство моста.
За мостом до самого облцентра отличная трасса с разметкой, полосатыми столбиками вешками на обочине. Вот и первые многоэтажки. Времени было еще много, у Ивана Егоровича мелькнула мысль: не заехать ли к сыну. Он снимал для него квартиру в центре рядом с университетом и в трех минутах езды от обкома. Жена утром снова говорила, что Виктор очень не вовремя увлекся Викой – «мышкой», как звала ее Елена Владимировна. Парню надо защититься, думать о будущем. Аспирантуру Виктор отвергает, но и романтику геологоразведки надо выбить у него из головы. Но как? Если в девятнадцать они не сумели отговорить сына от службы в Армии, в двадцать пять сумеют? В кого он такой упертый? «Тяжело будет ему в этой жизни, плетью обуха не перешибешь и надо порою чем-то жертвовать», - думал Иван Егорович.
Перед глазами промелькнула Нина Новикова с длинной, до пояса, темной косой. Наверное, только сейчас, когда ему за пятьдесят, он понял, что Нина осталась единственной женщиной, которую он любил, и которая по-настоящему любила его. Сделал бы он ее счастливой, работая механиком где-нибудь в колхозе «20 лет без урожая»? Любовь проходит, и нужна цель в жизни, к которой надо стремиться. Для чего человек живет? Каждому своя дорога. Он не может сказать, что его жена - плохая мать или хозяйка. Она городская, есть у нее свои слабости: утром любит поспать лишний часок, к земле так и не привыкла. Но все хозяйство в доме и воспитание детей всегда было на ней. И детей она вырастила, выучила. Виктор скоро получит диплом. Галина тоже находит свое место в жизни, у нее свой ресторан, салон красоты. Это дух и веяние нового времени. Еще вчера слово «спекулянт» было приравнено к ругательству, а теперь кооператор – локомотив перестройки. Кооперативы по решению руководства КПСС должны вывести страну из застоя в промышленности и повести вперед для улучшения жизни и благосостояния всех советских граждан. «Эх, заговорил», - подумал Иван Егорович: «Как на митинге». Он только сейчас заметил, что съехал на обочину дороги и выключил двигатель. 10.45, еще есть время, вот он шпиль «Белого дома», обкома КПСС.
Перед глазами промелькнул однополчанин Колька Сомов с его призыва, как его звали в роте «Сом». Старший сержант Иван Захаров служил срочную в мотострелковом полку, в Грузии. За два месяца до их дембеля из оружейной комнаты пропал штык-нож. Вся часть была поднята, приезжали особисты, даже из штаба округа. Наверное, уже вынесли, как это делается в таких случаях, наказание и командиру роты, и командиру части. Прошел месяц безрезультатного поиска. Однажды Захаров заступил в караул начальником, а ефрейтор Сомов разводящим, в двух километрах от поста склада спецтоплива в русской деревне Воронцовка, в которой «Сом» завел себе зазнобу – голубоглазую Тамару. Как старый приятель заместителя командира взвода, Захаров составлял наряд, всегда брал с собой в караул Сомова, сначала часовым на пост № 2, а потом и разводящим. Он знал, что Тамара обязательно придет, и особого нарушения устава в этом не видел. Может, ему было жалко сироту Тамару, она родом с Белоруссии, ее родителей зверски замучили фашисты, а жила Тамара у двоюродной тетки, у которой своих пятеро детей. Какие мотивы побудили «Сома», или еще ребячий фарс сыграл с ним злую шутку, он рассказал Захарову, что штык-нож - его работа, он хочет увести память о службе, когда они после дембеля с Тамарой уедут к нему в Челябинск. Его арестовали прямо в казарме, он только почистил автомат, сдал в оружейную комнату. Веселый, насвистывая какую-то мелодию, он вошел в умывальник, где другие солдаты чистили сапоги, брились, чистили зубы или просто курили у открытого окна, думая о чем-то своем им близком. Зашел дежурный по части капитан Абрамов и с ним двое в рабочих спецовках. Никто не обратил на них даже внимания. Казарма была совсем новая, еще пахло олифой и краской, и всё делали такие же рабочие в спецовках. Иван, раздетый до пояса, чистил зубы, наклонясь над белоснежной раковиной умывальника. Краем глаза он увидел Сомова, его лицо стало бело-синим, из рук выпала папироса. Он понял, он все сразу понял. Сомову надели наручники и увезли в Тбилиси, на окружную гауптвахту. Капитан Окунев – особист их роты - вызвал потом Ивана в свой кабинет. Он один из троих, кто давал Захарову рекомендации для вступления в партию:
- Вижу, вижу, - улыбаясь, говорил он, глядя на Захарова бесцветными глазами. – Достойная смена растет в комсомоле для партии. Рад, что не ошибся в тебе. И не ругай себя. Какой он тебе друг? Сегодня оружие украл, завтра захочет взорвать склад спецтоплива. С малого начинаются все большие преступления. Мы, коммунисты, должны зорко следить за всем, что происходит в караулах, роте, части. Из всего этого складывается боеспособность нашей Армии.
Иван помнит руку Окунева - холодную и почему-то потную.
Иван Егорович снова взглянул на часы: 11.15. Пора, надо подъехать пораньше, доложить милиционеру из охраны, что прибыл. Он повернул ключ зажигания, мотор сразу заработал, Захаров нажал педаль сцепления. Новая «Волга» плавно, бесшумно тронулась с места.
Хозяин огромного кабинета, Юрий Иванович Антипов, встретил Захарова, стоя у пришпоренного на половину окна. Подошел, пожал руку:
- Присаживайся, Иван Егорович.
Первый секретарь обкома отличался галантностью и вежливостью с подчиненными, но вместе с тем был строг и требователен. Своевременно и точно выполнять все указания обкома – вот основное требование Антипова к секретарям райкомов. Инициативу и своевольность Антипов не одобрял.
Иван Егорович сел на указанный ему стул. Не знал, что делать с руками, большими и рабочими. Над его руками даже шутили: «Иван Егорович, куда тебе в первые секретари с такими ручищами? Ты все авторучки переломаешь». Немного смущаясь, он положил свои большие ладони на колени.
- В общем, Иван Егорович, - официальным тоном начал Антипов, – вызвал я тебя по такому вопросу: у нас в области, как и планировалось, будет, да собственно уже и начато, очень большое строительство. Ты видел котлован за городом на границе с вашим районом? Но это прелюдия, теперь за руководство берется Москва, и, соответственно, темпы строительства будут другие.
Иван Егорович улыбнулся одними губами. Умный Антипов заметил скрытую улыбку. Ничего не проходило мимо цепких глаз первого секретаря:
- Нет, не оборонный завод, как думали раньше.
Иван Егорович уже удивленно посмотрел на Антипова.
- Времена меняются, Иван Егорович, и Америка становится нашим первым другом. Промышленность наша отстает от Запада лет на двадцать пять, это, я думаю, не секрет. Нет, не военная, и космос, здесь мы впереди на столько же лет. Правительству виднее, я думаю. Строить мы будем пивзавод новый, самый современный, аналогов которому нет даже в Европе. Что ты так смотришь на меня, Иван Егорович? Удивлен? В стране компания развернута: «Трезвость – норма жизни!», а тут пивзавод? На Западе в литрах пьют намного больше нашего, но пьяных нет. Нет водки и сивухи, пьют вина сухие, пиво. Вот наше правительство и решило, что верной дорогой шли не мы, а господа капиталисты. Запрет не останавливает, производство уходит в тень. Выпивает мужик литр водки – его норма, пусть пьет свой литр, но пива. Это будет даже не завод, Иван Егорович, а концерн с филиалами еще в ряде областей, но головное предприятие будет у нас. К чему тебе говорю все, спросишь? – задал сам себе вопрос Антипов и сам ответил. – Назначают тебя секретарем партбюро на стройку. Не мы, обком, заметь - Москва, мы только предложили кандидатуру. Стройка огромная, ресурсы как материальные, так и людские, будут задействованы огромные. Дела в районе сдашь Никонову Дмитрию Викторовичу, это наш инструктор, он курировал ваш район, ты его хорошо знаешь, - Антипов помолчал несколько секунд, посмотрел в глаза Захарова. – Почему ты, Иван Егорович? Партия сказала «надо»! Что это: понижение или повышение? – продолжал Антипов. – Конечно повышение, потому что все указания, а так же отчет о работе будешь получать и передавать лично в Кремль. Тебе уже и кабинет здесь, в обкоме, приготовили с гербовым телефоном прямой связи на третьем этаже, недалеко от моего. Девяносто второй номер, вот ключи. Распишись, что принял и печать бери – будешь каждый день опечатывать и ключи дежурному сдавать.
Они вышли из кабинета, прошли вправо по коридору, за углом вторая дверь, обитая темно-коричневым дерматином с массивной золотистой ручкой и номер 92 без указательной таблички хозяина кабинета, как на других дверях.
- Вот, Иван Егорович, Ваше, как говорится, рабочее место. Открывайте свои апартаменты.
Иван Егорович открыл кабинет: новый, явно импортный, замок открылся легко без характерного нашим замкам щелчка. Просторный кабинет, как и большинство в этом Белом доме. Большое окно со шторами светло-кофейного цвета до пола. Шкаф в углу, железный сейф для документов. Большой полированный стол и десяток стульев с резными ножками и спинками по обе стороны стола тоже, явно, не отечественного производства. В углу японский телевизор, рядом диван. Во главе стола удобное кресло, обитое светло-коричневой кожей. Вся мебель высшего качества. Иван Егорович подошел, сел в кресло. Удобно. Перед ним четыре телефонных аппарата, один красный с гербом СССР вместо диска набора номера.
- Что замечтался, Иван Егорович? – улыбнулся Антипов, стоящий у большого окна.
Окно кабинета выходило во двор, это тоже говорило о ранге хозяина кабинета. В Белом доме окна чиновников рангом ниже выходили на улицу, а кабинеты более ответственных работников окнами выходили во внутренний двор.
- Все, Иван Егорович, дела зовут. Берите с собой Дмитрия Викторовича Никонова, он уже предупрежден, ждет внизу, и поезжайте передавать дела в райкоме. На все это… - Юрий Иванович на секунду задумался. – Сегодня среда, четыре дня вам достаточно. В понедельник приступаете к работе здесь. Постоянный пропуск получишь внизу у дежурного. Все, извини, Иван Егорович, дела государевы, - Антипов улыбнулся, крепко пожал протянутую Захаровым руку. – Удачи тебе, Иван Егорович!
Глава 8
Виктор два дня не мог найти Вику. В университете ее не было. Ее подруга Света сообщила, что ночью ее не было, сказала, переночует у дальней родственницы, которая живет на левом берегу города. Собрала целый пакет конспектов и уехала. Виктор заволновался. Мысли путались в голове, учить совсем не хотелось. Виктор почти без исправлений написал стихотворение. Поэтическое вдохновение и раньше часто посещали Захарова-младшего, еще в школе почти все стихи в стенгазете писал он. Печатался даже под псевдонимом «Викторов» в районной и областной газетах. Виктор писал, как он говорил «для души и от души». Даже название он придумал для своей общей тетради – куда записывал по его мнению удачные стихотворения – «Голос Души». Когда все сокурсники готовились к защите, учили, списывали, Виктор Захаров писал стихи. Наверное, потому что без любимой девушки ему было грустно и одиноко в миллионом городе, он написал стихотворение об осени, хотя погода на улице была прекрасная, и лето только началось:
Осень в саду принарядила
Деревья в золотой убор,
Для украшенья запалила
Яркий рябиновый костер.
И мне немного грустно стало,
Когда под утро в тишине
Над лесом осень проскакала
На золотом своем коне.
Живет поверие в народе,
Будто в ненастную погоду
Не дождь, а осень в дом стучится,
Роняя слёзы будто воду.
В дверь позвонили. Кто может прийти? Виктор открыл. В дверях стояла Вика.
- Викуля! Котенок! Почему ты звонишь? – у Вики был свой ключ от квартиры Виктора. – Где ты была сорок восемь часов?
- Я ночевала у тетки. Матери моей двоюродная сестра живет на левом берегу в частном секторе, у нее полдома: две комнаты и кухня. Она приболела, попросила приехать, помочь приготовить и прочее. А звоню – вдруг ты не один. Жених ты завидный, что время терять в такую погоду. Это я, как говорит твоя маман, «мышка серая», столько девушек вокруг – только позови.
- Вика, прекрати! Наверное, давно пора проехать эту остановку. «Маман», как ты ее называешь, сейчас к тебе стала очень хорошо относиться. Считает тебя целеустремленной, способной самой добиться всего в жизни. Это сейчас редкое качество кстати. Родители балуют своих детей. Вот в Америке…
- Не знаю, Витечка, я не была, к сожалению, в Америке, - не дала закончить высказать Виктору свою мысль Вика. – Но вот кушать я хочу ужасно, как в России.
- Сейчас будем кулинарить.
Виктор побежал на кухню, вернулся уже в переднике, который любил надевать даже в случаях, когда большого кулинарного труда приготовление пищи не требовало, например, пожарить яичницу. Хорошее настроение вернулось к нему сразу с приходом Вики. Вика мылась в ванне. Когда она вышла оттуда, стол был уже накрыт.
- Прошу, сударыня, - артистичным жестом руки пригласил Виктор любимую девушку и, подхватив на руки, понес на кухню к аппетитному пахнущему столу.
Когда кроме эстонской колбасы в магазинах продавали только кильку, кабачковую икру и плавленые сырки, то балык, жареная колбаска и баночка черной икры, сыр, в котором, как шутила Вика, дырок больше, чем сыра, были просто сказочной едой. Молодые люди бросились жадно уничтожать приготовленные продукты. Весело болтая, кормили друг друга из своих рук, при этом каждое очередное угощение другого сопровождалось поцелуем. Вика, насытившись, встала и жеманно потянулась:
- Спасибо, Виктор Иванович, не дал сироте умереть с голода. Теперь очередь за мной, - кокетливо провела пальчиком по губам Виктора.
- Но, Викуль, может, сходим в библиотеку сначала, я хотел… - он не успел сказать, что именно он хотел в университетской библиотеке – его слова остановили жаркие губы Вики.
Вечером, собираясь погулять, Виктор не мог найти свои ключи: два ключа от квартиры и дачи на одной связке. Искали везде, даже Вика в своей сумочке: ее ключ от квартиры Виктора, ключ от общежития; ключей Виктора не было.
- Ладно, Витюшка, закроем квартиру моим ключом, пойдем к дяде Кузе – он мигом сделает, - успокоила его Вика. – Квартиру ты открывал своим ключом, к тебе никто не приходил?
- Нет, Викуля, никто.
- Значит, ключ в квартире. Моя бабушка всегда говорила, что это проделки домового, когда человек что-то теряет, начинает искать, злится, домовому тогда весело. Нужно успокоиться, и все найдется. Мы сделаем тебе ключ, а когда твой найдется, он останется запасным.
- Котенок, ты у меня умница. Что бы я без тебя делал? – улыбнулся Виктор, обнимая Вику.
Сделали дубликат ключа. Погуляли, посидели в парке. Вика без умолку болтала:
- Витюшка, почему ты написал летом такие грустные стихи об осени?
- Тебе не понравилось? Честно?
- Честно? Понравилось. Но почему осень?
- Мне было грустно и одиноко без тебя.
- Но я же никуда не делась. Вот я.
- Я не видел тебя сорок восемь часов. Это много. Ужасно много. Я думаю о тебе двадцать пять часов в сутки, - прошептал Виктор, целуя руки Вики.
- Я тоже всегда думаю о тебе, но нам надо защититься. Искать себя в жизни. Витя, очнись, впереди у нас целая жизнь. Я тебе еще надоем.
- Я больше жизни тебя люблю, мой котенок, - прошептал Виктор на ухо Вики.
- Я верю тебе. И я тебя обожаю и люблю, но мне надо идти учить – послезавтра химия.
- А почему ты не хочешь жить у меня? В общежитии или в квартире – где лучше?
- Чудак ты, Витюшка, и что мы будем изучать: химию или камасутру? – Вика игриво провела пальцем по щеке Виктора. – После защиты. Все, котик, до послезавтра. Химию я боюсь.
- Не волнуйся, Викуся, Олег Николаевич скажет: «Нестерова, ставлю хорошо, но авансом, рыбочка, авансом».
Виктор и Вика весело засмеялись, профессор Лобов очень часто ставил оценки и приговаривал, что это авансом. Посмотрев друг на друга, они снова рассмеялись. Виктор представил холеного, ухоженного, пахнущего французской водой профессора, по которому, наверное, больше половины девчонок старших курсов просто сходили с ума. Они разошлись. Вика прыгнула в отъезжающий автобус, идущий в студенческий городок. Виктор побрел назад в пустую, и с уходом Вики такую неуютную, квартиру на седьмом этаже девятиэтажного дома.
