Настоятель Ново - Иерусалимского монастыря, священник Михаил был ревностным священником, учёным теологом и проповедником, красноречие которого, принимая богатые и разнообразные формы, трогало сердца простых людей и вызывало на глубокие размышления просвещённые умы.
Он много времени посвятил изучению естественных и философских наук. Он интересовался всевозможными исследованиями и знал все последние достижения человеческого разума. Отец Михаил извлекал из них неожиданные и поразительные доводы, верность и оригинальность которых привлекали внимание избранного круга учёных. Некоторые неверующие знаменитости были даже пленены логикой его мысли и регулярно посещали проповеди. Тонкость его рассуждений не вредила ему в глазах простых людей, так как он умел изложить учение в форме, доступной их пониманию: когда его критический ум анализировал наиболее сложные современные теории, доказывая, что все они ведут к укреплению истинной религии, он обращался к верующей массе; он вызывал в памяти этих людей простые, иногда наивные образы и передавал им пламя своей веры словом доходчивым и волнующим.
Он пользовался всеобщим уважением, и церковные власти видели в нём будущее светило. Несмотря на проявляемую к нему благосклонность, он всегда держался просто, вёл скромное существование, и, пока его не призвали на пост, более соответствующий его заслугам, он совершал богослужения в подвальной церкви что при монастыре, где его проповеди привлекали многочисленных прихожан.
В этот солнечный августовский день, священник Михаил поднялся на кафедру, моля господа Бога даровать ему красноречие, которое трогает души. Появившись на помосте, он несколько мгновений собирался с мыслями, затем осенил себя крестом и начал проповедь.
- Братья мои, - сказал он, - сегодня я хочу рассказать вам о чуде, этом удивительном и необычайном проявлении бесконечного могущества господа Бога, который удостаивает иногда открыть перед нашим грубым сознанием своё присутствие а материальном мире.
Я покажу вам в связи с этим ложность взгляда, распространённого в прошлом веке и пропагандируемого некоторыми ещё сегодня, хотя он был отвергнут всеми истинными учёными: я хочу рассказать о так называемом конфликте между религией и наукой, между верой и разумом. Никогда ещё не было более глубокого заблуждения, чем это противопоставление одного другому.
Мы, верующие, чувствуем реальность и даже необходимость чуда. Я говорю "реальность", так как было бы нелепо ставить под сомнение бесчисленные свидетельства о чудесах, исходящие из разных источников, - как самые учёные толкования, так и самые наивные заявления. Я осмеливаюсь добавить "необходимость", так как мы не можем представить себе, чтобы Бог в своём милосердии не являл бы нам иногда знак, доступный нашему пониманию, преодолевая этим пропасть, разделяющую его совершенство от нашей недостойности.
Но я хочу, братья мои, обратиться сегодня к тем, кто не вполне постиг Божью благодать и чей разум требует доводов. Ну что ж! Даже наиболее требовательным из них наука, истинная наука, никогда не находящаяся в противоречии с религией, даёт сегодня исключительные основания верить в чудо и бросает ослепительный свет на его глубокий смысл.
Он сделал паузу, опустив взгляд на ближайшие к кафедре ряды. Он увидел там доктора Максима Никулина, видного учёного, одного из своих товарищей по детскому дому. Священник Михаил сохранил с ним дружеские отношения, несмотря на то, что доктор был неверующим и не скрывал этого. Они часто вели долгие споры, после которых доктор, уважающий всякие убеждения, отдавал должное мудрости и проницательности священника, не расставаясь, однако, со своим скептицизмом.
Доктор Никулин пришёл, как он иногда это делал, послушать своего друга. Он внимательно слушал. Их взгляды встретились, и священник Михаил продолжал, возвысив голос:
- Великие естественные законы! Братья мои, мы знали эпоху, когда люди в своей гордыни думали, что они абсолютно и окончательно возвели в закон некоторые явления, которые поражают наше несовершенное сознание, и хотели видеть в этих механических правилах крайнее выражение всякой реальности. Послушайте, что в прошлом веке сказал Лаплас: "Разум, который в какой-то определённый момент познал бы все силы, движущие природой, и взаимоположение существ, составляющих её, - если бы даже он был достаточно широк, чтобы подвергнуть эти данные анализу, - охватил бы в единой формуле закон развития как самых крупных тел вселенной, так и мельчайших атомов; ничто не осталось бы неясным для него, и Будущее предстало бы, как и Прошедшее, перед его взором".
Вольнодумцы отказывались тогда признать возможность хоть одного исключения из того старого порядка, который они начинали познавать. Они упивались их новым открытием: "природу" и эти законы, которые должны были бы раскрыть им божественное величие, они считали подвластными самим себе. Тот, кто ещё признавал Бога, оскорблял его, ограничивая его могущество.
Братья мои, надо было вернуться к смирению, как более соответствующему нашему положению. Наука наиболее материалистическая, та, что обращается всё время к фактам и опыту, вынуждена признать сегодня своё бессилие: она не может всё понять и всё объяснить. Я хочу вам прочесть сейчас отрывок из книги, написанной одним из наших великих физиков: "Рамки, столь жёсткие, столь прочные на вид, которые держали науку в течение долгих лет, оказались слишком узкими, чтобы охватить все явления... нужно отказаться, и возможно навсегда, от выдумывания скрытых пружин, которые якобы управляют вселенной... Эти воображаемые механизмы, в сущности несколько ребяческие, все разбиты..."
Вы видите, мы очень далеки от детерминизма Лапласа! Но вернёмся к чуду, коим мы занимаемся сегодня. Современная наука была вынуждена признать возможность исключений из законов, считавшихся незыблемыми. Тот, кто глубоко проник в сущность бытия, больше не осмеливается утверждать, что такая-то причина при таких-то обстоятельствах непременно произведёт определённый эффект. Они говорят теперь только об очень больших вероятностях. Они заметили, заглянув поглубже, что эти законы по своей сути нисколько не противоречат чудесным проявлениям. Они признали, что нет ничего ни в самом существе воды, ни в законах, управляющих её молекулами, что мешало бы её превращению в другую жидкость или препятствовало бы убыванию морских приливов. Явления такого рода хоть и очень невероятны, но возможны.
