Послеобеденное время. Я сплю на кровати один, моих родителей в доме нет, а мне снится сон. Мой первый сон, который я до сих пор ясно помню: «Чёрный фон – вокруг всё черно. Навстречу мне и мимо меня наискосок слева направо иду «я». «Я» одет в чёрное пальто. «Я» решительно размахивает руками. Пальто расстёгнуто, а полы его развеваются на встречном ветру. Подкладка пальто красная. «Я» решительно мимо меня прошагал не по земле, ибо её не было, а в воздухе». Странно, я этот сон помню всю жизнь и чаще всего вспоминаю. Разгадка этого сна проявится спустя пятьдесят лет – моё тело желаний, моё самолюбивое «Я», моё Эго, протопает мимо Меня Бессмертного и решительно уйдёт во Тьму.
Моя мама ждала ещё одного ребёнка. Для него приобрели люльку и поставили её возле грубы. Ребёнок должен был появиться весной, а зимою меня отправили спать в эту люльку. То была для меня каторга! С левой стороны от меня сильно нагретая груба дышит жаром. Мои руки и лицо мокры от пота. Барак деревянный, а в нём полно клопов. В пустые консервные банки налили керосин, а в них опустили ножки кроватей и люльки, чтоб в постель не лезли клопы. Человек глуп настолько, что отрицает присутствие ума, у каких бы то ни было существ, кроме себя. Клопам керосин мешал, поэтому им приходилось потрудиться. Клопы лезли по стенам на потолок, а с потолка десантировались мне на лицо. Клопы к взрослым людям не лезли, но на меня набрасывались ордою. Падающие клопы на лицо запомнились мне на всю жизнь.
В доме все спят, посапывая своими носами, а мне никак не удаётся уснуть. У меня было своё понятие времени. Я всегда знал, какое время суток в данный момент. Я также знал, что уснуть смогу только после часу ночи.
У меня образная память. Всё, что я слышу, должен видеть в ментальной форме. Возможно, эта индивидуальная особенность явилась фактором, который научил меня создавать ментальные формулы событий, которые, как правило, почти всегда исполнялись.
Читатель может задать мне вопрос: «Но почему тогда ты, обладая такой способностью, не стал богатым и знаменитым?». Я сам часто задавал себе такой вопрос. Почему я не мечтал о богатстве, несмотря на то, что довольно часто оказывался на грани нищеты? Почему? Самым верным ответом на такой вопрос будет: «Потому что я не проектировал такие события, которые могли нарушить индивидуальную программу моей эволюции». Вероятно, сама программа не позволяла мне мечтать о богатстве и славе.
Я должен видеть то, что слышу, и я должен слышать то, что вижу. Если я не «увижу» то, что слышу – я его не запомню. Вероятно поэтому, когда пришло время изучать числа и цифры, они выстроились в моём сознании очень интересной линией. От 1 до 5 числа расположились вертикальной линией вверх. От 5 до 10 линия изогнута вправо, и образует от 1 до 10 форму вопросительного знака. Тот, кто хорошо знает эзотерику, уже видит истинную информацию о строении Мира Бытия, которую рисует в моём воображении линия чисел.
Число 11 находится строго над числом 10. Числа от 11 до 17 поднимаются вверх, но под небольшим углом в правую сторону. Число 18 уклонилось в правую сторону, сделав изгиб в линии чисел. Как после окажется, число 18 – паразит, разрушающий человечество изнутри. Числа 19 и 20 расположены строго вертикально друг над другом, но над двадцаткой есть едва заметная (туманная) черта – это какой-то экзамен, переход в иной алгоритм.
Числа 21 и 22 светлые с лёгким металлическим отливом. Число 23 серое, и его структура немного колеблется, как бы пытаясь развалиться - здесь линия чисел немного изогнута вправо. Числа 24, 25 и 26 – серенькие, малозначимые, и расположены вертикально вверх. Числа 27 и 28 сияют приятными искорками. Числа 29 и 30 похожи на паутину – неприятные. Линия чисел 31, 32 и 33 – ломаная, зигзагообразная, и эта линия сильно наклонена вправо – почти горизонтальная.