Химию Виктор сдал одним из первых. Он уже вышел из аудитории, когда пришла Вика, грустная и даже побледневшая.
- Котенок, не надо волноваться, все будет хорошо. Лобов сегодня в настроении, - Виктор успокаивал Вику.
Вика зашла в аудиторию.
- «Отлично»! – глаза Вики сияли от счастья. – Витюшка, «отлично», мне достался седьмой билет, и правда - семерка к удаче, я его знала, наверное, лучше других, и он мне достался, представляешь, - Вика снова стала той Викой: веселой и разговорчивой. – Мы едем к тебе отмечать. Вы согласны, Виктор Иванович?
Весь вечер молодежь весело болтала, изображая то профессора Лобова, то других преподавателей. Вика даже пообещала, что после защиты переедет жить к нему:
- Я думаю, попробую в аспирантуру, а ты найдешь пока работу в городе. Думаю, отец тебе поможет. Тем более сейчас геологоразведка стала производиться намного меньше, у страны другие заботы.
Вика в первый раз осталась ночевать у Виктора после того, как он пообещал ей поговорить с отцом о работе. Утром Виктор проснулся рано. Вика, любимая, единственная, нежная Вика! Она крепко спала, свернувшись как ребенок. Какое это счастье: просыпаться и видеть любимую рядом, чувствовать ее дыхание. Вика вздрогнула во сне. Виктор обнял ее, прошептал:
- Не бойся, я с тобой. Я тебя никому не отдам.
Спать совсем не хотелось, Виктор надел спортивные брюки, вышел на балкон. Утро чудесное, утро нового дня. Солнце поднималось за соседними домами. Свежесть. Виктор закурил, хотел положить спичку в пол-литровую стеклянную банку, которая была у него вместо пепельницы, в горшке на земле под цветком фикуса лежали пропавшие ключи.
Глава 9
Лариса Сергеевна Андреева – народный судья областного суда, до замужества Воробьева, дочь бывшего председателя облисполкома Сергея Павловича Воробьева, ныне пенсионера союзного значения. После ухода на заслуженный отдых Сергей Павлович с весны до морозов жил на даче вместе с супругой Зоей Алексеевной. На лето к ним приезжали внуки. Сергей Павлович, потолстевший, загоревший, и было трудно узнать в шестидесятидвухлетнем пенсионере в клетчатой рубашке и дачной панаме бывшего второго человека трехмиллионной области.
Лариса Сергеевна была избрана народным судьей в областной суд два года назад. Раньше она работала судьей в народном суде Центрального района города. В Центральном РОВД, на территории которого находилось и здание областного суда, служил ее муж – капитан милиции Андреев Александр Сергеевич, старший инспектор уголовного розыска. Детей в семье Андреевых не было.
Молодая судья отличалась своей неподкупностью; председатель облсуда Меркулов пробовал несколько раз внести свою точку зрения по делам, которые были в производстве у Андреевой, но ответ всегда был один:
- Роман Константинович, закон будет всегда выше моих или чьих-то амбиций.
Учитывая старые связи Воробьева - старшего, а во многом именно благодаря им, Лариса в двадцать шесть лет стала народным судьей в облсуде, хотя сама она, конечно, считала, что это ее неподкупность и честность привели ее в свой кабинет на улице Пролетарской, а не бывшая ее фамилия. Потом Меркулов смирился с характером Андреевой, старался выделить ей в производство не «щекотливые дела», где есть нужные кому-то люди из Серого или Белого дома, а в основном по тяжким преступлениям, убийствам, грабежам, изнасилованиям. И «Железная леди» Андреева, как называли ее между собой коллеги, кропотливо, по крохам перепроверяла все, порою дела в несколько томов, перед тем как вынести приговор.
Вот и сегодня ей передали в производство дело по статье 102 УК РСФСР.
Двое сослуживцев, прошедших плечом к плечу полтора года войны в Афганистане, когда смерть не однажды дышала им в лицо, встретились. Как записано в протоколе: «28 марта 1989 года бывшие военнослужащие майор запаса Новиков Владимир Матвеевич, 1948 года рождения, уволенный из рядов СА в 1986 году по состоянию здоровья после тяжелой контузии, и бывший старший прапорщик Шурупов Геннадий Андреевич, уволенный в 1985 году и по окончании срока службы работавший заместителем председателя кооператива «Меркурий», встретились на улице Льва Толстого. После зашли в кафе «Вега», принадлежащее кооперативу «Меркурий», выпили, поскандалили, скандал перерос в драку. В драке Новиков нанес Шурупову три ножевых ранения в область живота и два – в область шеи. От полученных травм Шурупов скончался на месте. Вину Новиков полностью признает, мотивом преступления называет драку в нетрезвом состоянии».
Учитывая прошлые ранения и контузию, судебно-медицинская комиссия признала Новикова вменяемым. Скупые официальные строчки допросов обвиняемого, свидетелей, отчет судебно-психиатрической комиссии, характеристики, снова допросы. Три тома, которые и происходили минут десять, а, может, не десять минут, а несколько лет, и начало надо искать там, под Кандагаром, где в 1983-84 годах служили в одной роте Новиков и Шурупов. И ротный вспомнил что-то, что было за старшиной его роты Шуруповым. Но на допросах Новиков твердил одно: «Претензий не имел. Служили как все. Друзьями не были, но и врагами тоже».
Сумерки опустились над городом. Лариса Сергеевна завесила шторы, включила настольную лампу. Муж Александр был на дежурстве в опергруппе, и идти в пустую квартиру она не спешила. Тем более завтра суббота, и Саша обещал, как только появится возможность или вызов в район облсуда, он заедет за ней.
Показания свидетелей, лист дела 42. Хромых Юрий Иванович – посетитель кафе «Вега»: «Они заспорили, хромой (у Новикова, после ранения в позвоночник, нога плохо работала, он ходил с палочкой) назвал мордатого (это Шурупов) крохобором и сказал, что он был там таким и остался им здесь, таким как он – горе другим, себе в карман».
Свидетель Зайцева Ирина Аркадьевна, лист дела 53: «Небритый (Новиков) стал обзывать холеного (Шурупова) крохобором, что он отнял последнее у ребят, лежащих за бугром. Холеный утверждал: все нажил честным трудом».
В кооперативе «Меркурий» Шурупов был заместителем председателя, а председатель -Шурупова Зоя Яковлевна, 1953 года рождения, бывший бухгалтер торга, по совместительству жена Шурупова. Значит «Меркурий» их семейный. Неплохо. Четыре кафе в городе, салон одежды – совсем неплохо за неполные два года развернулись Шуруповы, и больших связей во властной иерархии нет. Явных нет, только явных.
Зазвонил телефон:
- Лора, я тебя жду у входа.
- Уже иду, две минуты.
Звонил Александр. Лариса Сергеевна собрала документы, положила в открытый сейф, закрыла, опечатала сейф и кабинет. Ключи сдала дежурному милиционеру. Вышла на улицу.
- О, какая прелесть: прохладный летний вечер после душного кабинета, после знойного жаркого дня. Даже голова слегка закружилась. Александр Сергеевич, обещайте мне, что в выходной едим на природу.
- Обещаю, даже завтра после обеда рванем к моим старикам в Яблочное с ночевкой и рыбалкой. Как Вы на это смотрите, Лариса Сергеевна?
- Положительно. Один выходной, отдых и никаких дел.
- Совсем никаких не обещаю. Наш «спидометр» подходит к тридцати, а мы совершенно не думаем увеличить количество Андреевых, - шутливо продолжал Александр.
- Боже, уже к тридцати, я думала мне еще восемнадцать, - пошутила Лариса.
- И тебе надо спросить разрешения на наследника у Сергея Павловича, - тоже пошутил Александр.
- Ну, наследников за нас с Саней отцу Олег наплодил. Целых троих.
- Как он, брательник Санька, сейчас? – поинтересовался Александр.
- Да никак. После разрыва со своей «коброй», как подменили мужика: «Ничего не хочу, ничего не надо». Все дела в кооперативе на самотек. Нашел какого-то управляющего с уголовной рожей. Саньке ни до чего нет дела – он страдает от неразделенной любви и пьет.
- Пьет!? – Александр даже притормозил. Он хорошо знал младшего брата Ларисы, застенчивого, как девчонка, он закончил технологический. – Бог мой, как у них все пошло хорошо. Я видел его еще с Галиной. Они собирались в Грецию на Родину предков, как говорил Санька: «Мы скифы, а значит у нас греческие корни».
- Да, Галина была для него «мотор». Но знаешь, за почти два года их дружбы я так и не поняла, что этому «мотору» в жизни надо. Что скрывать – отец сыграл не последнюю роль в их быстром подъеме. И любовники у нее тогда были, я даже знала их, но тогда не говорила брату. Зачем? Он не поверит, а я понимала – Сашка слишком добр и мягок для такой «кобры». Что ей не хватало? Живи в удовольствие. Да, я думаю, поймай ее Санька, как мы говорим, с поличным – он все бы ей простил. Даже не она у него, а он у нее прощения стал бы просить. Мой брат – тряпка.
- За что прощения? За плохую «работу»? - грубо пошутил Александр, но смутившись, пожалел о сказанном о брате Ларисы и добавил. – Я думаю, есть женщины, а есть сучки похотливые, которые сами не знают, что хотят, - попытался смягчить нелепую шутку Александр.
- Нет, Александр Сергеевич, любая, даже самая падшая женщина считает, что она знает, чего она хочет. Но, наверное, желания опережают действительность. И смена любовника – это не похоть, а желание доказать, что она чего-то стоит, это желание доказать становится навязчивым и теряет контроль. Вы плохо изучали психологию, Александр Сергеевич.
- Мы университетов не заканчивали, Лариса Сергеевна, с психологией туговато. А кому она хочет доказать?
- Да хотя бы самой себе. Все, Андреев, мы приехали.
Александр остановился у подъезда, поцеловал жену:
- Может проводить?
- Нет, не стоит. Вон еще молодежь у подъезда. Меня все знают, к тому же я, товарищ капитан, вооружена, - Лариса достала из сумочки миниатюрный газовый баллончик.
- Все, пока, до завтра. Завтра только природа.
Лариса скрылась в подъезде. Александр постоял, дождался, когда она поднялась на третий этаж. Засветилось кухонное окно. Александр плавно тронулся.
- Второй, второй, вы где? Грабеж на Жукова, 31, - раздался голос дежурного по рации.
- Вас понял, первый, - ответил Александр. – Выезжаю на Жукова, 31.
* * *
Лариса проснулась от телефонного звонка. Муж еще не пришел с дежурства. На сегодня они запланировали поездку в родную деревню мужа Яблочное в соседнем районе в сорока километрах от облцентра.
- Алло, Лариса Сергеевна, доброе утро. Надеюсь, я Вас не разбудил? - звонил адвокат Митин Федор Федорович.
Они познакомились, когда Лариса Воробьева училась в университете, и будущие юристы проходили практику в прокуратуре, адвокатуре и следственных отделах.
Федор Федорович шестнадцатилетним пареньком убежал на фронт. Два года воевал, награжден боевыми орденами и медалями. В марте 45-го при форсировании Одера осколком мины ему оторвало кисть на левой руке. После госпиталей Митин поступил учиться в юридический. Закончил с отличием. Следователь из Митина не получился: слишком близко он воспринимал всю человеческую боль и в преступниках видел, прежде всего, людей, хотя следователь должен видеть только мотивы, улики и факты преступления. Митин ушел работать адвокатом, где работает уже больше тридцати лет. Больших высот добрый, бескорыстный Федор Федорович не достиг, но, пожалуй, все и в суде, и в прокуратуре, да и среди коллег Митина – адвокатов были уверены в одном: щепетильнее, дотошнее его в подходе к порученному делу, неважно, тяжкое преступление или простая бытовая кража, не подходит никто. Все судьи, даже сам Меркулов, всегда прислушивались к мнению и оценкам фактов, которые высказывал Митин.
- Я Вас не разбудил? Мне, старику, не спится. Я вечером хотел позвонить, но решил сам обмозговать и Вас не беспокоить.
- Нет, нет, Федор Федорович, я уже поднялась, - соврала Лариса Сергеевна. – Мы с мужем сегодня едем в деревню, к его родителям. Я встала пораньше. Вы звоните мне по делу Новикова?
- Да, Ларисочка. Других Вы мне не поручали. Надеюсь, еще поручите, пока меня не выгнали на пенсию?
- Что Вы, Федор Федорович, мы еще не одно дело будем вместе вести. Я догадываюсь, Вы вчера вывели на откровенный разговор Новикова? Приезжайте ко мне домой, я жду.
Лариса Сергеевна, получив в производство дело Новикова, почему-то сразу не поверила признанию самого подозреваемого: «Был пьян, подрались». Она знала воинов-афганцев, их негласное братство, проверенное войной и смертью. И просто взять и убить человека, сослуживца. Как-то не связывалось это. И Лариса Сергеевна попросила Митина быть адвокатом у Новикова. По закону дела по 102 статье должны рассматриваться в суде только с адвокатом, хотя сам Новиков от услуг адвоката Волкова отказался в категорической форме уже после первой их беседы. Андреева женским чутьем предполагала, что Новиков увидит в старом фронтовике родственную, близкую душу и расскажет ему то, что не смогли узнать, да и, наверное, не очень стремились, следователи прокуратуры.
- Провел я, Лариса Сергеевна, почти весь день вчера в СИЗО. Три раза разговаривал с Владимиром Матвеевичем. Я буду его так называть, а не обвиняемый, как следует в таких случаях, - начал Митин едва переступив порог квартиры Андреевых.
- Пожалуйста, Федор Федорович, называйте. Я знаю, Вы сначала видите человека, а потом уже рассматриваете его с позиции совершенного преступления.
- Да, Ларисочка. Я понимаю, убийство – не квартирная кража, санкции здесь совершенно другие. В общем, - продолжал Митин, – первый раз он мне ничего не сказал, бубнил, как по написанному: «Был пьян. Подрались, за что, даже не помню». В общем, все как на следствии. Ваш Петров умеет дела быстро вести, - Митин улыбнулся. – Наверное, пообещал, что у воинов - интернационалистов частые амнистии и чистосердечное признание, помощь следствию учитываются при рассмотрении дел по амнистии. До обеда мы просидели, по пачке сигарет выкурили. На обед его увели. Я ему посоветовал подумать и вспомнить, если что забыл. Что нам, фронтовикам, таить правду друг от друга? Не для протокола наш разговор. После обеда он пожаловался на головную боль – контузия дает знать о себе. Минут пятнадцать мы поговорили всего, Новиков попросился в камеру. Я сказал ему, прощаясь, если что вспомнит, пусть попросит дежурного вызвать меня, и даже телефон записал. «Мне нечего вспоминать, Федор Федорович. Я ничего не забывал. Как все было – я Вам рассказал, и Вам, и следователю». «Ладно, Володь, - говорю ему: за себя сказал, а за тех ребят, что остались за перевалом, кто скажет?» Вспомнил я, что свидетель говорила: «Когда они встретились, Новиков ему сразу бац в лицо, даже руки не подал». Потом они в кафе пошли, где и подрались. Обернулся я – в дверях стоит мой Владимир Матвеевич, белый весь, как снег в феврале.
- А почему в феврале, Федор Федорович? – улыбнулась Андреева.
- Потому что месяц февраль - самый морозный. С фронта это еще всегда говорили, что в мороз снег еще белее. Понял я тогда, Лариса Сергеевна, что задел его за самое больное место. Никуда ты не денешься, думаю, как миленький завтра меня позовешь. Но ошибся, только приехал в контору, в 15.00 часов звонок, дежурный по следственному изолятору Малышев, я хорошо с ним знаком, попросил: «Уходя, если будет подследственный Новиков просить адвоката, позвони мне, окажи любезность». Звонит Малышев: «Федор Федорович, твой подопечный на исповедь просится. Приезжай если хочешь». Приехал я, завели нас в камеру допросов. Новикова не узнать – почернел весь за эти три часа. В общем, это не случайная драка, как мы и предполагали. Как назвать это, даже не знаю. Месть, наверное. Служили они вместе, как Вы знаете, в составе ограниченного контингента наших войск в Афганистане с 83-го по 84-ый года до контузии Новикова. Он, Владимир Матвеевич, ротой десантников командовал, а Шурупов у него в роте старшиной был. Незадолго до контузии Новикова они караван накрыли, их тогда восемнадцать человек было, семь всего живых осталось после боя, и нашли они в одном из душманских разбитых джипов целый чемодан денег.
