Он маленький. Смотрит радостно, а весь напряжен, как загнанный собаками кот. Максимка, Макс с нашего двора — это комок жил и мышц. К тому же он сегодня изрядно пьян. Трезвым-то его трудно понять, заикается сильно, а пьяным и вообще невозможно.
- Григорюшка!!! - это он мне, - Григорюшка! Как я рад тебя видеть!!!
Это он сказал не заикаясь. Дальше слова Максимом произносятся мучительно и медленно. Даже не слова, а слоги, каждый из которых исковеркан. Чтобы не испытывать терпение читателей, мне придется дать речь Максима в своем переводе. Он приехал в отпуск из Таджикистана, где служит в 201 мотострелковой бригаде. Есть такая бригада — она уже лет пятнадцать между войной и миром, между Афганистаном и Таджикистаном, между СССР и РФ. А ко мне Максим пришел потому, что ему надо кое-что обязательно сказать. И ещё он хочет со мной выпить. Чуть-чуть лукавит — знает, что я уже давно не пью, но, возможно, и не лукавит — он, наверно, хочет посидеть со мной и спокойно о чем-то поговорить...
- Знаешь о чем? Ни в жизнь не поверишь, Григорий! Ни в жизнь...Я тебе про Богородицу расскажу. Помнишь, как ты молился? Я помню... Я все помню ...И все было так, как ты просил! Я так давно хотел с тобой поговорить,... да. Я так давно не видел маму. Как в песне…, - он нервно похихикивает. Я предлагаю ему — давай, вина куплю или водки. Он кивает головой: «Давай, купи, а я колбасы куплю или сыра с коньяком», - это он играючи отсекает мои подозрения, что он пришел взять деньги взаймы. Максимка с гордостью хочет меня угостить : «Григорьюшка-а! Есть у меня деньги. Есть. На-ва-лом! Я с тобой поговорить хочу... я так давно хотел с тобой поговорить...».
Когда-то давно это я с жесточайшего похмелья зашел к нему на огонек. Шел 1992-й год. Лето. После возвращения из горящего Приднестровья, я ходил одиноким и, будто в самом деле ничего не понимающим в своей жизни и уж тем более в жизни людей вокруг меня. За март-апрель я похоронил человек шестьдесят - знакомых и не очень знакомых парней. Хоронил иногда по пакету останков, как , например, сгоревшего в БТРе под Кочиерами Володю Бекетова, или лицо без головы молодого донского казачка: так вот бывает — пуля разнесла череп, а лицо осталось. Хоронили лицо на подушке. А потом я приехал в сытый и спокойный Сыктывкар и увидел Сонность, Жадность, Равнодушие как Зло — Страшное дело.
Тогда, летом 1992-го, в этом моем постдепрессионном синдроме, были странные состояния, очень странные. Я видел души людей, их энергию, слышал часть мыслей, иногда, как фотослайды мелькали кадры из будущего. Я видел мертвых среди живых (это те самые, о которых Христос сказал «оставьте мертвым хоронить своих мертвецов»), и видел неотпетые души умерших... Был момент, когда одна из таких душ «закричала» остальным: «Смотрите! Он видит нас!». В этом состоянии водка работала только как снотворное, потому что расшатанная психика по четыре кряду бессонных ночи уже не выдерживала. Непрерывная молитва и вера, Церковь и Любовь спасли меня,... Любовь я тоже в людях видел, и видел чем жив этот мир.
Так вот, шел 1992 год, я забрел к шумным соседям. Была очередная бессонная ночь, а соседи орали в соседнем подъезде где-то там, наверху. Голоса были молодые — девушки и парни. Гремела музыка. И не извиняли эту шумную гульбу ни белая ночь, ни чей-то там день рожденья. Рискуя получить по голове, я все-таки один поперся их успокаивать. И состояние нервов было такое, что... В общем, мне казалось, что я тогда один смог бы «успокоить» пятерых. Ложное, конечно, состояние, но тем не менее...
