Ясный августовский день клонился к вечеру. Последние лучи заходящего солнца отражались в верхушках величественных сосен и падали на осененную каштанами асьенду Аддерли, завершая очаровательную картину уходящего дня.
Внешний вид асьенды, скромный и непритязательный, вполне гармонировал с диким ландшафтом.
Несмотря на то, что конгрессмен Аддерли выбрал себе для жилья окраину цивилизованного мира, он не мог совершенно отрешиться от вкусов своей прежней жизни. Сидя в роскошном кресле, он любовался золотыми рыбками в аквариуме, который стоял на круглом столе из красного дерева. В большом просторном камине пылали ярким пламенем сосновые поленья. Элвин Аддерли восхищенно взирая на вдохновенные черты грациозных императорских рыбок, нежно гладил за ухом гончую, когда тень высокой фигуры, внезапно затмившая дверной проем, заставила его поднять голову.
Достаточно было беглого взгляда, чтобы тотчас узнать в пришельце фигуру и черты надменного, импозантного и вольного бродяги, коим являлся Паскуаль Рабле, некогда сподручный конгрессмена и ухажер его дочери. Замшевая куртка небрежно, но элегантно накинутая на одно плечо обнажала мощную грудь, украшенную серебряным медальоном. Из-под касторовой шляпы, которая покрывала его посеребренную голову, ниспадали на плечи длинные прямые пряди. Правая рука лежала на рукояти пистолета засунутого за поясной ремень.
-Как ты отыскал их, Паскуаль? – спросил Аддерли, вновь уставившись на аквариум.
-Проще простого, месье. По следам, которые они оставили, после того как выбрались на берег болота.
-Ты всегда был не плохим следопытом, Паскуаль, - отвесил комплемент Аддерли. – Я рад, что все обошлось и малышка в порядке. Скажи, мне, Паскуаль, как ты находишь этого парня?
-Мне он не нравиться, месье, - однозначно ответил Рабле.
-Я даже могу сказать почему, - как бы ожидая такого ответа, заметил Аддерли.
-Дело не в том, что вы думаете, месье, - опередила комментарии патрона Рабле.
-Тогда в чем же, если не секрет?
-Милосердие, месье. Милосердие присуще ему – плохое качество для того, на кого вы делает ставку, - сказал Рабле с ноткой определенной жесткости в голосе.
-«МИЛОСЕРДИЕ», говоришь. Подумать только: «МИЛОСЕРДИЕ», -изгалялся в соображениях Аддерли, явно не ожидая услышать подобного мнения от такого человека как Рабле. Ты полагаешь, что те на кого я делаю ставку, должны иметь холодные сердца и черствые души?
-Именно так, месье.
-Думаю, себя ты относишь именно к таким, я имею в виду, людей с холодным сердцем?
-Возможно, месье.
-Ну, что же. Твое мнение заслуживает внимания. Я как-нибудь подумаю об этом на досуге. Но хочу еще сказать тебе, Паскуаль, что я не доволен тем, что ты устроил бойню в селении туника.
-Месье! А как я должен был поступить, если мне показалось, что ваша дочь попала в плен к дикарям!
-Сам сказал: «мне показалось», - поправил собеседника Аддерли, - так надо было убедиться.
-Я и убедился, увидев среди скво одну в платье мисс Руфь. Этого было достаточно, чтобы устроить зачистку, - объяснил свои действия Рабле.
-Теперь, индейцы наверняка будут мстить, – констатировал Аддерли. – Передай людям, чтобы повысили бдительность.
-Слушаюсь, месье.
-Еще одна просьба, Паскуль,- интригующе произнес Аддерли,- поскольку я нанял тебя, а значит, вновь оказал доверие, припомнив все твои «славные» дела, понаблюдай за парнем, ведь люди тебе доверяют, а не ему. Аккуратно так понаблюдай.
-Разуметься, месье. Вы будете знать даже сны, которые ему сняться, - с долей самоуверенности заверил Рабле, - сверкнув зубами в улыбке.
-Кстати, где он сейчас? - поинтересовался Аддерли насчет Уильяма.
-На скотном дворе ведет учет молодняка.
-При деле значит, - отрешенно произнес Аддерли, достав из кармана трубку. – Это хорошо. Ступай и пригласи его ко мне.
Уильям, наблюдал за лошадьми у кораля. Для него лошади были теми существами, которые способны были вызвать совершенно безответную страсть. Его внимание привлекла одна необъезженная лошадка, которая отбилась от каравана переселенцев. По всей вероятности она успела стряхнуть со своей спины всех в караване, кто не пытался оседлать ее и, хотя она была вся покрыта пылью, все же было видно, что она удивительно красивой масти, с огромными блестящими глазами, которые служили ей, исключительно для украшения. Она не смотрела на Уильяма, а принюхивалась, поводила ушами, даже приподнимала, словно пробуя что-то, тонкую ногу. Уильяму показалось, что лошадь намеренно кокетничает с ним и он, перевалившись через ограждение, протянул ей свою руку, чтобы погладить морду. Но почему-то один объездчик, изловивший ее на просторах, в эту минуту крикнул: «Хэй!», - и дернул за конец тридцатифутовой риаты, к которой была привязана лошадь. Она с самым презрительным видом тронулась с места и, натянув повод до предела начала кружить по коралю. Уильям стоял и с восхищением следил за ее свободными движениями. Потом она остановилась, как раз напротив глазеющего Уильяма и подошла, вплотную, к ограждению. Вытянув шею, она чуть задрала верхнюю губу, обнажив широкие зубы. Узкая морда и красиво изогнутая шея напряглись, словно струна, а потом она снизошла и подчинилась этому объездчику, все время повторявшему: «Хэй!», «Хэй!», - и вновь порысила по кругу.