- Чьих денег?
- Американских денег, разумеется. Никому не секрет, кто душманов финансирует. В общем, решили они на восемнадцать частей все разделить по справедливости и родственникам погибших передать, когда вернутся в Союз. Им еще два месяца оставалось служить в Афганистане. Но тут новые бои, бои. Новикова тяжело ранило, год почти валялся по госпиталям в Ташкенте, потом в Москву в госпиталь перевели. С головой у него действительно нелады. Не знаю, куда ваш Петров смотрел. Даже заключение врачей из госпиталя не изучил. Шьет ему прямое убийство при отягчающих обстоятельствах. Алкогольное опьянение теперь – отягчающее обстоятельство, борьба за трезвость в Уголовном кодексе.
- А дальше, Федор Федорович? – неторопливо поинтересовалась Лариса.
- Что дальше, двоих из семи выживших потом «грузом двести» домой отправили. Один остался на сверхсрочную, служит прапорщиком на Урале, а двое дома: один под Саратовом, другой в Воронеже. Шурупов вывез все денежки и, конечно, никого - ни живых, ни мертвых - не вспомнил. Мертвым они ни к чему,подумал, наверное. Тут перестройка подоспела. Если раньше только за то, что в руках подержишь этот трофейный чемоданчик, срок причитался, то теперь закон остался только на бумаге. Пошли к нам в Россию американские рубли и, похоже, всерьез и надолго. Вот Шурупов их обменял где-то. Теперь он не ответит, а жена скажет, что вообще не при делах, о чемодане даже не слышала. Хотя я уверен, она все дело и организовала, видел я ее – хваткая баба. Нож у Шурупова был, он первый его выхватил. Вот Новиков его своим же ножом…
- Все теперь стало на свои места, Федор Федорович, как мы и предполагали. Я вынесу постановление о пересмотре дела со 102 статьи на более мягкую. Надо еще раз провести Новикову психологическую экспертизу. В голове у него, наверное, нет костей – одни железные пластины. А Петров пишет: «Вменяем, своим действиям отдает отчет и контролирует».
- Да, Лариса Сергеевна, так, наверное, будет справедливо. Я не оправдываю Новикова, он совершил самосуд, тяжелое преступление. Но пусть он ответит перед законом с учетом всех фактов.
- Спасибо Вам, Федор Федорович.
- За что, Ларисочка, это наша работа, порой от одного слова зависят судьбы людские. Как Петрову скажешь, мужик он щепетильный?
- Я к Роману Константиновичу Меркулову пойду, пусть он направит дело на доследование в связи с вновь открывшимися обстоятельствами. Новиков не откажется от своих показаний?
- Нет! Что Вы, Лариса Сергеевна. Он как загипнотизирован моими словами: «о ребятах за перевалом, которые уже не спросят», - убедительно ответил Митин. – Он мне сказал, что не нужны были ему деньги, за ребят обидно. Шурупов решил откупиться – принес пятьдесят тысяч Новикову, бери, дескать, дурак, живи, ты и в руках не держал таких денег никогда. Вот и вскипел ротный, а с головой у него проблемы, - Митин заметил, что Лариса уже не в первый раз смотрит на часы. – Все, Лариса Сергеевна, я ухожу, мне б старику поговорить, а Вам еще собираться в деревню, Вы говорили. И супруг Ваш задержался с дежурства что-то, уже 11.30, - Митин быстро попрощавшись, ушел.
Да, есть еще такие люди и в системе правосудия. Пусть и адвокат Митин, но он не может безучастно относиться к людским судьбам, а не как к работе. И переживают людское горе, пытаясь до мелочей вникнуть и понять, что побудило человека совершить преступление. Тем более если преступление – убийство.
Снова зазвонил телефон. Александр сообщил, что пришлось задержаться на работе. Уже на рассвете опергруппа задержала преступников по горячим следам после кражи в продовольственном магазине. Пока составляли протоколы, выполняли все предусмотренные законом формальности. Он уже выезжает в гараж за своей машиной.
- По дороге заедем в магазин и на рынок. Купим подарки старикам, мы не были в Яблочном с Нового года, и еще мясо надо купить – мы обязательно пойдем на Быстрянку жарить шашлык и ловить рыбу, - добавил Александр.
Лариса Андреева была страстным рыбаком, и хотя очень редко ей удавалось вырваться на природу из-за постоянной загруженности на работе, молодая судья не допускала ни малейшей возможности порыбачить. Удочки супруги Андреевы никогда не вынимали из багажника своей «шестерки».
Александр приехал быстро. Лариса укладывала необходимые вещи в сумках. Александр пошел быстро принять душ.
- Что за кражу вы раскрыли сегодня? – поинтересовалась Лариса.
- Да так, - буднично ответил Александр. – Подростки, выпив, решили – мало, а денег нет, ну и пошли в магазин с монтировкой. Самое интересное, что они попали, а, может, они знали это – выяснит следствие - магазин был без сигнализации. И ушли бы незамеченными, но решили обмыть удачное ограбление прямо в подсобке. Представляешь, свет зажгли, ящики поставили вместо стола, колбасы нарезали, вино, сигареты, даже две девчонки с ними пришли.
- Какой ужас! И по сколько лет этим юным гангстерам?
- Двенадцать - шестнадцать. И по шестнадцать, как раз этим двум девицам, которые, конечно, ничего не ломали и зашли – их позвали подростки. Что скажет народный судья о наказаниях за подобное преступление? – поинтересовался Александр, вытирая махровым полотенцем голову.
- Как тебе сказать? – Лариса задумалась. – Следствие и судебное разбирательство установят вину каждого из них. А если как человек, не судья, отвечу: ничего не будет, придут рыдающие мамы с поручительством из школ, домоуправлений, с ходатайствами о взятии их детишек на поруки, будут слезы горькие лить: «Не углядели». Школа опять будет виновата – у нас любят вину одного переложить на общественность. Думаю, отделаются условным наказанием. Среди них нет, кто уже привлекался к уголовному наказанию?
- Да проверяли мы. Вполне нормальные по отзывам друзей и соседей ребята, а из девчонок одна - даже отличница в школе, - Александр вышел в открытую дверь на балкон, закурил и, помолчав, добавил: – Заполонили наше телевидение о жестокости, насилии, вот и «рвет крышу» у юного поколения от этой вседозволенности.
- Товарищ старший оперуполномоченный, что за сленг Вы применяете в своей речи? – строгим, как в суде, голосом спросила Лариса, улыбнувшись.
- Извините, товарищ народный судья. Но мне действительно больно видеть нашу молодежь. У нас в России многие, даже в верхах, неправильно понимают слово «демократия». Больше всего от этой вседозволенности страдают дети. Я задумываюсь, Ларис, ведь, наверное, и наши дети могли быть вчера в этой компании.
- Мы еще не такие старые, Сань, чтоб шестнадцатилетних детей иметь, - пошутила Лариса.
- У всех, кроме одного – тот с матерью живет - нормальные полные семьи. Все родители работают: и продавцы, и инженер, у одного мать главный бухгалтер кооператива. Я думаю, не голодают эти дети, - продолжал Александр, не придав значения шутке Ларисы.
Андреевы собрали вещи, погрузили в свою шестерку, по дороге заехали на рынок, купили мясо. Забежали в магазин купить что-то родителям. Везде, во всех магазинах очереди, очереди. Скупали все: соль, спички. Все становилось дефицитом.
- Знаешь, Саш, - сказала Лариса, садясь в машину. – У меня создается впечатление, что кто-то нарочно создает этот дефицит, подогревает слух об исчезновении товаров.
- Зачем?
- Не знаю. Может, вызвать недовольство у народа.
- Русский народ терпелив. Посмотри, какая очередь у винного магазина, - Александр указал рукой на стоявшую толпу людей на улице у дверей в специализированный универмаг. – И обрати внимание: женщин даже больше, чем мужчин. Кто-то скупает водку, чтоб вечером продавать в два раза дороже.
- Да, продавцы в этой мутной воде с талонами неплохо наживаются. Не учли этого, когда принимали решение, бред - две бутылки на человека, даже на грудных детей, - Лариса грустно смотрела на толпившихся у универмага людей.
- Наверное, решили: правоохранительные органы будут бороться с этим, - ответил Александр. – Но около каждого продавца милиционера не поставишь. Хотя и милиционеры - тоже люди, и ничто человеческое, в том числе и пороки, им не чуждо.
Александр повернул на окружную дорогу, через три километра он свернул на трассу, ведущую в Яблочное.
Глава 10
Иван Егорович с раннего утра дотемна пропадал на стройке. Как и обещал первый секретарь обкома, работы финансировались без задержек. Когда могучий и, казалось, непотопляемый корабль под названием СССР стало качать и трясти, и по всей стране самым популярным стало слово «очередь», на новой стройке этого слова не знали. Стабильная, высокая зарплата всегда вовремя. Продовольственные пайки на предприятиях входили в норму, но подобных не было ни в Урыве, ни в областном центре. Бесперебойные поставки стройматериалов. Все близлежащие комбинаты стройматериалов, заводы ЖБИ, цементный завод, все работали на новую стройку. Иван Егорович много лет проработал в системе управления, пусть не на высоких ее этажах, а только в райкомах, но из этих райкомов строилась вся пирамида, вся вертикаль власти. Захаров понимал: жить по-старому было нельзя. Страна с ее бюрократией, планом, ради которого приходилось жертвовать качеством, загнала себя в тупик. Страна, где разрабатывались и запускались космические корабли, новейшие виды вооружения. Страна с самыми большими запасами полезных ископаемых. Страна, кормившая треть человечества, сама жила в нищете. Только в 1962 году завершилась электрификация Урывского района, а в отдельных хуторах электричество появилось только в 70-х годах. Газ – самое дешевое и экологически чистое топливо - к 88 году был только в двух колхозах района из 23, и в ближайшие годы газификация сел не планировалась, хотя на территории района проходил газопровод в Европу.
Иван Егорович, как работник партаппарата, видел и понимал, что дальше так идти нельзя. Надо что-то менять, нужен свежий ветер перемен. Энтузиазм, вера в светлое будущее первых послереволюционных поколений угас, и внуки, и правнуки тех, кто мечтал о светлом коммунистическом «завтра», уже не хотели ждать годами этого светлого дня. Они хотели хорошо жить здесь и сейчас. Несмотря на жесткость мер, росли и поднимались «теневые цеховики», как их называли в милицейских протоколах. Люди из отходов или по бесхозяйственности плохого учета шили одежду, делали обувь, порою качеством на порядок выше, чем на аналогичных заводах со штампом инженеров, дизайнеров, контролеров ОТК. Поддельную обувь одной чехословацкой фирмы, произведенных теневиками из сырья местной обувной фабрики, не смог отличить даже чешский эксперт, приехавший специально для экспертизы. Понадобились лабораторные исследования. Мебель, сделанная по заказу для узкого круга лиц на мебельной фабрике, была изящнее и прочнее финской, хотя фабрика выпускала грубые диваны одной модели и кухонные столы. Одинаково для всех. Никто не должен отличаться. ГОСТ, стандарт – эти слова означали, что даже заменить марку шурупа или гвоздя нужно было с разрешения специальной комиссии.
Сельское хозяйство – одно из основных направлений развития области - шло в упадок. Молодежь бежала в город на легкие «хлеба», потому что в деревнях нет дорог, нет газа, нет элементарных условий труда и отдыха. Трактористу, отпахавшему двенадцать часов, негде принять душ, и таких колхозов было три четверти. Лишь единицы хозяйств, удачно расположенных вблизи районного или областного центра, имели этот минимум бытовых удобств для своих рабочих. Село пустело, и удержать молодежь можно, только улучшив жизненный уровень. Стереть границу между городом и деревней. Всё это говорилось на очередных съездах и пленумах ЦК КПСС, но после пухлых газетных докладов наступали трудовые будни, и всё возвращалось. Медленно, непростительно, нетерпимо медленно шло строительство, направленное на улучшение жизни простого человека. Человека труда.
Как идти, по какому пути? Этого, наверное, не знали даже отцы перестройки, тем более не знал этого загнанный и запуганный советский народ. Страну, порядку которой еще пять лет назад можно было завидовать, захлестывал криминал. Криминал срастался с властью. Обогащение любым путем, что не запрещено – то разрешено, и люди, находившиеся ближе к источникам распределения, в первую очередь не забывали себя и часто забывали, что они чиновники, а не новые хозяева.
Иван Егорович понимал, что в стране сотни строек и множество проблем поважнее строительства пивной компании «Придонье». Порою казалось, в этой торопливости, непродуманной трате средств есть что-то неясное, и завод строится по заказу, на перспективу кому-то сверху как собственность.
Все вопросы решались через партком, которым руководил Иван Егорович. Одного звонка на любой завод стройматериалов было достаточно, чтобы решить любую проблему. Все начальники участков, прорабы и большинство мастеров были членами КПСС. Невозможен карьерный рост, если ты не член КПСС, деловые качества человека не имели решающей роли.
На прошлой неделе Захаров встретил на даче Зарубина Льва Борисовича – своего бывшего шефа, первого секретаря Урывского райкома КПСС. Лев Борисович, любитель и поклонник роз, не смог проехать мимо цветочной клумбы Захаровых. Сели на скамейку под кустом рябины:
- Что нового в районе, Лев Борисович, как настрой, к уборке готовы? – поинтересовался у бывшего шефа Захаров.
- Иван Егорович, ты на московской стройке совсем от народа отошел. Всё у вас вовремя, всё в полном объеме, а мне коров доить некому, хоть самому иди, - Зарубин достал пачку сигарет, закурил.
- Да, проблема кадров на селе…
- Иван Егорович, давай не будем о проблемах, - перебил Захарова Лев Борисович. – Кто за семьдесят рублей пойдет на каторжный труд с 5 утра до 10 вечера? У меня в пятнадцати колхозах нет доярок на подмену. Люди выходной взять не могут на неотложные семейные дела, а все доярки еще и хозяйки в своих домах, у них дети, мужья.
- Да, нехватка рабочих стала бедой для всех, - согласился Иван Егорович.
- Мы сами эту беду и создали. Мы – такие как ты и я, - Зарубин улыбнулся, сделал глубокую затяжку. – Когда нам приказывали «надо», всегда отвечали «есть», а вставить свое замечание или внести свое предложение старшему по рангу считалось правилом дурного тона.
- Да, помню, Лев Борисович, когда ты причитавшуюся тебе трехкомнатную квартиру многодетной семье отдал, а сам с женой остался в однокомнатной. Тебя даже мы – твои подчиненные не поняли. Думали: показать правильным себя хочешь, выделиться с лучшей стороны.
- Меня и с обкома в ссылку к вам в район отправили. Тесно нам с Антиповым стало в одном, даже таком большом, доме как обком, - Зарубин снова улыбнулся.
- А у нас, Лев Борисович, сплетни ходили, что у вас с Оксаной Евгеньевной роман, - Захаров почему-то перешел на Вы.
Иван Егорович был на пятнадцать лет старше своего бывшего шефа. Где-то в глубине души у него затаилась обида, что на его «выстраданное кресло» первого секретаря райкома пришел чужой человек с обкома, молодой и инициативный. С первых дней работы в Урывском райкоме Зарубин показал себя коммунистом до мозга костей. Он не прощал подчиненным и руководителям предприятий, а они все были члены КПСС, таких вещей, которые при прежнем руководстве были нормой. Это ускорение получения жилья, дачи и т.д. Везде по первому звонку из райкома директора вытягивались в струнку. Зарубин начал по-иному, и первое – он отказался от трехкомнатной квартиры для первого секретаря райкома, отдал ее многодетной семье, а сам с женой Светланой Борисовной жил в однокомнатной. Детей у Зарубиных не было. Но система, сложившаяся годами, не жаловала людей характера Зарубина, им везде удавалось нажить больше врагов, чем друзей. Хотя было нереально ничего изменить одному.
- Вот видишь, Иван Егорович, надо побыть врагами, чтоб стать друзьями, - Зарубин улыбнулся, посмотрел в глаза Захарова. – Наверное, имел на меня обиду – на твое место я пришел, я знал это и ожидал от тебя первого удара в спину. К счастью, я ошибался.
- Нет, Лев Борисович, я, наверное, больше на своем месте. Хозяйство мне ближе, чем бесконечные доклады на сессиях и конференциях. Я мужик, и с землей мне легче работать, родней мне земля, ее обрабатываешь – она тебя кормит, с человеком сложнее. Хотя, что греха таить, была какая-то обида, тем более бабником нам тебя представили. Я всегда думал Антипов - мужик неконфликтный, всегда выслушает, подскажет.
