Когда-то, по-моему, еще в прошлом тысячелетии, известный украинский поэт, а впоследствии и известный прозаик, Юрий Андрухович, написал эссе «Шевченко іs OK». Этой фразой мои знакомые украинские писатели любили отвечать на ехидные вопросы своих российских коллег: «А что, Шевченко был хороший поэт?» Подразумевалось: неужто вам , пост-постмодернистам близки все эти его «садки вишневі коло хати»? А «прокляті жиди» и «вражі ляхи», а бесстрастно, если не сочувственно, изображенная в «Гайдамаках» резня, что называется, по национальному признаку?
«Шевченко іs OK», - отвечали украинские писатели. Спорить, мол, не будем, но Шевченко – важная фигура в истории украинской литературы. Висит портретом на стене, и пусть себе висит – никому не мешает. И действительно, что бы мы сами ответили на ехидные вопросы, скажем, о Ломоносове? «Ломоносов іs OK», - сказали бы мы. «Какой ни есть, а важная фигура в истории русской литературы. Кому он мешает? Отвяньте!».
Разве что Сергей Жадан в глубине души считал, что Шевченко не до конца утратил актуальность. Написал же он свое юношеское:
«Тарас Григорович Шевченко
..................................................
стріляв цигарку в перехожих
такий живий такий несхожий».
Ну да бог с ними, с украинскими писателями. А для нас, русских, чем может быть интересен старый классик?
Своей ритмической свободой, отвечу я. Вот в самом начале «Гайдамаков», после разбега «Все йде, все минає - і краю немає...», идет перебивка ритма, подчеркивающая обращение к самому себе «Я не одинокий, я не сирота...». А дальше короткий, почти танцевальный ритм поэмы , несущий на себе повествование, перебивает Шевченко более широкими строфами, содержащими авторскую оценку или эмоцию, не давая читателю заснуть под убаюкивание однообразного размера. А здесь вот смена ритма подчеркивает жестокость действия:
«Ото гайдамаки. На ґвалт України
Орли налетіли; вони рознесуть
Ляхам, жидам кару;
За кров і пожари
Пеклом гайдамаки ляхам оддадуть».
Или в знаменитом «Заповіте» - сбой ритма на «Молитися...», который притормаживает, останавливает на этом слове стихотворение.
Этой ритмической свободой Шевченко вплотную подошел к верлибру. Поэтому так хорошо звучит украинский верлибр у Грицка Чубая, Олега Лышеги, Сергея Жадана – за спиной у них была ритмика Тараса Шевченко. Теперь же эта ритмическая свобода гораздо важнее для нас, русских, чем для самих украинцев, уже овладевших ею. Ведь русский верлибр все время сбивается на дорожки проторенных размеров или впадает в унылую прозаичность, и никак не может обрести свободное, широкое звучание. Немало, кстати, поспособствовал этому и Александр Сергеевич Пушкин, в своих ориентированных на Шекспира «Маленьких трагедиях» заменивший свободный шекспировский ритм, близкий к современному англо-саксонскому верлибру, на свои эквиритмические строфы. На это «купились» русские переводчики, ставшие переводить «пушкинской строфой» шекспировские драмы. Украинским переводчикам в этом смысле было проще – за спиной у них стоял Шевченко.
С ритмической свободой Шевченко рука об руку идет его творческая свобода. Оседлав модные в то время фолкльорные мотивы, он, тем не менее, легко отходил от них, когда хотел высказаться о чем-то другом. Никаких ограничений для него не существовало. Он и заплатил за это по всем счетам.
До сих пор жестокой своей откровенностью не перестает поражать меня самое, пожалуй, неполиткорректное в мировой литературе стихотворение – шевченковский «Заповіт». История его такова: в 1844 году тридцатилетний Шевченко присутствует при раскопках скифских курганов близ города Фастов Киевской губернии, проводимых Киевской археографической комиссией. Посланный в конце ноября 1845 года в качестве сотрудника этой комиссии в Переяслав он снова встречает курганы и записывает в своих бумагах: «По Киевской дороге в пяти верстах от Переяслова над самой дорогой три высокие кургана, называемые Трибратни могилы...По Золотоношской дороге в семи верстах от города высокий курган, называемый Богданова могила». В дороге Шевченко простужается, у него начинается двусторонне воспаление легких – болезнь по тем беспенициллиновым временам, как правило, смертельная. Лежа в сочельник в Переславе в квартире друга-доктора, Шевченко пишет свой «антирождественский» «Заповіт». Стихотворение это кощунственно с точки зрения христианской веры. Как скифский вождь, Шевченко просит похоронить себя в кургане, принеся ему в кровавую жертву врагов Украины. Только после этого дух Шевченко сможет найти успокоение и отправиться к Богу. Волю Шевченко призывает окропить не святой водой, а кровью. (Заметим, что Шевченко явно просит похоронить себя не на высоком правом, а на низком левом берегу Днепра, где стоят скифский курганы, с которых и можно увидеть днепровские кручи).
По прошествии более чем полутора веков мы уже настолько умные, что знаем: на пролитой крови семью вольную новую построить нельзя. Но этот наш тезис рожден в ответ на тезис Шевченко, столь бескомпромисно и свободно сформулированный им на предполагаемом смертном одре в ночь перед Рождеством.
Это еще одна из причин, по которым Шевченко пока будет присутствовать во всех наших беседах.
24.04.2012