Линия чисел от 34 до 41 поднимается вправо под наклоном 45 градусов. Линия чисел 42 – 52 волнистая и поднимается вертикально вверх. Линия чисел от 53 до 56 разворачивается влево и под небольшим углом поднимается вверх. Угол наклона линии чисел от 57 до 60 увеличивается до 80 градусов, а от 60 до 72 линия чисел идёт вертикально вверх. Линия чисел от 72 и далее повторяет линию чисел, идущую от числа 12. Алгоритм линии чисел повторяется. В те далёкие времена эта линия чисел мне ничего не говорила, но теперь я знаю, что это такое, и поражаюсь тому, что в моём детском воображении алгоритм линии чисел выстроился строго с алгоритмом эволюции человека. Но вернёмся к моим ночным мукам:
Мрачные думы шевелятся в моём мозгу: «Кому нужны такие продолжительные и неприятные ночи? Когда же наступит утро и взойдёт моё любимое Солнышко?!». Вот с такими переживаниями я встречал каждую ночь. Воспоминания этих жутких ночей иногда беспокоят меня до сих пор.
Мне нравилось наблюдать, как готовит кушать моя бабушка Мокрына. Борщи она варила изумительные по вкусу. Будучи взрослым, я тоже буду варить борщ так, как варила моя бабушка. Мои борщи будут немного вкуснее, нежели борщи моей мамы. Мама борщ варила не совсем так, как варила бабушка.
В огурцах встречаются пустотелости. В таком случае бабушка говорила: «Здесь ночевал бог». В этом высказывании есть доля истины. В любом веществе, где есть изолированная пустота, присутствует частица Высшей Сущности. Вероятно, поэтому в народе бытует выражение: "Свято место пусто не бывает".
Когда за обеденным столом кто-нибудь ел солёный огурец с хрустом на зубах, я убегал из дома. У меня был резонанс к хрусту солёных огурцов – в моих мозгах раздавались звуки разрываемой мозговой ткани, а мне было нестерпимо больно.
Наступила весна 1943 года, снег уже растаял, всюду были грязь и лужи. Поздний вечер. Бабушка что-то готовит возле плиты. Кроме меня и бабушки в доме никого нет. Я подошёл к столу, залез на стул, а со стула перебрался на подоконник и поднялся в полный рост. Я стою на подоконнике и смотрю в тёмную безлунную ночь. Окно выходит на юг, перед окном небольшой двор, затем погреб, а слева от него маленький курятник, за курятником и погребом ложбина с грунтовой дорогой вдоль железнодорожного полотна, за грунтовой дорогой железная дорога, а за ней тёмная, без листьев, лесопосадка. Но во дворе темно, и ничего, кроме чёрных верхушек деревьев на фоне тёмно-синего неба, не видно. Звёзд мало, они маленькие и их почти не видно. Почему они маленькие? О чём они думают? А что они думают обо мне? От левого верхнего угла окна, наискось, в направлении юго-юго-запад, беззвучно летит продолговатое тело. Оно величиной с пенал для карандашей. От передней части его исходит голубое сияние, переходя к хвостовой части в синий цвет, а хвостовая часть светилась багрово-красным цветом. Тело летело медленно. Светящегося следа оно не оставляло.
– Вон, Бозя полетел! – воскликнул я.
Бабушка подошла ко мне, слегка стукнула меня пальцами по затылку и сказала:
– Нельзя так говорить.
Она внимательно посмотрела в окно, но ничего не увидела – «Бозя» уже улетел. Бабушка сняла меня с подоконника.
В один из судьбоносных дней, когда рождаются великие люди, 17-го апреля 1943 года родилась моя сестричка Валя. Н.С. Хрущёв тоже родился 17-го апреля. Такой же настойчивой и пронырливой, как Никита Сергеевич, была и моя сестра. Такой она и останется на всю жизнь. За эту черту её характера я сразу же окрестил её, назвав её «Выдря». Не по названию животного, о существовании которого я в то время ещё не знал, а потому что моя сестра «выдэрэ» – добьётся всего, чего захочет, не мытьём, так катанием. Выдрей её будут называть все наши родственники почти до её совершеннолетия, но Валя не обижалась. Валя была ещё маленькой и спала вместе с мамой, а мне всё ещё приходилось «париться» в люльке.
