СТАЛИНАБАДСКАЯ СИМФОНИЯ
(Продолжение. Начало http://www.proza.ru/2012/07/25/250 http://www.proza.ru/2012/08/01/300 http://www.proza.ru/2012/08/08/316)
ЧАСТЬ I: БЕЛЫЕ АКАЦИИ ВАВИЛОНА
ЭКСПОЗИЦИЯ 4.
Пять тридцать утра… Сырой ветер пробирает до костей. Мира в тоненьком драповом пальтишке одета не по сезону. Но другого у нее нет: подаренную папой шубку она накануне вечером неосторожно положила сушиться рядом с буржуйкой, и в результате – большая дыра, явно воротник не красящая. Хуже всего, что скрывать приходится.
«Ну, ничего, как-нибудь обойдется»…
Она поежилась. У Горкома постепенно собирались сотрудники: скоро и их колонна двинется к площади. Вот и начальство появилось… потом знаменосец, Леня…
Среди людей стало теплей и веселей. Когда же их профком, Анна Васильевна, зычным голосом запела «Варшавянку», в душе Миры и вовсе пробудилась весна – песни, музыка, красные знамена… даже куда-то на задний план ушло полученное вчера через «третьи руки» известие о приговоре ее бывшей начальнице, Агнессе Ефимовне…
И вот они уже на площади у Дома связи. Та из конца в конец заполнена плотными рядами демонстрантов: собралось не менее двадцати тысяч человек. Все, затаив дыхание, ждут сообщения. Наконец, в наступившей тишине отчетливо звучат слова:
- Восьмой Чрезвычайный съезд Советов утвердил Конституцию – Основной закон Советского Союза!
Буря аплодисментов заглушает все. Даже играющий «Интернационал» оркестр. «Да здравствует дружба народов!»…
Это было десять дней назад. Лежа с простуженным горлом дома на диване и выпивая чашку за чашкой крепкий чай с маминым малиновым вареньем, она вспоминает то утро на площади со смутным ощущением радости и разочарования.
«Наверное, сказывается, болезнь… А, может, дело в «открытиях» последних недель… С Дашей расстались вот… А ведь права она была насчет Костика, - машинально поправляя белое кружево на полочке дивана, досадливо морщится девушка. – Он действительно ни одной юбки не пропускает! А врет-то… врет… То, говорит, одна их семья из Самары приехала, то вдруг проболтается про брата четвероюродного в Самарканде»…
Она вздыхает. На дворе декабрь. Скоро Новый год. А ведь только, казалось, этот встречали…
На кровати Миры рядом с подушкой – дневник, в котором, кроме заметок с ее личными впечатлениями, аккуратно вклеены сообщения из газет о самом важном - открытии памятника комсомольцу Мирзо Ризо в Гиссарском районе; переименовании Ходжентского района и города Ходжента в Ленинабад (официальное сообщение из Кремля, опубликованное 9 января); открытии аспирантуры в 1-м Таджикском госпединституте; слете на севере республики стахановцев хлопковых полей; завершении строительства железнодорожной ветки Сталинабад-Гульбиста; открытии здания железнодорожного вокзала… Созерцание их успокаивает девушку, вселяет уверенность…
«Нет, не зря все же время это прошло!», - заключает она и, кутаясь в починенную соседом, дядей Ваней шубку, кладет тетрадь на подушку… Улыбается… - на глаза вдруг попадается вложенная в дневник отдельно курьезная заметка из «Коммуниста Таджикистана»:
«Чеботарев опозорил звание пилота.
…На днях в суде слушается интересное по своим обстоятельствам дело пилота Сталинабадского гражданского аэропорта Чеботарева.
Чеботарев в день приезда в Сталинабад тов. Буденного, и встречи его на вокзале, устроил в вокзальном буфете дебош. Расхулиганившись, он избил носильщика и стрелка охраны, искусал находившегося тут же красноармейца, непристойно изругал работника УГБ, и пытался избить сотрудника УРО.
В прошлом Чеботарев судился уже за аварию самолета…».