Дверь отворил худенький светлый паренек с добрыми серыми глазами. Из-за его плеча выглядывал ещё один совсем маленький пацан, слегка испуганный, чернявый. Я был настроен к встрече с наглыми верзилами, а тут... Ещё и девочка выглянула из комнаты — ну совсем школьница.
- Пацаны, вы не охренели? - как-то сразу я переключился на более спокойную, чем хотел, форму контакта, - Людям на работу завтра надо или нет? А в соседних квартирах любят ваши барабаны и прочую ерунду или все же баюшки пора? Попробуйте догадаться из последних сил ...
«Тише...Сделай тише!Я ж говорил...» - светлый парень обернулся к комнате и невидимому мне человеку давал команды. Наверно, это была та самая школьница. А мне вдруг предложил:
- Проходите...
Из другой комнаты в это время вышла женщина, которая казалась пожилой, но, как потом я понял — это была мама одного из парней и было ей всего лет сорок.
Я зашел. Маленький пацан, выглядывавший из-за светлого паренька, открывшего мне дверь, и был Макс. А светлый парень,человек с серыми добрыми глазами назвался Колей, Николай Менгель. Коле было восемнадцать лет, Максиму тогда ещё семнадцать. Квартира была бедная. Бедным был и праздничный стол. Эх, как это удручало тогда, летом 1992 года! Перестройка. Романтические ожидания — сейчас заживем лучше! А тут войны одна за другой — Карабах, Приднестровье, Осетия, Таджикистан. И народ в нищету обрушивался на глазах. На столе была жаренная картошка прямо в сковороде, несколько тарелок с капустой и огурцами, кажется были скромные конфеты и уже пустые две банки из-под рыбных консервов . Несколько бутылок вина — пустых и полных. Ах, да... в комнате, кроме Максима, Коли и их мамы были ещё две девушки и паренек, тоже молоденький — наверно, одноклассник или однокурсник Максима по училищу. Казенные обшарпанные табуреты и стулья с инвентарными номерами какой-то конторы. Потертый диван, какие ещё лет десять назад в гаражных «салонах» использовали, чтоб присесть, потому что лежать на них можно было только в робе. Зал освещала тусклая лампочка без абажура.
Ребята и мама извинялись за шум, объясняли все днем рожденья и тем, что из-за белых ночей перепутали время, предложили выпить вместе с ними... Ещё бы. Мне, в состоянии похмелья выпить было очень кстати.
Я поздравил Колю (день рожденья был у него, а квартира Максима и его мамы), подняли бокалы...
-А давайте помолимся,- предложил я. Они посмотрели на меня с улыбками сомнения — не шутишь ли , дядя? Зачем? А кто молитвы знает? И вправду — вот тебе музыка, веселье, из-за всего этого почти конфликт, а день рожденья уже прошел и появляется грустинка — уже восемнадцать лет, детство закончилось... Настроение и в самом деле уже не «музыкальное». Давай помолимся? Давай. Только кто молитвы знает? Ты , дядя?
Тогда, в начале девяностых, да ещё и в нашей провинции, обжитой в советское время неправославно и без традиций, молитва была экзотикой, а церковная жизнь - преданье старины глубокой. Я всего-то был старше этих ребят на пятнадцать лет, но после военного опыта, свежего и ещё остро саднящего, ощущал себя старше на полвека. А теперь вот с этим своим желанием помолиться я, наверное, для ребят и вовсе вышел откуда-то из глубины веков.