Поймите же меня, братья. Эта невероятность огромна. Она головокружительна. Я совсем не хочу её преуменьшать. Наоборот, я столько же настаиваю на "возможности", доказывающей предвидение и мудрость Бога, сколько и на "чрезвычайно исключительном" характере подобных явлений, который заставляет сиять его величие, когда он их вызывает. Несомненно, наш создатель хотел подчинить природу гармоническим законам, и какое-либо отклонение от их ритма требует - мы это чувствуем и знаем - стечения столь необычайных обстоятельств, что оно не может произойти без внешней воли и толчка. Наши математики доказали, что материя, предоставленная одним только силам случайности, имела бы вероятность испытать подобное отклонение лишь на такой период, продолжительность которого нас пугает, будучи вне всяких пропорций, предусмотренных для нашей вселенной. Это исключение, соответствующее, однако, сверхчеловеческим масштабам, Бог оставил для себя, чтобы иногда демонстрировать его. Это чудо...
Священник продолжал развивать эту тему, которая, он знал, способна заинтересовать людей определённого склада ума, в особенности его друга, профессора медицинских наук Максима Никулина, не спускавшего с него глаз. Он закончил эту первую часть своей проповеди, напомнив о тайне жизни и призвав верующих прихожан подумать о её характере неизменного чуда.
- Как не верить в чудо, братья мои, когда мы имеем перед собой живые существа, это яркое проявление Божественного всемогущества! Любая из их клеточек представляет удивительное чудо, величественное сооружение, каждый камень которого цементирован одним из этих необычайных отклонений от законов материи и случайности...
Затем он построил речь так, чтобы она была понятна простому народу, напомнил несколько самых прославленных чудес и закончил проповедь, превознося добродетели избранников, отмеченных Богом для свершения чудес.
- Преклонимся братья мои, перед его мудростью и высочайшим беспристрастием. Он не придаёт значения мирским различиям. Самое высокое качество души, в его глазах, - это вера. В молитве он ценит лишь её искренность. Она может тронуть его, будь то молитва учёного апостола или смиренной крестьянки.
Счастливы те, чья вера не может стать сильнее от доказательств, так как Бог даровал им способность интуитивного познания! Счастливы просто верующие! Они знают, ещё до того как поняли, что Господь всё может, так как он Бог. И часто одного из них он наделяет частицей своей власти для свершения чуда. Да будет так.
Священник Михаил сошёл с кафедры, сопровождаемый шёпотом покорённой аудитории. После службы доктор Никулин пришёл к нему в ризницу и поздравил с проповедью.
- Я убедил тебя? - спросил священник.
- Я думаю, тебе это удалось бы, если бы меня можно было убедить словами. Увы! Я ещё никогда не видел чуда.
Несколько дней спустя в церкви, после полудня, священник слушал исповеди многочисленных кающихся, жаждавших получить отпущение грехов. он кончил поздно, произнёс короткую молитву и после того, как ушли последние верующие, направился в ризницу.
- Господин священник!
Он остановился и увидел возле прохода в ризницу женщину, на вид простого звания. Всё это время она ожидала его, не в силах победить свою робость, пока не увидела, что он уходит.
- Господин священник! Умоляю вас!
Тронутый этим патетическим тоном, он подошёл к ней. Женщина дрожащей рукой протянула ему письмо и едва слышно произнесла:
- Это вам, господин священник, от доктора Максима Петровича Никулина.
- От доктора Никулина?
Она была так взволнована, что не могла ответить ни слова. Опустив глаза, она нервно перебирала концы своей длиной юбки. Священник Михаил заговорил с ней голосом, полным доброты:
- Я не мог читать здесь. В церкви слишком темно. Пройдёмте со мной.
Он хотел пропустить её вперёд. Она запротестовала и сделала какой-то жест. Тогда он заметил, что она была не одна. В полутьме вырисовывался чей-то силуэт.
- Это мой сын, - тихо сказала она.
- Пройдите вдвоём, - сказал заинтересовавшийся священник.
Она направилась к сыну, который стоял неподвижно, словно врос в стену. Он не сделал ни одного движения, пока она не взяла его за руку. Священник Михаил увидел, что он ходит на ощупь, с палкой. Он помог им войти в ризницу и, ни о чём не спрашивая, подошёл к свету, чтобы прочитать письмо.
"Мой дорогой друг!
Не думай, что в моей просьбе есть хоть малейшее желание бросить тебе вызов. Ты меня знаешь достаточно, чтобы быть уверенным, что я серьёзно отношусь к серьёзным вещам, и одному лишь Богу известно, серьёзно ли то, о чём я хочу тебе сказать! Я сделал всё возможное, чтобы отговорить женщину пойти к тебе. Кончилось тем, что я, наконец, уступил её просьбам и дал ей это рекомендательное письмо. Она уже много лет ухаживает за своим сыном и заслуживает, чтобы ей помогли в её несчастье.
Она хочет во чтобы то ни стало привести к тебе своего сына Аркадия, двадцатипятилетнего парня, ослепшего в Чеченской войне. Моя наука не в силах ничего сделать для него: он неизлечим. Его мать знает тебя давно. Она ходит на все твои проповеди. Послушав последнюю, она вообразила, что ты можешь вылечить её сына, и хочет попросить тебя умолить Бога совершить чудо. Я едва осмеливаюсь передать тебе её просьбу. Не осуждай меня и сделай всё возможное, чтобы она вняла доводам рассудка, не приходя в отчаяние; что касается меня, то я отказался от этого. Нет ни малейшей вероятности излечения. Кроме того, ранение повлияло на его рассудок. Это лишённый разума бедняга, который живёт только благодаря любви и заботе своей матери. Я ещё раз прошу, извини меня."
