О, да, три часа в миниавтобусе по тридцатиградусной жаре – это реально то, что мне сейчас нужно. Плюс полтора часа ожидания на автике. Плюс два дня по три часа сна. И того мы получаем то, во что я превратилась сегодня. Коротала время в секонд хенде, поняла фантасмагоричность происходящего только тогда, когда примеряла проститутошный корсет, подранный в районе левой сиськи. Нафига?!
Водитель уже на входе анонсирует: «весело попотеем». Но мне уже монопенисуально: я в предчувствии сна любой ценой. Место попадается в самой жопе автобуса на небольшой возвышенности, и все, на кого я подумала «только не это» сели рядом со мной. Сначала «только не это» оказались два инвалида, а потом и вовсе какой-то накумареный пересидок. Один инвалид смотрит на всех лицом вечного ребенка, лыбится - всегда таких остерегалась. Второй, который рядом, кажется, адекватен. Пока сидит – и не скажешь, что инвалид. А как встанет – перекошенный весь. Но это фигня – накумареный круче. Как было беспомощно мое «только не это» в его адрес, когда последнее свободное место оказалось рядом со мной.
Автобус отъезжает: «****ь, телефон на лавке забыл» - накумареный даже не подрывается, просто смотрит на него через стекло. «Так бегите же быстрее» - изображая участие говорю я. Водитель начинает возмущаться, что этого алкаша он не повезет. Неожиданно за мужика вступаются потные тетки, обмахивающиеся книгами. «Сами с ним прикурите, хули. Весь мозг съест. То поссать, то поорать» - подытоживает водитель. С запахом водяры он, конечно, окарался. Но я молчу и кидаю водиле мысленный мессадж: «эй, шеф, давай его кинем».
«Мужчина, водитель вправе высадить вас из автобуса – противным голосом училки кидает реплику контролерша. «А за что?» - спокойно отвечает мужик. Он понимает за что, конечно. Но ему принципиально услышать то, что стесняются и боятся говорить приличные люди в глаза таким утыркам. «Да от тебя водярой разит, я тебя не повезу». «Да куда ты денешься, ебтыть? Совсем уже, ****ь. Где вы вообще почувствовали запах водки? Запах водки где, говорю? Охуеть, платишь двести пятьдесят рублей, стоишь тут нахуй, в жаре, еще выгоняют. ****ец. Жара какая, ****ь...».
Он уже давно сидит рядом со мной и продолжает гундеть.
- Да не парьтесь вы сильно, пробку проедем, и нормально обдувать будет.
Я даже не смотрю на него, когда это говорю. Накумареный разворачивает свой пакет, достает из него фигурку верблюда, разглядывает, бережно гладит её, убирает обратно. Чувствую себя неуютно, достаю из сумки «Кысь» Толстой, открываю на первой попавшейся странице, залипаю в книге.
- Не читай в дороге
Я приветливо улыбаюсь, так делать, правда, нельзя. Читаю дальше.
- Говорю, не надо в дороге читать. Ты каждое слово взглядом ловишь. Потом будешь моргать часто, как моя дочь.
- Да женщины вообще много моргают обычно. Больше, чем мужчины
Не знаю, с чего я так решила, но вроде, получилось быть убедительной.
- Может быть. Но моя постоянно хлоп-хлоп. И в носу ковыряется.
-А в носу ковыряет, наверняка, из-за того, что у неё так мыслительный процесс проходит.
Уже со знанием дела говорю я, сама вечно с указательным в ноздре.
- Не надо этого. Читать. Каждое слово выхватываешь наскоку, убери книгу.
- Ну, можно, я пока пробка почитаю с вашего позволения?
Инвалиды рядом начинают хихикать.
- Водкой, говорит, воняю…
Снова жалуется.
- А вы прикиньте, если реально по такой жаре пузырь водки здесь, в автобусе раздавить.
Говорю это с каким-то идиотическим восторгом.
- Да, тут бы все офигели бы. Нифига, ага.
- Да вам-то что, вас уже таким считают.
Инвалиды хохочут все громче. Накумареный тупит взгляд, разворачивает пакет, достает статуэтку верблюда, осторожно гладит его. Убирает обратно. Достает небольшую бутылку коньяка, в ней осталось совсем чуть-чуть. Начинает мне настойчиво рекомендовать. Я рассматриваю его уже без особого страха. Накумареный интеллигентно сжимает губы, чтобы не видно было зубов. От него исходит какой-то не поддающийся объяснениям аромат. Нет, коньяк и испарина – этим меня не проймешь, я все лето только тем и дышу. Ощущение, что он съел стопку газет, вымоченных селитрой. И что страшно – не удивлюсь, если это правда.