- Отче наш, иже еси на небесех, да святится Имя Твое, да приидет Царствие Твое... Богородице Дево радуйся, Благодатная Марие Господь с тобой... , - я читал молитвы, глядя на черно-белую икону-календарик, которая стояла у фаянсовой вазочки на шкафу между замызганным транзистором и какими-то альбомами. Кроме традиционных молитв, которые только приподняли и утешили сердце, вырвалась и потекла из сердца молитва своими словами. Я их не вспомню сейчас. Она сухая была, но крепкая, горючая, как порох.... Я помню, что молился о них — об этих ребятах и девчонках, просил у Богородицы, чтоб уберегла их и веру им дала, чтоб провела их к храму и по ту и по эту сторону жизни заступилась за них.... Я молился, и понимал, что донской казачок, которого хоронили в теле, но с лицом вместо головы, был старше этих всего-то года на два-три... Что и сегодня ночью, пока мы вот здесь, где-нибудь в развалинах у Григориополя вылезет снайпер на охоту, и будут резать очередную скотину и птицу, которую все-равно не уберечь от войны... Я помню холод в душе. Холод и сухость, будто в сердце навсегда наступил тот вечер, когда мы с моим товарищем сдавали оружие наших погибших товарищей, а капитан (почему-то с петлицами ВВС) удивлялся — как вы столько на себе тащили?.. А я смотрел на розовое солнце в каком-то стеклянном закате, плевался песком, ободравшим уже все губы и зубы, нос и все никак не желавшим выплеваться, и думал... Думал, пугаясь собственных мыслей. «Бога нет....Где ты, Бог? Зачем горят дети и так тупо железо рвет красивые тела молодых парней и девчонок? Смысл всего где? И Зло — вон оно — бросает такие длинные длинные тени...И бросает куда хочет. Легко. Насмерть. И не просто насмерть, а корежа все в немыслимых болях и смыслах...» . Я боялся мыслей, но это был страшный вечер, когда я несколько минут не верил, что Бог есть.
Со стаканом вина в руке, перед черно-белой иконой календариком на квартире Максима я молился всего-то, может, минут пять, но за эти пять минут молитвы в душе пробежало то страшное чувство, когда Бога нет.... Когда на земле открытый космос — мертвый, с длинными тенями смерти, но сопротивляться ему можно. Без оружия. Только вот этой страшной слабостью и тихим безумием воли без ума — ВЕРЫ. Если я и жизнь бессмыслица, тогда нежизнь и смысл — это что?
- ...чаю воскресения мертвых и жизни будущего века. Аминь...
Х Х Х
С Максимом тяжело разговаривать. Это вовсе и не разговор тогда был,а скорее монолог Максима. Но я понял, я очень понял, почему ему так хотелось встретиться со мной.
- Кем я был в 201-й бригаде? А фиг знает — всем был — и стрелком, и водителем танка, и сапером, и строителем.... Всем был, Григорюшка, - он нервно похихикивает. Но его «хихи» означало только одно: неужели вот он, наступил момент, когда я здесь, на Севере, сижу с человеком, которого хотел видеть все эти годы.... Максим вскакивал, обнимал меня, похлопывал в объятиях по спине, смеялся, опять садился, жал руку, рассказывал-рассказывал. И слезы блестели у него на глазах. Слезы радости.
- К нам на броню фугас прилетел... Едем вдоль Пянджа и — хреняк! - фугас. Я на броне с пацанами сидел. Он между нами, красный, раскаленный... И он шипит, от него от накала и царапанья прям трещины с лохмотьями бегут. Ага...Представляешь? А время медленно бежит. Нет. Время вообще не бежит, оно остановилось. Я вижу, как фугас уже лопается, беру его руками и, ... Эх, Григорюшка — прямо вместе со мной Богородица его берет и ...Опа! Кинули мы его за борт, а он ка-а-а-к п...зданет! Ты понимаешь? Да? Откуда Богородица? Я же не молился... Я твою молитву вспомнил. Никогда я более крепкой молитвы и веры не видел. Он взорвался, а я пацанам говорю — видели? Они из-под склона... БМП-то закинуло взрывом, задницу закинуло, и мы вылетели все с брони.... Я пацанам говорю: «Видели?!!». Они смотрят на меня, как на героя и говорят: « Макс, такую-то растакую-то, растакую-то...Ты охренел? Как не видели, если мы тут под горкой валяемся...» И хохочут — думают, что я у них спрашиваю про фугас и про свое геройство. «Идиоты, бля! Вы Богородицу видели?!!!! Это ж она!!! Она со мной фугас выкидывала!!». Они ещё больше смеются: «Во! Контузило тебя знатно!». Не видели они никакой Богородицы. А я каждый вечер молиться стал. Прямо в палатке. И ты со мной всегда рядом стоял. Молитв-то не знаю, а как тебя вспомню — лохматого и строгого, с бодуна и … грохочущего какого-то... Так будто и знаю, молитвы... И Богородица меня слышала — тоже знаю. Ты тогда у меня дома ночью молился, как будто доски трещали. Не знаю, откуда у меня такое ощущение. Но просто слова, как дрова колотые летели.