Священник Михаил был растерян и недоумевал. Умоляющий взгляд женщины тревожно вопрошал его. Слепой, стоящий одеревенело и неподвижно, казалось, ничего не чувствовал. Так как священник в нерешительности молчал, женщина бросилась к его ногам:
- Умоляю вас, господин священник. Я знаю, что не должна просить вас об этом, но лишь вы один можете что-то сделать для него. Доктор говорит, что это не возможно, но врачи часто ошибаются. Я знаю: Бог вас услышит. У меня не было больше надежды, но после того, как я послушала, что вы говорили о чуде и как хорошо рассказали, что Бог всё может, надежда вернулась ко мне. Я словно свет увидела. Я почувствовала, что Господь может вылечить моего сына и что вы один способны как следует попросить его об этом. Раньше мне говорили, что он творит чудеса, но никто ещё не дал мне понять это, кроме вас. Господин Священник, простите мне мою смелость и наглость, но нужно, чтобы вы вместо меня обратились к Господу Богу с молитвой, ведь я не умею; нужно, чтобы вы попросили его вернуть зрение моему сыну!..
- О бедная женщина, - проговорил взволнованный священник.
Он не знал, что сказать. Он был потрясён этой трогательной верой. Он пробормотал жалкие слова утешения:
- Дочь моя, это страшное несчастье для вашего сына и для вас. Господь послал вам тяжёлое испытание. Но кто знает, не хранит ли он самые большие благодеяния для того, кого так жестоко поразил? Я обещаю вам молиться за вашего сына, но - увы! - я не обладаю чудодейственной силой. Я всего лишь простой смертный, как и вы...
- Я на коленях умоляю вас, господин священник. Я уверена, что если вы по-настоящему захотите, Бог услышит вас. Мне сказали, что вы обратили в веру многих неверующих учёных, потому что вы знаете слова, которые трогают душу. Я чувствую, что вы можете сделать чудо. Те, кто вылечивал калек, не знали сначала, что это в их власти: вы это сами сказали, господин священник.
Он заставил её встать. Он не знал, что ей ответить. Обычно так легко находивший слова, священник упрекал сейчас себя за недостаток доводов. Он мучительно вопрошал свой разум.
"В самом деле, - думал он, - божьи избранники не подозревали о своём даре до тех пор, пока он не открывался в них. Имею ли я право не попытаться?.. Но как можно так думать! Я говорю вздор... И такой безнадёжный случай! Максим Петрович утверждает, что нет никакой надежды на выздоровление... С другой стороны, как можно оттолкнуть её просьбу? Как могу я, ничего не попытавшись, обескуражить эту веру, столь наивную и возвышенную, я, призывающий верить в бесконечное милосердие? Она обвинит меня в лицемерии и навсегда отвернётся от религии и её служителей".
Наконец он принял решение.
- Дочь моя, - сказал он, - я буду молить Господа смилостивиться над несчастьем вашего сына, но при одном условии. Я не могу скрывать от вас, что чудо - явление чрезвычайно редкое. Вероятность его свершения ничтожна...
Его речь ещё носила отпечаток той изощрённости и тонкости языка, какой отличалась его проповедь. Он клял себя за то, что он не мог найти в этот момент более простых слов.
- Бог допустил, чтобы ваш сын ослеп. Как во всех его действиях, здесь есть причина, которой нам не постичь. Я попрошу его вернуть ему зрение, но вы должны обещать мне, что, если он не внемлет моей мольбе - а это, увы, вполне вероятно ввиду моей недостойности, - вы должны обещать мне не предаваться отчаянию и не таить в сердце никакой обиды. Пути Господа неисповедимы, и не нам, смертным, судить его.
Женщина поблагодарила его и пообещала. Ей было ясно одно - он согласился, и она стала настаивать с внезапной странностью:
- Сейчас же, господин священник, нужно молиться сейчас же. И в церкви, у подножия алтаря. Я уверена, что так будет лучше.
Она преобразилась. Вера придала ей такую властность, перед которой священник чувствовал себя беспомощным. Он подавляла его; он согласился и тут же раскаялся, охваченный стыдом, словно принимал участие в какой-то преступной комедии. Но женщина уже взяла сына за руку и тащила его. тот подчинялся как автомат.
Она заставила его опустится на колени перед алтарём, отошла на несколько шагов и стала неподвижно, молитвенно сложив руки. Священник Михаил почувствовал, как его душа разрывается от гречи сострадания.
"Несчастная! - думал он. - Какой жестокий обман, какое ужасное разочарование ожидают её! Бог мне судья! Он один скажет, грех ли я совершаю или благодеяние".
Он тоже стал на колени, закрыл лицо руками, попросил ещё раз Господа простить его за эту дерзость и начал тихо молиться:
- Ты, кому ни одно существо не безразлично. Ты, для которого нет ничего невозможного. Ты, который можешь воскресить мёртвого и лишить жизни живого, смилуйся над несчастным. Я едва осмеливаюсь просить тебя на коленях: вылечи этого калеку.Я знаю, что недостоин просить об этой милости, но молю тебя, если ты хочешь, прояви твоё всемогущество и милосердие.
Он долго стоял на коленях, его губы без конца повторяли одни и те же слова. Слепой, находившийся рядом, не сделал ни одного движения. Позади женщина не спускала с них мучительно - тревожного взгляда. Наконец священник скорбно, с тяжёлым чувством поднялся. Женщина не двигалась. Она ожидала от него чего-то ещё.
- Нужно, - сказала она, дрожа, - чтобы вы дотронулись до его век и громко что-нибудь сказали, обращаясь к нему, как это делал Христос.
Священник Михаил почувствовал, что слабеет. Волна отчаяния захлестнула его: он проклинал себя за то, что должен был ещё раз уступить ей. Он не мог уже отступать. У него не было для этого ни сил, ни мужества. Он изопьёт эту чашу до дна. Он доведёт свою молитву до святотатства. Ещё раз обвинив себя в крайней самонадеянности, он возложил руки на неподвижные веки.
- Господь, я прошу тебя как о необычайной милости: вылечи этого несчастного.
