Костя Пухов полз по-пластунски. Полз словно заправский пехотинец на последнем году службы. Он полз, вжимаясь в палубу, от фок-мачты по переходному мостику к прямоугольному сооружению, мрачным саркофагом темнеющему на фоне звездного неба. Небо было светлым от несметного количества звезд на нем. «Хорошо еще, что нет луны», - думал Костя Пухов, припадая всей грудью к палубе, ощущая легкий озноб от прикосновения к ней ладонями. Палуба давно уже остыла. Шел третий час пополуночи.
Дул ровный, крепкий ветер в правый борт. Баркентина ходко шла правым бакштагом с заметным левым креном. В воздухе стоял легкий гул от туго наполненных парусов, чуть поскрипывали мачты, позванивали басовыми струнами натянутые снасти.
Костя подобрался к своей цели - массивному ящику со стороны бака, спрятался за ним, чтобы не было видно с кормы, от штурманской рубки. Там на руле стоял его друг Генка Шкарин. Там находился вахтенный второй штурман Ян Яныч Спила по прозвищу Устав, которого и опасался Костя.
Ян Яныч был самым вредным из комсостава на баркентине. Сам старпом предпочитал не оспаривать его часто неправедных мер по отношению к курсантам. Впрочем, Устав всегда прав, горько шутили курсанты, когда получали очередную головомойку по «представлению» второго штурмана. Ян Яныч был истовым законником и до страсти любил поучать и наставлять практикантов в соответствии с уставами и инструкциями судовой службы. И не дай бог, если он застанет Костю сейчас, во время его дерзкой операции. Хоть и условились они с Генкой, что тот проследит за штурманом и в случае чего отвлечет его, либо предупредит Костю об опасности, но все равно сердце Пухова трепыхалось где-то на самом дне желудка.
Костя сбоку нащупал тяжелый навесной замок на ящике, придерживая его рукой, чтобы не загремел, приподнял тяжелую крышку. Крышка подалась немного, и Костя попытался просунуть под нее руку. Пальцы прошли, но дальше крышка не пускала. Он опустил крышку на место и попытался сдвинуть петлю на край скобы, одновременно поднимая замок. После этого крышка поднялась выше, и ему удалось по локоть запустить под нее руку. Он пошевелил пальцами, но ничего не нашел. Попробовал просунуть руку глубже - мешал задравшийся рукав суконки. Пришлось выпростать руку, чтобы расстегнуть и закатать рукав.
В это время от кормы послышались твердые, размеренные шаги. Костя вобрал голову в плечи, замер за ящиком. Громкий кашель донесся до его слуха - это Генка предупреждал об опасности. Поздно предупреждал. Деваться сейчас Косте было некуда. Он похолодел, ожидая вот-вот услышать над собой «ласковый» голос Яныча: «А что вы тут делаете, товарищ курсант?» Спила никогда не обращался к курсантам по имени, видя в них безликую темную массу, наверное, забыв те времена, когда сам был курсантом. А ведь это было совсем недавно.
Неделю назад, когда они с Генкой были в рабочей вахте, именно с ним, со вторым штурманом произошла у них стычка. Тогда они отказались чистить картошку. Картошка была насквозь гнилой и на ощупь походила на мыло.
- Сколько можно варить это гнилье! - возмутился первым Генка и воткнул в палубу свой нож.
- Другой-то нет, ребятки, - попыталась уговорить их тетя Нина, судовая кокша, единственная женщина в экипаже.
- А что, нельзя было в Калининграде получить? - почти кричал Генка. - Сколько времени стояли.
- Но вы же знаете, мы продукты в Риге получаем.
- Тогда зачем было брать эту гниль? - вступил в разговор и Костя и тоже воткнул свой нож в палубу.
- А мясо! - не утихал Генка. - Мясо давно протухло, а вы все бифштексы нам из него лепите. Никакой лук уже не отобьет его вонь. Вы сами-то разве не чувствуете?
- В чем дело, товарищи курсанты? - подошел к ним Ян Яныч.
