Проклят, кто ляжет с каким-либо скотом!
И весь народ скажет: «аминь».
Второзаконие. гл.27 ст.21
Третий день пёс почти не покидал свою будку.
На штативе перед будкой были закреплены две миски: одна с налитой водой на самом дне, другая - с сухим кормом.
Третий день пёс ничего не ел, но не чувствовал голода.
Пёс сторожил. Сторожил не дом, не участок земли - пёс сторожил время.
Черри! Че-е-рри! - почти рядом за живой изгородью кустов с малиной, послышался окрик. Че-е-ри-и!.. Вот негодница! Ты куда спряталась?..
Огромный пёс, таких восточно-европейских овчарок просто не бывает! Упершись на передние лапы, пружинисто поднял широкую накачанную бегом грудь, поводил как локаторами чёрными с бланжевым под палом ушами и уставил их в сторону раздававшегося голоса.
Всё: и движения головы, и мимика морды, и нерешительный переступь лап как бы выражали сомнение, неужели ещё кто-то может быть знаком с Черри? Но он не видел ни того, кто подзывал, ни того, кого называли Черри, даже запаха знакомого не учуял. И было заметно, что пёс взволнован, смущён и озадачен. Но новый окрик, - Черри! – подтвердил, нет, не ослышался. Пёс решил, что такого совпадения, конечно, не может быть, и что обязательно надо всё высмотреть всё вынюхать; может Она пришла и ошиблась домом?
Приняв решение, пёс вскочил, покрутил головой по сторонам, нет ли какой опасности, выпрямил хвост, пригнул морду к земле, втянул в ноздри запах только ему ведомого запаха и затрусил к лазу в изгороди на сопредельный участок земли.
Просунув голову в лаз, он увидел спускающуюся от дома по лестнице крыльца моложавую дородную женщину. Конечно, это была не Она. Разве у Неё могли быть такие волосы: жидкие вытравленные перекисью и накрученные на папильотки? Та, знакомая Хозяина, была красавицей. А эта?.. Как будто сначала к куриной головке приладили тушу слона, затем обрядили в явно китайский по происхождению халат до пят с крупным вышитым шёлком рисунком в виде уродливых павлинов. И откуда только она знает как Её имя? И почему Её ищет?
Пес, протиснувшись в лаз, вышел на соседний к дому участок. Сделал стойку, чуть-чуть наклонил свою огромную голову вбок, и вопросительно смотрел то на женщину, то, оглядывая пространство участка, искал взглядом ту, которую Хозяин называл Черри. Перехватив на себе удивлённый и настороженный взгляд неизвестной, он на всякий случай завилял хвостом, выказывая, если не расположение, то дружелюбный настрой.
Пёс знал, что эти пугливые существа не опасны. Увидав его они сначала визжат от страха, а когда Хозяин подзовёт командой: «Лаки, ко мне! Хорошо! Сидеть! Познакомься, это…», и Хозяин называл имя своей очередной посетительницы, успокаиваются, и, отметив для себя его воспитанность, уравновешенный характер и отменную реакцию на команды, смелеют и норовят погладить в холке.
Ради забавы одна команда следует за другой, и он старательно их выполняет. А иначе как? - воспитанной собаке иначе нельзя. Во-первых, надо удобно усесться на задние лапы, - кто знает, сколько это знакомство продлиться? Во-вторых, надо не перепутать, и поочерёдно отрывая от земли подать сначала, - как учил Хозяин, - правую, затем левую лапы. В-третьих, нравиться или не нравится, - не в счёт! - следует предоставить посетительницам возможность погладить себя и обязательно позволить потрепать по загривку. А чтобы это не переходило в оскорбление, надо недовольно в пол-оскала рыкнуть, так как он аристократических кровей с «исключительной», так говорил Хозяин, родословной.
Со стороны этот ритуал выглядел не обременительно и не утомительно, но от частоты повторений псу порядком поднадоел, и своим собачьим нутром, пёс понимал, что фамильярность по отношению к аристократу так же не позволительна, как и не допустима. Что не все, кто посещает Хозяина аристократы и, если Хозяин приваживает их, тому видимо есть причина, а раз так, - принужден терпеть. Для поддержания дистанции не обязательно умение в укусе иногда достаточно всего лишь вовремя рыкнуть.