* * *
«Шашки к бою! - Какой голос! Какой голос у Степана Лобова! Степан Лобов пошел в атаку. Перестали стрелять, сбегаются в кучу, садятся на лошадей. Бежать? Им некуда бежать. Сзади река. Скорее, скорее! Кони устали, кони еле идут, кони скачут из последних сил, кони выдержат еще немного. Скорее! Ничего, уже близко, уже совсем близко, уже видны лица басмачей. Ура!»
- О, Господи, какая динамика! – невольно вслух восклицает майор.
Спохватившись, что товарищ, наверное, недоумевает по поводу чего он вдруг «всуе» «староприжимно» выразился, спешит пояснить:
- Бой здесь точно описан! Так и вижу нашего Пал Захарыча, как он на картине изображен… Молодой начальник заставы… Такой же, наверное, в то время по возрасту, как Коршунов… В том бою, где наши громят басмачей… Да… Это двадцать восьмой… Я тогда на той же северо-западной границе был, куда здесь Андрей Кузнецов служить уезжает…
- А Вы что читаете, Дмитрий Тихонович? – оторвавшись от отчета, спрашивает молодой лейтенант – помкомандира их мангруппы.
- Да, так… Друг из «Сигнала» приехал… Рассказ вот дал почитать.
- Рассказ? Такой большой? – с сомнением покосился на объемистую стопу листов в папке подчиненный.
- Да, что ты, Вить, в самом деле?! Рассказ… не рассказ?! Может, и не рассказ… Да… Точно… Он сказал, что это вроде как часть повести, что Средней Азии касается. Вот ведь написана! Читаю этого Канторовича, а перед глазами - головокружительные перевалы, выстрелы слышатся, и горное эхо, и вой шакалов, и крики басмачей… Точно картину смотрю…
- Завидую! Хорошая книжка – всегда радость!
…Свет в комнате моргнул и погас. В темном проеме окна стало отчетливо видно высокое среднеазиатское небо…
- Ну, все… Электростанция наша на сегодня отработала, и нам по домам пора, - захлопнул папку начопер. - Ты как, Вить, домой или к гнедому?
- Да нет, товарищ майор, на конюшню уже не пойду - был… днем.
- Ну, как знаешь… Я тоже тогда домой - Мире рукопись передам, пока не уснула: пусть на предмет стиля оценит…
* * *
- ДА НЕТ, пап, - возвращая наутро папку, выносит «вердикт» дочь. – Описания боя и природы, конечно, хороши, но вот язык… Не в пример Лукницкому!
- Лукницкий? Что-то не припомню, - завязывая тесемки папки, рассеянно бросает он.
- Забывать ты стал, пап… В прошлом году, когда он здесь останавливался, дневники свои давал читать… Потом еще мы с ним спорили…
- Ах, да… Вспомнил…
- Так вот, пап, когда Силантьеву будешь отдавать рукопись, обязательно скажи, чтобы обратил внимание на необоснованные повторы в конце второй главы.
- Ну и въедливая ты у меня! Прям, жуть берет! И что, совсем не понравилось?!
- Нет, пап, я с интересом прочитала… И знаешь, почему?
Он молча покачал головой.
- Да потому, что, благодаря ей, хоть немного о твоей жизни узнала. А то ведь что мы с мамой видим? Утром встаем – тебя уже нет; вечером засыпаем – тебя еще нет. А часто и вовсе по нескольку дней пропадаешь.
- Странно это слышать от тебя на двадцать третьем году жизни! Работа такая! – с раздражением в голосе парирует он.
- Да, ладно… не сердись. Сам же спрашивал…
- Ну, извини… Просто не ожидал, что это на тебя эффект такой произведет! А еще говоришь, не нравится повесть… - застегивая кожанку, заключает он и идет к калитке. – Хорошо хоть, маме твоей читать не дал: вдвоем бы совсем запилили, – доносится его голос уже с аллейки…
- А мы вместе с ней и читали, - тихо, уже в спину ему, говорит она, восхищаясь в душе терпеливой любовью матери…
* * *
«ПАПУ» Даша впервые увидела в конце сентября. В вестибюле театра (куда она, вслед за Леной, вышла отдохнуть от влажной духоты зала) ее внимание привлек что-то с горячностью доказывающий их директрисе явно семитского типа человек. То, что он был евреем, так это, как говорят, «к гадалке не ходи»: «мой Вовкэ», «бистро», плюс характерный, с горбинкой, нос доказывали эту истину как нельзя убедительней.