И он громко сказал слепому:
- Прозри!
Его душу терзали угрызения совести. Его скорбь превзошла человеческую. Он отвернулся, чтобы скрыть рыдания.
И тут внезапно в глазах калеки вспыхнул огонь. Пламя жизни преобразило вдруг его одеревенелое лицо. Он поднёс к нему руки, затем опустил их, громко крикнув:
- Свет!
Потом он медленно направился к свечам, которые слабо освещали внутренность церкви.
Если бы молния поразила священника Михаила, он не был бы в столь глубоком оцепенении. Он стоял окаменев, не в состоянии ни говорить, ни дышать, ни чувствовать. Женщина , мертвенно - бледная, дрожала, держась за стол причастия. Она издала стон, когда сын повернулся и зашагал к ней. Вместе со зрением к нему вернулся и рассудок. У неё хватило, наконец, сил протянуть к нему руки, и они обнялись, рыдая.
- Я это знала, - бормотала она, - я знала, что Бог вас услышит. Господин священник, будьте благословенны среди самых великих святых!.. Какое счастье! Я поставлю свечи... Я буду ходить на все мессы, совершу паломничество... Ты видишь, Алексей, ты видишь! Благодари, о, благодари же господина священника, которому ты обязан этим чудом! Как сможем мы доказать нашу признательность?.. Вот все мои деньги для ваших бедных. Я дам вам ещё...
От радости она словно потеряла голову. Священник Михаил еле слышно произнёс:
- Это не меня надо благодарить, а Его. Лишь Он всё может.
- Господи! Неблагодарная, я ещё не стала перед Ним на колени!
Она пала ниц у алтаря, касаясь лбом пола.
- Да, на колени, - снова проговорил священник с отсутствующим видом.
Казалось, он не вполне пришёл в себя. Он созерцал её, распростёртую на полу, так, словно не имел никакого отношения к происходящему.
- На колени, - повторил он без всякой интонации.
Затем, придя в себя:
- Мы тоже, сын мой, станем на колени и возблагодарим Господа за эту необычайную милость.
Они оставались на холодном мраморе в течение долгих минут. Мать и сын страстно молились. Священник пытался отогнать одолевавшие его противоречивые чувства, чтобы оставалось место лишь для чувства благодарности. Ему было мучительно трудно сосредоточиться даже для простой благодарственной молитвы. Наконец он встал. Женщина последовала его примеру. Её сын смотрел вокруг, ослеплённый светом. Мать, казалось, немного успокоилась. Они молчали минуту, затем священник Михаил спросил с тревогой:
- А вы уверены, что до этого он не видел?
- Уверена ли я? Я достаточно много плакала и проклинала наше несчастье. Я сходила с ума от него! Я не сказала вам, господин священник, но я была готова обратиться к дьяволу. Я ходила к знахарям. Я не могу передать вам, чего я только не испробовала... какой же глупой я была, что не доверилась Ему, Ему, который может всё, как вы это говорили на кафедре, господин священник!
- Да, всё, абсолютно всё, как я говорил это на кафедре, - повторил он машинально. - Но скажите мне точно: что говорил доктор Никулин?
- Теперь я могу вам признаться. У него не было никакой надежды. Он дал мне это понять не сразу, потому что он добрый человек. Я не помню его объяснений. Он говорил про сожжённые ткани, про... о! Всё это конечно теперь. Он будет конечно удивлён, когда увидит моего сына. Это вы оказались правы, господин священник, вы, а не врачи. Я ещё помню ваши слова. Вы говорили, учёные не могут сегодня больше утверждать, что чудо невозможно.
- Да, повторил священник тем же отсутствующим голосом, - это я оказался прав.
Она неотступно, с изумлением, к которому внезапно присоединилась беспокойство, следила за живым теперь взглядом сына.
- Ты хорошо видишь, Алексей? Как раньше? Скажи, что ты видишь?
- Да, - с неожиданной горячностью воскликнул священник, словно внезапно проснувшись, - расскажи нам, что ты видишь, расскажи, что ты чувствуешь?! Скажи мне, что ты чувствовал, когда я положил руки на твои веки, в самый момент свершения чуда.
- Я вижу свет, - сказал молодой человек, - как раньше. Я почувствовал какой-то толчок, и у меня было ощущение, будто я проснулся после долгого сна. я не могу объяснить лучше. До этого всё было черно, и внутри и снаружи. А это было как поток света у меня перед глазами и во мне.
- Боже мой, я считаю это чудом, - пробормотал священник, снова впавший в задумчивость. - Добрая женщина, вам нужно скорее отправиться к доктору Максиму Никулину, чтобы он обследовал вашего сына.
- Мы пойдём к нему сейчас же, господин священник.
"Я тоже пойду к нему, - подумал священник. - Я должен знать его откровенное мнение. Он выскажет его мне. Это объективный учёный и хороший советчик. Он скажет мне, как нужно расценивать столь необычайное событие".
Священник Михаил не знал, что ещё сказать. Он испытывал головокружение и желал ухода своих посетителей, признательность которая смущала его. Им овладело властное желание обдумать происшедшее.
Наконец мать и сын ушли. Оставшись один, в тишине, у подножия алатаря, он попытался сосредоточиться. Он не мог преодолеть душевной тревоги, которая, он чувствовал, росла в нём и мешала его молитве. Он вскоре вышел из церкви, погружённый в мысли, инстинктивно, почти с отвращением отстранившись от калеки, который сидел на своём месте около входа и с мольбой протягивал к нему руки.
Священник Михаил провёл лихорадочную и беспокойную ночь, перебирал в уме все подробности события. К утру, не найдя облегчения, он решил прежде всего пойти и рассказать о своей тревоге настоятелю.
Архиепископ принял его, как только он прошёл, с явно выраженной благожелательностью.
- Мы были восхищены, - сказал он, - узнав, что ваша последняя проповедь вызвала достойный примера отзвук не только среди верующих, но и среди людей, которые обычно мало интересуются нашими усилиями. Я рад передать вам мои искрение поздравления.