- Если будешь играть на его стороне. Но Антипов не приемлет ни критику, ни замечания, даже справедливые. Он подбирает себе кадры и если сделает кому услугу, то будешь обязан Антипову всю оставшуюся жизнь. И не вздумай бунтовать – сотрет в порошок. Такой наш первый человек. Ты вот строишь завод. А кому строишь, не думал?
- Государству. Кому еще? Что Вы, Лев Борисович, частной собственности нет в нашей стране. Кооператив, пожалуйста, - Захаров заволновался - Зарубин словно прочитал его мысли.
- Иван Егорович, ты простачок или умело прикидываешься? Не надо, я не буду донос в ЦК писать. Да и кому писать? Фраза Чацкого «а судьи кто?» актуальна и в наше время.
- Ты хочешь сказать, что уже начали страну делить? Но это невозможно, только кооперативы, - Захаров даже вспотел от волнения.
- Брось, Егорович, один хозяин должен быть. Один. А когда их много, и все хозяева – вот к чему мы пришли. Потому что очень много было хозяев. Они говорили, что сеять и сколько. Что доить и по сколько. Но почему-то очень редко спрашивали: как вам удается сеять, доить, убирать. Сельские труженики до 70-х годов крепостными были при советской власти, им паспорт был не положен. А когда ввели паспорта, председатель колхоза распоряжался: отпустить в город или нет. Это вместо того, чтобы создавать человеческие условия труда для сельского жителя. Чтоб желание куда-то ехать отпало, он здесь родился, и будет жить, пахать и сеять, работать на своей земле, но в человеческих условиях, - Зарубин замолчал, глядя в землю под ногами.
- Мы тебя, Лев Борисович, коммунистом до мозга костей называли, а ты такое говоришь.
- Хочешь сказать, в 1937 году по 58-ой статье десять лет без права переписки получил бы? Нет, Иван Егорович, я был коммунистом и всегда им останусь. Но кто сказал, что забота о человеке труда не главное для коммуниста?
- Так оно и есть. На всех съездах, во всех программах партии это говорится.
Иван Егорович даже не ожидал такого откровенного разговора от Зарубина, который уволил из райкома инструктора только за то, что он привез леса для стройки, минуя лесничество, от своего приятеля лесника.
- Говорилось и говорится. Но почему не делается, почему народ, о благосостоянии и правах которого так много говорится с самых высоких трибун, живет в таких условиях, когда в колхозах даже общественных бань часто нет, не говоря о душевых на фермах и в тракторных парках? Почему зарплата восемьдесят рублей для доярки норма? Не рентабельный колхоз, а кто его таким сделал? Мы с вами или такие же, как мы, - Зарубин снова закурил.
Иван Егорович посмотрел на своего бывшего шефа, словно увидел впервые, хотя проработал с ним пять лет. Вон он, какой коммунист до мозга костей Зарубин – неуживчивый и неустойчивый. Он так стремительно начал карьеру: в тридцать уже работал в обкоме, но сосланный за свой характер в ссылку в район. «Антипов не может терпеть критику», - слова Зарубина стояли в голове Ивана Егоровича. Вот почему он приближает к себе людей, таких как он. Захаров, наверное, никогда в своей жизни не критиковал своих начальников. Их было много, самых разных. Деловых и хватких как Абрикосов, который сейчас в правительстве РФ. Умных и не очень умных, как первый в соседнем районе, где он работал до перевода в Урыв. У него брат жены занимал высокий пост в прокуратуре России, и район, некогда один из лучших в области, опустился в средники. Но все директивы и предписания всегда выполнялись, и он продолжал руководить районом. А спросить у руководителей, что перспективней: выращивать гречиху или сахарную свеклу - никто не задумывался. Поступали директивы, а это значит приказ: гречихи сеять столько, а сахарной свеклы столько, а есть ли рабочий ресурс и почвенные преимущества? Считали, что специалистам виднее где, что, сколько и на каких землях выращивать. И своему первому за четыре года вплоть до перевода в Урыв Иван Егорович не сказал ничего против и всегда выполнял распоряжения, даже когда видел всю глупость принятого решения. Он только винтик, маленький винтик в огромной машине аппарата власти. Вверху всегда виднее, там знают, там разберутся.
После разговора с Зарубиным Иван Егорович окончательно понял, почему так зорко следит за ходом строительства сам Антипов и его замы. Значит, намечаются большие перемены, и перестройка, затеянная для блага всех, наверное, совсем не то, что думают и чего ждут от нее простые рабочие люди.
Глава 11
Виктор проснулся от телефонного звонка. Звонила взволнованная мать и сообщила, что с дач позвонил какой-то мужчина, назвался сторожем Тулупом каким-то и добавил, что он друг Виктора:
- Он говорит, что замечает: на нашей даче кто-то бывает, открывают ключом. Он даже ставил контрольку, когда дверь открываешь – она отрывается. Вот и сегодня были, он заметил свет, и контролька оторвана.
- Я не понял, воры еще на даче? – сонным голосом спросил Виктор, посмотрел на часы – 5.30.
- Нет, он говорит, были, ушли, - взволновано ответила мать.
- Мать, такая рань, кого понесет на дачу открыть, переночевать, а, может, отец? – осторожно спросил Виктор.
- Отец храпит в спальне. Ему рано утром на стройку. Нет, я уверена, это не отец. К тому же Тулуп утверждает, что отца хорошо знает.
- Хорошо, мамуль, ты не волнуйся, пожалуйста. Я поеду сам и все посмотрю. Может Тулуп просит повысить гонорар за бдительность? – Виктор имел ввиду, что всегда оставлял сторожу недопитое и недоеденное. И к большой радости Тулупа и Заики недопитого было всегда больше.
Виктор положил трубку. Ерунда какая-то – воры на даче, они обходят сторожей. Всех по пропускам пропускают, всё огорожено, это не только райкомовские, но и обкомовские дачи. Три проходных, на их проходной - Тулуп с Заикой. На обкомовских ребята здоровые, в основном, пенсионеры из милиции. Ладно, надо утром съездить, всё осмотреть на месте. Сон прошел, Виктор встал, заварил кофе, закурил. Снова зазвонил телефон – Вика в 6.00 утра!
- Привет, котик! Я твоя кошечка, я по тебе очень соскучилась.
- Привет, котенок. Я тоже соскучился и с 5.30 не сплю – тебя жду, - пошутил Виктор.
- Почему с 5.30? А раньше не ждал?
- Ждал, конечно. Я тебя всегда жду: днем и ночью, но в 5.30 звонила мать, взволнованная очень, говорит, звонил Тулуп, ну сторож с нашей дачи. Помнишь?
- Да, помню.
- И Тулуп сообщил, что на нашей даче кто-то ночует, призраки какие-то.
- Как интересно! А почему призраки?
- Потому, что дверь аккуратно открывают и закрывают, только контрольку, поставленную Тулупом, сбили.
- Ночью приходят?
- Я не знаю, Викуль. Вот поеду сейчас в 7.00, наверное, все равно уже не засну.
- Ой, Витюшка, я с тобой! Я тоже хочу ловить призраков. Я уже бегу к тебе. К тому же я очень соскучилась.
Вика положила трубку. Странно: Вика раньше семи вообще не может без будильника встать. Неужели правда так соскучилась? Они расстались в воскресенье, ночевали на даче. От воспоминания у Виктора сжалось в груди. Да, с Викой ему повезло. Каждый мужчина, наверное, мечтает, чтобы его женщина в постели была любовницей. В одном лице: жена - любовница. Он вспомнил слова своего друга таксиста Олега, уже давно женатого. Подпив, он начал рассказывать Виктору: «Пришел домой, жена зашивает свои трусики». Он вынул деньги. «На, сходи, купи красивые, модные – порадуй мужа». А она: «Ой, нам как раз на новый пылесос не хватает». «Вот так, Витек, не бывает женщин, чтоб жена и любовница в одном лице, поэтому мы одних любим, а других замуж берем». Но таксист Олег неправ. Вика будет у него и жена, и неутомимая любовница в одном лице.
Вика пришла очень быстро. Виктор даже вздрогнул, когда в замке повернулся ключ.
- Привет! – она забежала свежая, будто и не спавшая совсем. С порога набросилась, как буря на Виктора, осыпая его ласками и поцелуями. – Котик, милый, я так по тебе соскучилась, - шептала она.
* * *
Виктор еще лежал, Вика убежала в ванную, ехать на дачу совсем расхотелось. В ванне заманчиво плескалась вода.
- Викуль! А может, оставим этих приведений в покое? Пусть живут.
- Ты что, Витюшка, это так интересно. Мы же г-е-о-л-о-г-и, - по буквам произнесла Вика. Она вышла из ванны свежая, уже одетая. – Вперед, лежебока. Нас ждут неизвестные месторождения. Или я поеду одна.
- Никогда! Отдать тебя призракам?
Виктор вскочил, побежал в ванную, начал одеваться, жуя на ходу приготовленный Викой бутерброд. Вика стояла на кухне, смотрела в открытое окно:
- Витюшь, ты сильно меня любишь? – вдруг спросила она.
- Больше жизни, мой котенок, - Виктор подбежал, поднял Вику на руки.
- Ты все мне можешь простить? – уже серьезно спросила она.
- В каком смысле все? – Виктор сразу стал серьезным.
- О, Вы Отелло, Виктор Иванович. Отелло Вы мне нравитесь даже больше, - снова заговорила Вика тем же игривым тоном. – Однако, Отелло, 9.25 – нам пора.
Автобусы в Урыв ходили часто, и если учесть, что мимо города проходило много проходящих в села района, то добрались Вика с Виктором до «Поля чудес», как называли райкомовские и обкомовские дачи, очень быстро. Сошли на ближайшей к их даче остановке, еще метров пятьсот нужно пройти пешком. Но что для молодых влюбленных людей пятьсот метров? Тулуп стоял возле домика - сторожки, было видно, он ждал Виктора и увидел их сразу, когда те вышли из автобуса.
- Виктор Иванович, - Тулуп всегда называл Захарова-младшего по имени-отчеству еще со школьных лет, когда Виктор Захаров приезжал с родителями на дачу. И если школьник Захаров злился на такое обращение сторожа, то студент, без пяти минут инженер геологоразведывательных работ, Виктор Захаров относился к такому обращению, как к должному.
- Рассказывай, Алексей Степанович, что за приведение поселилось на нашей даче, - шутливо спросил Виктор.
- Ты не смейся, Виктор Иванович, я свою работу выполняю честно и все вижу. Я даже сплю и все вижу, - было видно, что Тулуп уже приложился после трудовой ночи, и в нем проснулось естественное желание в таких случаях поговорить.
- Я знаю, Степаныч, ты молоток. Но, пожалуйста, пояснее. У нас мало времени – надо писать дипломную.
- Я в курсе. Объясняю: вчера в 23.32 я заметил луч света из-за занавески у вас на даче на втором этаже.
- На мансарде? – переспросил Виктор.
- Я слов иностранных не знаю и, как ее, марса… в окне на втором этаже, - уже отчетливо проговорил Тулуп. – Я и на прошлой неделе замечал, но подумал отблеск от машины с дороги или от луны, она тогда здоровая была, а вчера были облака, но я после вашего визита в воскресенье оставил на двери контрольку.
Тулуп явно был настроен на долгий разговор и объяснял со всеми мелкими подробностями свою проделанную работу, явно рассчитывая на причитающееся за усердие в работе вознаграждение. Они подошли к даче Захаровых. Все казалось, как и три дня назад, в воскресенье. Розы, их, кажется, меньше, но розы мог срезать кто-то из соседей. Отец никогда не возражал этому. Наоборот, он как сельский житель любил землю, и в городе эту любовь заменили цветы. Такого цветника, как у Захаровых, не было ни у кого по соседству, и отец всегда говорил, что, если кому необходимо, пусть срезают цветы: «Цветы сажают, чтобы они приносили людям радость, а не для того, чтобы они осыпались на клумбе. Только не ломать - срезать». Он и ножницы садовые оставлял на видном месте, все это знали. И сейчас ножницы были на месте, где и всегда, все закрыто. Виктор открыл дверь ключом. Замок легко поддался, дверь открылась. Всё на месте, только запах! Чужой, другой запах! Сердце в груди у Виктора тревожно забилось, он быстро вошел в дом, пошел, почти побежал вверх по лестнице на мансарду. Все так же, кровать прикрыта, ничего особенного. Виктор подошел к окну, форточка приоткрыта, как всегда на фиксаторе, чтобы не распахивалась от ветра.
- Все то же и все так же, как и три дня назад, - вслух проговорил Виктор.
Тулуп стоял на лестнице, была видна одна его большая, давно нестриженая голова.
- Степаныч, признайся, наверное, лишнего вчера принял на службе?
- Виктор Иванович, зачем обижаешь? Я всегда знаю норму, после службы – пожалуйста, а на работе ни-ни.
- Так уж и ни-ни?
- Ну, грамм сто для сугрева, как говорится, души и все, но я все всегда вижу и слышу, - Тулуп, наверное, понимал, что дал промашку – начал доказывать, что на работе он всегда в нужной форме. – А контролька! – почти вскрикнул, вспомнив, он.
- Какая контролька?
- Иди, Витя, сюда!
Тулуп, наверное, впервые за все годы, сколько знал семью Захаровых, когда к ним в район был назначен второй секретарь Захаров, и он с четырнадцатилетним сыном Витей пришли на стройку своей будущей дачи, впервые назвал Виктора по имени. Тулуп спустился вниз по лестнице. Следом спустился Виктор. Вика стояла внизу с дамской сумочкой на плече. После ее рвения и желания поехать с Виктором на дачу ее безучастность к происходящему, наверное, могла навести на подозрения, но увлеченный Виктор ничего не заметил.
- Вот здесь, Виктор Иванович, - Тулуп стоял у входной двери, присел на корточки. – Вот видишь? В самом низу был приклеен кусочек лейкопластыря. Вот, я ставил контрольку. Если открыть дверь даже днем, никто не обратит внимания.
Тонкий кусочек пластыря он приклеил к двери и к дверной коробке, и стоит открыть дверь – он где-то отрывался. Пластырь был оторван от коробки и висел на двери.
- Ветер, Виктор Иванович, не оторвет. Я знаю, ты подумал. Да и тихо вчера было. Только, когда открываешь дверь. У меня жена покойница так делала, чтобы узнать, прикладывался ли я к баночке в шифоньере.
Виктор задумался. Все было просто и логично. Ай да Тулуп!
- Я ее приклеил в семь вечера в воскресенье, когда все разъехались, а вчера, когда увидел свет на втором этаже, - Тулуп почувствовал, что Виктор начинает ему верить, стал еще разговорчивее.
- Так я не понял: свет или отблеск?
- Как лучик мелькнул и погас, но там, я посмотрел, шторы толстые, может, где-то просвечивалось. Я подумал отблеск, но ни машины, ни луны не было. На столбе свет за вашей дачей на это окно не может попасть.
- И что дальше? – Виктор уже верил Тулупу.
- Дальше я подошел – контролька оторвана.
- И во сколько это было?
- В 23.32, - четко по военному ответил Тулуп.
- Какая точность!
- Да я на часы посмотрел, у меня точные, «командирские», со светящимся циферблатом. Абрикосов подарил, слышал в правительстве сейчас в Кремле. У нас в районе был первым. Когда в Москву переводили, подошел ко мне: «На, - говорит, - Алексей Степанович, за честную твою службу». А ты говоришь - лишнего принял.
Виктор задумался.
- Ну что, следопыты, приведение исчезло так же внезапно, как и появилось? – Вика вышла на улицу. – Смотри, Витюш, и роз стало меньше.
- Розы не улика, их может срезать любой из соседей. Отец разрешает.
- И срезают без спроса? Нужно, наверное, хоть сторожа предупредить. И это люди из высшего общества!
- Общество, Викуль, у нас пока одно. А спрашивать зачем? Если отец много лет всем разрешает. Люди уже привыкли. Придут, кому нужно, срежут аккуратно букетик и уходят.
Не зная почему, Виктор снова вошел в дом.
- И сколько мы будем еще искать улики? Нам надо еще заниматься, - напомнила Вика.
- Я сейчас.