- Я вчера такого литр выпила.
Это последний аргумент, который я могу ему предоставить.
- А что такое случилось?
- Да нет, ничего. Просто у меня ребенок в деревне. И как-то встретились с друзьями. Ну, знаете, как это бывает.
- Все понятно.
- Что вам понятно? Нет, сначала все было культурно. Я была на поэтическом вечере.
Господи, зачем я перед ним оправдываюсь? Или же я оправдываюсь перед всем салоном?
- Да говорю, понятно все.
- Что?
- Всё нормально будет.
Выпивает. Молчит. Смотрит на пробку.
- А вот представляешь, ведь когда-то этих пробок не будет. И вообще, всей этой ***ты. Люди будут летать.
Я смеюсь, инвалиды смеются. Он сам смеется.
- Нет, я серьезно. Такие вау, полетели. Вы смеетесь, но это будет. Может, уже не с нами, с детьми нашими или внуками.
- Да, чувствую, коньяк у вас забористый.
- Может все-таки с децл, а?
- Не, правда, не хочу.
Боюсь, что если выпью с ним из одного флакона - сама такой же останусь на всю жизнь.
- Смотри, какой у меня верблюд.
Снова разворачивает пакет.
- Можно посмотреть?
Беру его демонстративно осторожно, как бы тоже обозначаю его важность.
- Интересно, что это за материал?
- Да *** его знает.
- Бамбук?
- Откуда тут бамбук. Так что-то. Не знаю, из чего может быть, а?
- Такой легкий.
- Бля, тащусь от верблюдов. Коллекционирую их. Я жил в пустыне когда-то. В Азии. Я сам немного азиат. Там тоже жара, но не такая. Сел на трассу и вау, поддувает, хорошо. На помойках там рылись, как бичи, хули. И вот выйдет стадо верблюдов и берегись. Вожак, как глянет – обосраться со страху. Еще вот, сейчас покажу.
Разворачивает пакет, достает сверток бумаги. Смотрит в него, расстраивается.
- Задохла малинка.
- Малинка?
- Ну, для рыбок малинка, знаешь? Даже показывать не буду, задохла вся.
- На рыбалку собрались?
- Ну да, для рыбок, говорю же. У меня их целый аквариум. Задохла вся. Хули, сами, как в аквариуме тут. Такая жара.
- А, для аквариума. Я думала, на рыбалку.
На выезде из города просто ужасная пробка. Пятница, вечер, тридцать градусов жары. Накумареный молчит. Достает свою стеклянную флягу коньяка, выпивает.
- А вот были бы такие атобусы, прикинь, для бухающих. Ну, то есть, первый состав и второй. Я сам-то не очень это люблю, когда едут, матюгают, бухают, там чо-то. Но иногда, так, по приколу, во втором проехался бы.
- Ага. Уже на автике, чтобы уточняли: вам билет в бухающий салон?
Инвалиды присоединяются в беседу, юморят что-то про автобус из которого бычки валяться с окон, а будка водителя отделана железом. И сам он в противогазе. Всем очень понравилась эта мысль. Накумареный задумывается.
- Ну а так, по-чесноку, я бы ехал во втором составе лучше, чем в первом.
- Во втором? Я бы тоже.
- Да ты посмотри на них, нахуй так жить? Заплатили двести пятьдесят рублей, и в пробке стоят, обмахиваеются. Бедные люди.
- Блин, там пара теток с настоящими веерами.
- Лучше, нахуй, во втором составе. Быть собой, не обманывать себя. Бензин дорожает, пробки все больше, пашут на хавку и врача. К врачу придут… да ну его нахуй, что-то я гоню. Не слушай меня.
Я и не слушаю, мне посреди этого печального остросоциального монолога позвонил друг.
- Сашка, мы тут уже шашлык ставим. Дыму столько. Потом в клуб пойдем.
- Да на самом деле, оказалось, что мне можно еще денек задержаться, но я уже не могу. Я к дочке хочу, и вообще, вчера как-то слишком весело было.
- Да чего ты такая мерзкая? Пропала куда-то, сучка-ебучка! Неделю не видать, еще и сейчас поехала. Слышишь, тут уже ребята Алегрову поют.
-Ну, блин, хоть из автобуса высаживайся.
Накумареный греет уши, вмешивается.
- Хули, давай отсюда свалим, я дорогу до города оплачу.
- Так, подождите. Я еду на дачу, к детям, на исправительные работы и точка.
- Ну что с тобой сделаешь?
- Целую всех.
Накумареный смотрит в окно.