- Ваше высокопреосвященство, не смотрите на меня как на проповедника, явившегося слушать похвалы своим малым заслугам. Я пришёл, чтобы смиренно поведать вам о сверхъестественном событии, которое произошло вчера вечером в нашей церкви, и рассказать о той глубокой тревоге, в которую оно меня повергло!
- Сверхъестественное событие, сын мой? - спросил архиепископ, поднимая на него глаза.
- По крайней мере всё, кажется, говорит об этом, ваше высокопреосвященство. Оно меня настолько потрясло, что я больше не знаю точно, как его расценивать. И я не осмеливаюсь это делать из опасения совершить грех гордыни или недостатка веры.
Он казался жертвой искреннего волнения. Архиепископ смотрел на него с любопытством.
- Сын мой, - сказал он, - самые мудрые умы терпят иногда временные поражения. Поведайте мне причину вашего волнения, и с Божьей помощью мы найдём средство против него.
- Вот, ваше высокопреосвященство: несколько дней назад я, как вы уже знаете, читал проповедь о чуде, как одной из статей нашей веры. Я старался, как мог, убедить неверующих и колеблющихся. Вчера после исповедей ко мне подошла женщина со слепым сыном. Она стала умолять меня испросить у Господа чуда - исцелить её сына. Я не решался. Я видел в этом зло, кощунственное искушение Господа. Но в конце концов против своего желания я согласился - из жалости. При виде её слёз я осмелился даже возложить руки на глаза калеки. И тут же раскаялся в этом, как в грехе гордыни. О ваше высокопреосвященство! Лишь только я прикоснулся пальцами к его векам, произошло чудо. Слепой увидел свет! Он видит. Его мать и он преисполнены благодарности, а я... я не знаю, что думать. Я пришёл просит у вас совета.
Архиепископ смотрел на него с возраставшим удивлением и долго думал, прежде чем заговорить.
- Сын мой, - сказал он наконец, - если бы мне рассказал об этом кто-нибудь другой, а не вы, чья осторожность и скромность мне известны, не скрою, у меня было бы большое сомнение. Вы знаете, что знаки такого рода редки; это и придаёт им столь великую ценность. Церковь требует самых серьёзных доказательств и обилия проверенных свидетельств, прежде чем дать оценку такому событию. Разумеется Господь может вызвать сверхъестественное явление.Нужно лишь знать, когда он этого хочет и не будет ли искушением его просить оказать знак своей милости в каком-то частном случае.
- Ваше высокопреосвященство, это как раз то, о чём я говорил себе перед тем, как обратился к нему с молитвой...
- Кроме того, - продолжал архиепископ, - и мне нечего прибавить по этому поводу такому учёному, как вы, - случаи заблуждений бесчисленны. Иногда самые мощные умы оказываются в плену видимости.
- То же самое я твержу себе со вчерашнего дня, ваше высокопреосвященство. Но эту женщину ко мне направил мой друг, доктор Максим Никулин, один из самых знаменитых хирургов нашего времени. Он категорически заявил, что больной не может быть вылечен... Да и как сомневаться, если чудо произошло рядом со мной, под моими руками, без чьего-либо вмешательство?!
- Я повторяю, сын мой, - властным голосом снова заговорил архиепископ. - Чудо - это явление поистине исключительное. В этом вопросе мы, служители церкви, обязаны проявлять беспощадный критический подход, быть может более, чем другие. Не забывайте, что враги религии, и ваши и мои, всегда подстерегают нас в наших возможных заблуждениях, чтобы использовать их против нас. Их приёмы многочисленны. Прежде всего следует иметь в виду обман...
- Это было первой моей мыслью, - признался священник, - но она показалась мне невероятной в данном случае.
- Тогда отклоним её. Остаются другие. Крупный учёный, сказали вы, осудил несчастного на вечную слепоту? Вы сами знаете, что наука не непогрешима. Вполне возможно, даже вероятно, - и это самое разумное мнение, какое бы я мог высказать, - что он ошибся в диагнозе, приняв временное заболевание за неизлечимый недуг. Разве анналы науки не являют нам многочисленные примеры подобных заблуждений? В этом случае не было бы необходимости призывать чрезвычайное вмешательство нашего всемогущего Господа, вмешательство, которое мне кажется просто невероятным... Не нужно думать, сын мой, - добавил он снисходительно, - что обилия добродетелей и талантов, как у вас, достаточно для того, чтобы вызвать этот столь редкий Божеский знак то чудо, которое является одним из дивных проявлений Божества и одной из наиболее прочных статей нашего учения.
- Не думаете ли вы, ваше высокопреосвященство, что было бы грехом гордыни поверить в чудо в данном случае?
Он спросил об этом с какой-то странной интонацией, так, словно утвердительный ответ облегчил бы его душу. Архиепископ, казалось, был недоволен и снова задумался.
- Я не могу ещё высказать окончательное мнение, сын мой, и, говоря со всей откровенностью, я опасаюсь это делать. Но вы должны успокоиться. Я чувствую, что вы искренни, а кажущаяся видимость вводила в заблуждение более мудрых людей, чем вы. Даже самые святые иногда бывали в плену галлюцинаций!..
Я полагаю, что вам нужно подождать других свидетельств, кроме вашего и этих двух простых душ, прежде чем предположить - и с какой осторожностью! - возможность прямого вмешательства. Подумайте только, сын мой! От прикосновения ваших рук, в вашей церкви!
- Да, - как эхо, повторил священник. - От прикосновения моих рук, в моей церкви, в наши дни. Именно об этом я и думаю со вчерашнего дня.
- А этот несчастный? Вы мне сказали, что он был не в полном разуме. Не был ли он сам жертвой какой-нибудь галлюцинации? Какого-нибудь приступа безумия?
- ОН видит, - сказал священник Михаил, - и к нему вернулся рассудок. Сегодня утром я получил от него большое письмо, в котором он говорит о своём счастье и заверяет в своей вечной признательности.
