Бывало, значит тут такое дело:
У двух пенсионеров птица залетела!
Притом не просто птица,
А не птица! Или птица…
Хрен поймешь уже – с ума свела столица!
В общем, курица не съевши постинор,
Стала носить во чреве не усопшем
Не просто ДНК бессмысленный набор,
А яйца. В смысле не свои
И, даже, их она не съела.
Как я сказал уже друзья мои,
Предохраняться, очевидно, не хотела
Курица, известная как Ряба нам
По документам, и удачно залетела.
Такие вот дела. Наш мир суров.
Но что же дале? Дале вот что было:
Ряба вскоре свободной стала от оков
Беременности. В промежности ее остыло
Уж полчаса спустя опосля родов,
И где-то еще час обильно матом покрывала
Стащивших вдруг ее яйцо уродов.
Затем, разочек блеванув на покрывало,
Она встала, отряхнулась
И пошла на поиски яйца.
Вдруг, по пути ей подвернулась
Сотенка и два отменных подлеца!
Но Ряба та была японским иммигрантом,
Известным всем, как Густав Эленберг-Сопранте,
Тот что из рода Херохито.
Пусть не было с собой меча,
Но он, схватив корыто
И словно пьяный лось крича,
Заебен`ил по лысинам блестящим
Тех подлецов, своим «Ки-я!» разящим.
Немного отдохнув и отдышавшись,
По новой после драки сил набравшись,
Наш Густав-Ряба двинулся вперед.
Тут, унитаз пересекая вброд,
Он увидал как, вилкою вооружившись
Дед и бабка мутят бутерброд,
На личное его яйцо, ёпт, покусившись!
Рассвирепев, поставив перья дыбом,
От гнева покраснев и выхватив топор,
Он словно вихрь, кружащий красным дымом,
Словно бухой мужик, что рубит свой забор,
Вмиг разметал буквально в пыль и пену
И деда с бабкой, и какую-то там мышь,
Которая яйцо хотела раздолбить, польстившись на измену.
Мораль сей хреноты проста:
Коль вы не слишком охеренны
И куриц иммигрантов бить вы не мостак,
Бросайте вы затею непременно,
Их яйца красть, как ни были б они бесценны.