- Я бы вышел отсюда нахуй.
- Да не говорите, эта пробка на Березовском. О, смотрите, авария.
- Нихуя. Кстати, такие аварии чаще всего бывают с участием верблюдов.
-Что???
Меня окончательно вырубает, инвалиды хрюкают от смеха.
- А… так вы про пустыню свою, в смысле.
- Ну да, а о чем еще?
- Да нет, я подумала, вы о Березовском.
- Да неее. Какой Березовский.
Он допивает коньяк, достает верблюда, ставит его между поручнями.
- Какие они охуенные эти верблюды. Вот эта уздечка у него – понты. Не бывает у верблюдов уздечек.
- Правда?
- А нахуя? Для красоты только. Какие они ****атые. Идут на тебя стадом…
- Караваном
- Да, караваном, а ты на помойке шаришься. И только успеваешь бежать от них. Тащусь от них вообще. Смотри, какой красавец. У меня еще есть лежачая верблюдиха.
- Верблюдица.
- Да, верблюдица. Да, я их вот так рядом поставлю. Этот пить хочет, смотри, как шею вытянул. Хочет пить. Красавец мой. Хули мне еще от жизни надо. Приду домой, мотыля рыбкам закину, верблюдов своих расставлю и радуюсь. Дебил, хули.
Хохочет уже весь автобус. Но это не важно.
- Он не упадет у вас, с поручней-то?
- Верблюд? С поручней? Да нет, конечно.
- Действительно, что это я.
Молчит.
- Как вы сейчас без коньяка будете?
- В смысле? Я вообще не пью, это сегодня расслабился.
- Просто вы когда выпьете у вас такие мысли интересные. Ну, там, про второй состав, про летающих людей.
- Я тебе рассказывал про летающих людей?
Внезапно мы выезжаем из пробки, нас начинает обдувать. Это истинное блаженство.
-Вот видите, мы поехали, и вот как обдувает.
- В натуре, зря я на него залупался, на шофера этого.
- Вот какие у нас крутые места.
- А сколько лет твоему ребенку?
- Три года.
- Моя дочь так детей тоже любит. Постоянно с малым на руках ходит, и как ей не тяжело? А мать у этого, хули, гулящая, постоянно бухают они там.
-В смысле мать? А кто мать? Жена ваша?
- Жена моя никогда себе такой ***ни не позволяла.
- Дочь еще одна?
- Да соседи, хули. Постоянно водку жрут, дети чёрти как растут. Вот она с мелким и водится, а я за теми, что по старше. ****ы даю, когда надо. Когда надо еды даю тоже. Она сейчас еще и беременна. Они по ходу нажрутся там, и как кролики.
- А сколько у них детей.
-Четыре, хули.
-Четверо? Ужас какой… И как они? В смысле, стоят на учёте?
- Стоят. А хули толку. Стучат ко мне, а что остается? Говорю, мол, держу под контролем. Хули я еще могу сказать? Не в детдом же их всех. Приходится вот так, постоянно за ними… ****ы этому их бате давать периодически. Вот был бы я немного по жизни умнее, что-то бы понял, например, ну, чтобы бабок было нормально. Нанял бы им какую-нибудь женщину, чтобы следила за ними всеми.
- Няню?
- Ну да, там, что-то типа этого. Ладно, я опять гнать начинаю.
Смотрит на инвалидов
- Слушай, а что за парнишка сидит улыбается, это что еще за пассажир? Он какой-то с отклонениями?
Инвалиды разговаривают между собой. Я шепчу ему.
- Они оба такие.
- Да не, этот-то нормальный.
- Я вас уверяю.
Молчим. Автобус прыгает на кочке, верблюд падает.
-Я по ходу сейчас выхожу отсюда.
Накумареный, еле сдерживая слезы,ползет под поручнями, звонит его телефон. Он садится прямо на лесницы у дверей, берет трубку. Прикрывает глаза рукой.
-Я по-ходу сейчас выхожу отсюда. У меня верблюд упал больно, шею сломал. Нахуй всё. Что ты от меня хочешь? Я в автобусе. Мой верблюд. Опять. Что ты от меня хочешь?
Кидает трубку, садиться обратно, гладит верблюда.
-Нахуй, всё, я выхожу.
- Не выдумывайте, постарайтесь уснуть. Проснетесь – все хорошо будет.
- Думаешь?
Молчим.
-У меня походу хороший день сегодня будет.
Молчим
- Если не убьют нахуй.