Я, конечно, не знаю, что он имеет ввиду Максимка. Может, тогда ночью у него просто вообще первая в жизни молитва была, да ещё вдруг так — с друзьями, с которыми они до этого о жизни вечной и не задумывались, веселились и бражничали, а тут молитва. И с кем? Со странным дядькой-соседом, который и выпить-то вон горазд, но слова какие!
Максим теперь совсем на мальчишку того не похож — крепкий жилистый мужичок. Глаза тяжелые, усталые и грустные, хоть и смеется он нервно постоянно. Он такой же маленький, не вырос.
Лет десять прошло, не меньше. Он вдруг позвонил. Кто-то дал ему мой телефон, ведь за эти годы я дважды менял место жительства и раз пять менял телефоны. Позвонил. Заикаясь так же радостно посмеивался в телефон: «Григорю-ушка-а! Надо срочно встретиться... Обязательно. Расскажу — не поверишь. Б..., такие все ж на свете чудеса бывают...Не-ет, не про фугас. Хуже...»
- Я и сейчас молюсь. Всегда. В церкви не часто. Причащаться совсем не могу, - он взвинчивается, начинает пояснять быстро и надрывно, настолько насколько позволяет его сильное заикание. Мы с ним встретились в центре города. Максим , к сожалению, был сильно поддатый, но при этом ясный, на нерве «неправильно ясный», - Понимаешь, приехал в отпуск, с мамой продали ту нашу квартиру. Искали новую, больше того — нашли. Пятьсот тысяч осталось — дал на хранение священнику нашему, отцу Александру, а через семь месяцев, когда уже уволился в запас, прихожу к нему за деньгами, а он говорит: «Я не брал у тебя денег». И ни расписки, ничего... Ребята из МВД и фээсбешник знакомый помогли мне со служебным жильем, в двухэтажной деревяшке. Там с мамой и живем... Так это бы что — хрен с ним, с этим Александром, церковь — это не он, это мы с тобой , Григорий, - Церковь. Я себе хожу в другую, все нормально...Пока не застукиваю за реальными развратными делами другого священника. Стоит, урод, без штанов перед маленькой девочкой... Ну, что за хрень!!! И не могу теперь сил найти идти к третьему. Так - «вслепую», к совсем незнакомым хожу, исповедуюсь, но на причастие боюсь — нельзя ж с таким сердцем идти — попалит Господь. Припрет, бывает, так плохо, что хоть умирай. Тогда просто молюсь. Стараюсь так, чтоб , как дрова колотые, слова летели — четко и суть — Бог, я знаю, что все от Тебя... И верю в Тебя. И Ты в меня поверь.