Виктор прошел вглубь комнаты. И снова запах – легкий, почти неуловимый, но чужой этот запах. Это не Викины духи. Он их ей дарил и сам выбирал по своему вкусу. Так как девушка из небогатой семьи, мягко говоря, не очень разбиралась в дорогой парфюмерии. Виктор снова поднялся по лестнице вверх, подошел к окну. Вика и Тулуп стояли внизу. Тулуп жестикулировал, видно пытался доказать Вике правоту своих подозрений. Виктор повернулся спиной к окну. Все привычно, все на месте. Подошел к широкой двуспальной кровати. Кровать накрыта покрывалом поверх одеяла и подушек, как она, вернее Вика всегда делает. И снова запах. Виктор наклонился, запах был явно от подушек. Виктор стал на колени, заглянул под кровать, засунул на сколько можно руку, провел. Пыль! Да, Вика аккуратностью не отличается. За два месяца их поездок до уборки не дошло как-то. Виктор прополз на коленях. Снова засунул руку, провел. И… что-то блестящее выкатилось на ковер. Серьга! Серьга, кольцо, которое он подарил Вике. В воскресенье после дачи на квартире у Виктора серьги были, Вика еще пожаловалась Виктору, что одна застежка плохо держит. Значит, Вика была здесь уже после воскресенья. Да и спали они почти всегда внизу. Редко, очень редко поднимались наверх. Кровь ударила в лицо, руки у Виктора задрожали, во рту стало сухо, хотелось пить. Значит, приведение было. Тулуп не лжет. Вот почему Вика так рано позвонила. Значит, ей нужно было попасть на дачу с ним, обязательно с ним. Одну ее увидел бы Тулуп. В голове зашумело, руки дрожали. Плохо осознавая, Виктор спустился вниз, вышел на улицу. Тулуп, жестикулируя, все еще доказывал Вике, что он не мог ошибиться, он всегда по три-четыре раза за ночь обходит дачи:
- Меня уже и собаки все знают – не лают, - продолжал объяснять он Вике.
Вика улыбалась. Она стояла перед Тулупом, на плече сумочка. На дрожащих ногах Виктор подошел к ним. Вика обернулась, улыбаясь. Чистое открытое лицо, неужели она способна предать? Виктор резко сорвал с плеча девушки сумочку.
- Сумасшедший! Ты что? – вскрикнула девушка.
- Где твои серьги? Те большие, цыганские, - голос его плохо слушал. Он сам не узнал своего голоса.
- В общежитии, я же говорила: одна застежка плохо держит… - Вика не договорила.
Виктор разжал руку – на ладони лежала серьга. Виктор резко открыл молнию-застежку сумочки и высыпал все содержимое на газон. Духи, помада, зеркальце, связка ключей, дамские безделушки. Среди всего этого на траву выпало водительское удостоверение. Вика бросилась к нему. Виктор выставил руку – остановил ее.
- Отдай, сумасшедший! Пусти, мне больно!
Виктор держал ее рукой. Другой рукой открыл удостоверение.
– Лобов Олег Николаевич 1948 года рождения, - прочел он вслух.
- Олег Николаевич потерял в университете, я нашла, я отдать хотела.
- Олег Николаевич потерял их на моей даче. Вот зачем ты бежала на дачу: ты боялась – я приду один и найду их. А серьгу найти не успела?
- Ты что придумал, Витя? Твоей ревности нет границ. Нельзя быть таким…
- А каким? Каким можно быть? Спать с преподавателем в два раза тебя старше на моей даче и из-под него бежать ко мне. Таким можно быть?
- Ну, это уже слишком. Ты оскорбляешь меня. Отдай мою сумочку, бери свой ключ. Нам не надо больше встречаться.
- Нет, ты расскажи, как ты догадалась устроить здесь дом свиданий или ты от запаха роз сильнее возбуждаешься, как мне говорила?
- Нам не о чем больше говорить, отдай сумку, я уйду.
- Нет!
Виктор, плохо осознавая, что делает, принялся ногами давить и топтать содержимое сумочки. Вика вскрикнула и побежала в открытую калитку. Виктор пытался догнать, но зацепился за лямку сумки и упал. По дачной улице ехала светлая шестерка, Вика подняла руку. Машина остановилась.
- Помогите, пожалуйста. Я в гости приехала к Захарову, но Виктор напился, начал приставать.
Из калитки выбежал Виктор. Но Вика успела сесть в машину. Машина резко рванула с места. Пробежав метров двести, Виктор беспомощно упал в пыльную траву и зарыдал впервые за двадцать шесть лет своей жизни.
* * *
Вечером щедро вознагражденный Тулуп сидел на лавочке возле домика-сторожки и разговаривал с бродячей дворнягой Кузей, который прибился к словоохотливому сторожу еще зимой, и теперь Кузя лежал у ног своего нового хозяина и преданно смотрел ему в глаза.
- Понимаешь, Кузька? Виктор Иванович, он сразу мне поверил. Он знает, я службу несу всегда. Я даже сплю и все вижу… А она говорит, пьяному привиделось…
* * *
Виктор Захаров пил. Этого с ним никогда не было раньше, и друзья, непонимавшие, что произошло с жизнерадостным, всегда общительным парнем, были в шоке. Он не пошел сдавать зачет, сославшись на болезнь. Преподаватели, знавшие, что отец Виктора - второй секретарь райкома, иногда пытались дать ему послабление. Вот и теперь преподаватель обществоведения заверил Виктора, что он знает уровень его знаний и поставит ему зачет.
- Я пересдам, я все пересдам, Марк Витальевич, пожалуйста, не надо мне делать исключение.
- Хорошо, хорошо, Виктор, я приму Вас, как только улучшится самочувствие.
Улучшится самочувствие. Голова гудела после вчерашнего застолья. Во рту сухо, губы стали чужими, словно из дерева. Виктор посмотрел на батарею пустых бутылок из-под водки, вина, пива:
- Да, Виктор Иванович, вы даете. Еще неделю, и вас можно отправлять в ЛТП.
Захаров подошел к крану. Открыл холодную воду, вода противно пахла хлоркой и почему-то была очень теплая. Его тошнило и мутило. Виктор вздрогнул, когда в комнате зазвонил телефон.
- Да слушаю.
- Кот, это ты? Что с тобой, я не узнаю твоего голоса? Почему ты не был на экзамене? Ты болен?
- Да, я болен. Я очень болен.
- Что с тобой? – звонила Вика.
Сердце Виктора учащенно забилось. Она звонит, словно ничего не произошло четыре дня назад на даче в Урыве. А может, все это ему приснилось? Вика, его любимая Вика.
- Ты не знаешь, что со мной? Я пью.
- Сумасшедший! Я думала, твой психоз спал. Ты ревнивец, Витя! Ты все придумал и поверил, и мучаешь и себя, и меня. Нельзя быть таким. Надо верить людям.
- Ты…ты… - Виктор начал запинаться. Пересохшее после вчерашнего горло совсем перестало его слушать. – Ты хочешь сказать, что не была с Лобовым у нас на даче? – Виктор напрягся как пружина.
- Ты сошел с ума от ревности, Захаров. Нет, конечно! Я тебе говорила, нашла удостоверение в университете, и серьги мои на мне, даже сейчас. Ты ревнивец, Виктор, не поймал, а уже ощипал. Я тебя стала бояться, ты сумасшедший. Если бы я не убежала тогда, ты мог убить меня. Скажи честно, мог?
Голова у Виктора закружилась. Вика не виновата, он все придумал?! Бред! Она несет бред! Все сходится, и неожиданный ранний звонок, и желание Вики любой ценой попасть с ним на дачу. И серьга, ее серьга.
- Вика! Ты говоришь, серьги на тебе?
- Конечно! Витюшка, ты становишься сумасшедшим. Нельзя быть таким ревнивым. Надо верить людям, - Вика говорила не умолкая, слова ее, как эхо, звучали в голове.
Как ему плохо! Как ужасно болит голова! Надо верить людям. Надо доверять друг другу.
Он взбесился, хотя Вика ни в чем не виновата. Его захлестнула слепая ревность. Он потерял контроль над своими действиями.
- Вика, и ты хочешь сказать, что любишь меня? – голос сорвался до шепота.
- Я люблю тебя, тебя одного, моего сумасшедшего, ревнивого кота. Нельзя быть таким, Виктор. Мы взрослые люди. Скажи, для чего мне нужно обманывать тебя? Мы свободные люди. Я не жена твоя. Скажи, зачем?
Действительно, зачем? Сердце Виктора разрывалась на части. Он уже вбил себе в голову мысль о подлой измене любимой девушки. Все доказательства этому были налицо, и казалось, опровергнуть их просто невозможно. Но с другой стороны, один ее звонок – и его приговор стал просто смешон. Все он придумал и слепо поверил сложившимся обстоятельствам. Выходит, он подлец, заподозрил Вику в том, в чем она совсем не виновата?
- Викуль, ты говоришь мне правду?
- Правду, конечно, правду. Скажи, зачем мне играть с тобой?
- Зачем? Действительно, зачем?
Они встречаются несколько месяцев, а близки стали всего два месяца назад. Для чего? Он помогал ей, делал подарки. Но у профессора Лобова больше возможностей делать то же самое. Она даже не стала жить с ним в квартире, уйти из общежития с ее шумом и вечной суетой. Он слепой ревнивец поддался стечению обстоятельств и оскорбил любимую девушку. Но она ему все простила, потому что любит его, только его.
- Вика, прости меня! Милая, любимая, родная моя, прости. Приезжай, слышишь, приезжай, мне плохо, мне ужасно плохо без тебя.
- Витюшка, я тебя боюсь. Ты Отелло, хотя теперь я знаю, ты действительно меня любишь.
- Я тебя? Как ты могла сомневаться? Я тебя больше жизни люблю. Если скажут отдать жизнь за тебя, я отдам, не задумываясь, - страстно, путаясь в словах, начал объяснять Виктор.
- Не надо этого делать. Будем лучше жить оба. Хорошо? Только ты дай мне слово, что никогда, никогда не будешь таким ревнивым. Так нельзя, кот! Что на тебя нашло?
- Я не знаю, Викуль, перемкнуло. Этот Тулуп со своей контролькой на двери…
- Твой Тулуп клянчил на выпивку и хотел доказать свое усердие в охране имущества. Ты его хорошо отблагодарил?
- Что? – не понял, занятый своими мыслями, Виктор.
- Тулупу денег много дал за усердие?
- Я не помню, кажется, много, все, что было в кошельке.
- Ничего себе! Моя мать за эти деньги месяц на двух работах пашет, а тут за призрак, которого не видел, кроме него, никто. Вы перезанимались, Виктор Иванович. На Вас жара отрицательно действует. Сейчас же в ванну и откисать до моего приезда. Я уже еду. В ванну, Вы меня поняли? –закончила разговор Вика и положила трубку.
- А серьга?
Но Вика не услышала его вопрос, хотя такие серьги у каждой пятой женщины. Может отец? Виктор, повзрослев, понимал, что между отцом и матерью любви давно нет, они живут, как соседи, даже спят в разных комнатах. Вика его любит! Какой он дурак, если мог заподозрить Вику в измене! Она ему все простила. «Мы созданы друг для друга», - вспомнил Виктор ее слова: «Если люди говорят ни о чем и при этом им интересно, значит у них родственные души. Их флюиды притягиваются друг к другу. Человек просто видит человека, и это уже счастье». И он мог заподозрить ее. Надо простить. Молить у нее прощения. А сейчас в ванну – откисать до ее прихода.
Глава 12
Галина Захарова ждала звонка. Утром в контору или, как теперь модно говорить, в офис, позвонил Елышев, сказал, что очень соскучился, хочет встретиться. Он обещал уехать с работы пораньше, и они поедут на природу. Елышев снимал квартиру для встреч с Галиной, она жила одна в трехкомнатной, но с самого начала их встреч Галина категорически отказалась встречаться у нее. Елышев сообщил, что устал от городского шума и суеты и хочет уехать на базу отдыха «Дивное»:
- Там домики на двоих. Лес, река, тишина, свежий воздух. Просто чудо.
- Домики на двоих? Ты с кем посещаешь эти домики? – нарочно ревниво спросила Галина.
- Что ты, лапусь? Только с тобой. Я был там по работе. Хорошо знаю директора, там сейчас кооператив. Гиви - свой человек, так что отдых и конфиденциальность я гарантирую.
Без четверти три. Игорь не звонил. Галина сидела в кресле у окна. Если быть откровенной с собой, Галина не ждала встреч со своим любовником Елышевым Игорем Григорьевичем, заместителем председателя облисполкома. Она его не любила, больше того, он быстро ей надоедал и начинал раздражать. Елышев чопорный, не в меру самолюбивый и заносчивый. В их отношениях, по крайней мере со стороны Галины была одна выгода. После разрыва с Сашей Воробьевым, с «мямликом», как она за глаза его называла:
- Ни рыба, ни мясо, ему шотландцем надо было родиться, - как-то выпив с подругой, пошутила Галина.
- А почему шотландцем? – не поняла та.
- Они в юбках ходят, - долго смеялись над удачной шуткой Галины. Но и там ее удерживала выгода. – Липнут ко мне одни убогие, а где настоящие мужики? Измельчал мужик, - откровенничала Галина с подругой, но, как обычно, она лукавила.
Она никогда не открывала перед подругами свою душу, да и подруг у нее близких не было. Жизнь в интриге, постоянная влюбленность заряжали, подпитывали Галину, поэтому энергичной красивой женщине просто необходимо было быть в кого-то влюбленной. Влюбленность быстро угасала. Галина, чтобы безболезненно переносить разрыв, предчувствуя его приближение, находила себе новую влюбленность и первое время даже встречалась с обоими, но затем новое всегда брало верх, а старое, как ненужное, уходило. Такую жизнь Галина Захарова считала вполне приемлемой, по крайней мере, нескучной, а жить с одним мужчиной всю жизнь - над этим Галина даже не задумывалась. «Каждый день одно и то же? Это, наверное, не для меня, хотя, может, позже я встречу своего мужчину», - не отрицала она.
Но годы шли, своего мужчину она не встречала, и такая жизнь просто затянула ее. У ее ровесниц подруг по мединституту, с которыми она поддерживала отношения, давно были семьи, у большинства - дети, а у одной - уже двое. Но Галина Захарова жила своей жизнью, которая ей вполне нравилась, и она не собиралась эту жизнь менять, по крайней мере, в ближайшее время. Но располневший, белокожий, с совсем не мужской фигурой Елышев явно не был героем ее романа. Рыхлый и потливый, с характерным запахом тела, который постоянно заглушал иностранными дезодорантами. Но его должность заместителя председателя облисполкома, курировавшего торговлю, позволяли ему держать самых красивых любовниц. Но сексуальностью Игорь Елышев не отличался, хотя, наверное, сам так не считал. Привыкший к женскому вниманию, он, как и везде, даже от женщин всегда больше брал, чем мог дать. Галина знала, что она не одна у Елышева, хотя совсем не переживала, наоборот, реже будет ездить, и, как и другие, беззастенчиво врала своему покровителю, что ей хорошо только с ним. Верил ли им Елышев? Наверное, да, самовлюбленность нарцисса была одним из качеств характера зампредисполкома.
После выхода Воробьева на пенсию, Елышев, имеющий поддержку в обкоме, держал в душе надежду занять его место, но вверху рассудили иначе, и председателем облисполкома стал даже не заместитель, а председатель исполкома сельского района с востока области. Совсем новый человек в их кругу, но имеющий связь в обкоме и поддержанный самим Антиповым.
Галина покорила сердце Елышева раньше, когда еще была невестой Саши Воробьева, и им пророчили долгий союз. Галина отвергла ухаживание Елышева, он не был мужчиной ее мечты. Но жизнь меняется и трагически, и комически, и после разрыва с Воробьевым, когда дела у Галины пошли совсем плохо, она сама звонила и искала встреч с Елышевым. Но это, как считала Галина, было так давно, и теперь даже себе она не признавалась в этом, считая, что поразила Елышева при первой их встречи. Он сразу влюбился в нее и стал ручным. Жизнь – борьба противоположностей, характеров, и очень часто человек жертвует своими желаниями, привычками и даже любовью для достижения поставленной цели. Как часто говорил Елышев: «Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда».
И сегодня она ждала этого свидания, заранее настраивая себя, как актриса на роль перед спектаклем. Повторяла текст, мимику, жесты. Наверное, из Галины Захаровой получилась бы хорошая актриса для театра, не поддайся она дани моды и не поступи в медицинский. Играть безумно влюбленную к человеку, который тебе не только не симпатичен, но и противен. Запах тела Елышева уже вызывал у Галины отвращение, и все это без дублей и репетиций. Талант в жизни не проходит, если он есть у человека, и, не став актрисой на сцене, Галина играла в другом театре без занавеса и репетиций. В театре под названием Жизнь.
Зазвонил телефон, на определителе высветился номер Елышева:
- Привет, лапусь! Заждалась? Как специально, только начал собираться, меня шеф вызвал, поручил одну проверку. То из обкома звонок за звонком. Но я уже выезжаю, не скучай, лапусь.
- Конечно, я скучаю, и за опоздание ты отработаешь вдвойне. Я уже очень, очень тебя хочу.
