Людей, не знавших по-русски, презрительно звали на Руси "немцами" – немыми то есть. А место, где такие жили, – Немецкой слободой.
Вообще слободами с незапамятных времен именовались поселения слободных (свободных!) людей за городской стеной. В московской Греческой слободе жили бежавшие от турок греки, татарская притягивала мусульман, грузинская – приезжавших с Кавказа христиан, мещанскую населяли выходцы из польско-литовских городов.
А слободы ремесленников назывались по роду занятий: Бронная, Гончарная, Кожевническая, Конюшенная, Кузнецкая, Мясницкая, Огородная, Сыромятная...
Иноземная же на правом берегу Москва-реки, против Кремля, появилась для военного люда и мастеров разных “художеств” при великом князе Василии III, в начале 1500-х годов. Длинные, по обычаям того времени, эпитафии на надгробиях слободского кладбища писаны были по-латыни, по-немецки, по-итальянски, по-голландски, по-английски...
Вторую иноземную слободу – Кукуй, по имени протекавшего ручья, – устроил Иван Грозный.
С Ливонской войны пленных пригнал множество, торговал ими задешево: мужичина – гривна, девка – пять алтын. Покупать, однако, хотелось не всем: иноземец, по-нашему ни бельмеса, да и поганый: придет в дом, потом надо руки мыть, пол подметать...
И поселил тогда царь почти четыре тысячи ливонцев на правом берегу Яузы, притоке Москва-реки. А улицы были Дерптская, Нарвская – в память, откуда родом...
Жители Кукуя богатели на продаже вина и пива. Царь отменил для них казенную монополию, и шли жалобы завистников: на рубль затрат хорошей прибылью считалось десять копеек, а хитрые ливонцы имели рубль на рубль! Так что зимним днем 1578 года пришла беда – опричники. Тащили из домов все, что попадалось под руку, людей на улицах раздевали донага...
Кукуй погиб в пожаре Смутного времени в 1610 году.
Сгорела и церковь, в которой упокоился принц Иоанн Датский, жених несчастной Ксении, дочки царя Бориса Годунова. Осталось пустопорожнее место, иноземцы разбрелись по Москве.
В "Росписном списке" 1638 года значилось, что у Покровки дворов иноземных 57, в одном “немецкий поп Индрик”, промеж Сыромятной и Мельнишной слобод “дворы иноземцев и литвы и немец", а в Огородной слободе "некрещеных немец приходской двор, на нем ропата немецкая, а в ней живет немецкой пономарь, стар и увечен, ружья нет" (ропатами звались иноверческие церкви, от древнего ропать – поклоняться идолам).
Простой люд относился к немцам без пристрастий, но священники Прокофий и Федосей в 1643 году пали царю Михаилу Федоровичу в ноги: просили "с тех дворов немец сослать", потому что "всякое осквернение Руским людем от тех немец бывает" (орфография челобитной). Но сутью была экономика: “поганые” покупали дворы – меньше народу с приношениями шло в церкви...
Ожесточился и патриарх. Ехал как-то, благословлял народ, а там затесались иноземцы в русском платье, поношение веры вышло! – потребовал у государя выселить поганых из святого града. Как бы в поддержку его словам, случился осенью 1652 года опустошительный пожар...
И вышел 4 октября указ строить "новую иноземскую слободу за Покровскими воротами, за Земляным городом, подле Яузы реки, где были наперед сего немецкие дворы при прежних Великих Государях до Московского разорения”, – то есть на Кукуе.
Землю объявили «белой» – свободной от налогов и раздавали по чинам: генералам, офицерам и лекарям по 800 квадратных саженей (почти четыре сотки по-нынешнему), обер–офицерам, аптекарям, мастерам золотого и серебряного дела – по 450, капралам и сержантам – по 80.
Через тринадцать лет стало там двести дворов: 42 полковничьих, 23 подполковничьих, 32 капитанских, 16 майорских, 18 поручиковых, 6 ротмистровых, 5 прапорщицких, 23 – торговых людей, а еще толмачей-переводчиков, аптекарей, докторов: «служилым иноземцам» давала помощь казна. Стояли три лютеранские церкви, одна реформатская, да школа, зеленели сады и палисадники.
За порядком смотрели выборные десятские, им давался наказ: «Ведать тебе и беречь накрепко в своем десятке и приказать полковникам и полуполковникам и нижних чинов начальным и торговым и всяким жилецким людям и иноземцам, чтоб они русских беглых и новокрещеных и белорусцев и гулящих людей в дворах у себя для работы не держали, и поединков и никакого смертного убийства и драк не чинили, и корчемным продажным питьем, вином и пивом и табаком не торговали, и воровским людям приходу и приезду не давали <...> , а для работы во дворе у себя держали всяких разных вер иноземцев некрещеных».