Вообще-то, настоящая занесённая в паспорт кличка у пса была не «Лаки», а состояла из перечня многих имён собственных. Ещё щенком пёс помнил только первых три: «Жан» и ещё похожие на «БэБэБэ, ЮЮЮ». Красиво конечно, но кто же так будет подзывать собаку? Потом позабыл и их, потому что Хозяин, а он большой выдумщик, придумал новую кличку – Лаки. Счастливчик! И это соответствие клички и положению, в котором находился пёс, да и по разумению было истиной, при Хозяине он действительно был счастлив.
И если на то пошло, если честно, то и имя у Хозяина было вовсе не Хозяин. Все, кто приходил к нему в дом, называли его по имени или почтительно по отчеству. Но это все. А для пса он был просто – Хозяин. Для него Лаки мог сделать всё. Даже околеть! Но сейчас, что псу напоминало о Хозяине и связывало с ним, так это Черри!
Вдруг на лужайку перед домом как чёртик из табакерки, где у крыльца стояла незнакомка, выскочила малюсенькая-малюсенькая почти без шерстинки собачонка, визгливо тявкая и непонятно как, как-то бочком, смешно перебирая лапками, засеменила в направлении Лаки. Пёс сразу понял, что и это не та Черри, которую он знал, а какое-то собачье недоразумение и от обиды неожиданно даже гавкнул.
- Николя-я! Николя-я! – Почему-то на французский манер называла имя незнакомка.
- Николя! Где ты? Сюда! Здесь какое-то ужасное животное терзает Черри! Спаси её, умоляю! Голос женщины правдоподобно дрожал.
- Николя! Черри! Черри, вернись! Николя-я! Прижимая руки к груди, сумбурно выкрикивала незнакомка, поочерёдно обращаясь, то к мужчине, то к собачонке.
– Николя, срочно звони в милицию! Пусть приедут и заберут беспризорное чудовище. Николя-я! О-о-у, мне страшно!
Из дома даже не выбежал, а скорее выкатился на крыльцо плюгавый мужичок в севшей ядовито жёлтого цвета майке с коротким рукавом и надписью на пузе Pedigree. А широченные «а-ля гавайские» штаны в цветастый рисунок, скорее походили на трусы мультяшного «Волка» - «Ну, погоди!».
Мужичок заметался по крыльцу, поглядывая на дверь как на возможный путь к отступлению и, как отгоняют назойливую муху, замахал руками, почему-то крича на пса как на птицу: кыш! кыш! кыш! Но было поздно.
Заслышав рык пса собачонка, испуганно присела на зад и в такой позе по инерции заскользила по траве, пока не упёрлась хрупким тельцем в передние лапы пса.
Всё! Конец животинке! Сначала пёс перекусит в своей челюсти хребет, потом, резко мотнув мордой подбросит тельце высоко вверх, чтобы жертва наверняка шмякнувшись оземь издохла; таким приёмом волки дерут овец. Но вместо ловчего приёма, пёс как бы нехотя повернулся к собачонке боком, приподнял заднюю лапу и обдал собачонку струёй. Бедняжка терпеливо дождалась конца дождя, и мокрая, дергая поочерёдно то задними, то передними лапками, стряхивая с себя застрявшие в шерстинках капельки, изогнувшись холмиком, медленно, не оглядываясь, направилась в сторону застывшей с открытым ртом незнакомке. И было понятно, проказу пса она не простит и милиция приедет в любом случае.
Это была не та Черри!
С видимой досадой пёс развернулся и понуро побрёл назад к лазу, не обращая внимания на колючие ветви, протиснулся сквозь заросли, оставляя на них клоки шерсти, и с хода, с явно выраженной обидой, забрался в будку. Покрутился там несколько раз не находя места, потом найдя, успокоился, лег, уложил голову на передние лапы, до всхлипа набрал в лёгкие воздуха, и тихо скуля, с шумом, с задержками, выпускал его через нос. И по гримасе на морде, и по смотрящим с грустью глазам было видно, какое пёс пережил разочарование.
Глаза прикрыли веки, и пёс предался воспоминаниям.
У Хозяина было много знакомых женщин: одни приходили и уходили, даже не вымыв руки, и с ними было не интересно. Другие приходили часто, плескались одни или с Хозяином в ванне или в бассейне, пили вино, захмелев, выли песни, подолгу валялись на кровати, но потом тоже уходили. Их посещение хотя бы радовало тем, что после их ухода, как правило, оставалось много разных вкусностей: костей и косточек; а иногда и свежее с кровинкой мясо.