В человеке этом все было необычно, начиная с сигары (в основном все в городе курили папиросы и очень редко трубку), которой он время от времени помахивал перед изящным носиком Озоды-ханум; интеллигентной, и, вместе с тем, торопливой манеры общения; и кончая его смотрящим в пустоту стеклянным глазом (вторым, здоровым, он хитро и зорко следил за реакцией своей собеседницы, от которой ему явно что-то было очень нужно).
- Ну, конечно, поможем, чем можем… по-братски… Сами, конечно, не богаты декорациями… но Вам…
- Я до Вас товарищ Ташмухамедова шел, а сам все думал: «так-таки нашел себе Ицкович приключение на свою мудрую голову!»… Ви не представляете, моя дорогэ, - как будто не слыша ее, тем временем продолжает он (хотя за секунду до этого Даша могла бы поклясться, что видела удовлетворенную улыбку на его лице). – Эти власти (дай им Бог всяческого здоровья!) вспоминают зэ Ицковичэ только кадэ им шой-то из под него нужно… Премьеру, Абрам Григорьевич как хощ, но бистро сдай! К юбилею! А как помочь Абраму Григорьевичу? Их нет?!
Даша с Леной, слушая его монолог и глядя на оторопевшую директрису, хихикают уже почти что в голос.
Тем временем, хозяйка и гость подходят к двери. Озода-ханум, как-то виновато улыбаясь, приоткрывает ее перед ним.
- О, Ви так любезнэ! - проскальзывая в образовавшийся проём, бормочет тот торопливую благодарность…
- Кто это? – указывая глазами на скрывшегося за дверью мужчину, сквозь смех спрашивает Даша.
- А ты разве не знаешь?! - улыбаясь, отвечает подруга. – Это Ицкович, директор нового театра. Труппа его, ну те, что в ДКА , ласково зовут его «папой». Говорят, их Жора Менглет привез. Не видела?! Такой красавчик…
* * *
- НА РЕПЕТИЦИЮ к «ДэКовским» попали случайно (пригласила встреченная Леной в хлебном жена их худрука – Якова Штейна). Где-то минут через пять после начала на сцене появился Менглет. Сначала он не произвел на Дашу впечатления.
«И не такой красивый вовсе», - подумала она, покосившись на таявшую рядом от счастья Лену. Но его игра… даже прерывающаяся репликами режиссера и других актеров, повторами тщательно отрабатываемых сцен… без грима… без костюма… была, тем не менее, настолько убедительна, что девушка невольно заинтересовалась не только создаваемым им образом коммуниста-Листрата, но и им самим. Она вдруг увидела затаенную грусть в его глазах, которая, как в тот момент ей показалось, была уже не ролью, а личной человеческой сутью актера. Листрат в его исполнении получался светлый, чистый, добрый и какой-то… обреченный…
«А ведь в нем правда что-то есть»… Что? Точнее Даша тогда это определить не смогла, а придумывать не хотела. Но… в ДКА с тех пор ее тянуло постоянно. И потому, когда Штейн вдруг предложил ей поучаствовать в массовке «Земли», раздумывать не стала ни минуты…
Ирина и Виктор ДУБОВИЦКИЕ
(Публикуется в сокращении. Интернет-вариант текста, размещенного 15августа2012
на страницах столичной таджикской газеты «Вечёрка» в рубрике «Книга в газете».
В коллаже использованы архивные фото О.Кузина и рисунок (фотокопия гравюры 1937г.)из коллекции Г.Шерматова.
Продолжение http://www.proza.ru/2012/08/22/256