Однажды в Таджикистане Максим с напарником в момент, когда стояли на посту — периметре охраны полка под Кулябом, увидел, как под колючую проволоку, скрываясь от нападающих на неё местных парней, бежит русская девочка, лет семи. Пролезла через колючую проволоку, бросилась к нему. Макс по приказу должен был отсекать очередями любые приближения ещё на дальнем расстоянии, а тут сердце дрогнуло. Он передернул затвор, шарахнул очередь в воздух и заставил парней отступить. Девочка прямо прыгнула ему на руки... Спустя какое-то время Максиму перед строем впервые объявили благодарность, но не в ней дело, а в том, что девочка оказалась одной из немногих спасенных в Кулябе того времени, где русских притесняли, убивали, изгоняли, насиловали. Она бросилась к нему на руки — и разве не похоже это на известную в мире скульптуру Русского Солдата в Берлине? Солдат-спаситель. Это не конец истории. Недавно девочка, теперь уже девушка, спустя боле, чем десять лет вновь появилась в его жизни. Приехала из Азии, потому что нашла адрес того, может быть, единственного, который защитил и спас, который дал жизнь и веру, что люди — существа в общем-то хорошие. Но приехала она уже … с исколотыми руками, полубезумная. Она снова нуждалась в защите, и верила в солдата, который ее однажды спас. Максим спрашивает меня:
- Что делать?...
Нет ни сил, ни возможностей помочь. Армия больше не стоит за его спиной, в руках нет оружия, а преследователи, на этот раз, не боятся его взгляда. Максим не может сражаться с бесами и не хватает даже поста и молитв. Все это он, заикаясь, другими словами, короче и безнадежнее попытался ей объяснить.
Она ушла, но не уехала из поселка, недавно он видел ее с бичами. Макс переживает, ругается, что-то пытается и мне, и себе объяснить.
- Ты для нее то же, что Бог для тебя. Все ж, как всегда, Макс: делай, что должно и будь, что будет - отвечаю, не зная, как сказать о том, что Бог посещает нас, чтобы помочь, а не сломать спину?
Мы с ним созваниваемся иногда. Вот и недавно он звонил: «Григорюшка...Сегодня десять лет как Коля Менгель умер. Помнишь ведь Колю? Хороший был...Только вот он веру не смог уберечь. Потому и умер.... Вот уже десять лет... Помяни его, Господи, во Царствии Твоем...».
Х Х Х
Колю я встречал после той ночи часто. Дорожки наши пересекались — то я его увидел с беременной женой, мне показалось, что жена его была одной из тех девчушек в квартире Макса; то он был в робе строителя-газовика:где-то на газопроводе вели они бригадой ремонтные работы...А потом он исчез. Оказалось, что забрали его все-таки в армию, не смотря на то, что в семье Менгелей уже был ребенок. И вот после продолжительной паузы, наверное, года четыре прошло, а , может, и поболее, я увидел Николая каким-то бесцветным. Он ведь такой же, как Максим, был улыбчивый и добрый, немного легкомысленный и все как бы принимающий в жизни как временное, как понарошку. Всем видом своим, всеми интонациями он как бы говорил « а, ладно, потом, когда мы повзрослеем, тогда...». В душе у него были какие-то только ему понятные горизонты — там, где-то в его представлении, лет в тридцать или в тридцать пять начинается взрослая жизнь, а пока мы вот у вас (по крайней мере ко мне так он обращался) дети, юноши, нам по полному серьезу ещё нельзя счет предъявлять... Наверно, ему никто счет и не предъявлял, он был слишком добродушен, по-северному нетороплив и самодостаточен. Семья его не бедствовала. Коля был родом из Ухты, там его папа-немец и мама-коми имели квартиру и дачу, по слухам папа и должность неплохую имел в какой-то строительной организации. Может, Коля и в строители-то по отцовскому напутствию пошел.
Его даже в армию забрали в стройбат. Как-то по-свойски, как женатика отправили в часть под Ухтой. И все бы ничего, но в 1996-м Николай Менгель полетел со своим взводом на два дня в Чечню. Им надо было доставить в аэропорт Ханкала оборудование, выгрузить, настроить и улететь обратно. Всего-то. И Ханкала ведь совсем не передовая, а центральный перевалочный транспортный пункт, максимально защищенный. Но вот после того полета и стал Коля Менгель почему-то «бесцветным».