Дома были почти все деревянные, но «на немецкую и голландскую стать». На трех рынках – Большом, Среднем и Нижнем покупали припасы нарядно одетые женщины. На улицах повсюду виднелись торговые лавки и трактиры, в коих к еде подавалась кружка доброго немецкого пива. Словом, зрелище «немецкого города, большого и людного», – как сообщалось в “Описании путешествия польского посольства в Московию в 1678 году”.
А жители были – голландцы, англичане, шотландцы, шведы, датчане, французы, швейцарцы, итальянцы, немцы из Пруссии, Бранденбурга, Мекленбурга, Померании, Голштинии, Ганновера, Вестфалии, Саксонии, из Гамбурга, Любека, Бремена...
Окружающий русский быт их успешно переиначивал. Новоприезжие из-за границы с удивлением отмечали, попадая в Немецкую слободу, что осевшие здесь стали хлебосольны, подобно «московитам»: на свадьбах устраивали богатое угощение, на похоронах – обильные поминки.
Оставив в слободе свои семьи, несли службу в действующей армии и гарнизонах пехотные и кавалерийские офицеры, артиллеристы, саперы, полковые лекари.
Создавал с 1661 года в Москве полки «иноземного строя» Патрик Гордон, “честных правил” военный, дослужившийся при Петре Первом до генерала и даже контр-адмирала. Преподавали в Инженерной (саперной) школе генерал Гинтер, полковник Лемке, подполковник фон Строух, майор Рейтер, капитаны Гран и Брунц.
Армейские сапоги немецкого образца шили в слободе саксонец Труммар, бранденбуржец Тески, голштинец Крецман, гамбуржец Кофман, митавец Прейс, – и русских мастеров готовили.
Суконные и пуховые шляпы для армии и, разумеется, для жителей Москвы делали на государевом Шляпном дворе и у себя бранденбуржцы Ренгат и Штроус с сыновьями.
Пороховой завод основал Беркузен, стекольный – Фальк, железоделательный – устроили братья Меллеры.
«Государевы служилые иноземцы» работали в Оружейной, Золотой, Серебряной палатах, в Посольском и других приказах, то есть министерствах. На Монетном дворе трудились механик Бейер, «пробильные мастера» Фробос и Лан.
Саксонец Гоупт изготовлял медали. Поставляли царскому двору украшения и серебряную посуду ювелиры Клерк, Вестфаль и Вильман. Шил одежду придворным мекленбуржец Греф с выходцем из Пруссии Борном, а перчатки – саксонец Роуг.
Продавали свои изделия в Серебряном торговом ряду на Красной площади золотых и серебряных дел мастера Балант, Буд, Бернер, Гильденбрант, Еллин, Клосс, фон Коль, Магнус, Прейс, Санк и другие – человек тридцать.
Уроженец слободы Иоганн Готфрид Грегори, сын слободского пастора, в 1693 году выехал на три года в Германию – учиться в Блюментростовой аптеке, той, которую держал в Мюльгаузене родственник московского Блюментроста, царского лекаря. Вернулся с патентом, поначалу служил в Главной аптеке Москвы на Красной площади, потом устроил свою в двухэтажном каменном доме на Большой Слободской улице.
А Верхнюю, или Царскую, аптеку в Кремле содержали опять-таки немцы – отец и сын Пилеи.
Добрая сотня жителей слободы кормилась ремеслами столярным, шорным, каретным, пуговичным: при Петре Великом русскому дворянству и «городовому населению» понадобились заграничного фасона шляпы, обувь, парики, мебель, коляски, седла и прочее.
Люди покупали колбасы Крейтера, сладости саксонца Шнайдера, «крупчатые немецкие калачи» мастера Мальтрехта из Штеттина. Прожил в слободе более 20 лет художник Шейб из Гамбурга, расписывал залы и комнаты домов знати, рисовал портреты и картины на религиозные темы.
А кто победнее, становились «домовыми служителями» московских дворян – парикмахерами, поварами, кучерами да музыкантами. Нанятые в слободе учителя преподавали иноземные языки, всякие науки, а еще танцы и «политес» – правила этикета.
Обслуживать царский двор было делом почетным и денежным, но порой смертельно опасным. Все помнили, как в 1682 году после кончины царя Феодора Алексеевича началась смута: стрельцы схватили в Немецкой слободе лекаря фон Гадена, – дескать, отравил. Вдова-царица Марфа Матвеевна умоляла отпустить, говорила, что лекарь сам пробовал все царские снадобья,– ей кричали: «Он чернокнижник, мы в его доме нашли сушеных змей!» Утащили в застенок на пытку. Не вытерпел Фон Гаден мук, оговорил себя, просил дать три дня: укажет, кто больше его виноват. «Долго ждать!» – завопили стрельцы и на Красной площади разрубили лекаря на мелкие части.