Накумареный засыпает с этими словами, меня тоже укачивает, и я проваливаюсь в сон. Сначала я просыпаюсь от того, что накумареный облокотился на меня, он тоже очухивается и рассыпается в извинениях. Я засыпаю, упав локтями на поручни, потом откидываюсь на кресло, и постоянно натыкаюсь на него. Инвалиды спят, застыв, как и сидели, их даже на штормит на поворотах. Ближе к пункту назначения мы просыпаемся. Накумареный учтиво спрашивает, как я поспала и все ли нормально.
- Если я спрошу, вы не обидетесь?
- Нет, а чо мне обижаться?
- Вас просто так прет, или вы что-то употребляете? Просто у вас такие мысли неординарные. Ну, про второй состав, про летающих людей.
- Я говорил про летающих людей?
- Ну, да. Что мы все будем летать, и не будет пробок.
- А не, это ***ня, я думал, ты про другое.
- А про что?
- Ну там. Не важно. Я тут недавно одного чуть не избил нахуй, орал на него, говорю, мол, летаешь? Как это делаешь?
- В смысле, во сне?
- Ну да. А как еще? Вот ты летаешь?
- Ну, летаю.
- Как ты это делаешь?
- Я сосредотачиваюсь как-то. Потом отрываюсь. Не знаю, как объяснить, это странное чувство.
- А, это ***ня. Не летаешь ты.
- Да нет же, я летаю, просто я каждый раз думаю, типа, надо же, это правда, а мне казалось, что так только во сне бывает. А это правда.
- Не. Это не то.
- Да почему не то, я просто сосредотачиваюсь, иду, отрываюсь от земли…
- И что, руками машешь?
- Нет, не машу я ни чем, ни руками, ни крыльями. Просто как-то левитирую. Просто иду по воздуху.
- ***ня. Ты не научишься летать, если не вспомнишь, как это было.
Мне становиться обидно, что он мне не верит. И что я не научусь летать. Он молчит. Смотрит в окно.
- Стакан анаши за день выкуриваю.
- Я так и думала.
Инвалиды выходят на остановке, накумареный подрывается им помогать, со словами «малой, дай помогу», но они гордо тащат свои баулы сами. Накумареный выходит из автобуса и возвращается с коричневыми руками, и измазанным телефоном.
- Что случилось?
- Шоколадка в кармане растаяла.
- Вы её интеллигентно к коньяку прикупили?
- Да уж, ****ь, под интеллигента хотел закосить. Говорю же, собой надо быть.
- Не жили богато?
- Да уж, ****ь. Нехуй начинать. Есть маленькое полотенечко?
- Нет, к сожалению.
Накумареный не сильно интеллигентно просит влажную салфетку у девушки, протирает ей телефон. Он снова мне противен, как и в самом начале. Хотя, я бы, конечно, поехала вторым составом с ним куда более охотно, чем первым с тетками. Да я и еду вторым составом. С накумареным и инвалидами. С вдовой из Дагестана, которой дали имя в честь фильма «Зита и Гита». С алкашами-поэтами и их прокуренными кухнями. С моими гомосексуальными друзьями, днем трудящимися на заводах, а ночью отплясывающими в корсетах. С добродушной соседкой-татарочкой, которая недавно похоронила дочь, спидоносную наркоманку. Первый состав оборачивается, обмахиваясь веерами, смотрят на нас, как на шлак. А мы смеемся над их нормальностью. Они в глубине души завидуют нам, а мы им. И частенько бегаем из своего второго состава в первый. И они.
Я подъезжаю к своей остановке. Знаю, что нужно просто молча выйти, сдержать себя и ничего не говорить. Но уже у двери оборачиваюсь и смотрю накумареному в глаза.
- Берегите себя. И не курите так много анаши.
- Вот веришь-нет, если бы не ты – никто бы не сказал беречь себя. А давай, я тоже тут выйду.
После этих слов, я быстро припадаю на ногу, попутно оборачиваясь назад. Я знала, что нужно было просто выйти. Но я бы была не я, если бы не ляпнула этого. Захожу в магазин, хаотично сгребая какие-то продукты. Что там нужно? Сгущенка для племянника, молоко для дочери, туалетная бумага, возьму себе кваса и вяленой рыбы-иглы. Осторожно выхожу из дверей. По железной дороге, вдалеке, идут два мужика. Мое параноидальное воображение дорисовывает накумареного, и я почти бегу со своими сумками. Детский страх железнодорожного моста сменяется необъяснимым страхом перед накумареным, с которым я только что спокойно общалась в автобусе. Перебегаю реку. Бегу через лес. Оборачиваюсь, запинаюсь о корни сосен, задыхаюсь.
Сбегаю с горки прямиком в свою деревню.
Всё.
Слава Богу.
Я в первом составе.