- Правда? О, я мчусь на крыльях Купидона. Все, конец связи. Целую всю.
Галина поморщилась, положила трубку. Зачем все это? Она умная, красивая женщина, могла найти свое место в жизни и без помощи Елышева. Или удачно выйти замуж. Подобные предложения поступали от обеспеченных мужчин, и были среди них и симпатичные для Галины мужчины. Нет, наверное, буйной и всегда ищущей натуре Галины Захаровой роль домашней хозяйки у плиты в цветастом переднике совсем не подходила. Тихая жизнь даже с симпатичным ей человеком не прельщала ее. Галина никогда, кроме как в постели для необходимости, не говорила слова «любимый», просто симпатичный. Наверное, она была искренна, как никогда в своей жизни. «Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда».
Елышев вошел, улыбаясь, с букетом желтых роз:
- Привет, - он поцеловал Галину.
- Какая прелесть! – Галина искренне обрадовалась подаренному букету.
- Желтые розы на востоке - символ любви и преданности, - прокомментировал Игорь Григорьевич. – А то подумаешь еще, что желтые - к разлуке.
- Если честно, я почему-то так и подумала, когда в окно увидела тебя. Вы, Игорь Григорьевич, не отличаетесь постоянством. А вокруг столько соблазнов, такие девочки молодые и хорошенькие с ногами от плеч, - Галина сделала мимику на лице, выражая ревность и беззащитность. – А я, Игорь Григорьевич, уже старенькая.
- Лапуся, хватит придумывать. Ты у меня самая молодая и самая красивая, и я не променяю тебя на тысячу этих соплячек.
- Так уж соплячек? Эти соплячки с первого раза тянут в постель, совсем по-взрослому.
- Это я согласен, - Елышев самодовольно улыбнулся. – Наглости в молодежи хватает. Наше поколение было намного скромнее.
- Нет, я не согласна, - Галина встала. – Во все времена есть и скромные, и распущенные, все это относительно. И закончим эту тему. Мы решили сегодня отдохнуть на природе. Я правильно Вас поняла, Игорь Григорьевич?
Галина почти всегда даже наедине звала Елышева по имени-отчеству, этим она как бы показывала ему свою зависимость, подвластность к заместителю предисполкома. Эта мелочь, которую можно принять за игру, имела свой успех. Елышеву, как самовлюбленному человеку, нравилось подобное обращение даже от любимой, как он ее называл, женщины. И он ни разу не упрекнул ее в фамильярности.
Игорь Елышев родился и вырос в областном центре. Его отец, за исключением военных лет, всю жизнь работал в торговле на руководящих постах, где и познакомился с его матерью, тогда еще молоденькой продавщицей. В годы войны Елышев-старший по состоянию здоровья не был призван в армию и вместе с авиационным заводом, куда с первых дней войны его назначили парторгом, и семьей эвакуировался за Волгу. Игорь родился после войны, когда его семья возвратилась в родной город. Сестра родилась еще до войны, часто болела и умерла еще молодой, когда Игорь учился в институте торговли. Свою жизнь и профессию он выбрал еще в детстве: ему нравились шум и суета на базах, когда он приходил к отцу, и изобилие всего в еще голодные послевоенные годы. Отец говорил:
- Сынок, торговля – это главное в экономике любой страны. При любых комиссарах - белых или красных, в торговле будешь жить.
Отец был членом КПСС с довоенным стажем, и Игорь не раз видел, как менялся отец до неузнаваемости, когда ему, как директору базы, приходилось отчитывать провинившихся в чем-то подчиненных:
- Партбилет положишь на стол, уважаемый, за такое отношение к государственному делу.
Отец менялся, становился чужим и колючим и дома, когда надевал полосатую пижаму и тапочки:
- Сынок, в партии вся сила. И если хочешь чего-то достичь в жизни, обязательно вступай в ее ряды. И чем раньше, тем лучше.
Игорь Елышев вступил в ряды КПСС на третьем курсе института торговли. В Армию его не взяли из-за плоскостопия.
- Это у нас наследственное, - успокаивал отец огорченного Игоря, потому что в те годы служба в армии считалась обязательной и необходимой школой жизни для всех мужчин. – Каждому свое, - говорил отец. – Я тоже жалел, что не попал на фронт, но мы работали за троих. И хотя я был в тылу, душа моя была на фронте.
После окончания института молодого коммуниста-активиста по работе в комсомоле назначили секретарем комитета комсомола на завод «Энергомаш» – один из крупнейших в областном центре. Так шаг за шагом поднимался Игорь Григорьевич Елышев по лестнице партийной власти. Он женился на дочери директора торга, Ольге Сорокиной – бледной болезненной девушке, которая тоже училась с ним в институте торговли. В тридцать шесть лет Игорь Елышев был назначен заместителем предоблисполкома Воробьева Сергея Павловича, конечно, с перспективой роста. Игорь Григорьевич курировал торговлю области. Но перестройка внесла свои коррективы, в том числе и в вертикали власти. Елышев остался на своей должности и при новом председателе облисполкома.
Сам водить машину Елышев не любил. Постоянное напряжение и усиленное внимание утомляли его, поэтому он ездил сам в исключительных случаях. Он приехал на свидание на своей служебной «Волге», хотя во всех газетах шел разговор, осуждающий использование государственного служебного автотранспорта не по назначению, в личных целях. База отдыха, взятая в аренду кооператорами, входила в ведомство Елышева. Здесь работали бары, кафе, магазины, поэтому в любом случае Елышев мог сказать, что приехал по работе. Тем более в списке, полученном из обкома о необходимости более тщательного контроля, вызванного жалобами трудящихся и заявлениями, поступившими в органы власти, была и база отдыха «Дивное». В частности, здесь на базе отдыха продают спиртное, когда по всей стране идет борьба за трезвый образ жизни. Директор, он же председатель кооператива «Дивное» – Гиви Тигранович Гулия – давний знакомый Елышева, встретил их у своей конторы-офиса:
- О, Игорь, батоне. Какие гости, - Гулия был предупрежден Елышевым о своем приезде.
Но как все кавказцы, Гиви Тигранович показал удивление и радость при виде гостя.
- Здравствуй, Гиви, - Игорь Григорьевич подал руку директору. Елышев, как было негласно принято, за редким исключением называл подчиненных на «ты». Этим показывал, с одной стороны, власть над ними, с другой - свое дружеское к ним расположение. – Что-то, Гиви Тигранович, на тебя анонимки идут в партийные органы: что спиртное у тебя продается свободно, даже крепкие напитки и игры запрещенные устраиваешь в своих кафе-барах, даже в карты, что вообще неприемлемо любому советскому человеку, тем более коммунисту со стажем. Врут, наверное?
- Конечно, врут, от зависти врут, - Гулия улыбаясь, взял за обе руки Елышева, что по кавказскому этикету говорило о большом уважении к человеку. – Когда я базу в аренду брал, что здесь было? Разбитые бараки без дверей и стекол. А теперь, за полтора года, приятно зайти в любое здание. И наше новшество – домики для отдыха семей. Это сказка наяву. Отдохнешь от суеты и шума с любимой женщиной. Это сказка наяву, - постарался Гулия с сильным кавказским акцентом.
- Что за домики для семьи? Я не видел.
- О, дорогой, пойдем, я все покажу.
Они втроем сели в «Жигули» Гулии, поехали по ровной, недавно проложенной дороге среди хвойного леса. Остановились, проехав два километра. По берегу реки ровной улицей, скрываясь за деревьями, стояли рубленные из бревен небольшие домики, словно сказочные, на сваях. Чуть поодаль: пять домиков немного побольше остальных и располагались они подальше друг от друга, чтобы отдыхающие в одном домике за деревьями и кустарниками не видели отдыхающих соседних домов. От всех домиков сходили порожки к реке. Это жилье для руководителей – людей рангом выше простого рабочего или служащего. К одному из этих домиков, второму справа, подошли Гулия, Елышев и Галина.
- Вот, Игорь Григорьевич, ваши апартаменты, будьте хозяином, всё уже приготовлено и банька протоплена.
Возле каждого из этих отдельных пяти домиков была словно игрушечная баня, тоже, как и домик, рубленная из бревен.
- Какая прелесть! - не сдержала восхищения Галина.
Действительно, свежий воздух, солнце уже заходило за вершины могучих сосен. Тишина, только журчание воды. Всё это после шумного душного города с машинами и выхлопных газов было как сказка.
- Спасибо тебе, Гиви Тигранович, - Елышев еще раз пожал гостеприимному хозяину руку.
- Отдыхайте, пожалуйста, всего вам хорошего. Если что будет надо – в домике телефон, поднимите трубку – связь с персоналом Базы.
Гулия ушел. Елышев обнял Галину за талию:
- Ты довольна, моя повелительница?
- Очень, Игорек, зайчик мой, очень, - глаза Галины искренне горели.
- И я могу рассчитывать на компенсацию? – глаза Елышева томно сузились.
- В любом количестве, милый, - Галина улыбнулась.
И действительно, после всей городской суеты и проблем она была счастлива оказаться здесь, в этом райском уголке. Пусть и с Елышевым – не очень желанным мужчиной, но он так хотел удивить ее и сделать ей приятно. Они вошли в домик: небольшая комната, телевизор в углу, за ширмой кровать, столик у окна, накрытый на двоих из местного ресторана с бутылкой хорошего армянского коньяка и вина.
- Игоречек! Ты прелесть! - Галина обняла и нежно поцеловала своего любовника.
Глава 13
Владимир Матвеевич Новиков давал показания. Старший следователь облпрокуратуры, юрист второго класса Стародубцев Алексей Семенович, назначенный для дополнительного следствия в связи с открывшимися новыми обстоятельствами по делу, пришел на допрос в среду в девять утра. Новикова доставили из камеры в следственную комнату. Он вошел, прихрамывая, подошел к привинченной к полу табуретке, сел, положив большие руки на колени. Новиков был спокоен, свежевыбрит, всем своим видом показывая, что ждал назначенного допроса.
После ухода адвоката Митина в своей камере, лежа на железной кровати-шконке, майор Новиков не спал всю ночь. Жизнь его проходила перед глазами, как кадры на кинопленке. Кажется, все было вчера: детство в деревне Николаевка, он был поздний ребенок в семье. Мать - учительница в их сельской школе, отец возвратился с войны весь израненный. Владимир еще ребенком видел, что отцу с годами становится все труднее ходить – сказывалась военная рана позвоночника, но он очень любил мать, во всем помогал ей по дому. Наверное, любовь родителей придавала ему силы. А ночью отец скрипел зубами, чтобы не стонать от боли. Старший сводный брат Алексей после службы остался на Дальнем Востоке моряком гражданского флота, сестра Нина после окончания школы поступила в институт в облцентре. Владимир остался с родителями один. Им было хорошо втроем. Отец никогда не обижал, даже не ругался с матерью. Владимир много раз видел, как отец сядет, ссутулившись, на табуретку у окна и смотрит, смотрит, как мать готовит что-нибудь или шьет, а он молчит и смотрит. Сколько было тепла и нежности в глазах отца, казалось, хмурого, неразговорчивого человека. Он умер, когда Владимиру было пятнадцать лет.
Когда после смерти отца они с матерью открыли его чемодан, с которым тот пришел с войны, Владимир даже присвистнул от удивления. Отец всю войну прошел в десантном батальоне, восемь орденов и пять медалей были наградой за его ратный труд. Но наверное, ни разу после войны отец не надевал свои награды. Владимир слышал, как отец разговаривал с соседом Прохором Голубевым. Это было в праздник Победы, они сидели на открытом крыльце, выпивали, закусывали яичницей и нарезанным салом:
- Матвей Семенович, а что ты не надеваешь свои награды? Я слышал, у тебя целый иконостас? – поинтересовался Прохор у отца.
- А зачем? Не люблю я их, награды эти, - ответил отец.
- Нет, ты не прав, - начал спорить захмелевший сосед. – Ты кровь свою за них проливал, и награды эти – твоя жизнь.
Прохор был признан негодным к строевой службе, и его призвали только в 44-ом, он служил в далеком тылу на аэродроме.
- А я считаю, не по-христиански носить награды за убитых тобою людей, - ответил отец и налил себе и Прохору.
- Но немцы – враги. Они пришли на нашу землю. Они топтали, жгли нашу Родину, убивали наших людей и тебе, Матвей, их жалко?
- Я согласен, Прохор. Но пойми, не все немцы хотели войны, а кучка главарей-фашистов, начавших эту страшную войну, не могут быть всей немецкой нацией. И среди наших русских были и предатели, и каратели. Отца расстреляли с приходом наших войск, хотя потом реабилитировали. Отец пошел к немцам служить старостой по указанию нашего подполья. А кому легче от этого стало? Отца не вернешь, и привел солдат, говорят, Иван Черемисин, а считался другом отца. Отец ему документ чистый сделал, хотя Черемисин коммунистом был, и отец рисковал, зная это. Перед войной Черемисин в партию вступил, секретарем в сельсовете работал, - отец помолчал и добавил: – А ты говоришь, Прохор, немцы.
- Да, Семен Кузьмич, отец твой душа-человек был. Хозяин. А власть, она должна быть… - хотел повторить любимую фразу Голубев, но отец резко прервал его.
- Нет, Прохор. Отца оставили для работы в тылу. Я видел бумаги, меня в КГБ вызывали, даже наградили отца посмертно орденом Красной звезды. Но кому он теперь нужен, орден его? А клеймо старосты висит на нем, пока его еще кто-то помнит в деревне.
- Согласен, Матвей Семенович. Но награды хоть в день Победы надень, заслужил, - Прохор хотел перевести разговор, он видел, как у отца задрожали руки, этот разговор про деда был ему неприятен.
- Не хочу, Прохор. Я понимаю: выполнял свой долг, приказ, защищал Родину. Но я часто во сне вижу убитых мною. Нет, не лица, мы обычно ночью на задание выходили – лиц не разглядишь, а тела вижу, спины, слышу голоса их. Я мало по-немецки понимал, но ясно - они просили пощадить, не убивать их. Они, как и мы, не хотели умирать, их тоже дома ждали семьи, и большинство немецких солдат были призваны не по своей воле. Политики начинают войны, а страдает простой народ. Я не Бог, Прохор, и не имел право отнимать у людей самое дорогое, что они могут иметь – его жизнь.
- Ну, Матвей Семенович, ты заговорил как батюшка с Васильевки. Давай еще по одной – помянем всех убитых, - Прохор разливал мутный самогон в стаканы.
Владимир навсегда запомнил слова отца, и теперь, лежа на шконке в душной прокуренной камере, майор Новиков думал, а имел ли он право отнимать жизнь даже у такого человека, как прапорщик Шурупов. Он всегда был жадным, после боев не гнушался, обыскивал и снимал ценные вещи с трупов. И после того боя именно он, Шурупов, первый нашел этот дипломат с американскими долларами. Сколько их было? Он взял одну пачку по пятьдесят долларов, пять тысяч. Они даже не пересчитывали деньги.
- Этого, командир, хватит на три года жить припеваючи, - подсказал Шурупов. – А этого, - он взял другую пачку по сто долларов, – на пять лет. Удача нам сама в руки пришла. Только все это надо вывести в Союз.
- А что с ними делать? За них и в тюрьму не долго, - возразил сержант Сидоров.
- Можно, если по-глупому, - ответил Шурупов. – А по умному: один доллар – три наших рубля скупают люди в Москве и в других больших городах. Главное теперь - вывести в Союз, - повторил он.
- Ладно, вывезем, потом разберемся, поделим на всех: и живых, и мертвых – это мой приказ,- Новиков бросил пачку денег в дипломат. – Давай, старшина, на тебе ответственность за деньги и перед нами, и перед теми, кому деньги никогда больше не пригодятся.
- Им не пригодятся, семьям понадобятся, - возразил Шурупов. – Ты думаешь, командир, страна родная о нас сильно позаботится? Гроб разве цинковый дадут бесплатно, а семье – копеечную пенсию.
Потом были новые бои: частые, жестокие.
- Фамилия, имя, отчество.
- Новиков Владимир Матвеевич.
- Год рождения.
- 1948.
- Национальность.
- Русский.
- Образование.
- Высшее. Окончил Рязанское высшее военное училище ВДВ. Проходил службу в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане с 1982 по 1984 года. Майор запаса, командир батальона.
Знакомые вопросы, ответы, снова вопросы, подошли к тому дню – 28 марта.
- Давно знали Шурупова?
- С Афганистана, с 1982 года. Он был старшиной в роте, которой я командовал. Воевали почти два года вместе.