Наступили тёплые весенние дни – пришла моя радость. Просыпался я во время восхода солнца и бегом бежал во двор. Выбежав во двор, я мчался к торцевой стене дома с восточной стороны барака и садился на корточки, прислонившись спиной к стене. «Здравствуй, моё Солнышко!» – мысленно восклицал я. Солнце гладило моё лицо своими длинными, мягкими, ласковыми руками. Гладило мне шею, грудь и плечи, улыбаясь мне самой прекрасной в этом мире улыбкой. Блаженство разливалось по всему моему телу и не хотелось думать ни о чём. Я находился в самой прекрасной в мире колыбели, с которой, ох как не хочется расставаться! В унисон солнцу слышен прекрасный звук пчёл-тружениц на нашей пасеке и деловое щебетание птиц. Возможна ли в жизни более красивая идиллия? Звук пасеки, утреннее ласковое солнце и пение птиц – самые прекрасные воспоминания моего раннего детства.
В конце мая 1943 года, когда зацвели белые акации, к нам приехала моя двоюродная сестра Надя – дочь дяди Захара, которая была крёстной дочерью моей мамы. Надя старше меня на десять лет. У Нади на лице есть очень маленькие веснушки, украшающие её миловидное лицо. Мне всегда нравились девушки с веснушками. Красивая девушка Надя, сильно похожая на свою бабушку Мокрыну, обладала красивым мелодичным голосом. Её можно было слушать, не вдумываясь в то, что она говорит, а просто – слушать мелодию её голоса. А вот голос её родного брата Ивана, настолько красив и мелодичен, что такого красивого мужского голоса я в своей жизни никогда не слышал. Мама мне в последний раз надела чёрные штанишки на подтяжках и белую рубашку, на голову – чёрную пилотку с красной китицею, а на ноги – белые носочки и чёрные туфельки. Я рос – через два месяца мне исполнится три года, и в следующий раз эту одежду мне одеть уже не придётся.
Мы с Надей пошли через переезд, затем Надя подняла меня и посадила себе на плечи. Надя несла меня к лесопосадке. Огромные акации стояли в белых одеждах, как невесты на свадебной церемонии, но были ещё краше. Надя подошла к акации, а я смог, сидя на её плечах, рвать душистые, нежные и вкусные кисти белых цветов. Они пахнут так, как должна пахнуть фея, как должна пахнуть целомудренная молоденькая девушка. Люди уже забыли, что когда-то из этих цветов делали муку и пекли оладьи. Надя была у нас недолго, всего несколько дней – её забрал дядя Фёдор и увёз на лошади домой в Темрюк.
Немцы отступали, фронт приближался. Теперь на разъезде кроме румын можно было иногда увидеть и немцев. Теперь уже румыны нас почти не беспокоили. До этого времени румыны чуть не ежедневно заглядывали в окна нашего барака и кричали: «Яйка, сало, молоко!». А мы им в рифму отвечали: «Румыния далеко». Иногда в барак заходил румын и приносил два десятка пойманных воробьёв. «Хозяйка, приготовь малый курка» – говорил бабушке Мокрыне румын и садился на стул в ожидании жаркого. Бабушка чертыхалась, но готовила румыну жаркое «малый курка».
Пасеку перенесли в посадку, подальше от румынских голодных глаз и немцев. Однажды родители взяли меня с собою на пасеку. Отец отобрал трутней и посадил в картонную коробку. Коробка была такая, как из-под папирос «Казбек», но на коробке была нарисована оленья упряжка. Я пришёл домой и решил показать бабушке своё богатство. Я открыл коробку, а трутни разлетелись. Я расплакался от обиды. То были мои первые слёзы, которые я помню.
Я не помню такого случая, чтоб в нашем роду успокаивали плачущего ребёнка. Если ребёнок плакал, тогда взрослые объявляли ему бойкот – делали вид, что не видят его и не слышат. Результат такого отношения был быстрым и положительным. Ребёнок получал внутреннюю установку, – «Природа на слёзы не реагирует, а люди к капризам относятся отрицательно и детей, проявивших слабость, не уважают». Дети при таком отношении взрослых к капризам и проявлениям слабости становились серьёзными, вдумчивыми и самокритично относились к своим поступкам.
