Оставляя за собой длинный шлейф пыли, автомобиль с питерскими номерами петлял по проселочной дороге Новгородчины. В машине было трое: Михаил Николаевич, его сын Никита со своей десятилетней дочкой. «То березка, то рябина, куст ракиты над рекой. Край родной, навек любимый, где найдешь еще такой?», - пела девочка.
- Дашенька, кто тебя этой песенке научил? – спросил Михаил Николаевич.
- Бабушка. Она мне часто ее пела.
Лица мужчин погрустнели.
- Не дожила бабушка, а то бы тоже ехала с нами, - вздохнул Михаил Николаевич.
- Да, она говорила, что в деревне летом хорошо, только комары и слепцы кусаются, - сказала Даша.
- Слепни, - исправил ее дедушка. – Ничего, мы от них мазь взяли.
Они выехали из Санкт-Петербурга рано утром, а сейчас уже был жаркий июльский полдень. За окном автомобиля поочередно мелькали деревни, леса, поля, чаще всего ничем не засеянные. Михаил Николаевич грустно смотрел в окно. Как здесь все изменилось за полвека, почти ничего не узнать. Их путь лежал в деревню, где он родился и вырос, откуда восемнадцатилетним пареньком ушел служить в армию. С тех пор в родных краях он ни разу не был. Все чаще и чаще эта затерянная в лесах деревушка с красивым названием Олёнкино снилась Михаилу Николаевичу. И много раз в этих снах видел он свою первую любовь Наталью, Талю, как ее называли в деревне. Красавица была редкая, глаза бездонно-голубые, коса ниже пояса, голос тихий, мягкий. А уж ,какая певунья и плясунья! На всю округу другой такой не было! Война уже успела поковеркать ей жизнь: в девятнадцать лет она осталась вдовой. Впрочем, замужем-то Таля была всего три дня, в октябре 44-го мужа забрали на фронт, а через месяц – похоронка. Два года она не могла оправиться от горя. У Михаила тоже на войне погибли оба брата и отец. Но война закончилась, жизнь брала свое.
Михаилу в ту пору было семнадцать, ей – двадцать один. Прильнула Таля сердцем к нему: уж больно нежный был Миня и любил ее со всей страстью и безрассудством, свойственным юности. В деревне трудно что либо скрыть, но Таля не хотела, чтоб люди до поры до времени знали об их отношениях.
- Молод ты, не нагулялся еще. Побалуешься со мной и забудешь, а мне тут жить. Не хочу дурной славы, - говорила Таля, гладя кудрявые рыжие волосы Мини. Из армии мне тоже писем не шли, а то Танька-почтальонша всем растрезвонит.
Миня расплетал ее тугую косу, прятал свое лицо в шелковый водопад волос, пахнущий клевером и шептал:
-Талинка, мы поженимся обязательно, как только я отслужу. Дом новый построим, вон там, на взгорке, чтоб солнышко – во все окна. Жить будем душа в душу. Детишек понарожаем, таких же красивых, как ты, - мечтал Михаил.
- И таких же рыжих и сильных, как ты, - смеялась Таля. Потом, отрывая лепестки ромашки, грустно говорила: «Не будет этого».
- Будет! Я только о тебе и думаю все время! Знай, ты – моя невеста.
Он крепко сжимал в объятиях молодое ладное тело и целовал, целовал, целовал. А кукушка в лесу вела счет их годам…
В армию Миню провожали всей деревней, служили тогда долго. Заливисто играла гармонь, бабы пели частушки, девки плясали.
- Как же я без тебя, сынушка, останусь-то? Кто поможет в хозяйстве, кто на корову накосит? Силы-то у меня теперь не те. Но ты, Миня, служи хорошо, чтоб не опозорить наш род, чтоб память об отце и братовьях…, - причитала мать и падала ему на грудь.
Он гладил ее сухонькие плечи, а сам искал глазами в толпе Талю. Ее нигде не было…
- Ой, смотрите, живые коровушки гуляют и лошадка, - прервал поток воспоминаний голос внучки. Она- как городской ребенок, видела раньше этих животных лишь на картинках, да по телевизору.
- Папа, останови, я хочу посмотреть коровушек.
Они вышли из машины.
- Я был, как ты, Дашенька, а уже ходил в подпасках.
- Как это?
- Вместе с пастухом следил, чтоб коровы никуда с луга не уходили. В школе некогда было учиться. Война. Четыре класса окончил и стал матери помогать то в поле, то на сенокосе, то на ферме. За «палочки» работали, за трудодни, но как! Все поля были засеяны, ухожены, не то, что теперь. И попробуй, укради, хоть колосок, хоть картофелину – тюрьма. В строгости держали.
- В страхе вас держали, вот вы и бежали из деревень, кто как мог. Сам-то ведь не вернулся в колхоз после армии, - сказал сын.
