Белая ночь. Дача под Петербургом.
Сидим с доченькой в беседке. Объевшиеся шашлыком и разомлевшие от жизненной благодати.
Марина Юрьевна, следователь с пятнадцатилетним стажем, в отпуске. И блаженствует, отдыхая от нудной и нервной работы.
Ну и я. Имею право вывалить свой древний живот и вспомнить былое.
- Дочечка, бедная моя, разнесчастная. Доставалось тебе от меня по малолетству, - аж подвываю от жалости к былому ребенку и раскаяния за собственные зверства, - и по морде ведь от меня пару раз поимела.
- Хе-хе, папаня, не пару раз, а три раза по морде ты мне выдавал, - великодушно смеется ребенок.
***
Дочечка Мусечка учится в первом классе.
Ментовские родители пашут. Один – участковым инспектором. Другой – инспектором по делам несовершеннолетних. В одном родимом, то-есть проклятом, 14-м отделении на Ленинском проспекте.
Бабушки, хоть и в одном мегаполисе, но поодаль. Несчастная сирота – воспитанница группы продленного дня.
Родители, возвращаясь по вечерам с работы, далеко не всегда вместе, застают ребенка с умным лицом и сделанными уроками. А может быть, и не сделанными. Бедный ребенок ведет достаточно самостоятельную жизнь.
Очередная годовщина Октябрьской революции.
Очередное проявление рвения большого ментовского начальства.
Очередная декада работы ленинградских ментов по 12 часов в день без выходных. Приказом по ГУВД. С целью «усиления» в предпраздничный период.
В очередное воскресенье девушка поутру отправляется с родителями к месту их службы. По причине невозможности оставления дома.
Родитель тут же отправляется на свой опорный пункт, где погружается в рвотную массу выходного дня советских трудящихся.
Родительница, договорившись с напарницей, не идет в инспекцию, а остается в отделении, обрабатывая задерживаемых малолетних мерзавцев и мерзавок. В изобилии доставляемых нарядами в обеспечение предпраздничной зачистки.
Семилетняя Муся сидит поодаль от матери. Рисует. Читает книжку.
Энтузиазм берет свое. Ребенок просачивается за дверь. Бродит по коридорам и кабинетам.
Личный состав дежурной части встречает ребеночка радушно. Угощает, все рассказывает….. Все показывает……
Очередная наставительная беседа любимой учительницы с неоперившимися первоклассниками. О культуре и хорошем поведении. О вежливости и литературном разговорном языке.
Рыжая Муся тянет вверх активную ладошку.
- А вот я была у папы с мамой на работе. Там я видела клетку с хулиганами. Хулиганы в клетке сидят и нехорошими словами ругаются. Я знаю, что такими словами ругаться нельзя.
Легкий обморок учительницы не даёт ей, обалдевшей, спросить: «Какими?».
***
Ребенок, совершивший дисциплинарный проступок не самой высокой степени тяжести, отбывает наказание на «общем режиме». То есть, находится в своей комнате с правом занятия личными делами по своему усмотрению, с учетом имеющихся школьных заданий. С выходом из комнаты по особому разрешению.
Ребенок, совершивший более тяжкий дисциплинарный проступок, отбывает наказания на «строгом режиме». То –есть, находится в своей комнате, сидя на кровати и положив руки на колени. Без права занятий личными делами. С покиданием места отсидки по особому разрешению лишь для отправления физиологических потребностей.
***
Несмотря на занятость я нахожу время для «активных игр» с ребеночком. «Игры» заключаются в трепке, борьбе, шлепках, закручивании чада в «бараний рог», в также бросании на диван. Или, на природе, в ближайший водоем.
Физвоспитание девушки сопровождается ее визгом и писком, а также нескрываемым глубоким удовлетворением и эйфорией.
Один раз, будучи второклассницей, дочечка умудряется ушлындрать после школы слишком далеко и возвращаятся домой принудительно лишь случайно наткнувшись на улице на родителей.
Понимаю, что нужно наказывать как-то соразмерно степени тяжести содеянного. Но выдавать гулящей традиционные шлепаки бессмысленно, ибо в дружеских играх с отцом она привыкла их получать полновесно и помногу.
А при такой толерантности физически наказывать девушку до ощутимых страданий - недопустимое изуверство с угрозой вреда её здоровью.
Кончается тем, что мрачно нарычав на Мусю, я вытаскиваю брюк ремень и слегка протягиваю ее оным по заднице.
Несчастная смотрит меня совершенно непонимающим взглядом. Ни морально, ни физически наказание до нее не доходит. Отцу стыдно. И жалко ребенка. Экзекуция завершается.
Но надо профилактировать несанкционированные гуляния второклассницы по окрестностям.
На следующий день в дежурной части выпотрашивается сейф. Оттуда выбираются десятка полтора фотографий, раздававшихся в последнее время постовым милиционерам по ориентировкам ГУВД. На фото мило изображены неопознанные трупы и даже отдельные от бренных тел головы…
Думаю, что за долгие годы несчастная училка так и не оправилась от ужаса. После демонстрации рыжим ангелочком в классе пачки некрофильских фото с комментарием типа: «…папа сказал, что они тоже на продленку не ходили, а по дворам ходили…»
***
В последний раз приходится «приложиться» к ребеночку в 17 лет, при полночном возвращении с гулянки в выпившем состоянии с «любимым человеком» под мышкой.
«Любимый человек» почти добровольно удаляется вниз по лестнице.
***
Уже давно моя дочечка – старослужащий офицер органов внутренних дел.
Уже давно пройден рубикон, после которого временами смотрю на ребеночка снизу вверх.
Старческая совесть рвет душу. Жалко бедную.
И лишь иногда раскатисто говорю провинившейся внучке, привыкшей к дедовым подаркам и поцелуям:
- А пойди-ка, солнце моё, ясное, и спроси ТВОЮ МАТЬ, чтобы я с нею в свое время сделал за такие дела?
Ребеночек в кошмаре кается и больше подобных правонарушений не допускает.
2009 г.