Дядя Фёдор жил в Темрюке и служил в полиции – не смог Фёдор забыть свою мельницу, былую сытую и спокойную жизнь. Не смог Фёдор простить свою искалеченную дочь Валентину красной проказе, поразившей огромную страну. Дядя Фёдор привёз к нам свою дочь Валентину. Она была у нас долго. Страшно смотреть на человека, который не в состоянии без посторонней помощи исполнять естественные потребности, а ведь ей надо ещё жить и жить. Пройдут годы, Валентина окончит педагогический институт, и будет преподавать в средней школе своего села. Неимоверно – Валя своими вывернутыми руками, в которых невозможно держать даже ложку, будет очень красиво рисовать и у неё будет красивый почерк. Фёдор готовился уехать далеко за границу, поэтому Валентина была у нас временно, пока не уедет её отец и пока её мать не сменит место жительства. Беда людская, слёзы, кровь и смерть, пока ещё проходили мимо меня. Я не осознавал в полной мере зло.
В тот период войны, когда русская власть откатилась в свои родные пенаты, на нашем разъезде, да и в других местах Украины, наступили годы семейного благополучия. Жители городов в полной мере ощутили свободу действий – никто никого ни к чему не принуждал. Не желающие работать не работали, а желающие работать работали, тем более, что немцы за выполненную работу своевременно платили рабочим людям деньги в мере, достаточной для нормальной жизни. Жителям окраин больших городов и малых населённых пунктов немцы давали наделы земли такой величины, сколько того хотели люди. Десятую часть урожая надо было отдать немцам. Это не так уж и много. Урожаи были хорошие, а в зиму мы жили сыто. И всё же люди боялись и не так уж много обрабатывали земли. Зато после того, как немцев прогнали, годы 44-й и 45-й были наиболее сытые и счастливые.
Свободное распределение земельных участков среди жителей сельской местности – большое и полезное дело, и опыт столыпинской реформы это доказал, тем более, что пахотной земли в Украине для такого опыта вполне достаточное количество. Во времена немецкой оккупации люди, которые были господами своих желаний, брали себе такую площадь земли, которую могли качественно обработать. Но те люди, которые были слугами своих желаний, из-за жадности брали себе земли больше, чем могли обработать. На земельных участках стояли таблички с указанными на них фамилиями тех людей, которые взяли себе эти участки. В начале лета 1943 года немцы собрали жителей разъезда, вызвали по списку несколько человек и прилюдно выпороли их шомполами. Немцы своеобразно поощрили рабов желаний за нерадивое отношение к своим обязанностям. Они наказали тех, у кого заросли бурьянами огороды, тех, кто не смог быть хозяином своих желаний, не смог приказать себе и проконтролировать свои действия. Они могли работать только по чужому приказу, ибо они – рабы «божьи» и рабы земных господ, ибо такими родились и так воспитаны. Зато они могли раскулачивать и учить людей, как надо жить. Могли учить людей, как надо работать, не вдумываясь в конечный результат труда. Главное – не работать, а руководить. Руко-водить, то есть, руками водить, коммунисты умеют, а думать о результатах такого руководства у них ума не хватает.
Тем, кто не может быть хозяином своих желаний, умение разговаривать и носить одежду не даёт право считаться человеком, ибо это единственная разница между обезьяной и безответственными лицами человеческого сообщества. Обижаться на мои, соответствующие Истине выражения, не стоит, ибо слово «люди» о том говорит. Народ, который носит теперешнее название «русские …..» (непонятно, к какому имени существительному прилагается прилагательное слово «русские»), имеет галльский корень происхождения. Издревле представители этого народа называли друг друга галльским словом «генты». Gentil – благородный, вежливый, красивый, изящный. После того, как на русском престоле утвердилась немка, Екатерина Вторая, все последующие цари имели чисто немецкое происхождение, и поэтому народ России начал называться «русские люди». Люди – производное от немецкого слова Luder – падаль.
Приближался фронт. Это грозило большой опасностью, особенно для мужчин. На запад от разъезда, вдоль железной дороги протянулись две лесопосадки. Между ними были огороды. Во второй посадке, которая была сзади барака, мужики вырыли длинный окоп, по форме напоминающий букву «Г», только развёрнутую влево. Окоп накрыли ветками, засыпали землёй и листьями, и тщательно замаскировали. С западной, длинной стороны, оставили открытым вход в окоп. На разъезде постоянно дежурили дозорные, по сигналу которых, о том, что едут немцы, мужики бегали прятаться в окоп. Бегал с ними и я. Кроме меня никто из детей в окоп не бегал. Меня не интересовали дети, меня интересовали взрослые люди.