Программа стрелецкого бунта1698 года выглядела куда радикальнее: “Немецкую слободу разорить и немцев побить... Государя в Москву не пустить и убить за то, что почал веровать с немцами, сложился с немцами!“
Дело в том, что за одиннадцать лет до этого бунта, спасаясь от козней сестры, царевны Софьи, убежал Петр из Москвы в Загорскую Троицкую лавру. И туда к нему из Немецкой слободы пришло множество немцев-офицеров со своими полками иноземного строя, – а прежде всех примчался 33-летний капитан Франц Лефорт. Отважный офицер, воевавший во Франции, ходивший с князем Голицыным против татар на Крым, а главное – никогда не терявший бодрости и присутствия духа.
Этот выходец из Женевы стал ближайшим, ближе не было, другом царя, поверенным самых его заветных мыслей. “Помянутой Лефорт был человек забавной и роскошной или назвать дебошан французской, – писал князь Борис Куракин (свояк Петра: оба были женаты на сестрах Лопухиных). – И непрестанно давал у себя в доме обеды, супе и балы... Началось дебошество, пьянство так великое, что невозможно описать, что по три дни запершись в том доме бывали пьяны, и что многим случалось оттого умирать”(орфография оригинала).
Впрочем, пьянство процветало не в одном Кукуе, а по всей Московии. “Отличительной чертой русского пиршества было обилие в напитках. Хозяин старался напоить гостей, если возможно, до того, чтобы их отвезли без памяти восвояси; а кто мало пил, тот огорчал хозяина”, – писал в 1880-е годы знаменитый историк Николай Костомаров.
Но Лефорт не одними балами занимался, – он него шли отважные мысли по делам политики внутренней и иностранной. Побуждал он Петра к заграничным путешествиям в Пруссию, Францию, Англию, – и распущен был по Москве слух: “немцы царя подменили”...
Во всяком случае, началась немецкая закваска Российского императорского дома.
Первой российской императрицей Екатериной I стала Марта Скавронская – дочь крестьянина, с девяти лет жившая в прислугах у мариенбургского пастора Иоганна Эрнста Глюка, который учил ее вместе со своими дочерьми грамоте и рукоделию. Марта выросла красавицей, вышла замуж за шведского драгуна, тот после свадьбы ушел в полк, да и пропал. Она осталась у Глюка, и когда августе 1702 года город сдался русским, ее “взял в услужение” победитель – главнокомандующий боярин Шереметев, потом Меншиков, дальше попала Марта к царю Петру, и он с ней уже никогда не расставался, возвел за два года до своей кончины на императорский престол...
А о Глюке, выпускнике Виттенбергского и Лейпцигского университетов, Петр узнал (должно быть, от Марты-Екатерины), что устроил тот в Мариенбурге народную школу.
И царь велел пастору отправиться в Москву: быть ректором другой школы – переводчиков Посольского приказа, учить латинскому, немецкому и шведскому. В них Глюк был сведущ, как и в древнееврейском и греческом, которые выучил, чтобы с подлинных текстов переводить Библию на литовский и русский...
Рамки школы быстро стали Глюку тесны, и он с одобрения государя в феврале 1705 года открыл в Нарышкинском подворье небывалую в России школу – гимназию.
Учить детей бояр, окольничих, "и думных, и ближних, и всякого служилого и купецкого чина" людей не только языкам, но и риторике, философии, геометрии, географии, математическим наукам, истории.
Для гимназии Глюк перевел с латыни два учебника знаменитого Яна Коменского: "Картина мира, или Свет, зримый в лицах" и "Введение в языки", составил грамматику русского языка и русско-латинско-немецко-французский словарь, написал учебник географии – его вместе с глобусом преподнес цесаревичу Алексею Петровичу.
В гимназии обучалось до ста детей. Их было три группы,– но не по возрасту, а по успехам в учении, основой которого были иностранные языки.
К ним в младшей группе изучали арифметику, в средней, для более способных, – географию и историю, в старшей – философию, математику и геометрию.
Учителей-немцев Глюк взял в слободе, платил сначала из своего кармана, но скоро им дали казенное содержание и квартиры при школе...
Библию перед уроками читали вслух, так что немецким овладевали в совершенстве. А восточным языкам – сирийскому и халдейскому – учил Адам Исаев, лютеранской веры калмык, окончивший курс в университете города Галле на средства лютеранской общины Немецкой слободы...
* * *
Но все выше поднимался Питербурх.
В новую столицу ехали из московской слободы мастера печатного, гравировального, токарного, инструментального, строительного дела, преподаватели Математической, Инженерной и Артиллерийской школ.
На протяжении всех следующих веков в жизни Российской империи встречаются фамилии Эйхлер, Пилей, Мак, Таннеберг, Грегори, Гинтер, Сиверc, Санк, Альбрехт. От ливонского пленника барона фон Висинова вел свой род знаменитый писатель Денис Фонвизин – "из перерусских русский" по выражению Пушкина.
А сын органиста слободской церкви, безродный Павел Ягужинский, стал графом и оберпрокурором Российской империи...
“Немецкая слобода – ступень к Петербургу, как Владимир был ступенью к Москве”, – подвел итог в своей “Истории России с древнейших времен” С. М. Соловьев.