Тридцать восемь метров от палубы до верхнего рея, бом-брам-рея на фок-мачте. Тридцать восемь вверх, тридцать восемь вниз, по вантам другого борта. Или это не от палубы - тридцать восемь, а от ватерлинии? Тогда от палубы получается меньше - метров тридцать пять. Только от этого ничуть не легче. Брякнешься - ни один антрополог скелет не соберет. Не легче и от того, что на других парусниках мачты, говорят, еще выше, почти в два раза выше, чем, здесь, на баркентине. Но и тридцать восемь... попугаев.
А почему она не в попугаях меряется? Была бы в попугаях... Или положить бы эту мачту горизонтально... Ну что такое тогда даже тридцать восемь метров? Ее же в десять секунд два раза обежишь. Только она не лежит. Она стоит, стоеросовая, упираясь, кажется, прямо в небо. И получается, что тридцать восемь метров - это десятиэтажный дом. И сейчас Генка Шкарин лезет на десятый этаж того дома, карабкается по вантам, как паук по паутине. Только не так ловко и быстро. А зачем, спрашивается? Чтобы тут же скатиться вниз.
Непонятно, это ванты дрожат или дрожь в руках? И не только в руках. Во всем теле противная дрожь и слабость. И вовсе не помогает, а только раздражает бодренький голос любимого старпома. Вон стоит на палубе и вопит в мегафон: «Веселее, хлопцы! Не садитесь друг другу на головы!». Ему хорошо там, внизу, бодрить. Взял бы да и пробежался сам вверх-вниз, веселее, а они бы посмотрели. Неужели когда-нибудь и он, Генка Шкарин, будет стоять так же, как старпом сейчас, и в мегафон покрикивать? Даже не верится.
А совсем недавно ему казалось, что он уже самый настоящий моряк. Пусть не совсем морской волк, но все-таки... Ведь, считай, уже год в мореходке проучились. Вот закончится парусная практика, и они будут уже на втором курсе. Вот только закончится...
Генка выбрался на марсовую площадку. Передохнуть бы, перевести дух. Здесь, у колонны мачты, в окружении вантов, штагов и множества других тросов и веревок, как в ограждении, чувствуешь себя уверенно. Только нет времени на передышку. Над площадкой уже показалась голова Кости Пухова - наступает на пятки.
И снова за спиной - пустота, и снова хочется вцепиться намертво, прижаться к вантам и замереть, закрыв глаза. А позади еще только половина мачты.
В городе, где родился и жил Генка Шкарин до поступления в мореходку, не было домов выше пятого этажа. Впрочем, и на балконе третьего, где была их квартира, Генка чувствовал себя неуютно. Он боялся высоты. Среди мальчишек в своем дворе он слыл самым лихим пацаном, самым сильным, самым ловким и до отчаянности смелым. Он был первым в потасовках со сверстниками из других дворов, не боялся схватиться с соперником явно сильнее его. С ловкостью обезьяны он лазал по деревьям в парке, быстрее всех во дворе плавал. Он первым прыгал с крыш сараев в сугробы, первым нырял с вышки в открытом бассейне на реке, потом с моста и, наконец, с надстройки на мосту, обозначающей фарватер. Он делал это множество раз, но так и не мог привыкнуть к высоте. И никто из мальчишек не знал, с каким трудом ему давалось при каждом прыжке преодоление холодного, липкого страха. Но однажды он не сумел преодолеть его, этот страх.
Это случилось в лесу, когда они с Костей Пуховым ездили про грибы год назад, перед самым поступлением в училище. Они тогда заблудились и почти не набрали грибов, озабоченные поисками дороги на станцию. Не до грибов было. До обратной электрички оставалось чуть больше часа, когда они выбрались на широкую поляну, вырубку посреди леса, густо заросшую высоким, под два метра, кипреем, жесткой осокой, чуть пониже него, да яростно цветущим зверобоем. Посреди этих зарослей, в самом центре поляны, стояла ажурная деревянная вышка. Зачем она здесь стояла, было непонятно, но в тот момент показалась им просто подарком какого-то доброго лесного духа. Сооружение поднималось гораздо выше окружавших его деревьев, и с него наверняка можно было разглядеть направление на станцию. Нужно было только взобраться на смотровую площадку на самой верхотуре этой вавилонской башни.