На дороге, которая пролегла между бараком и сараями для скота, стоит группа женщин. Поступил сигнал опасности. Мужики побежали в окоп прятаться. Побежал с ними и я, пригнувшись к земле, ибо в небе летел немецкий самолёт. Одна женщина громко, обращаясь к своим подругам, говорит:
– Гляньтэ, бабонькы! И вин бижыть зигнувшысь. И щоб воно, такэ малэ, розумило?!
"Странные женщины, я же почти взрослый, мне уже исполнилось три года!" - возмутился я. В окопе мы сидели в самом дальнем его конце и ждали, когда нас позовут женщины. Кто-то закурил. Послышался голос, как приказ: «В окопе не курить!». Я не всегда бегал в окоп. Однажды бабушка мне сказала, что будет более благоразумно для меня – в окоп не бегать. Я послушался её и больше в окоп не бегал прятаться.
Однажды на мотоциклах заехали немцы. Офицер с автоматчиком направился в посадку и пошёл к окопу, как будто ему кто-то об окопе сказал. Возможно, офицер получил сведения об окопе от лётчиков. Офицер заглянул в окоп, посветил фонариком и послал в окоп солдата. Женщины с тревогой наблюдали. Солдат полез в окоп, затем послышалась автоматная очередь. Солдат вылез из окопа и жестом показал офицеру, что там никого нет. Если бы окоп был вырыт не буквой Г, в дальнем углу которого прятались мужики, то были бы жертвы. Немцы уехали, но перед тем как уехать, немцы приказали женщинам собрать все куриные яйца.
Мужики вылезли из окопа и стояли толпой возле нашего барака, обсуждая с женщинами пережитые минуты. Все расслабились и прозевали машину с немецкими автоматчиками – она показалась из-за угла крайнего дома внезапно. Бежать в окоп было уже поздно и, как выяснилось, небезопасно. Мужчины вскочили в барак и полезли на чердак. У барака стояли толпой женщины, а автомашина с немцами остановилась возле них.
– Яйка! – потребовал офицер.
– Нет яиц! Нет яиц! – загалдели женщины.
– Яйка! – повторил офицер, доставая из кобуры пистолет.
– Да нет же яиц, нет! Только что ваши солдаты забрали все яйца! – воскликнула Мокрына, показывая рукою на приземистый, полуземляной, небольшой курятник.
– Яйка! – офицер направил пистолет на Мокрыну.
– Стреляй гад, стреляй ирод! – Мокрына ждала выстрела.
Евгения полезла в курятник, заведомо зная, что яиц в курятнике нет. Минут десять прошло с того времени, как она забрала в курятнике все яйца и отдала немцам. Зачем же она полезла в курятник? То ли для того, чтоб не видеть смерти своей матери, то ли в тайной надежде на чудо. Она увидела чудо! В гнезде лежало два яйца. Евгения схватила яйца и мигом выскочила из курятника. Немецкий офицер с багровым лицом и выпученными глазами вот-вот должен был выстрелить в лоб Мокрыне. Евгения отдала ему яйца. Офицер медленно спрятал пистолет и резко отдал солдатам команду поджечь барак.
Солдаты подожгли барак. Мокрына бросилась к офицеру, упала на колени и, схватив руками офицера за одежду, стала его трясти, а затем, показывая руками на людей, детей и себя, закричала:
– Стреляй! Стреляй меня, но не жги дома! Женщины, дети – им жить где-то надо! У тебя тоже дома дети есть, киндер есть! Стреляй меня!
Офицер стоял, удивлённо и внимательно всматриваясь в Мокрыну, а потом жестом руки показал, что можно потушить барак. Женщины бросились врассыпную за вёдрами и за водой в этой безводной местности – на чердаке барака сидели мужья! Немцы стояли и наблюдали за суматохой. Когда барак потушили, немцы загалдели, посмеиваясь и обсуждая увиденный спектакль. Затем сели в машину и уехали, переехав через переезд на другую сторону железной дороги. Через две-три минуты из-за угла ближнего дома выехала автомашина с советскими солдатами и с пушкой на прицепе.
– Где немцы?! – отрывисто спросил лейтенант.
– Вон, там! Только что! Там, за переездом! Уехали! – закричали наперебой женщины.
