Ванька присмотрел его неделю назад. Хомут был новый. Он пах свежевыделанной сыромятной кожей. За такой хомут любой хозяин даст мешок, а то и два, муки, не меньше. А мука, это – вкусный ноздреватый подовый хлеб, мука – это блины и шаньги. Мука – это, пусть даже лепешка из пресного теста, но такая вкусная!
Ваньке, которому исполнилось шестнадцать лет, постоянно хотелось есть. Но еды в их доме, кроме мерзлой картошки, не было никакой. Все забирал фронт. Ванька ничего не имел против. Надо, так надо. Как голодный солдат будет воевать? Вот именно. Так он думал, но урчащий желудок протестовал против таких мыслей и требовал хорошей и нормальной пищи: мяса и хлеба. Если мясо изредка попадало на стол: Ванька ставил петли на зайцев, иногда удавалось подстрелить глупую куропатку, да и это случалось крайне редко, то вот хлеба хорошего он давно не ел.
Удобный случай спереть хомут представился как раз после Нового года. Конюх Паша Кобзев, не взятый в армию по причине косоглазия, и под присмотром которого был весь конский инвентарь, в тот вечер напился самогонки. Не смотря на косоглазие, он был отменным шорник: шил сбрую, шубы, подшивал пимы, за работу ему платили самогоном, который гнали из той же картошки.
Часа в два ночи Ванька осторожно пробрался в конюшню. Здесь было относительно тепло. Пашка спал в пустом деннике. Завернувшись в тулуп, он пускал пузыри и храпел так, что лошади вздрагивали и переговаривались между собой на своем лошадином языке, сетуя, наверное, что Паша, тихий и смирный мужик, спать в эту ночь им не дает.
Ванька снял с гвоздя хомут и осторожно выглянул на улицу. Никого. От конюшни до дома надо было пройти всю деревню, которая в одну улицу огибала замерзшее озеро. Деревня спала. Собаки, свернувшись калачиком в будках, сторожили своих хозяев. Только бодрствующая безразличная луна холодным, матовым светом заливала спящую деревню.
«Хреново, - подумал Ванька, - выйдет кто – спрятаться некуда».
Он уже прошел треть пути, одев для удобства хомут себе на шею, когда впереди скрипнула калитка. Ванька замер. Со двора на улицу неспеша вышел… председатель колхоза Жирнов. Ванька сразу узнал его по белому полушубку и таким же белым буркам, каких в деревне ни у кого не было. Да и других мужиков в деревне не было. Один дрых в конюшне, другой…
«Откуда его черт вынес, - подумал Ванька, - дом-то его метрах в ста впереди».
Гадать откуда он здесь взялся времени не было. Ванька развернулся и скорым шагом пошел назад.
- Стой! - рявкнул Жирнов, - кто таков? Чего несешь?
Не узнал! Да и не мудрено: таких пацанов как Ванька в деревне добрых два десятка. Поди узнай!
- Стой, говорю!
Ванька оглянулся. Жирнов был в метрах тридцати, и вдруг он с быстрого шага перешел на легкую рысь. Ванька тоже побежал.
Толстый Жирнов не мог догнать Ваньку, но и не отставал. Председатель больше не кричал, чтобы не сбить дыхание. Ванька хрипло дышал раскрытым ртом. Морозный воздух обжигал горло.
Деревня кончилась. Побежали по дороге, тянущейся вокруг озера. По этой дороге возили сено на ферму. Другим концом дорога упиралась в противоположный край деревни.
Силы покидали Ваньку. Топот председателя слышался все ближе и ближе.
«А, что б тебя!» - Ванька рывком сбросил хомут и налегке припустил вдвое быстрее. Оглянулся. Председатель пробежал мимо хомута, чем несказанно разочаровал Ваньку, и так же молча продолжал погоню. Без ноши Ванька быстро оторвался от задыхающегося Жирнова. Вбегая в деревню, оглянулся еще раз. Председатель, потерявший все шансы догнать вора, неспеша шел назад к валявшемуся хомуту.
Ванька осторожно зашел в избу. Все спали. Съев пару холодных картофелин, залез на печку.
«Хомут я все равно упру, - подумал он, засыпая, - только ночь надо выбрать безлунную».
Хомут – это мука. А мука – это…
И снились Ваньке и подовый ноздреватый хлеб, и булки, и шаньги, и постные лепешки.
Владимир Мишин. Сургут, 2012 год.