- Мы прилетели, разгружаемся. Даже не технику ещё разгружаем, а свои пожитки: палатки, ящики с едой и шмотками, - рассказывал, помню, Коля мне ту историю в уличном кафе, где присели мы на чаек. Говорят, Коля попивал сильно, но я его пьяным не видел ни разу. Вот и здесь, в уличном кафе он мог ведь взять пиво или водки, вчерашний перегарчик все ж чувствовался, но он взял вместе со мной чай. Как я — два пакетика в один стаканчик. Он ещё посмеивался: «Да, крепкий чай, чефирчик — это только с возрастом начинаешь понимать...», _ Ну, короче... А тут — раз, и стрельба начинается. Причем резко, с двух сторон. Дело ж в начале лета 1996-го было. Казалось же, что все под контролем. Тишина в Грозном, бои где-то там, в горах... Да и Ханкала ведь, ну е-мое, уж куда важнее, куда тыловее. И где ещё, как не здесь должно быть безопасно? Тут, значит, шпарят по нам . И все сильнее и сильнее. Потом смотрю — фу-у-у-у- - гранатометная дура влетает — горит МТЛБэшка... И близко. Пули свистят, страшно, конечно. Мы рассыпались за блоки, где-то и хорошо уложенные, в два ряда. Нам с тремя пацанами и двум технарям с площадки не очень-то повезло. Мы за бочками и за блоками, а те и вовсе за одной линией блоков, плюс ящики какие-то... или аккумуляторы.
Ну, фиг с ним, молотят по нам. Слышу, что наши огрызаются. Откуда-то сбоку загрохотали два крупняка...
Я слушал, помню, с какой-то горечью и с непроходящим недоумением — вот четыре года назад, той ночью с молитвой и вином я рассказывал им про Приднестровье, и казалось тогда и им, и мне, что войны, которые катятся по всему югу страны — это тупое недоразумение, что кровь на телеэкранах должна вот -вот закончится, а уж пацанов и девчонок, сидящих на веселой ночной квартире нашего дома войны уж точно не коснуться. Коснулись...
- Но тут вдруг хлоп — и бетонный блок пополам. Прямо рядом со мной. Бац — второй кусок отлетает. Будто кто-то видит меня и вокруг обламывает прямо по контуру. Технари... у них роба серая такая, ещё вот помню, что их за вертолетчиков сначала принял...На моих глазах у них кусок бетона отлетает и пуля парня складывает пополам … У второго нервы не выдерживают — он к нам, а у нас уже и прятаться негде. Прилип прямо ко мне. Орет: «Суки, ну суки же!.... Торгаши наши гребаные. Ну почему у них такие винтовки есть, а у нас нет?! Какая-то падла продала...». Я там и думать тогда ни о чем не мог, а уж всерьез слова парня принять-то и вовсе...Какие винтовки? Он что — думает, что это из винтовки фигачат? Чтоб бетонные блоки, как орехи, разлетались?! А парняга тот из-за пазухи крестик достал, целует его и крестится... не поверишь — я почему -то прямо тебя сразу вспомнил...Да. И слова твои вспомнил. Четко, будто громкую запись где-то в душе включили. Ты в молитве тогда ночью говорил « Пусть минует их чаша сия горькая, хоронить друзей, да и врагов хоронить тоже...». Может, ещё потому летали позади нас, подкидываемые пулями чашки и баки со столов... Немного поодаль что-то вроде столовки под навесом было... Пули цокают по бетонке и тарелки от рикошета аж взлетают...Куц,куц, куц... И сам я молиться стал. Точно фронтовики говорили : под бомбежкой атеистов нет.