Новиков говорил, говорил, следователь останавливал его, когда не успевал записывать сказанное Новиковым. Владимир делал паузу и продолжал вновь, всё, даже мельчайшие детали.
- Вы говорили, он бросил Вам сверток и сказал: «Бери, майор, это твоя доля, здесь пятьдесят тысяч. Неплохая прибавка к пенсии. Ты таких денег, майор, и в руках не держал».
- Да.
- И что Вы ему ответили?
- Ты всем раздаешь их доли и тем ребятам, что остались за бугром тоже? – спросил я у Шурупова.
- И что ответил Шурупов? – вопрос следователя.
- Ты думаешь, я много поимел с тех денег? Думаешь, легко было их провести, поменять? Везде приходилось платить, больше мороки с этими американскими рублями.
- Но почему ты платил их деньгами? Почему не своими? Я два года тебя искал и смотрю - дела твои процветают. Богатеешь, старший прапорщик Шурупов.
- Всё это я нажил сам, честным трудом. Руководители наши проснулись, наконец, поняли, что только кооператор накормит и оденет страну, - грубо возразил Шурупов.
- Ты крохобором был, есть и будешь, это в крови твоей, и неважно, какая власть, какие комиссары: белые или красные. Пить чужую кровь, наживаться на людском горе – это твой бизнес, и чем больше крови и горя, тем лучше для тебя. Чем мутнее законы, тем выгоднее тебе. Из всего ты делаешь свою выгоду, забывая о людях, которые делают что-то за тебя и для тебя, - слова майора Новикова звучали как приговор, от волнения он побледнел, руки стали дрожать. Он был на грани припадка и с трудом держал себя в сознании.
- Командир, ты не на политзадании. Все твои красивые слова – блеф. Родина, честь, долг. Какой долг? Я проливал кровь вместе с тобой, и как нас отблагодарила Родина, которая нас туда посылала? Я не виноват, что тебя, а не меня нашла душманская мина. Как тебя отблагодарила Родина? Копеечная пенсия и путевка в засаленный санаторий, куда нормальные люди не поедут.
- Ты себя считаешь нормальным?! А такие, как я – ненормальные? Высоко взлетел, прапорщик Шурупов.
- Да, я прапорщик, но это было там, а здесь я имею деньги, и кафе, где мы сейчас сидим, тоже мое, - Шурупов развел руками, желая показать, что он хозяин. – И еще два кафе и магазин тоже мои. А что нажил ты, майор Новиков? Жизнь – борьба. Выживают и поднимаются сильные, а слабые работают в поте лица за кусок хлеба в лучшем случае или спиваются и опускаются на дно.
- Сильный – не значит подлый, ты забрал чужое и сейчас мне вернешь всё, что причиталось другим, там под Кандагаром, - в глазах Новикова пошли черные круги, они мелькали быстрее и быстрее, майор взялся большими крестьянскими руками за край стола.
- А вот это видел? – Шурупов, видя состояние бывшего командира, что тот вот-вот упадет без сознания, поднял к лицу Новикова кулак, сжатый в кукиш! – Это тебе и всем. Я тебе отдавал твое, не хочешь – не бери, а за других не надо переживать. Я знаю, хочешь взять, чтобы все себе прибрать. Играешь правильного от зависти, ведь ты, командир батальона – больной и нищий, а я, твой бывший старшина – счастливый, здоровый и богатый.
Владимир машинально, как на уроке по боевой подготовке, схватил за запястье Шурупова, чтобы произвести захват. Но силы подвели его, захват не получился. Шурупов толкнул его в грудь. Новиков упал вместе со стулом. Шурупов, удерживающий его за лацкан пиджака, упал вместе с ним и оказался вверху:
- Не надо, майор, побереги последнее здоровье. В рукопашной тебе, как и в жизни, ничего не светит. Бери, что я тебе еще даю, пока я не передумал и проваливай, чтобы не было даже духа твоего вонючего, и не дай Бог, ты еще вздумаешь стать на моем пути, - Шурупов довольно заулыбался, обнажив золотые коронки и поднес к горлу Новикова десантский штык-нож.
Не помня себя, плохо ориентируясь и соображая, Владимир болевым приемом выбил у Шурупова нож, который он, не ожидая такой прыти от бывшего командира, держал несильно. И как на занятиях, когда он в сотый раз отрабатывал этот прием с бойцами, объясняя действие, если противник повалил Вас на землю и оказался вверху…
Шурупов даже не успел вскрикнуть от неожиданности, он только широко раскрыл рот, пытаясь схватить последние глотки воздуха. Рукой он еще держал Новикова за горло. Тело Шурупова стало мягким и податливым. Владимир почувствовал – рука стала липкая, он поднес ее к глазам: «Кровь?! Откуда кровь? Чья эта кровь?» – мелькнула в голове последняя мысль, и он потерял сознание.
* * *
Допрос закончен. Подозреваемого Новикова увели в камеру. Старший следователь Стародубцев сложил подписанные листы протокола допроса в папку. Сомнений не было – этот офицер-афганец говорил правду. Да и все свидетельские показания, которые он перепроверил, после того как ему передали на доследование дело Новикова Владимира Матвеевича, говорили о том, что майор говорит правду. Как расценить действие Новикова: превышение необходимой обороны? Хотя никакой явной угрозы его жизни не было. Шурупов явно достал нож, чтобы только попугать своего бывшего командира. Убийство по неосторожности? Тоже бред, какая неосторожность, если он, пусть и выбитым у Шурупова ножом, нанес ему несколько ран. Хотя всем своим человеческим сознанием, пусть это и запрещал закон и кодекс следователя, его симпатии были на стороне Новикова. Только одно может смягчить наказание – это признание Новикова психически невменяемым, в момент преступления он не мог отдавать отчет своим действиям. Да, наверное, так оно и было. Стародубцев внимательно изучил перечень ран в медицинской книжке майора плюс две контузии раньше. Непонятно: как этот человек еще продолжает жить, ходит сам. Тридцать шесть осколков извлекли военные хирурги после того, как мина попала в окоп, где майор Новиков с двумя бойцами держал оборону. Бойцов после боя даже не удалось собрать – их разбросало на сотню метров по камням, а майор Новиков чудом остался жив. Для чего? Чтобы совершить акт возмездия? Стародубцев не одобрял слово «самосуд», он всегда был сторонником закона. Но по какому закону можно было осудить Шурупова? За контрабанду валюты? Но он на первом допросе отказался бы, и нет ни одной зацепки, чтобы доказать это. Найти скупщиков, но кто назовет их, и они никогда не признаются, не станут подписывать себе приговор. Но самосуд не приемлем, и как страж закона, юрист второго класса, Стародубцев понимал это. Если все начнут сами судить своих обидчиков за подлость, предательство, да пусть даже за преступление, что будет в нашем государстве? Но где-то там, в подсознании голос говорил: «Это был единственный способ у майора отомстить за погибших ребят».
Глава 14
Вика уже неделю жила у Виктора. Виктор летал от счастья: Вика его любимая, его единственная ни в чем не виновата. Он ревнивец Отелло провинциальный, сам все придумал, неважно, что все сходилось, это только говорит о том, что легко поддаться простой логике совпадения событий, чтобы сделать поспешный неправильный вывод. Все стало на свои места. Учеба, еще пару недель и всё – диплом на руках и вперед, Родина ждет. Хотя, как выяснилось, и не очень ждет. Ребята-сокурсники ходили уже выяснять о перспективах распределения, но почти везде, куда они ходили и звонили, ответ был почти один: изыскания временно приостанавливаются из-за нехватки средств. Складывалось мнение, что разработка новых месторождений временно остановилась. Через отца Виктор, конечно, мог устроиться на хорошее место, на этом настаивала и Вика, но характер Захарова-младшего, никогда ничего не добиваться с чужой помощью, все добиваться самому, удерживал его от разговора с отцом.
Как-то отец заехал к нему сам. Вика была в университетской библиотеке. Они говорили вдвоем:
- Что, сынок, какие планы на жизнь трудовую? – поинтересовался, поздоровавшись, отец.
- Пока неясно. Ребята пробивают. Мы хотели на Сахалин, но там нет вакансий, - ответил неуверенно Виктор.
- С молодой женой поедешь за ветром романтики? – снова поинтересовался Иван Егорович.
Виктор снова замялся:
- Не знаю… Мы еще не говорили с ней так серьезно.
- А мне вот говорили серьезно, что в измене ты ее уличил. Взял, как говорят следователи, с поличным.
- Кто говорил? Это ложь. Я сам придумал. Просто ревность слепая. Наверное, люблю очень. Ты любил женщину, отец? Я смотрю на ваши отношения с матерью – вы как хорошие соседи.
- Не надо, сын. Мы двадцать восемь лет прожили, а это, согласись, срок. Двоих детей вырастили. И не говори так никогда, сынок, ты меня обижаешь. Любовь, что ты называешь любовью, это увлечение, страсть. А любовь надо проверять временем. Мы выполняем свои супружеские обязанности, детей выращиваем. Как можно иметь детей без любви? Супруги должны иметь обязанности друг перед другом, - отец говорил неуверенно, не искренне.
- Извини, отец. Но говоришь ты, как на партсобрании. Долг, обязанности. Нет жизни в твоих словах, счастья, романтики.
- Нет, Витюш, ты вот всего полгода знаком с любовью своей и уже разоблачил ее в измене, даже пить начал с расстройства, - Иван Егорович поднял руку, останавливая пытавшегося возразить Виктора. – Я все знаю. А мы, пусть и без безумной романтики, прожили жизнь вместе, и никогда у меня даже в мыслях не было в измене мать подозревать. А мы тоже молодые были двадцать восемь лет назад. У матери женихов было полгорода, но они мне запить ни разу даже повода не дали. Может, теперь, так жить старомодно.
Виктор молчал. Отец был прав. И не имеет он право судить своих родителей только за то, что ни разу не видел, чтобы они сидели, обнявшись или целовались украдкой.
- Прости, отец, я обидел тебя. Пожалуйста, прости. Наверное, у каждого свое понятие слова «любовь». Может, в тихой семейной жизни, в воспитании детей и есть любовь, - Виктор виновато опустил голову.
Отец был всегда занят на работе и уделял очень мало времени воспитанию детей. Только когда требовался серьезный разговор, мать просила его поговорить с детьми. Больше это касалось Галины, которая с детства имела сложный независимый характер.
- Их бы местами поменять, - часто говорил Иван Егорович после очередной беседы с дочерью, в разговоре с которой он чаще оставался побежденным. – Ей штаны, а Витюшке юбку.
И сейчас Виктор, сам не зная отчего, стеснялся своего отца и, возразив ему, тут же сдался.
- Нет, Витюш, ты не думай, я тебе только счастья хочу. Жить с любимым человеком – это, действительно, счастье, - отец замолчал на минуту. О чем он думал в эту минуту? О Нине, дружбу и любовь с которой он порвал после разговора с инструктором райкома КПСС. Он даже за двадцать восемь лет не поинтересовался, как сложилась у нее жизнь. – Пойми, сынок, - голос Захарова -старшего стал тихим и приглушенным. – Иногда мы делаем ошибки по разным причинам, которые уже никогда не исправить. Ты любишь Вику. А она так же любит тебя?
- Отец, я же говорю тебе, это недоразумение, я придумал…
- Вить, я знаю Лобова Олега Николаевича, - Иван Егорович перебил сына. – Хорошо знаю.
- Ну, и что из этого?
- Я видел его и Вику три дня назад в городе случайно, на перекрестке его и моя машина стали рядом. Я ехал с водителем своим, сзади сидел. Ни он, ни Вика не видели меня – стекла тонированные на моей обкомовской, но я узнал их. Вика тоже сзади сидела, как и я.
Кровь ударила в лицо Виктора. Он хотел что-то сказать, но запнулся и промолчал.
- Хочешь сказать совпадение? Встретил на улице, просто подвез? Что ж я тоже хочу, чтоб так все и было на самом деле. Но, как отец, я должен был тебе это сказать. Я ничего не имею против Вики, это у матери бабские заморочки – глаза, говорит, у нее пустые.
- Как, пустые? – не понял Виктор.
- Пустота в глазах и холодное безразличие. Не бывает, говорит мать, в двадцать лет таких холодных безразличных глаз. Хотя я смотрел, если честно, ничего не увидел. Глаза как глаза. Ладно, что будем о работе думать? – отец резко сменил тему разговора.
Поговорили еще около часа на разные темы. Захаров - старший попил крепкий чай – привычка, которая у него осталась еще с армии. Частые наряды, караул через день. И в армии Иван Захаров удивлял всех своей энергией. Солдаты и командиры поражались: когда спит их комсомольский секретарь? Он почти сутки всегда был на людях, проводил собрания, дежурил по роте, ходил в караул, проводил спортивные соревнования в части. Как у него на все хватало времени? Захаров был всегда бодр, выбрит, в наглаженной форме. Надо иметь жилку руководителя. Во время войны Сталин любил звонить директорам оборонных заводов именно ночью, наверное, для того, чтобы вселить в их головы мысль, что вождь никогда не отдыхает.
Отец ушел. Виктор проводил его до служебной «Волги», которая стояла возле подъезда. Отец отпустил своего водителя, и сам был за рулем. Они на прощание обнялись сухо, по-мужски. Виктор, наверное, впервые посмотрел на отца другими глазами. Не как на строгого, всегда занятого и поэтому, наверное, далекого, а как на старшего друга, близкого родного человека.
Виктор вернулся в квартиру, лег на диван в одежде и долго лежал без движения, смотрел в потолок:
- Вика ехала с Лобовым в машине.
Отец советует не говорить ей ничего, быть хитрее. Просто присмотреться, проследить за ней, если возникнет необходимость. Сейчас она в библиотеке, придет через час, как говорила. Но, как не верить, а тем более следить за любимым человеком.
- Бред какой-то, - вслух проговорил Виктор.
Он лежал с открытыми глазами и даже не заметил, как заснул. Очнулся от стука входящей двери, пришла Вика почти вовремя, с опозданием всего на двадцать минут:
- Ой, соня. Он спит. Вот так ты ждешь меня, - весело заговорила Вика.
- Опаздываете на целых двадцать минут, - Виктор сидел на диване, нахмурившись.
- Не опаздываю, дорогой Витюша, а задержалась – встретила Светку Ягоднину, вместе живем в общежитии, да ты ее знать должен. А почему такой хмурый, Виктор Иванович, ты не рад, что твоя кошечка вернулась?
- Рад очень. Ответь, пожалуйста, кошечка, ты ездила с Лобовым в машине?
- В какой машине? – лицо Вики на миг смутилось.
- В его, конечно, в его машине, - повысил интонацию голоса Виктор.
- Подвозил он меня как-то, я шла по улице, он остановился. Когда я ему права вернула, он рад очень был, сказал, должник мой, вот подвез до университета, - Вика смотрела на Виктора широко открытыми глазами. – Ты снова ревнуешь меня, котик? – она подошла, села рядом с Виктором на диван. – Это меня возбуждает, - прошептала на ухо Виктору.
- Когда это было?
- Что было? – как будто не поняв, переспросила Вика.
- Подвозил он тебя когда? – Виктор встал, освободившись от объятий Вики.
- Три или четыре дня назад, я не придала этому никакого значения. Витюшь, ты снова обидел меня, - Вика подперла голову рукой, губки у нее вытянулись трубочкой, она всегда так делала, когда хотела показать, что обижена. – Ты ревнивец, Виктор, как можно так жить? Люди, тем более любящие друг друга, должны доверять. Ты очень меня обидел, - уже другим, металлическим голосом проговорила Вика.
Виктор резко повернулся, подошел к открытому окну. Наступила пауза. Виктор молча смотрел на противоположную сторону улицы. Сплошным потоком по улице ехали машины, по тротуару спешили люди с работы, учебы. Спешили домой после трудового дня. Виктор очнулся. Вика плакала, он отчетливо услышал всхлипывания, он резко повернулся, подбежал к дивану, упал перед Викой на колени:
- Вика! Викуля, кошечка моя, пожалуйста, не надо плакать. Прости меня, прости. Я не могу видеть, когда ты плачешь, - Виктор попался. Он взял обеими руками маленькую красивую голову Вики и стал целовать ее глаза, на губах соленые слезы. – Я, я… больше жизни люблю тебя. Может, поэтому так ревную.
- Но так нельзя, Виктор. Мы должны доверять друг другу, - Вика перестала рыдать, но слезы еще текли из глаз. – Нельзя быть таким ревнивым. Ты обижаешь меня и убиваешь нашу любовь.