Но в один из дней появилась в доме Черри. Именно появилась! Конечно, имя у неё было другое, но её он запомнил именно так – Черри!
Видя Лаки впервые, она не испугалась как многие, а только всплеснула руками и в восторге вскрикнула:
- Ах, какой красАвец! Ка-ка-ая больш-а-ая пси-и-на! Ну? Что? Будем дружить? – И, присев на корточки, первой протянула свою ручку с маленькой ладошкой. И Лаки без команды Хозяина настороженно, но тоже протянул ей лапу. Черри мягко сжала её, зачем-то немного потрясла, взглянула псу в глаза и утвердительно, растягивая звуки, сказала: «Бу-у-дем».
Потом порылась в сумочке (наверное, полезла за конфетой?), достала маленькую тёмно-синего цвета, оббитую бархатом коробочку, открыла её и к ней на ладонь, почти как живая, медленно выползла сделанная из ракушек крохотная черепашка в золотых очках и шляпке.
Посетительница заливисто смеясь, сказала:
- А это я! – и пояснила, - только в очках. Хозяин тоже засмеялся и сказал:
- Ну что, Лаки? Как будем обзывать её, Тартила? Черепашка ниндзя? А? Нет, так длинно. Может Череп? Фу-у, звучит нескладно, да и грубовато А-а-а если так: Черри!
Так в нашем доме появилась Черри.
По мельтешению хвоста было видно, что Лаки признал Черри. В его собачье сердце просочилась капелькой её искреннее расположение к нему, да так и растеклась в нём покамест ещё не понятой им, но уже волнующей привязанностью.
По глазам, с какой преданностью смотрел на неё, по тому, как ластился к ногам, как, вставая на задние лапы, пытался лизнуть в лицо, наблюдательный кинолог цокнул бы языком, усмехнулся и, наверное, сказал бы: кому-то из них нет места в этом доме! Но кинолога рядом не было. Может быть, Хозяин хорошо разбирался в повадках людей, но только не собак. А Черри? А Черри была естественна.
Оттого, что Черри по-особому, не как другие посетительницы, вкусно пахла, а может по иной причине, но Лаки задолго до её прихода в дом начинал скулить, подвывать, вытягивая шею в сторону двери. Казалось бы, бессмысленно метаться от входной двери к Хозяину и обратно, как бы зовя его: пойдём, ну пойдём же скорее встречать. Давал знать что вот-вот, вот сейчас, ещё немного пройдёт времени и появится Черри.
А когда Черри входила в дом - вся порывистая, солнечная, весёлая, взбалмошная - и присаживалась на стул, чуть-чуть раздвинув коленки, Лаки, прижав уши к своей большой голове, зарывался в них мордой. Упоительно вдыхал, исходящий, ещё не понимая, откуда, но откуда-то изнутри, такой дурманящий его собачье сердце запах свежескошенного сена, чуть-чуть замешанного на крови и почему-то скисшего молока. Запах инстинкта.
Черри смеясь смелой выходке Лаки, выговаривала: Ах, кобелина ты, кобелина! И какие же вы все одинаковые. Только одно на уме. Только это и нужно вам? - при этом ласково почёсывала Лаки за ушами. И Лаки было всё равно: ругает ли его Черри или поощряет. Лаки было приятно, он млел, и только хвост, продетый меж задних лап и подтянутый к животу, да вздыбленная шерсть на холке, да ещё пробегающая по крупу волной дрожь выдавали блаженство его и волнение.
И даже, когда в ночь Черри выскальзывая из постели Хозяина, зажав у паха ладошку между ног, семенила, смешно шлёпая босыми ногами по полу, Лаки всегда вскакивал со своей лёжки, нос с возбуждением втягивал заполнившее пространство уже с другим, новым запахом. Взгляд настороженно провожал Черри, пока она не скрывалась за дверью ванной комнаты; слизывал с пола с какой-то неуловимой отдушкой Хозяина так неаккуратно оброненные Черри капельки.
А один раз, когда в спальню дверь осталась только прикрытой, в просвет Лаки увидел: стоя на коленях с высоко задранным задом склонившись, прогибаясь в спине громко с придыханием, посапывая и чмокая губами, Черри вылизывала Хозяину низ живота. Слышал: как блаженно стонал Хозяин, как с надрывом, едва слышимым шепотом умолял: ещё!.. ну, ещё!.. глубже!..