- Как бы там не было, я вам советую ещё раз спокойно и хладнокровно подумать, - заговорил архиепископ после некоторого молчания. - И конечно подождите заключения профессора Никулина. Когда он снова осмотрит этого молодого человека, вполне возможно, он сам признает, что ошибся в диагнозе. Идите с миром. Я буду молить Господа снова даровать вам покой.
Возвратившись от архиепископа, священник Михаил подверг старому анализу свои мысли. Событие уже несколько отошло назад, и он стал сомневаться в своих собственных чувствах. Рассудительные слова архиепископа его немного успокоили. Ему удалось убедить себя, что он был введён в заблуждение кажущейся видимости чуда, и словно почувствовал от этого облегчение. Он решил, не откладывая, пойти к доктору Никулину.
"В конце концов, - думал он, ожидая у двери своего друга, - в основе всего этого лежат физические и материальные причины. Необходимо их тщательно изучить, прежде чем прийти к окончательному заключению".
Едва завидев сутану священника в зале ожидания, доктор Никулин бросился к нему, заставил пройти вперёд мимо других посетителей и, бормоча какие-то слова извинения, ввёл в свой кабинет. Он казался крайне возбуждённым. Он не дал своему другу времени объяснится.
- Я ждал тебя с нетерпением! Ты пришёл я, полагаю, по поводу Алексея Дроздова? Его мать вчера вечером привела его ко мне. Это самый поразительный случай, какой я имел возможность видеть за всю мою практику, и я ещё не пришёл в себя от потрясения, которое я испытал.Выслушай меня! Ты, конечно, знаешь, что наука часто ошибается. Я не являюсь одним из её фанатичных ревнителей. У меня бывали заблуждения, и я каждый раз их признавал. Во многих случаях всё, что мы, медики, можем сказать, - это "может быть" или "вероятно".
Доктор помолчал, затем снова начал с некоторой торжественностью:
- Однако в данном случае не было, поверь мне, ни малейшей возможности заблуждения, По выходе Алексея Дроздова из больницы, где все врачи считали его неизлечимым, я лично занялся им, так как его мать, я говорил тебе, так как я знаю много лет его мать и её отчаяние тронуло меня. Он был обследован мной и некоторыми моими коллегами, самыми крупными специалистами. Никогда ни один случай не был проанализирован с такой добросовестной тщательностью, и все мы пришли к единому мнению: он не мог видеть. Причина была абсолютно материальной. Я не хочу входить сейчас в долгие объяснения - я оставляю их для доклада, который собираюсь представить в медицинскую академию, - он не мог видеть, говорю я тебе! Я сообщил о происшедшем двум моим коллегам. Они тоже взволнованы. Как врачи, мы можем заявить следующее: этому выздоровлению не может быть дано никакого научного объяснения. Я оставляю тебе, священнику, делать выводы. Но этот случай, невозможный в моём понимании, обязывает меня признать сверхъестественное вмешательство и заявить, это чудо...
- О! Чудо! - невольно воскликнул священник Михаил.
Он не мог сдержать протеста. В нём ещё жили слова архиепископа и возражения его собственного разума. Доктор, который, казалось, всё более и более приходил в волнение, не слушал его и с жаром продолжал:
- Это чудо! Ни один здравомыслящий человек не станет отрицать этого! Ты можешь рассчитывать на меня, если тебе понадобится представить самые убедительные доказательства. После события, столь изумительного, я не могу признать ни одну причину, кроме того, кому ты служишь, и другого орудия, кроме могущества веры, которое привлекало его внимание к обездоленному существу.
- Могущества веры, - машинально повторил священник.
- У меня есть много что сказать тебе. Этот чудесный знак был для меня откровением. Я должен признаться, что поистине переродился и испытываю крайнюю
необходимость пересмотреть большинство моих взглядов. До сих пор я был тем, кого принято называть человеком свободных взглядов, не атеистом, но скептиком. Никакие доводы не казались мне достаточно убедительными, и я не верил в возможность найти истину в метафизическом мире. Я испытываю необходимость произнести публичное покаяние. Я так взволнован сегодня, что не могу выразить ясно свои мысли; я должен в ближайшее время привести их в порядок. Если ты позволишь я приду к тебе через несколько дней, и мы подробно поговорим.
Священник смотрел на него с изумлением, не в силах удержаться от чувства зависти. Он пробормотал слова благодарности. Он смутно понимал, что в этом превращении надо было видеть новое Божественное вмешательство, но, будучи во власти мучительного сомнения, не мог воздавать господу хвалу, как это следовало бы делать.
Он отправился домой пешком. По дороге он неустанно снова переживал сцену, не дававшую ему покоя. Он призывал на помощь все средства религии, своего опыта и знаний, пытаясь прийти к такому заключению, которое удовлетворило бы его сердце и ум. Занятия науками приучили его анализировать свои мысли. Ещё раз он пересмотрел мельчайшие детали чудесного события и подверг критике все его обстоятельства, снова вспомнив с беспощадной ясностью все сомнения, которые его осквернили.
"Женщина меня умоляла. Я уступил, но с отвращением, из жалости к ней и по собственной слабости. В тот момент, когда я протянул руки и произнёс твоё имя, Господь, я просил тебя простить меня за святотатство. Я не могу скрыть от тебя этого. У меня не было веры. я не верил. Ни секунды я не думал, что ты можешь внять моей мольбе!..
Лицо юноши застыло, как во время молитвы, глаза его были мертвы. Ни малейшего проблеска разума не было в его лице. И вдруг под моими пальцами его веки начали трепетать. И в тот момент, когда я почувствовал, как этот взгляд рождался в ответ на призыв моей неверной молитвы, даже в тот момент я не мог в это поверить. Я, который проповедовал, чтобы убедить скептиков, который пробуждал наиболее глубокие доводы сердце разума, чтобы зажечь веру в твоё бесконечное могущество, я - даже в твоём присутствии - сомневался. И сейчас ещё я умоляю тебя: заставь меня почувствовать это чудо, которое не вызвало во мне никакого отзвука".