Так вот, Григорий Иванович, шуганули там боевиков, десантура и ребята какие-то - отбились, конечно... А я вдруг узнаю, что нас молотили и вправду винтовкой. Ты знал, что есть такая винтовка? «Взломщик» называется. Нет? Не встречалась? Блин... вот зараза. Её большой партией не выпускали, она чуть ли не экспериментальная была...Говорят, что патрон 12,7. на базе ДКШ... Короче, был я там три ночи и четыре дня и как продают увидел и услышал от и до... И каждый день с Ханкалы вертолеты с трупами. Ярмарка смерти... Одна б... продает и зарабатывает, другая сволочь на похоронах бизнес делает, а в это время «Голосуй или проиграешь!». Все мозги вынесли... Молюсь я... И чем больше молюсь, тем больше обнаруживаю, что нет главного у нас — нет второй заповеди. И давно нет. «Возлюби ближнего, как самого себя....». Убей ближнего, продай, обмани — этого навалом. Тогда почему Бог не наказывает? Да потому , что нет его...
- Я тоже так думал. Но только несколько минут. Может даже не минут, а секунд... - напоминаю я Коле о своем ужасе от ощущения, что Бога нет. О том, как мы с другом сдавали оружие и вдруг открылся космос, рациональный ,сухой и нейтральный, как сейчас лицо самого Коли и шершавые его щеки, глаза шершавые. Только боль где-то там, на глубине его рассказа была не сухая, а кровоточащая... - Но Его не было бы, если бы не было наших мыслей о Нем. А они есть, Коля... Ты понимаешь в чем дело? Сам факт наших мыслей о Нем, само различение Добра и Зла — есть подтверждение Его. Ведь если бы Его не было, мы б все происходящее считали нормальным, обычным... Что и было до Христа, что и было до умов античности, узнавших однажды Неведомого Бога... Во всяком случае, так они , язычники, даже на памятниках своих писали - «Неведомому Богу». Только не понимали, что это и есть Бог, а остальное — истуканы...
-Я молюсь. Но нет ответа...
- Я — ответ...
Коля не услышал. Коля умер через несколько лет. Но каждый раз, когда мы с ним встречались, он рассказывал мне одну и ту же историю...Это было, как дежавю: «У второго нервы не выдерживают — он к нам, а у нас уже и прятаться негде. Прилип прямо ко мне. Орет: «Суки, ну суки же!.... Торгаши наши гребаные. Ну почему у них такие винтовки есть, а у нас нет?! Какая-то падла продала...». И потом опять старая песня, что Бога нет. Мне казалось, что он просит меня помочь ему возродить веру... а была ли она у него? Я каждый раз снова пытаюсь докричаться до Коли. Он говорит, что молится. Верю. Но между ним и Богом что-то стоит непрощенное. Предательство? Или он сам, некий «особый опыт, особое Я»? И прыгали у него перед глазами чашки...Несколько лет перед глазами те чашки прыгали, а до Чаши так и не дошел...
Мне казалось, что он просит меня помочь ему возродить веру... Я каждый раз снова пытаюсь докричаться до Коли. Он говорит, что молится. Верю. Но что-то стоит между ним и Богом, обожженный могуществом зла, он все время говорит о предательстве и о предателях. Пьяным я его не видел, но говорили, что он сильно попивает, что и с женой там что-то совсем разладилось. Может, тоже на почве подозрительности неверия. От неверия себе устает любой человек. Устала и колина жена, устал и сам Коля...
Может я чего-то я не смог ему объяснить. Что обретение веры – не хэппи-энд, как и свадьба, как присяга, как любой верный шаг, который не переносит тебя в Царствие Небесное, а открывает путь, которым потом очень трудно идти.
...Часто вспоминаю этих пацанов. Поминаю — одного за упокой, другого за здравие. Но чаще просто вспоминаю. И себя — даже уже вывалянного, истрепанного и имеющего не простой опыт — все равно пацан. Вот когда-то белой бессонной ночью один пацан идет утихомиривать других разгулявшихся пацанов, а их всех вместе утихомиривает Бог, давая возможность молиться и мыслить о жизни, видеть её или хотя бы учиться видеть. Все остальное — вопрос веры и любви, любви и веры. Попробуй их из жизни убрать. Тогда ад и выдумывать не надо.