Генка с Костей умолкли, насупившись.
- Вот, Ян Яныч, отказываются картошку чистить, - кокша протянула второму картофелину.
- Почему? - спросил штурман.
- Гнилая, говорят.
- Гниль надо вырезать, - назидательно произнес Ян Яныч.
- Нечего тут вырезать, - огрызнулся Генка. - Попробуйте, что тут вырежешь? За борт ее надо. Такую картошку свиньи на берегу есть не станут.
- И мясо тоже, - вставил Костя Пухов.
- Зажрались, господа гардемарины! - презрительно поджал губы Спила. - Может, вы на берег хотите?
- Да уж лучше на берег, чем такую дрянь есть, господин офицер. -Генка Шкарин смотрел зло, прямо в глаза штурману.
- А как же эту дрянь другие едят? - сощурил глаза Яныч.
- Не знаю, может, им это привычно.
Ян Яныч поиграл желваками на скулах и пошел прочь. Через несколько минут Костю с Генкой вызвали на ковер к капитану. И нависла над ними угроза за первое же малейшее нарушение быть списанными на берег. А это на девяносто процентов означало отчисление из мореходки.
... Шаги затихли где-то около грота. Потом, некоторое время спустя снова застучали каблуки - уже в обратном направлении. Костя даже взмок от облегчения. Появилось желание сразу же оставить затею и вернуться на место, на бушприт, где он должен нести вахту впередсмотрящего. Яныч -единственный из штурманов на судне, кто в любую погоду посылал впередсмотрящего на бушприт, и курсантам приходилось по часу стоять на выступающем перед форштевнем бревне, держась, как мартышка за лианы, за штаги. Костя уже отстоял так первый час вахты. Потом его сменил Генка, а Костя заступил на руль. Последний час вахты Костя опять будет стоять на руле... если, конечно, Яныч его не застукает и не снимет с вахты вообще.
Костя перевел дух, расстегнул и закатал почти до плеча левый рукав суконки и вновь попытался просунуть руку под крышку ящика. На этот раз удалось, кончиками пальцев он сразу нащупал то, ради чего рисковал - еще мягкий и даже теплый батон. Видно, их оставалось в ларе совсем немного, если так глубоко пришлось запускать руку. Только теперь Костя почуял, какой головокружительный дух исходил изнутри ящика. Он проглотил обильную слюну, передвинул батон поближе к стенке, крепко ухватил его и стал вынимать. Рука с зажатым в нее батоном сквозь щель не проходила. Костя усмехнулся, сравнив себя с обезьяной, пойманной на приманку, заложенную через прорезь в тыкву. Наверное, он сейчас тоже не выпустил бы батон, подойди сюда Ян Яныч или даже сам капитан. Забыв об опасности, Костя стал перед ларем на колени, лбом уперся в край приподнятой крышки, освободил вторую руку. Теперь, зажав батон с боков вытянутыми пальцами обеих рук, ему удалось вытащить его наружу. Он отпустил крышку ларя, только теперь почувствовав, как не просто это было - держать лбом дубовую крышку, обитую проолифенным брезентом. Лоб сейчас саднило.
Батон нырнул за пазуху, и Костя сквозь тельняшку ощутил его тепло. Теперь будет чем заморить червяка, сосущего постоянно, особенно вот в это время, во время ночных вахт.