И Лаки, нарушая запрет Хозяина не входить в спальню, всё же толкнул лапой створку двери. Протиснувшись в образовавшийся проход, ставил лапу на пол как-то по-особому, не цокая когтями, а так, что шаг его становился бесшумным и, стараясь быть незамеченным, крадучись чтобы не встревожить любовников подобрался к кровати.
В сумраке, Лаки с собачьим недоумением на морде, глядел на Черри; на движения головы с мечущейся в такт им прядью волос; на сомкнутые в коленях ноги; на оттопыренную попку с пульсирующим цвета инжира кружком посередине, а чуть ниже, и на призывно пахнущую блестящую от проступившей влаги щёлку с двумя припухлыми нежно-розового цвета бугорками по краям так похожими на ещё не раскрывшиеся бутоны роз, которые росли перед домом в палисаднике, и не удержался, лизнул.
Черри почувствовала прикосновение прохладного - осознала - языка и от неожиданности замерла.
- Не останавливайся!.. Ну, не обламывай! - одновременно и просьба, и досада, и раздражение слышались в голосе Хозяина и Черри медленно, как бы раздумывая, а, осмыслив происшедшее, сначала продолжила клевки головой, потом убыстрила их, затем в ритм к ним подобрала движение всего тела, ещё шире расставила коленки, бутоны разошлись, и Лаки лизнул ещё раз. Потом ещё. Ещё. И ещё...
Черри ощущала как язык Лаки, сложенный по длине желобом, может случайно, а может, нет, проник в щёлку и уже там, внутри, обдав жаром, рассыпался на тысячи раскалённых угольков. Угольки волной раскатились по всему телу, всполохом необъяснимого света ослепили разум, заблудились как в лабиринте в пальчиках ног, рук... откатились назад... и в низ живота... а там заметались, ища выход, обожгли сердце, толкнули, всколыхнув грудь, подступили комочком к горлу и вырвались горлом бесконечным а-а-а-а!
Вдруг с напором всплеснулась, обдав теплом, язык Лаки потекла обильная влага. Захлебнувшись криком, Черри замычала, тело напряженно, словно взведённая тетива лука застыло, вот уже стрелой сорвалось в невидимый полёт, вот достигло цели и там судорожно дернулось, раз, другой, третий и обмякло. И уже Хозяин закричал: А-а-аа! – потом, уже тише, снова, - А-аа! И стих. А Лаки не останавливаясь, все, вылизывал и вылизывал течку Черри.
- Черри, а ты озорница! Я и не представлял, что ты такая заводная! – отдышавшись, сипло проговорил Хозяин.
- Да!? Тогда ты многое чего себе ещё не представляешь! А знаешь?.. - Черри даже хотела рассказать о проделке Лаки, но смутилась, сбилась на полуслове и продолжила фразу так: Мне было хорошо! Как никогда! - и в голосе её зазвучали какие-то особые нотки нежности, благодарности что ли, которые Хозяин и уловил, и оценил по-своему, и, обняв с силой Черри, прижимая к себе, прошептал на ушко: Правда? И я почувствовал какую-то новизну и свежесть!
Потом Хозяин ещё говорил какие-то слова, но Черри их не слышала; протянула руку в темноту спальни, в сторону Лаки, на ощупь нашла его прижатые к черепу уши и почесала за ними.
Как ни старался Лаки остаться незамеченным, Хозяина всё-таки почувствовал присутствие пса в спальне, прикрикнул: Лаки, а ты что здесь делаешь? А-а ну! На место!
- Ну, зачем ты на него так сердишься? – многозначительно с какой-то загадкой в голосе, которая почему-то обошла внимание Хозяина, заступилась за пса Черри, - может, он пришёл проверить, не покусала ли я тебя!? И они долго смеялись двусмысленной, и каждому понятной, но по-своему, оброненной Черри шутке.
Так Лаки и Черри обрели свою маленькую тайну.
***
А тайна на то она и тайна потому, что стыдлива для разума, дорога для сердца и сокровенна для души, и хранят её в кованом сундуке памяти, оберегая укромным местом, прячут в потёмки, и нет пути-дороги туда непосвящённому. Разве только Случай забредет, откроет сундучок и тайна перестаёт быть тайной, а, перестав, редко, очень редко не оборотится трагедией.