Машина выехала на переезд и остановилась. Солдаты быстро отцепили пушку, развернули её и выстрелили. Немцы были на расстоянии уже более километра. Первый снаряд угодил в кузов автомашины. Так и осталась там стоять разбитая, сгоревшая немецкая машина. Через два года я с детьми буду бегать к этой автомашине играть в детские игры. Возле разъезда за посадкой стояла сгоревшая русская танкетка. Она тоже была нашей игрушкой.
Вероятно, железная дорога была во многих местах разрушена, или взорвана, потому что поезда не ходили, а советские войска двигались по грунтовой дороге. Осень была жаркой, солдаты у местных жителей часто просили пить, на что местные жители отвечали:
– Пить идите к бараку – там живут сталинские, у них и напьётесь воды.
Местные жители знали, что мы приехали из города Сталино, поэтому они нас называли «сталинскими» и относились к нам откровенно враждебно.
Полевой военкомат всех мужиков, оказавшихся в немецком тылу, отправил на фронт в штрафные батальоны. Все мужики нашего разъезда, за исключением моего отца, Ивана Даниловича и Стародуба, по дороге на фронт сбежали с поезда и вернулись домой. Мужиков снова отправили на фронт, а они снова сбежали, но домой теперь возвращаться не спешили. Они ждали, пока власть на железной дороге полностью перейдёт в Министерство Путей Сообщения. Зарегистрировавшись в Волновахе, как железнодорожники, беглецы вернулись домой под охраной закона о брони для железнодорожников. Стародуб остался воевать на фронте и досрочно вернулся домой уже без ноги.
Возле переезда, рядом со сгоревшей казармой, стоит грузовая автомашина «студобеккер». Возле машины сидят солдаты и едят кавуны. Я, со своим двоюродным братом Юрием, подошёл к ним. Солдаты угостили нас кавунами. Дома я маме похвастался:
– Немцы нас угостили кавунами.
– Мой сыночек, это наши солдаты. Немцы тебя угостили бы не так, – ответила мне мать.
Так я узнал, что в военной форме ходят не только немцы. На следующий день моя мама с моей сестрёнкой Валей на руках и со мною отправилась в гости к своей подруге, тёти Гали Бондаренко. Мы переходили дорогу, а по дороге мимо нашего барака, вереницей друг за другом, ехали верхом на лошадях казаки. Они на ходу, ловко орудуя саблями, резали кавуны и ели. Теперь я уже знал, что это «наши».
Тётя Галя Бондаренко в 1946 году со своими детьми Анатолием и Валентиною переедет жить в село Польное, которое находится в двух километрах севернее села Ольгинка, Волновахского района, Донецкой области. Следующих солдат я увидел на разъезде в конце войны, когда сапёрный батальон восстанавливал сгоревшую казарму. Множество эпизодов с моего раннего детства я рассказывал маме и тёте Ане, но они мало что помнили. Меня удивляет то, что большинство людей помнят своё детство только с шестилетнего возраста.
Наступила поздняя, дождливая, грязная и холодная осень. На разъезде на запасной путь поставили передвижной военный госпиталь. Он простоит у нас до следующего лета. К нам приехала на пару месяцев тётя Уля. Иногда над нами пролетали немецкие самолёты, но вреда от них не было. Слышно было, как от госпиталя по самолётам стреляли из пулемёта.
Серое осеннее небо. В комнате сумрачно. Тётя Уля сидит у окна и что-то шьёт, а мы с Юрием играем в какую-то игру. Послышался мощный гул тяжёлого самолёта. Он приближался. Тётя Ульяна прислушалась, а затем крикнула:
– Ложись!
Мы с Юрием бросились ничком на пол. Я воспринял приказ тёти Ули, как шуточный, потому что тётя Уля уложила меня с Юрием на пол, а сама не двинулась с места, поэтому я спокойно приподнял голову и стал смотреть в окно. Мощный гул самолёта быстро нарастал. Наконец в окне слева вправо промелькнули колёса и левое крыло самолёта – до чего же низко он летел! Через мгновение раздался страшный грохот – качнулась земля.
– Вот, чёрт! Он нам правым крылом снёс печную трубу! – воскликнула тётя Уля.
Нет, трубу он нам не снёс. То взорвалась в лесопосадке, в пятидесяти метрах от барака 250-ти килограммовая бомба. Воронка от неё была такой огромной, что летом детвора в этой воронке устраивала свои игры. Вторая бомба упала недалеко от передвижного госпиталя, но не взорвалась. Стабилизатором от бомбы снесло череп солдату с охраны госпиталя. На этом все боевые действия возле разъезда закончились.