Здесь, на баркентине, курсанты, словно молодые волки, постоянно испытывали ощущение лютого голода. Тому способствовали несвежие продукты, из которых готовилась пища. Холодильника на судне не было, продукты хранились в погребе со льдом, потому и портились очень быстро. И летели за борт несъедаемые даже наполовину обеды и ужины. Полностью съедался только завтрак, тогда давали белый хлеб с маслом и кабачковой или баклажанной икрой и чай. Но хлеба не доставало. Выдача его была строго ограниченной, поскольку его на судне не пекли, не было возможности. Хлеб закупали в портах с расчетом на переход до следующего порта и хранили в этом ларе на переходном мостике, где он удивительно долго оставался свежим. А здесь, на виду у недремлющей вахты, для него было самое подходящее, самое надежное место. Ключ от ларя хранился у судового «казнокрада», артельного матроса, ведающего всеми продуктами, и берег он этот ключ пуще раскосых глаз своих, не доверяя никому, даже старпому. Кто из курсантов разведал первым этот способ добывания хлеба, Костя не знал. Да его теперь это не сочень-то и занимало. И рисковал он сейчас не ради собственного желудка. Вчера из-за того же Спилы осталась без ужина Вера. Ян Яныч решили вчера откушать вместе с курсантами, наглядно показать, как вкусно и сытно их кормят. Показал. Зато Вере нельзя было высунуться в кубрик.
Конечно, сейчас был соблазн выудить и второй батон - для них с Генкой. Тогда бы они тоже заморили червяка и впали бы, не поднимаясь на завтрак, до самого обеда, до полуденной вахты. Если, конечно, не будет парусного аврала.
Они налили бы себе по кружке воды, еще в одну кружку зачерпнут из мешка, спрятанного в балластном отсеке в кубрике, сахара-сырца, добытого по случаю в Калининграде, и... врут все люди, говоря, будто есть на свете что-то вкуснее теплого батона с холодной водой и сахаром-сырцом вприкуску и что за обед, что сахар тот желтый, крапленый черной угольной пылью. Зато он налит жарким кубинским солнцем, он сладок и ароматен, как лучший цветочный мед...
Сегодня они с Генкой перебьются. Зато Вера... Это будет подарком ей, наградой за постоянный страх и волнения.
...Костя на коленях переполз к краю переходного мостика, поднырнул под нижний прут релингов, повиснув на руках, мягко спрыгнул на главную палубу.
- Вы куда, товарищ курсант?! - голос второго штурмана хлестнул, словно выстрел. - Кто разрешил уходить с вахты?
- Да там... там чисто впереди, Ян Яныч, - не сразу нашелся что сказать перепуганный насмерть Костя. И как это Ян оказался здесь? Ведь только что на мостике был. Следил, что ли, за ним? На всякий случай Костя добавил:
- Я на минутку только, Ян Яныч, в гальюн.
- А почему так? Разве нет трапа? И разве вы не знаете, что следует штурмана предупредить?
- Ну, я же на минутку, Ян Яныч, - повторил Костя жалостно. Он стоял ссутулившись, втягивая в себя живот, чтобы не выпирал батон из-под суконки.
- Ладно, - голос Яна смягчился. - Только впредь прошу подобного не повторять. - Сказав это, Яныч зашагал вдоль борта к трапу на бак, чтобы занять место впередсмотрящего.
«Пронесло», - вздохнул Костя, в несколько прыжков смайнался в кубрик, сунул под одеяло на койке батон и вернулся на бак. Проходя мимо Яныча, который стоял возле брашпиля и смотрел в бинокль, Костя кашлянул, давая знать о своем возвращении. Штурман не шелохнулся, будто не слышал этого, только, вроде бы ни к кому не обращаясь, полувопросительно произнес:
- Море любит сильных, а сильные любят пожрать?
Костя едва не свалился с бушприта от этих слов.
«Знает!» - чуть было не закричал он, повиснув на штаге и перебирая ногами, ища ими опору. Он бы, наверное, отпустил руки, чтобы нырнуть в воду от стыда, не будь под бушпритом сетки, но Ян Яныч как ни в чем не бывало, ровным, строгим голосом, уже обращенным явно к нему, к Косте, сказал:
- Через двадцать минут - парусный аврал. Будем делать поворот.
Как-то сам собою под ногами оказался надежный бушприт, и паническое состояние вмиг уступило место двойному ликованию: «А Яныч-то, оказывается, с понятием мужик», - подумал Костя и еще крикнул про себя: «Ура!» - счастливый тем, что на их вахте пройдет парусная суматоха с поворотом, а после смены с вахты они смогут целых восемь часов спать. Много ли курсанту нужно для счастья?..