Иногда когда Хозяин уезжал в город по своим делам, а зной летнего солнцестояния спадал, Черри брала пса на прогулку, и они шли через лес на дальнюю с заросшим высоким разнотравьем бережком бобровую запруду. Там Черри на ходу срывала с себя панамку, шортики, майку и нагишом, не останавливаясь, с разбега, поднимая брызги и волну, которая раскачивала разбросанные по воде кувшинки, бросалась в воду, растворяясь в глубине заводи.
И только спустя время, где-то на середине пруда, глиссируя по поверхности воды, появлялись сначала руки, потом чернявая от пропитавшей волосы влаги голова, затем плечи Черри, и она уже кричала: «Лаки, ко мне, купаться!»
Обученный порядку пес, собрав всю разбросанную Черри одёжку в кучку, сидя на урезе бережка, охранял и только ждал эту команду, а, заслышав, с лаем, с визгом в один скачок плюхался в заводь, шлёпая широкими лапами, подгребая воду под себя, плыл на встречу Черри. На середине пруда, ухватившись за ошейник рукой, Черри направляла пса назад, и, она саженками, а он, молотя лапами, как лопасти водяной мельницы, шумно, наперегонки возвращались к берегу.
Уже на берегу Черри подбирала подходящую ветку, обламывала мешающие стебли и, используя черенок как апорт бросая его то в воду, то в сторону леса, то в любую сторону – наугад! - начинала игру с Лаки. Пес, уверенно отыскивал апорт, приносил и, укладывая находку у ног Черри, разгорячённый игрой усаживался рядом готовый к исполнению команды и новому броску.
А в этот раз, едва Черри взяла палку, Лаки, выхватив ее, перебрал в зубах из конца в конец, беззлобно порычал и опустил на землю. Только Черри собралась вновь взять палку, Лаки опять схватил её. Принимая новые правила игры с третьей попытки, Черри изловчилась и, отобрав палку, подняла её высоко вверх. Увёртываясь от скачущего рядом и лающего взахлёб пса, смеясь над его удивлённой мордой, стала дразнить его, - а ну-ка отними! - не удержала равновесие, споткнулась, и, падая, успев вытянуть перед собой руки, приземлилась на четвереньки.
Лаки воспользовался беспомощным положением Черри, вспрыгнул, уверенно положив лапы на плечи Черри, прижал тяжестью своей к земле, сковал попытку выползти из-под него, прикусив на затылке прядь волос.
- Лаки! Лаки! – испуганно закричала Черри, - Ты что? А ну на место! А ну отпусти!
Но Лаки не слышал возгласы, их глушил зов природы запах инстинкта, который, вскипев, уже не отпускал, манил, вёл за собой, настаивал войти в такую манящую и испробованную на вкус той, тайной дли них обоих ночью щель.
Бороздами, отмечая след, когти царапнули кожу, впились в спину. Черри почувствовала проникающую всё глубже и глубже с быстрыми толчками боль, но сладкую, такую сладкую от которой хочется выть.
Разрывая нутро, боль дурила голову медовым туманом обволакивая сознание, уводила разум от реальности в КУДА-ТО, туда, где тело наполнилось новым ощущением – восторгом. Восторг возносил Черри на не достигаемую ранее ей высоту наслаждения, замирал там, на пике какое-то мгновение, - а казалось вечность! - и, насытившись невесомостью, отпускал.
И Черри падая с выси, сметая преграду дозволенного, бросалась на остриё желания, которое, вонзившись в сердце, до звона в ушах волной блаженства растекалось по всему телу, взрывалось не сдерживаемым стоном, отзывалось согласием тела пытать себя этой болью этим восторгом дальше и как можно дольше до бесконечности.
***
В этот день у Хозяина что-то не заладилось в городе, и чтобы не мучить дела своим дальнейшим присутствием, верным решением было вернуться домой раньше обычного.
Дом оказался пуст; никто не встретил. И Хозяин понял, что Черри и Лаки на прогулке, скорее всего у запруды. А раз так вышло, то он возьмёт самозарядный карабин, - лучше мелкашку отдача для плеча незначительна, - и мишень, и, идя на встречу им по известной тропинке через лес, они не разминутся.