До самых тёплых дней я безвылазно находился в бараке. Моя мама и тётя Аня работали на железной дороге, перемещая слабыми женскими руками тяжёлые шпалы и рельсы. Они приходили с работы уставшие, и ложились отдыхать, а мы с Юрием были предоставлены сами себе. Зато по воскресеньям нам было весело. Наши матери занимались с нами. Иногда нас учили чудесным детским стихотворениям. Не тем багрово-красным стихотворениям, с помощью которых формировались туполобые, русофильные шовинисты, а человеческие стихи, воспитывающие любовь к мирной природе. Например: «На окне сидела кошка – замурлыкала во сне». – «Что тебе приснилось, кошка? Расскажи скорее мне!» – «Тише, тише говори! Мне во сне приснились мыши – не одна, а целых три!».
Рядом с нашим бараком возле посадки стоял дом, в котором жила еврейская семья Шаульских. Я часто ходил к ним в гости. При немцах взрослые дочери хозяйки курили вместо табака чай, а вместо чая заваривали табак и пили. Делали они это сознательно для того, чтобы не попасть на работы в Германию. В Германию они не попали, но «посадили» своё здоровье настолько, что теперь безуспешно пытались его восстановить.
Период моего беззаботного детства закончился. До сего времени мои родители охраняли меня от мясорубки бытия, которая втягивает людей в свой механизм и перемалывает их с хрустом костей, и безжалостно! Теперь же я должен втягиваться в суету земной жизни и познавать весь ужас существования человеческой биомассы.
Отец часто писал с фронта письма. Однажды мама получила извещение с фронта и долго безутешно плакала, а я безуспешно пытался её успокоить, не зная причины её слёз. Нам сообщили, что мой отец тяжело ранен и отправлен в тыловой госпиталь. Мать написала письмо моему отцу и отправила его в госпиталь, но оттуда пришло сообщение, что отец отправлен в другой госпиталь и дали адрес. Мать написала по указанному адресу, но ответ пришёл такой же: «по ранению выбыл в госпиталь иной». Мать писала снова и снова, но отовсюду приходило сообщение: «по ранению выбыл» и переадресовывали в следующий госпиталь. Наконец пришло окончательное сообщение: «Ваш муж без вести пропал».
Подросла Валя, ей уже исполнился год, а мне приходится её нянчить. С Валей связан и первый мой стресс, полученный в жизни. Была холодная осень 1944 года, мать и тётя Аня были в поле на огороде. Валя зашла на железнодорожное полотно и легла на рельс, а я пытался её стащить с рельса, но безуспешно – она крепко держалась руками за рельс. Юрий должен был следить за нами, но он ушёл гулять с ребятами. В это время открылся семафор. Это говорило о том, что здесь должен был через несколько минут пройти поезд. В моём распоряжении оставалось не более десяти минут. Выбора не было, надо было бежать в поле к матери. До огорода было около километра. Я бросился бежать. В пальто мне было тяжело и жарко. Пальто я расстегнул, но снять его не догадался. Было ещё далеко до матери, я стал кричать и размахивать руками. Тётя Аня и моя мать, услышали меня и стали смотреть в мою сторону. Мама сообразила, что случилось что-то страшное, и побежала навстречу мне. Я махнул рукой в сторону семафора и обессилено сказал:
– Там…, Валя…, семафор!
Мама меня поняла и помчалась к семафору. Она сняла Валю с рельса, а через несколько минут прошёл поезд. Вечером мама наказывала Юрия, а тётя Аня сына своего не защищала. С таким же успехом могла наказать меня и тётя Аня. Законы рода и интересы рода были выше интересов семьи, а законы нации выше интересов рода. Это фундамент, на котором строится сила, богатство и благополучие каждой нации – забыли люди об этой истине.
Весною надо обсадить огороды, а земли у нас много, поэтому детей взрослые иногда забирали с собой в поле. Все эти работы запомнились особенно чётко. Летом было немного лучше, потому что было тепло, росли травы и цветы – было развлечение. В обеденный перерыв мама и тётя Аня уходили домой, а бабушка ставила двухколёсную телегу вертикально – дышлом вверх и натягивала небольшой тент, а мы ложились спать в тени этого сооружения. Особенно много было работы в конце лета, когда собирали урожай и свозили его с полей во двор.