- Я не буду, честное слово, прости меня, прости, пожалуйста, - шептал Виктор и целовал ее в глаза, губы, шею…
Глава 15
Подследственный Новиков был переведен в тюремный лазарет. Наверное, переживание всколыхнуло все старые раны майора, и даже встал вопрос о его переводе в межобластную тюремную больницу, которая находилась в их городе всего в двух километрах от СИЗО. Но больница для заключенных, а Новиков подследственный и по закону этого делать нельзя. До приговора суда все подследственные считаются невиновными, хотя Новиков сам чистосердечно признался в тяжком преступлении.
В лазарете его положили в крошечную двухместную камеру-палату тоже с воином-интернационалистом, подвижным и неугомонным Вовкой Фиксой или Владимиром Фетисовым – сержантом запаса, полтора года провоевавшим в Афганистане кавалером ордена Красной Звезды и медали «За боевые заслуги». После демобилизации неугомонной натуре Фетисова было тяжело вновь привыкать к заводской проходной и токарному станку, от которого его призвали в Армию. Проработав три месяца, его уволили за прогулы и появления на рабочем месте в нетрезвом состоянии. В стране началась перестройка, лозунг: «Работай и зарабатывай» стал основным. Правительство не разъяснило методов и границ дозволенности, люди стали зарабатывать так, как умели и считали возможным. Фикса и его друзья, в основном все афганцы, за свою короткую жизнь ни чему не научились, кроме как «воевать». Они создали свой кооператив по изыманию с нарушениями УК заработанных денег, а так как большинство кооператоров всячески обходили закон, работы у группы Фиксы было непочатый край. Все шло даже лучше, чем они предполагали, появились большие шальные деньги. Но вышла накладка: очередной подпольный цеховик, скрывающий от государства львиную долю доходов, оказался родственником прокурора одного из районов города. И «летучий отряд», как называли они сами себя, или «банда Фетисова», как ее стали называть следователи в своих протоколах, почти в полном составе угодила в СИЗО № 1.
Новикова привели с очередного допроса. Адвокат Митин через следователя передал ему передачу с короткой запиской: «Солдату от солдата». Владимир выложил содержимое на стол: палка сухой колбасы, сало, конфеты, десять пачек «Ростова» – нехитрая обыкновенная передача. Сколько волнения вызвала она в груди боевого командира, два года смотревшего в глаза смерти, и почти ежедневно водившего своих солдат на эту смерть, а здесь слеза навернулась на глаза, в груди клокотало, стало трудно дышать.
- Жена или родичи? – поинтересовался Фикса, он уже знал, за что сидел бывший однокашник майор Новиков, они воевали совсем в разных местах большой чужой страны, но называл Новикова Фикса «командир».
- Нет, Володь, жена от меня ушла, а родичи – одна сестра, живет на юге области. Я ей писал, но второй месяц тишина, может, обманул контролер – не бросил письмо, я открытое передал, просто сообщил, где я. Она зоотехник в колхозе, двоих детей одна растит. Колхоз разваливается, она хороший специалист, ее в богатые колхозы давно зовут, но она упертая – наша Новикова.
- Извини, командир, я не знал. А жена из-за сидки ушла? – Фикса встал со шконки.
- Иди, Вовчик, порубаем вольных продуктов, и на воле они тоже дефицитом становятся, - пригласил Новиков своего сокамерника к столу. – У тебя есть, чем порезать? Ты старый арестант, - пошутил майор.
Фикса сидел на три месяца больше Новикова, но заводной Фетисов привык быстро, как и ко всему, что пришлось ему пережить за неполные двадцать два года, и уже через месяц он стал своим, даже среди посидевших не один год заключенных. Фикса достал заточенный супинатор:
- Пожалуйста, гражданин майор, - шутливо проговорил он, протягивая тюремный «нож» Новикову.
Нарезали сало, колбасы, очистили большую головку чеснока трехзубца с юга области, самодельным кипятильником из лезвий Фикса заварил чифирь. Пир пошел своим чередом.
- Извини, командир, может тебе неприятно, в душу лезу, тогда не отвечай. Но как говорят: в разговоре время идет быстрее, а у нас его, к сожалению, ой как много свободного времени, - Фикса захохотал.
- Спрашивай, сержант.
- Ты не ответил, я спросил, жена из-за сидки ушла?
- Нет, Володь, - Новиков перестал жевать, достал сигарету, закурил, глотнул два глотка поданного в алюминиевой тюремной кружке горячего чифиря. – После ранения я вообще думал, не выползу. Полведра осколков хирурги из меня вытряхнули. Она приехала в госпиталь еще в Ташкент, плачет, молодая, красивая. Детей у нас не было, я думал из-за нее, но любил ее, она у меня за ребенка была, хотя, конечно, мало любил. Я понимал: служба, потом война, не проверялись мы, все некогда, успеем. В общем, я вольную ей дал на первом же свидании в госпитале. Может, и погорячился, или, как теперь надо говорить, «фраернулся», но, увы, она поплакала и приняла предложение. Развелись быстро. Замуж вышла, был, наверное, вариант, может, подходящего случая ждали. Живут в Ростове, он родом оттуда. Ребенок родился у них. Так что, жизнь продолжается. Мертвым гнить – живым жить.
- Да, командир, трепанула тебя жизнь, только выкарабкался и опять нары, все казенное.
- Судьба, наверное, и гроб казенный дадут, на свой не заработал, и когда, теперь, заработаю? – Новиков закашлял тяжелым нездоровым кашлем. Подошел к своей шконке, достал из под подушки, завернутые в бумагу таблетки, выпил одну, запил водой, прилег на шконку.
- О, Владимир Матвеевич, - Фикса впервые назвал Новикова по имени, отчеству, хотя был в два раза моложе него и по этикету гражданскому должен был это делать. Но в тюремной камере все возрасты стирались, и только уважение могло заставить обращаться по отчеству и очень редко по имени, отчеству. - Дела твои не важнецкие, и кашель нездоровый какой-то.
- Легкое, как решето, его шили, клеили. Не знаю клей плохой, наверное, - пошутил Новиков. – Утром сегодня закашлял, выплюнул кусок легкого в раковину. Ладно, Вовчик, еще поскрипим, - Новиков закрыл глаза, большие крестьянские руки положил на грудь, задремал.
Фикса посидел за столом, допил остывший чифирь из кружки. Завернул в бумагу оставшуюся еду, положил в стол. Прошел по камере четыре шага вперед, четыре назад. Залез на свою, верхнюю шконку, лез с открытыми глазами. Не спалось, мысли путались в голове. Что было вчера, сегодня, что будет завтра? Всё, что прожито, как во сне, будто и не он жил. Как хорошо все начиналось. Но он знал о почти не минуемом подобном финале, когда полтора года назад "изымали излишки" в первый раз. Но все прошло тихо и гладко, и цеховик, за защиту своего дела, без колебаний отсчитал названную сумму. Потом был второй, третий. Легкие деньги, веселая жизнь. Вечера в кафе и барак с красивыми девчонками. Время не пошло – полетело и денег становилось больше, но кончались они даже быстрее, и надо было снова доставать, искать клиентов. Аппетит приходит во время еды. Потом стали появляться конкуренты, приходилось решать и эти вопросы, сначала договариваясь, а потом с помощью кулаков и цепей и даже оружия. Жестокости и беспощадности «банды Фетисова» не было равных в городе. Состоявшая в основном из бывших воинов-афганцев, прошедших ужасы войны, ломивших психику людей.
Потом уже на допросах многие вполне серьезно заявляли, что они проливали кровь за Родину и что в этом: что они брали немного у воров, брали незаконно не честно нажитое? И на вопрос следователя: «Кто дал им это право?», они отвечали: «А кто дал право вам посылать нас туда и для чего? Для защиты Родины? Почему тогда Родина бросает их израненных, с нарушенной психикой и здоровьем, выживать самим? Они ничего не умеют, их научили только убивать». «Есть льготы, установленные для воинов из «горячих точек»». Но, изучив эти льготы и цену, которую заплатили они для получения этих льгот, становится смешно до слез. А кто даст льготы не пришедшим двадцатилетним парням только начинающим жить?
Вечер незаметно опустился над городом, и СИЗО с толстыми стенами, построенный еще при царской власти, погружался в темноту. На вышках зажгли прожектора. Слышался лай собак, команды конвойных, привезли новый этап подследственных, осужденных – новых заключенных жильцов мрачного дома СИЗО № 1.
Глава 16
Рабочий день главного зоотехника совхоза «Первомайский» Нины Никаноровны Суховерховой начинался с восходом солнца. Большое хозяйство: две молочно-товарные фермы и комплекс по откорму молодняка. Свинокомплекс один из лучших в области, здесь выращивали молодняк для маточного стада лучших пород, которые затем везли в другие хозяйства области. Овцеферма и одна из лучших птицефабрик, где выращивали молодняк: курей, уток, гусей и даже модных в последнее время перепелов и фазанов. Везде надо успеть, везде побывать, дать необходимые распоряжения или совет.
Опытный зоотехник, почти с тридцатилетним стажем, Нина Суховерхова не могла долго без работы и уходила в нее, не замечая ничего вокруг. Казалось, в работе она находит утешение для своей души. Два года назад у Нины Никаноровны умер муж – агроном Николай Николаевич Суховерхов, высокий, болезненного вида мужчина, его за глаза звали «сажень» за сгорбленную походку и неразговорчивость.
Что сблизило жизнерадостную, общительную Нину и тридцати минут не сидевшую без дела, и неразговорчивого, вечно хмурого Суховерхова? Нине было за тридцать, когда они поженились. Говорили, что она ждала своего жениха, который бросил ее в областном городе еще, когда они учились в институте. Но годы шли, к Нине Новиковой не раз сватались, она оставалась хорошенькой и в пятьдесят, а в молодости ее темная до пояса коса заставляла вздыхать не одного парня. Но она всегда в шутливой форме давала всем женихам отказ. Потом привыкли и даже свататься перестали. Суховерхов был переведен к ним из другого колхоза, он был агроном-овощевод, а в «Мехеевской», где раньше работала Нина Новикова, овощеводство только внедрялось в севооборот. Через четыре месяца, после перевода, Суховерхов посватался к Нине и, на удивление всего колхоза, получил согласие. Через месяц в колхозной столовой сыграли свадьбу, и колхоз молодоженам выделил квартиру. Нина так и жила почти девять лет на квартире у бабушки Сони, которая считала ее за дочь.
У Нины Суховерховой родились двое сыновей Иван и Петр. Ивану прошлой весной исполнилось восемнадцать, и он служил срочную на Таджикской границе в погранвойсках.
Два года назад Николай Суховерхов заболел, врачи поставили диагноз «воспаление легких», положили в районную больницу, но болезнь прогрессировала: он худел, с каждым днем становился чернее и мрачнее. Месяц пролежал он в ЦРБ, после чего было принято решение перевести его в областную больницу за двести пятьдесят километров. Длинную дорогу ранней весной он перенес плохо. Машина буксовала из-за снежных заносов. В областной больнице ему стало еще хуже: жар, потливость, температура за тридцать девять. Через три дня он умер. «Отек легких», как записано в медзаключение. Суховерхов с детства стоял на учете в тубдиспансере. Из-за своих слабых легких не служил даже в Армии.
Нина схоронила мужа, осталась с детьми одна.
Колхоз «Михеевский» был отстающий, не рентабельный, как говорилось в отчетах. Животноводство было не на высоте. Часто менялись председатели, а колхоз все оставался в отстающих. После смерти мужа Нина Никаноровна приняла предложение директора совхоза «Первомайский», который давно звал в свой совхоз опытного зоотехника:
- Уходи из своей дыры, Суховерхова.
Раньше на переход не соглашался муж, а, оставшись одна, Нина через два месяца переехала в «Первомайский». Совхоз находился в самом райцентре и был одним из лучших не только в районе, но и области. Суховерховой сразу дали квартиру с газом, который провели всего несколько недель назад перед переводом Нины Никаноровны.
- Суховерхова знала, когда приезжать – чтоб газ в доме, - шутил директор.
- Я пять лет выжидала, Семен Степанович, - отшучивалась Нина Никаноровна.
Прошлой весной старший сын ушел служить в Армию, а младший пятнадцатилетний Петька был ее помощником в доме. Работящий – в мать, он выполнял всю работу по хозяйству, и варил, и стирал. Нина Никаноровна всегда шутила:
- Я девчонку очень хотела, Бог сжалился – дал мальчика, но с характером и трудолюбием девочки.
Хозяйство свое у Суховерховых по деревенским меркам было небольшое: две свиньи и птицы – куры, гуси, индейки. Петя для забавы завел кроликов, потом увлекся, и теперь таких кроликов разных пород не было во всей деревне. Так и жили в просторном доме мать и сын Суховерховы.
Вечером почтальон Люда вместе с газетами принесла письмо на имя Нины Никаноровны. Дома матери еще не было, письмо получил Петр. Письмо было написано на старый адрес с Мехеево и отправлено из облцентра суда по штампу еще полтора месяца назад. Обратный адрес: ул. Каляева, ИЗ 23/1, Новиков В. М. Петька повертел письмо: тоненькое, листик внутри не больше, посмотрел на свет, даже понюхал – ничего подозрительного и пахнет газетной краской. Адресовано матери и вскрыть без нее Петр не решился, положил на телевизор до прихода матери.
Вечером зашли соседские пацаны и всеми пошли в клуб. На летние каникулы из городов в деревню приезжало много девчонок, и местные пацаны лезли из кожи, чтобы понравиться городской девчонке. Это считалось круто – дружить с городской.
Петька забыл про письмо на телевизоре и в записке, которую он всегда писал матери перед уходом, он написал: «Ужин сварил, подотчетные мне животные и птицы накормлены. Я гуляю. Младший зоотехник Суховерхов Петр. Целую». Нина любила читать написанные с юмором записки младшего сына. Старший Иван был в отца – молчун, а Петя балагур и весельчак – в деда, наверное, вспоминая рассказы матери об отце Никаноре, думала Нина. Есть не хотелось, попила из холодильника холодного вишневого компота, подошла к телевизору послушать «Новости» и увидела письмо, подчерк знакомый. Брат Володя писал сестре редко – два - три письма в год. Он писал из Рязани, когда учился, из Витебска, Пскова, где потом служил. Потом редкие письма из далекого, чужого Афганистана, потом из госпиталя в Ташкенте.
Больше года писем не было, потом пришло из госпиталя из Москвы. Нина почувствовала что-то нехорошее, что-то случилось. Дрожащими руками открыла письмо: «Дорогая сестра Ниночка! Может, и не надо было мне писать - волновать тебя, но ты у меня осталась одна из родственников после смерти брата Алексея. У меня в областном городе квартира, я за нее кровь проливал, все здоровье отдал, обидно – если отойдет государству. Я совершил тяжкое преступление, сейчас под следствием в следственном изоляторе. Если приедешь – ничего не привози, ты там живешь не богато в своем захудалом колхозе. Как твои пацаны – Ваня и Петя? Взрослые совсем. Ивану девятнадцать. Сколько я их не видел? Извини, плохой я писатель – не знаю, как писать письма. Крепко вас целую. Ваш брат и дядя – Володя». Слезы покатились из глаз. Нина села на диван. «Я совершил тяжкое преступление» – стояли в голове строчки из письма, «…тяжкое преступление…».
Володя – брат по матери, рожденный уже после войны. Он на одиннадцать лет моложе Нины и помнила она его еще босоногим мальчишкой, когда жила в деревне. Потом уехала в город, училась в институте. Приезжала только на каникулы два раза в год, а на IV и V курсах – раз в год и всегда удивлялась, как подрос братишка. Потом их пути снова разошлись, она попросилась подальше и была направлена на самый юг области. Брат Володя приезжал последний раз на похороны матери – он служил в Витебске. Приехал с молодой женой, они только поженились. После только скупые письма. Писать брат не любил и ограничивался: жив, здоров и больше интересовался у сестры как ее дела. Потом почти год не было писем совсем. Нина даже хотела сделать запрос через военкомат, она знала, что Владимир служил последнее время в Афганистане, но пришло письмо, как обычно, один тетрадочный листик: «Жив, немного был ранен, валялся в госпитале в Ташкенте, теперь вот в Москве, как только выпишусь обязательно приеду погостить. Племянников уже не узнаю – выросли мужики, наверное». Последнее письмо тоже еще в прошлом году с юга, с санатория: «Все хорошо, лечусь, обязательно приеду». Может, и было еще за два года, как она переехала, хотя Нина просила заведующую почтовым отделением переслать ей письмо на новый адрес.
Нина долго не могла заснуть, лежала с открытыми глазами. Она слышала, как пришел Петя, осторожно стараясь не разбудить мать, прошел в свою комнату. «Надо ехать в облцентр, добиться свидания, узнать все о брате», - теснились мысли в голове. Под утро она заснула.