- Так вышло, - вздохнул Михаил Николаевич. – Пока служил пять лет на Балтийском флоте, познакомился с Надей, поженились. Тут мать стала в письмах жаловаться на здоровье, Надя и говорит: «Что ей одной в деревне-то жить, пусть сюда переезжает». Мать продала дом в Олёнкине и перебралась к нам в Ленинград. Когда демобилизовался, в деревню уж и ехать было некуда. Так и оборвалась ниточка с Родиной. Правда, тогда я об этом не очень-то сожалел. Доволен был, что жена – коренная ленинградка, умная, добрая, к матери моей относилась лучше, чем иная родная дочка. Свои родители у нее в блокаду погибли. Впрочем, ты, сынок, и сам обо всем этом знаешь. Это с годами меня все чаще стало тянуть в Олёнкино, в душе-то я так и остался деревенским.
- И правильно, что ты тогда из колхоза выбрался, - сказал Никита. – Посмотри, мы проехали сегодня не одну деревню, и в каждой – полно заброшенных домов и развалившихся скотных дворов! А все почему? Трудно в деревне жить, зона рискованного земледелия. Нерентабельное у нас сельское хозяйство, проще продукты из-за границы привезти или из южных регионов.
На эти рассуждения сына Михаил Николаевич только рукой махнул:
- Умные все, а земля страдает, хозяина настоящего ждет. Ну, да ладно, поехали дальше, скоро уж наше Олёнкино должно быть. Вон, за тем поворотом - Лисья Гора, а с нее деревня - как на блюдечке. Небольшая, но вся такая складная, красивая. Весной идешь, а кругом яблони, вишни цветут, будто облака с неба на землю спустились. Осенью рябины по всей округе красными ягодами, как девки бусами, украшены. За деревней – пруды, чистые, глубокие. Мы купались там и карасей ловили. А у прудов ракиты, склонившись в воду, гляделись. У дома нашего большущая береза росла, я на ней скворечню вешал. Сердце замирает, как вспоминаю все это.
Они снова сели в машину и вскоре подъехали к Лисьей Горе. Она так поросла лесом, что Михаил Николаевич сразу и не узнал место. Дорога теперь была проложена в обход горы, но огромная лужа на ней преградила путь. Пошли пешком. Даша вприпрыжку бежала впереди, умудряясь при этом собирать росшие по обочинам колокольчики, ромашки, васильки. «Совсем, как Талинка», - опять вспомнилось Михаилу Николаевичу. – «Она ведь никогда с поля без букета не возвращалась. Как любил я украшать ее волосы, грудь лепестками цветов. Как звонко смеялась она, как сладко целовала меня там, у ручья на дальнем покосе».
- Деда, здесь красиво! – радовалась Даша. – И птички поют, и кузнечики тарахтят.
- Стрекочут. Вот куда надо ребенка привозить отдыхать! А вы все по Турциям да Грециям, - ворчливо сказал сыну Михаил Николаевич. – Для русского человека нет ничего краше нашей природы. Даша, как там в песенке поется? Край родной…, - запел Михаил Николаевич.
- …Навек любимый, где найдешь еще такой? – подхватила внучка.
Прошли мимо обмелевших прудов. Поля вокруг деревни заросли густой травой, крапивой, борщевиком с человеческий рост.
- Эх, куда все исчезло? Ведь здесь раньше сажали лен, овес, пшеницу, картошку, - сокрушался Михаил Николаевич.
Олёнкино встретило гостей нежилой тишиной. Не мычали коровы, не кукарекали петухи, не бегала ребятня. У Михаила Николаевича защемило сердце от вида покосившихся полуразрушенных изб, необихоженных огородов, сломанных изгородей вокруг них. От его родного дома остался лишь фундамент и куча гнилых бревен. Зато вокруг росли золотые шары, когда-то давно посаженные матерью в палисаде. Как странно было видеть эти ярко-желтые жизнерадостные цветы на месте умершего дома. Михаил Николаевич присел на развалины, достал таблетку нитроглицерина, положил под язык. Он уже не мог скрыть слез: «Эх, Олёнкино, что с тобой сделало время?».
Никита и Даша стояли рядом.
- Мне что-то страшно, - тихо сказала девочка. – В этой деревне, что ли, никто не живет?
- Не знаю, давайте сходим в тот край. Может, хоть дачники там есть? – предложил Никита.
Они медленно пошли по некогда широкой и шумной деревенской улице.
- И от Семенова дома тоже одни руины остались, и дом моего крестного, смотрю, заброшен, - с болью в голосе говорил Михаил Николаевич. – А вот здесь клуб стоял, - показал он на котлован, где буйно цвел иван-чай. – Как весело бывало у нас в деревне по вечерам, особенно летом. Только Матвей на гармошке заиграет, глядь – со всех дворов народ собирается: и стар, и млад. Бабки сидят на скамеечках около клуба, а молодежь на кругу поет и пляшет.