Сбор урожая – чудесная пора! Срезав на поле все головки подсолнухов, их привозили домой, и сваливали во дворе в кучу. Взрослые и дети всех возрастов садились вокруг кучи и палками выбивали из головок подсолнухов семечки. Из этих семечек зимой наши матери будут нам готовить медовые конфеты. В нашем роду детей отпускали гулять только в том случае, если не было посильной для ребёнка работы. В трёхлетнем возрасте ребёнка уже приучали к труду. Нельзя предаваться развлечениям, если есть невыполненная работа – это закон! Так детям прививалось уважение к труду. Это было главной чертой в национальном воспитании подрастающего поколения.
Подрастала моя сестричка Валя – в связи с этим появлялись новые проблемы. Валя начала говорить, когда ей исполнилось полтора года. Говорила она быстро, скороговоркой и употребляла незнакомые в роду слова. Сказать, что Валя была капризной нельзя. Валя была настойчивой и требовала выполнения своих желаний. Не выполнить желание Вали было опасно, так как Валя умела наказывать. Выполнить желания сестрёнки было несложно, так как она никогда не требовала невыполнимого, но проблема заключалась в том, что Валя называла вещи своими именами. Взрослые не могли понять, что Вале надо. В таком случае взрослые звали меня на помощь:
– Володя, иди сюда и переведи нам – что Валя требует? Ни бабушка, ни тётя Аня, никто из нас не может понять – что ей нужно?
– Валя просит милонэ.
– Что это такое?
– Кавун.
– Не могла бы она назвать кавун как-нибудь иначе?
– Не может. Есть язык, который она знает, но вы его не знаете.
Я тоже не знал, каким языком пользуется моя сестрёнка, но прекрасно её понимал. Валя пользовалась западноевропейским языком наших предков. Валя дыню называла милон, а кавун – милонэ. Большинство овощей, фруктов и некоторые предметы Валя называла словами из группы романо-германских и галльских языков. Я понимал эти слова и безошибочно переводил их нашим членам семьи. Я помню все эти слова. Теперь я знаю, какие народы западной Европы пользуются этими словами, но тогда я об этом не знал и не догадывался. На разъезде и в близлежащих населённых пунктах не было человека, знающего хотя бы один иностранный язык. Откуда моя сестричка могла взять и ввести в свой лексикон западноевропейские слова? Теперь я знаю причину, по которой основой информационного декодера в мыслительном процессоре моей сестры был западноевропейский язык, но об этом я расскажу позже.
Разъезд «347 км» состоял из двух небольших хуторков – восточного и западного. В восточной части разъезда были станционная постройка и дома дежурных по станции, а в западной части разъезда были дома рабочих по ремонту железной дороги. Между этими посёлками были лесопосадки и огороды. Застроены эти посёлки были разумно – так, как строили их галлы несколько тысяч лет тому назад. В центре строили сараи – жильё для скотины. Рядом с ними оставляли площадь для тока, где обмолачивали хлеб, и место для скирд соломы и сена. Немного в стороне рыли колодец и оставляли небольшой луг для выпаса телят, ягнят, козлят, для игр детей и для коллективных собраний. На лугу рос птичий горец (спорыш) и кислица – трава с маленькими и очень кислыми листьями. Здесь всегда было чисто и уютно. Вокруг этого центра располагались жилые дома с небольшими огородами и садами. Большие огороды находились за посёлком в поле. Хозяйственные постройки, колодец, огороды с необходимыми ежедневно овощами, подрастающие животные и дети – всё, что нуждалось в защите и уходе, всё это было на виду коллектива и находилось близко.
Пришло время вымолачивать хлеб, а эту работу надо выполнять коллективом. Люди собираются в коллектив. Сзади нашего барака очистили от травы землю, затем, поливая водой и подбрасывая полову, уплотняли её тяжелым каменным катком – делали ток, готовились к обмолоту хлеба. Обмолот хлеба был большим праздником. Вымолачивали хлеб сначала одному хозяину и тут же складывали ему скирду из обмолоченной соломы, затем другому хозяину, и т. д. Это было интересно, весело и быстро. В течение одного дня у каждого хозяина был обмолочен хлеб и сложена скирда. Клановое ведение хозяйства было выгодным и предельно защищенным.