...Священник Михаил украдкой вышел из церкви, он был узнан толпой калек, поджидавших его, чтобы бросится к нему, умоляя признать на них милосердие Божие.
Три месяца прошло со времени исцеления слепого. Среди населения разнёсся слух, что священник делает чудеса. Каждый вечер, какие бы предосторожности священник Михаил не предпринимал, чтобы пройти незамеченным, его неотступно преследовали десятки калек, ожидавших его выхода из церкви часами. С каждым днём эта пытка становилась всё более мучительной.
Сегодня волнение, испытываемое им при виде всякого молящего калеки, показалось ему невыносимым. Они хватались за его сутану и не отпускали его. Они не довольствовались словами утешения, с которыми он обращался к ним. Их не удовлетворяло общение молится за них. Каждый требовал, чтобы священник взял его за руку и привёл к подножью алтаря, где проявила себя всемогущая сила. Каждый требовал, чтобы он возложил руки на его страждущее тело, призывая провидение смилостивиться над его несчастьем и сделать его здоровым.
Священник Михаил попытался уйти от них: как сможет он, не будучи безбожником, совершить церемонию, которая всё время казалась ему преступной пародией? Как осмелиться он ещё раз подражать священным жестам Христа и самых великих среди божьих избранников? Ему казалось, что границы, отделяющие суеверие от истинной веры, стираются. Разве дерзнёт он повторить десять, двадцать раз те религиозные обряды, которые наполняли его ужасом и были осуждены вышестоящей духовной властью?
Архиепископ дал ему понять, что на эти демонстрации смотрят не совсем благосклонно. После заключений профессора Никулина, подтверждённых его коллегами, после доклада, представленного в академию, в котором все медики доказывали сверхъестественность излечения, скептицизм прелата слегка покачнулся. Он сообщил о необычайном событии в Москву, где, встреченное сначала с недоверием, оно теперь тщательно изучалось. В ожидании решения высокопреосвященство Святейшего Патриарха Московского и всея Руси, архиепископ держался очень сдержанно.
Священник Михаил поднял голову и попытался уйти. Причитания стали более настойчивыми. Яд сомнения проник ещё глубже в его душу.
А если всё же Бог действительно выбрал его, его, недостойного, чтобы заставить сиять своё величие? Если это было настоящее, подлинное чудо? Как в таком случае отказаться воспроизвести снова ради этих простых и доверчивых душ тот жест и те слова, которые вызывали однажды божественное вмешательство? Уклониться от этого будет самой жалкой неблагодарностью. Не явится ли это отрицанием высшей милости? Не будет ли именно это грехом?
Он сдался и уступил ещё раз мольбам слишком невыносимым. Он схватил одного из несчастных, который ходил на костылях. Он притащил его в церковь, бросил к подножью алтаря и возложил руки, произнося горделивые слова. Ничего не последовало за этим. Со времени чуда со слепым сверхъестественная сила больше не выказывала себя. Священник стоял, охваченный стыдом, растерянный, держа руки на больной ноге калеки. Уже другие толкались, чтобы занять его место. Священник Михаил совершил обряд над всеми, пропуская их одного за другим.
Чудо, которое он ранее сотворил, не отпускало его от себя и обязывало нести крест до конца. На каждую рану, на каждое уродство он возлагал свои руки, как когда-то делал Христос и отцы церкви. Он возненавидел это место у подножия алтаря. При каждом повторении он должен был делать сверхчеловеческие усилия, чтобы не проклинать наивное, безумное доверие этих существ, не упрекать их, как в нелепом самомнение, в этой слепой вере, которая причиняла ему невыносимые муки извиняться с притворным доброжелательством за то, что чудо - это исключительная милость, не кричать о своём стыде, когда в момент возложения рук он замечал в из глазах пламя бессмысленной надежды, отсылать их с утешениями, когда после предвиденной им неудачи он замечал, как на лицах появлялось выражение отчаяния и злобы.
Ему удалось сдержать до конца своё возмущение. Более двадцати раз он повторил бесполезный жест и произнёс напрасные слова. Одна женщина подошла последней. На вид она не страдала никакой болезнью. Она робко приблизилась и после тысячи недомолвок попросила его умолить бога, чтобы он позволил ей стать матерью. Выставление не показ подобного недомогания заставило его вскочить и бежать из храма, едва сдерживая слёзы ярости и отчаяния.
Он дошёл до своего жилища, проходя по тёмным улицам и переулкам, с опущенной головой, опасаясь быть узнанным, что уже случалось не раз, так как энтузиазм его поклонников начинал превращать его в знаменитую личность.
Дома он принялся, как делал это каждый вечер, за изучение доклада доктора Никулина. Доктор сам принёс его в тот день, когда пришёл объявить о своём решении стать приверженцем церкви и просить советов у друга, в котором он видел теперь своего духовного наставника.
Священник Михаил не почувствовал никакой радости от этого блестящего превращения. Он жадно погрузился тогда в чтение доклада. Он заставил дать тысячи объяснений, не довольствуясь пониманием общего смысла и стремясь постичь точное значение каждого термина. Это его не удовлетворило. Так велико было его мучительное желание внести ясность в душу, так велика была его жажда понимания, что он тайком купил учебники медицины и специальные труды, посвящённые органам зрения. Чем дальше он продвигался в своих новых познаниях, чем больше деятельность этих органов становилась ему известной, тем решительнее его разум должен был признать, что научное объяснение излечения невозможно, и тем больше он упорствовал в страстном исследовании, не осмеливаясь признаться себе, что им руководила надежда найти такое объяснение.
В этот вечер разум продиктовал ему научный, неизбежный в его неоспоримой очевидности вывод.
- Нельзя в этом сомневаться, - сказал он громко. - Это - чудо! Я должен в это верить. Нужно, чтобы я в это верил.