Вблизи вышка оказалась не такой уж ажурной. Она была сбита из толстых рассохшихся бревен, связанных ржавыми скобами. На смотровую площадку, огороженную жердями, вела лестница в несколько колен. Собственно, это была и не лестница вовсе, а просто доска с набитыми на нее поперечными планками. Кое-где планки погнили, местами были выломаны вовсе, и там из доски торчали только проржавевшие гвозди. Впрочем, все это не остановило Генку. Он решительно снял с плеча полупустую корзину, поставил ее в траву и полез наверх. Поднимался он быстро, даже торопливо, и при этом лестница под ним раскачивалась, как пружина. Преодолев первый марш, первое колено подъема, Генка вдруг ощутил, что уверенности его как не бывало, почувствовал холодок в животе, пот на ладонях и ватную слабость в ногах. А следующий марш начинался сразу двумя выломанными поперечинами. К тому же здесь, наверху, ощущалось, что все это ажурное сооружение раскачивается под напором холодного, сильного ветра. Генка испугался. Он посмотрел вокруг, надеясь отсюда разглядеть дорогу, надеясь, что отпадет необходимость взбираться выше. Но стена леса кругом поднималась еще на добрый десяток метров. И Генка... стал спускаться.
- Ты чего? - удивленно спросил Костя, увидев, что Генка полез вниз.
- Да там все гнилое, - сказал Генка, спрыгнув метров с трех в траву, прямо к своей корзинке. - Того и гляди развалится.
- А как же дорога? - спросил Костя неуверенно.
Генка только руками развел.
- Давай я попробую, - сказал Костя и тоже снял с плеча корзинку.
- Не стоит, - возразил Генка торопливо, но Костя уже подошел к вышке, и не прошло, наверное, двух минут, как он был на площадке, кажущейся совсем маленькой отсюда. Он, словно на капитанском мостике, стоял на площадке, держась за перила, внимательно осматриваясь по сторонам, а Генка даже внизу, глядя на него, испытывал страх.
Тогда они успели к электричке. Станция оказалась совсем близко от той поляны, и уже через четверть часа они были на платформе, сидя на скамейке, перебирали свой небогатый улов. Догадался ли Костя, что там, на вышке, Генка просто испугался, Генка Шкарин так и не узнал. Они о том никогда больше не говорили. Но именно поэтому Генка теперь в присутствии Кости чувствовал себя будто уличенным в чем-то постыдном. Да ведь так оно и было. Он тогда бога молил, чтобы Костя не добрался до площадки, чтобы вернулся с полдороги, чтобы даже доска под ним подломилась. Ведь это он, Генка Шкарин, должен был взобраться на ту каланчу и победно махать оттуда рукой восхищенному Косте. Он не смог этого. А вот Костя смог, Костя обошел его, всегдашнего признанного лидера. Обошел, но молчал. И никто из мальчишек о том не узнал. Но от этого Генка вовсе не чувствовал благодарности к другу. С того самого дня в нем поселилась тайная неприязнь и что-то сродни ревности, опасение того, что Костя превзойдет его, Генку Шкарина.
Стать моряками мечтали едва не все мальчишки из их двора. Поступать в мореходку они ездили втроем. Поступили двое. Но и тогда Генка втайне желал, чтобы Костя не поступил, чтобы он хоть так почувствовал Генкино превосходство. Но Костя поступил, хоть и в математике был слабее и разряда по боксу не имел. Взял и поступил. И вот теперь опять наступает Генке на пятки, догоняя его на вантах. Видимо, Костя не боится высоты. Зато он не выносит качки. Только и это не дало Генке преимущества.
Вообще-то, Генке Шкарину здесь, на паруснике, повезло. Во время парусных авралов ему не приходится бегать по вантам и зыбким пертам под реями. При постановке парусов Генка стоял на сачковой работе - эрнсбакштагах грота, которые нужно было сначала, при подъеме гафеля, травить, а потом набить, натянуть на той или иной борт. При этом ему вообще не было нужды подниматься на мачту. А Костя Пухов по парусному расписанию находился на фор-бом-брам-рее, на самом его конце, ноке левого борта и, видно, чувствовал себя здесь превосходно. Если была качка, которая наверху ощущается особенно сильно, Костя очищал желудок за пазуху фланелевки, чтобы не запачкать работающих ниже его ребят, и продолжал свое дело до конца. И это, пожалуй, больше всего поднимало Костю в глазах Генки Шкарина. Ведь были среди них и такие, что во время шторма, зеленые или бледные, лежали пластами по койкам, неспособные не только работать, но и просто выбраться на палубу, на свежий воздух. А один, хоть и выползал наверх, но при этом сидел, раскорячившись, на банке под переходным мостиком и «травил смычки» прямо на палубу, себе под ноги. И если бы не штормовая волна, смывающая с палубы его «работу», неизвестно, что бы сделал с ним боцман.