Хозяин мечтательно представлял себе, как сначала искупается сам, а потом, как обещал давно, научит Черри пользоваться ружьём, целясь в мишень. Отстрелявшись, они вместе придут домой, накормят Лаки, поужинают сами, посидят обязательно с вином у камина, подурачатся на ковре, устанут.
И вот тогда, только тогда, он подаст ей маленькую тёмно-синего цвета, оббитую бархатом коробочку, в которой когда-то лежала черепашка, Черри откроет её и скажет: Ах! А он будет пороть чепуху. Сбивчиво станет объяснять, что этот подарок не для неё, а для другой, что перепутал коробочки. И когда по глазам Черри поймёт, что зашёл в игре далеко, согласится, что раз так случилось, из экономии, - не отбирать же колечко! - он вынужден сделать в придачу к нему предложение ей. И они долго будут смеяться над устроенным им розыгрышем и будут любить друг друга так же неистово, как в ту памятную им обоим ночь.
Хозяин быстро вышел к запруде, раздвинул высокую траву, скрывающую берег, и, в десятке метров, увидел стоящую на четвереньках Черри; как Лаки входил в неё сзади быстрыми, но глубокими толчками; как от этих толчков у Черри моталась из стороны в сторону голова; как от вываливающейся хлопьями пены из пасти Лаки слиплись у Черри волосы, и, свисая сосульками, то скрывали, то открывали лицо, с обезумевшими ничего не видящими глазами. Слышал, как изо рта Черри вместе с текущей слюной сладострастно вырывались слова: Лаки, миленький, золотой ты мой, ну ещё! ещё! ещё!..
Хозяину надо бы было развернуться, придти домой, достать из холодильника бутылку водки, не наливая в стакан влить в себя из горлышка всю до дна, до капельки, без остатка глуша сознание и горечь в душе и опьянев рухнуть на пол, а потом, протрезвев уже принять решение. Может быть, он и сделал бы так. Но почему-то сейчас Хозяин молча снял с плеча винт, передёрнул затвор, досылая в казённик патрон и на вскидку не целясь, нажал на курок.
Заслышав лязг затвора, за мгновение до выстрела, за миг, не исчисляемый временем, когда порох, воспламенившись от капсюля, выделив газ, который, расширяясь, разгонит пулю в стволе, Лаки заметил стоящего в высокой траве Хозяина. Звериным чутьём уловил исходящую из чёрного немигающего зрачка ствола смерть, спрыгнул с Черри, оскалил пасть, и, распластавшись в прыжке, бросил своё мощное тело в сторону Хозяина.
Ах! Если бы в этот же миг, Черри почувствовав свободу от веса прижимающего к земле пса, не качнулась, не приподнялась, не дёрнула своё ещё находящееся в страстном порыве тело вверх, так удачно начавшаяся прогулка имела бы иное продолжение. Но Черри качнулась, непроизвольно приподнялась, порывисто дёрнула своё тело вверх, и две траектории, - тела и пули, - пересеклись.
Тюк! Обожгла, вминая кожу плеча, свинцовой капелькой пуля, вгрызлась в плоть, коснулась луча ключицы, взорвала артерию и, шипя, захлебнулась в хлынувшей крови.
Черри дотронулась до шеи, посмотрела на ладонь и увидела смазанные красные капельки.
- Лаки, зачем ты мне расцарапал шею? - И ничего не понимая, не чувствуя боли осела и заваливаясь на бок упала на землю.
***
На третий день к вечеру приехали полиционеры. Пес по-звериному учуял, - приехали к нему, что вместе с прибытием людей в серых одеждах окончилось для него время.
Лаки с полным спокойствием вышел на встречу к ним, сел подле будки, позволил пристегнуть к ошейнику цепь. Не повёл носом на брошенный под ноги вырез мяса. С безразличием посмотрел на людей в серых одеждах, которые стояли с оружием на изготовку в отдалении, потом перевёл взгляд на пустую миску без воды, на краю которой, сложив чёрные с бланжевым под палом крылья, присела уставшая бабочка, и только блеснувшая багрянцем у глаза слеза указала, с какой грустью высматривал он чернеющий вдали лес, за который, вслед скрывшемуся солнцу, как кровинка с мяса, медленно стекал закат, и в отблеске по тёмно-синему как бархат небу ползло причудливое облачко так похожее на черепашку.