- На каком кругу? – спросила внучка.
- Так место для танцев возле клуба называлось, - ответил Михаил Николаевич. – Никаких телевизоров и компьютеров не надо, сами себя развлекать умели.
- Отец, хватит ворошить прошлое. Доведешь себя до приступа. Видишь, все ушло и травой поросло, - прервал его сын. – Понимаешь, время назад не возвращается. И зачем я согласился только тебя сюда привезти!
- Ничего, ничего, Никитушка, что бы ни было, я рад, что приехал на родную землю, - сказал отец, опускаясь на траву.
И вдруг откуда-то из кустов выскочила дворняжка и с громким лаем бросилась к нему.
- Ты чья? Значит, все-таки кто-то живет в Олёнкине! – обрадовался Михаил Николаевич. – Ну, веди нас.
Собака, будто показывая дорогу, побежала к крайней избе. Сердце мужчины екнуло: это был дом Натальи. Гости вошли в калитку, постучали в дверь.
- Не заперто, идите, коль пришли, - приветливо улыбнулась из окна пожилая женщина. – Кто будете?
- Таля, не узнаешь?
Старушка прищурила глаза, пристально вглядываясь в лица гостей.
- Никак, Миня? Минюшка! Ты, что ль?
- Я.
- Да отколь ты, родимый? - запричитала Наталья Степановна, впуская их в дом. - Ой, уж и не чаяла свидеться с тобой на этом свете, Минюшка.
Она захлопотала, стала раздувать самовар, ставить на стол чашки.
– А это сынок, поди, твой?
- Да. Никита. И внучка Даша.
- Ой, какие гости, Господи! С утра гляжу, кошка гостей намывает. Думаю, спеку-ка я пирожков с черникой, вдруг и вправду какой добрый человек наведается. А тут вы! Вот радость-то!
- А ты одна здесь живешь, Таля? – удивился Михаил Николаевич.
- Да не, я только летом. Зимой-то с дочкой в городе. Тут еще в Петрухиной избе дачники.
- Опустела наша деревня, - покачал головой Михаил Николаевич.
- Зато грибов-ягод в лесу много, брать-то некому, - грустно пошутила Наталья Степановна.
- О! Так мы с Дашей сейчас и сходим, малинки поищем, землянички, - обрадовался Никита. – А вы пообщайтесь.
Они попили у гостеприимной хозяйки ароматного, заваренного на травах, чая с пирогами и пошли в лес.
- Хороший у тебя сынок, Миня. А жену что ж не взял с собой? – спросила Наталья Степановна.
- Схоронил я Надю, полгода уж как. А у тебя муж-то есть?
- Нет. Я все в невестах, тебя с армии жду, - отшутилась женщина.
- Прости. Дурак был молодой. Познакомился с Надей во время службы. Надо, думаю, не упустить шанс, жениться на ленинградке. Она хорошая была, только детей нам Бог не дал. Может, оттого, что девчонкой блокаду перенесла, а, может, и во мне дело. Не знаю, не проверялись. Никиту из детского дома взяли, когда уж нам обоим за тридцать было.
- Вот оно значит как. А ведь не в тебе дело, - тихо произнесла Наталья Степановна.
- А ты почем знаешь?
Женщина слегка пожала плечами.
- Талинка, я о тебе вспоминал, - признался Михаил Николаевич.
- А я, Миня, и не забывала тебя,- вздохнула Наталья Степановна. - А пойдем-ка, я тебе мой огород покажу, - переключила она разговор на другую тему . - Сейчас огурчиков соберу вам, морковочки, картошечки свежей. А ты лучку, вон, пощипли, укропчику. В городе-то ведь все купить надо.
- Шустрая ты еще, Таля. А ведь постарше меня. Я-то поохрял. Инфаркт год назад перенес, - пожаловался мужчина.
- Это город большой тебя съедает, воздуху там нет, простору. Я без родного Олёнкина не могу.
- И моя душа маялась, звала домой. Знаешь,у меня ведь сегодня день рождения. Вот и попросил сына вместо всяких подарков отвезти домой, в Олёнкино.
- Минюшка, да ты оставайся, погости у меня. В субботу дочка приедет, познакомлю вас, - предложила Наталья Степановна. Потом, улыбнувшись, добавила:
- Чай, не чужой ты ей. Отец родной.
- Чей отец? Кто? – не понял Михаил Николаевич.
- Ты. Любы моей отец. Эх, Минюшка, аль любовь нашу забыл?
- Нет, не забыл, но столько лет прошло, а ты молчала.
- Вот вернулся и сказала. И внуки у нас есть: Мишенька и Наташенька.
Ноги Михаила Николаевича подкосились, он опустился на завалинку. Наталья Степановна присела рядом, склонив седую голову к плечу мужчины, которого любила и ждала всю жизнь. Он взял ее за руку. Молчали.