... Наконец-то добрался. У верхнего рея, который курсанты на манер бывалых моряков называют бом-бревном, ванты кончаются, и площадки здесь нет. Отсюда, если стать на рей, можно дотянуться до клотика, того самого, на который салаг приглашают чай пить. Сейчас на баркентине на такую «насадку» никто не клюет. Никто не станет точить якоря или осаживать кнехты кувалдой. Генка все эти морские штучки знал еще до мореходки - много книг прочитал. Сейчас он неловко перебрался на другую сторону мачты и уже по вантам правого борта пополз вниз. Спускаться вниз ничуть не легче, чем подниматься. И только сознание того, что каждый твой шаг, каждая следующая балясина приближает момент, когда наконец ступишь на твердую палубу, придает силы. Метрах в пяти от палубы страх отпускает, проходит дрожь. Но это только короткая передышка, только несколько секунд, за которые пробежишь полтора десятка метров, что отделяют фок от грота.
Пробегая по палубе, Генка успел заметить старпома, который, заложив руки за спину, с висящим на груди мегафоном, приземистый, как краб, что-то выговаривал Боре Марчуку, драющему медный колпак компаса. Марчук вместе со старпомом скоро передадут вахту третьему штурману и тем, кто с ним стоит, и пойдут отдыхать, а они...
Курсанты на учебном судне разделены на три вахты - рабочую, вахтенную и учебную. Вахтенные, если судно на ходу, несут вахту на руле и впередсмотрящими, а во время стоянки либо у трапа стоят, либо наблюдают обстановку вокруг, если корабль в дрейфе или на якоре, как сейчас. Отстоял четыре часа вахту и восемь свободен и на зарядку эту, на лазанье по вантам, ходить не надо. Этим две другие вахты занимаются. Генка с Костей Пуховым эту неделю в учебной - самая противная из вахт.
.. .Тридцать восемь метров вверх, тридцать восемь вниз. Снова короткая пробежка, и все проделывается в третий раз, на бизани. И хоть бизань-мачта короче двух других, дается она труднее всех. Когда, наконец, Генка спустился с нее на палубу, он уже и облегчения не чувствовал. Одну только противную слабость и неуемную, как в лихорадке, дрожь. И пот, струящийся по лицу и всему телу, был совсем не от разгоряченности. Это был от слабости пот. Генке совсем не хотелось сейчас прыгать за борт, принимать очередную водную процедуру.
Он встал в тени, под переходным мостиком, чтобы его не видели другие, отдыхал, прислонившись к колонне грот-мачты. Костя Пухов, спустившийся следом, разглядел-таки его, подошел, тяжело дыша, стал рядом.
- Ну ты и носишься, Гек! - сказал он восхищенно. - Как обезьяна. Неужто не боишься совсем?
Генка оторопел.
- А ты? - только и спросил он.
- Аж поджилки трясутся, - простодушно признался Костя. - Я, когда на бом-бревне работаю, всегда глаза закрываю. Кажется, открою, посмотрю вниз - свалюсь.
- Хочешь, поменяемся местами по авралам? - предложил Генка небрежно, чувствуя, как горячая волна вдруг захлестнула его, как лицо, будто тяжестью, налилось краской. Что это было? Стыд за неискренность, за ложь, перед откровенностью товарища? Ведь предлагая, он просто боялся, что Костя согласится. Или это было всего лишь удовлетворение от того, что, оказывается, и Костя боится высоты? Наверное, то и другое.
Костя не принял предложения. Он как-то виновато улыбнулся и сказал:
- Нет, Геш, надо же когда-то и мне к высоте привыкать.
- Ну, как знаешь, - великодушно согласился Генка, про себя радуясь Костиному отказу.
- Слушай, - продолжал Костя, - я вот думаю иногда: если бы с самолета, с парашютом прыгать пришлось, ты как, прыгнул бы?
- Черт его знает, - сказал Генка. - Но ведь прыгают другие. А чем мы хуже?
- Я тоже так думаю, - отчего-то вдруг обрадовался Костя. - Закрыть глаза и...
- Послушай, - неожиданно прервал его Генка. Давно мучивший его вопрос так и вертелся на языке, и он не удержался, спросил:
- Ты помнишь ту вышку в лесу? Ну, когда за грибами ездили, в Ельниково?
- Помню, конечно, - удивился Костя вопросу.
- А знаешь, почему я не влез на нее тогда?
- Так там же все гнилое было.
- Но ты-то влез!
- Так я ж от страха. Честное слово, боялся, что не выберемся из леса. Да еще я тогда загадал: вот если заберусь, значит, поступлю в мореходку. И поступил... - заулыбался Костя.
- А я ведь сдрейфил тогда, - выпалил, будто тяжесть свалил, Генка. - И сейчас высоты боюсь. Всегда боялся.
- Да ну... - не поверил Костя и хотел еще что-то добавить, но в это время послышалось:
- Становись!
Старшина роты Николаев стоял около шлюпки лицом к борту, рукой показывая направление строя. Через несколько секунд сорок курсантов выстроились в одну шеренгу вдоль левого борта, а еще через минуту, после короткого инструктажа старпома, на палубе остались только сорок пар тяжелых рабочих ботинок-гадов.
Курсанты за бортом принимали водные процедуры.