Он закрыл книги и принялся размышлять, обхватив голову руками, заствляя себя славить Господа словами, соответствующими безмерности оказанной им милости. Но вскоре он не мог продолжать молитву. Несмотря на все усилия, он искал ещё другие объяснения естественного порядка, ещё более не вероятные, ещё более бессмысленные. Его ум был занят теперь теми необычайными сочетаниями атомов, которые современная наука признаёт теоретически возможными, математика объясняет, но самопроизвольная реализация которых требует столь невероятного случая, что она практически невозможна в нашей вселенной.
Он повторил себе доводы своей собственной проповеди. Проявлением лишь сверхъестественной воли можно объяснить подобный невероятный случай, приравниваемый человеком к чуду. Это говорил он. Сейчас с подобными заявлениями выступили крупные научные авторитеты. Однако исключение было всегда теоретически возможно! Он чувствовал, что его разум теряется в статистических цифрах и законах. Невольно он пытался вспомнить тот чрезвычайно небольшой процент, которым один учёный оценивал вероятность неожиданного синтеза самой простой из клеток.
У него закружилась голова, когда он подумал о миллиарде различных клеток, входящих в зрительный аппарат. Он понял, наконец, смехотворность этой последней надежды. Из всех предположений подобная случайность была самым невероятным. Все области науки фатально приводили к признанию Божественного чуда. На кафедре он говорил о так называемом конфликте между религиозным учением и разумом.
Здесь учение и разум были в согласии. С какой бы стороны он не брался за решение вопроса, он неизбежно приходил к Божественной воле. Священник Михаил провёл рукой по лбу, мокрому от пота, и закончил с трудом тягостную благодарственную молитву. Когда он, так и не обретя душевного спокойствия, собрался лечь спать, ему позвонили по мобильному телефону от архиепископа, приглашавшего его к себе на следующее утро.
Едва он вошёл в покои архиепископа, как заметил перемену в отношении к себе окружающих прелата. Во время прежних визитов он видел недоверие, близкое к враждебности, которое странно констатировало со слепым доверием, оказываемым ему простым народом, и до боли его огорчало. Сегодня же первый викарий бросился ему навстречу, едва объявили о его приходе, и выказал радушие, в котором чувствовалось уважение.
- Я знаю, у его высокопреосвященства есть приятные новости для вас, - сказал он. - Он хочет вам объявить лично. Поверьте, я очень рад.
Он не успел продолжить, так как архиепископ уже попросил ввести священника Михаила.
Прелат встал ему навстречу, и, когда священник Михаил нижайше преклонил колена, его преосвященство поднял его. Он устремил на него взор, полный восхищения, к которому примешивалось вопрошающее любопытство. Он долго молчал. Казалось, он обдумывал проблему чрезвычайной важности, не в силах решиться задать главный вопрос. Наконец он заговорил, тоже с оттенком почтительности:
- Сын мой, у меня есть замечательная новость для вас. Я знаю, она наполнит вас счастьем, и рад, что первый говорю вам о ней.
Я получил большую телефонограмму из Москвы по поводу исцеления Алексея Дроздова. Ваши заслуги и добродетели рассматриваются в нём с исключительной благосклонностью. Чудесный случай был тщательно исследован высшими авторитетами в вопросах веры. Каждое из обстоятельств было тщательно взвешено, в то время как заключения врачей стали предметом долгого и терпеливого изучения. Вывод нашего Святейшего Патриарха и главы Российской Православной Церкви: в этом исцелении налицо все признаки божественного чуда. Он ещё не высказался официально - вы знаете, как церковь должна быть осторожна в подобных случаях, - но, судя по тону письма и указаниям, которое оно содержит, вполне вероятно, что он вскоре это сделает. Он поручил мне сказать вам, что взор Господа устремлён на вас...
Возрадуемся же, сын мой. Это огромная милость, которую оказал вам Господь. Она, несомненно, заслужена необычайными достоинствами, и её слава отразиться на всех нас, слугах Господа.
- Ваше высокопреосвященство... - сказал священник, опустив голову.
Далёкий от того, чтобы испытывать огромную радость, он был подавлен, словно это блестящее утверждение, идущее от высшей духовной власти, нанесло ему последний удар.
- Ваше высокопреосвященство, я должен признаться... В тот момент, когда я призывал святое имя, у меня не было веры. Я не признавал возможность его вмешательства!
Архиепископ долго смотрел на него. не выказывая удивления. Он молча размышлял, затем заговорил тоном отеческой власти:
- Пути Господа неисповедимы, сын мой. Я буду также искренен, как и вы. Когда вы объявили мне о происшедшем, я не поверил. я тоже согрешил недостатком веры. И чтобы ещё больше открыть вам моё сердце, скажу, что, будь я на вашем месте, я испытывал бы те же сомнения и колебания. Бог выбрал этот случай, чтобы дать нам обоим урок, показав на одном из чудеснейших примеров силу наивной веры простой женщины и ничтожество нашего звания. Поблагодарим же его вдвойне за милосердие и за это обнаружения себя, подтверждённое нашим святым отцом, открывшим нам глаза, нам, которые сами были слепы.
Священник с минуты стоял молча, в нерешительности, затем бросился плача к ногам архиепископа.
- Но я... я сам ещё не убеждён, ваше высокопреосвященство! Я всё ещё сомневаюсь. Увидев своими глазами, дотронувшись своими руками, я не поверил по-настоящему в его присутствие! когда наука дала мне неопровержимые доказательства, я не поверил науке! Я изучал сам, один. Я дошёл до изучения, пытаясь найти ошибку в рассуждениях и выводах. не сумев обнаружить её, я стал сомневаться в своём собственном суждении! Я отрицал ценность ума! И сегодня, ваше высокопреосвященство... О! Какой демон живёт в моей душе? Что я за существо? Что я за священник, более жалкий, чем самый жалкий из безбожников!.. Сегодня, когда мне дано высочайшее подтверждение, когда это чудо возведено в ранг догмы самим представителем Христа, - в это чудо, которое сам я вызвал, которое сам я пережил, я, слуга Господа, я, недостойный, я не могу в него поверить!
Подмосковье. Август - сентябрь 2012 год.