-Эта кобылка молода, она еще не сформировалась, как личность, - сказала Руфь, незаметно подойдя и встав рядом с Уильямом у кораля.
Уильям от неожиданности дрогнул. На фоне вечернего заката ее строгое облегающее серое платье, не стянутое корсетом и шляпка такого же мягко тона, бросались в глаза. Из-под туго накрахмаленного белоснежного края нижней юбки, как нельзя более нелепо выглядывали широкие туфли без задников, держащиеся на одном большом пальце. Без всяких признаков смущения она заметила одиноко стоявшего Уильяма, небрежно оглянулась через плечо, как бы отыскивая глазами, не смотрит ли кто, и непринужденно улыбаясь, при виде знакомого ей человека, подошла к нему.
-Едва найдется среди наших объездчиков тот, кто смог потрепать ее по холке, - продолжила разговор Руфь. – Это так же просто как упасть с бревна.
-Да, ну что вы, мисс Руфь, - ерничал Уильям, - объездчики говорят, что ваш старый друг такой мастер, - два три шлепка по шее лошади, и все становиться на свои места.
-Это вы о ком, мистер Гарт? – изобразив, непонимание спросила Руфь.
-О нем, этом пижоне, устроившим резню в индейской деревне, – с пренебрежением объяснил Уильям.
- Мне право жаль, мистер Гарт, да и вам тоже нелегко вспоминать, - сказала она, положив свою ладонь ему на плечо.
-Ладно, забыли, - жестоко произнес Уильям, отстраняя ее руку.
-Он вовсе мне не друг, - виновато произнесла Руфь, а потом злобно добавила. - Меньше слушайте сплетни скотников, мистер Гарт. И вообще все, что с нами произошло, не дает вам повода к ревности. Не забывайтесь, мы не у индейцев, и я не ваша жена.
-Сказал же: «забыли»! – нервно произнес Уильям. – То Уил, то мистер Гарт. Вас не поймешь, милая леди.
-Не называйте меня так, а то поссоримся! - почти кричала раздраженная Руфь.
-Насчет этой кобылки…, – раздался голос Рабле, который тихо подошел к коралю в самый пикантный момент выяснения отношений между молодыми людьми не равнодушными друг к другу. – Могу вас уверить, что лошадка – заметьте себе накрепко – совсем не твой мустанг, милая.
От последних его слов Уильяма передернуло. Назревающий конфликт в виде «боя быков» в мгновение привиделся и Руфи, которая в растерянности не знала, как и отреагировать на появление Рабле.
-Месье, Рабле, будьте так любезны, - со злобной вежливостью заметила Руфь, стараясь поставить на место зарвавшегося мужчину, - ведите себя с подобающей долей приличия, свойственной джентльмену, обращающемуся к незамужней женщине, тем более, дочери его патрона. А слово «милая» приберегите для своей будущей пассии или для кабацких девок.
-Да, я к тому, что, лошадка кастильских кровей, разрази меня гром!- продолжал характеризовать лошадь Рабле, не обращая, казалось внимание на слова Руфи. – Я целый день присматриваюсь к ней, надзирая в разное время в стойле. Я проследил ее буйства и кажется, понял причину. Если ты мне позволишь, парень, - обратился он к объездчику, - то я приближусь к ней и усмирю ее.
-Без проблем, сэр,- ответил тот. – Говорят вы лучший.
Рабле вошел в кораль, и слегка обернувшись, весело бросил в сторону Уильяма:
-Будьте безмятежны, мой друг! Пройдет несколько дней, многое измениться, и она станет как другая! Я имею в виду, эта лошадка. Доверьтесь дядюшке Паскуалю. Вы меня поняли? Все будет в лучшем виде, и гусь повиснет в небе! Да, совсем забыл, вас требует к себе патрон. Поторопитесь, мон ами (мой друг, - франц.).
Как только Рабле приблизился к лошади и принял от объездчика риату, в ту же самую минуту, животное схватило его своими зубами за фалды…
-Она желает, чтобы я поскорее взгрел ее, – ехидно улыбаясь, молвил Рабле, играя на публику у кораля. – Клянусь богом, она от меня без ума, мой друг, - и Рабле вызывающе посмотрел на Уильяма, собравшегося было покинуть это шоу и отправиться к патрону. – Это любовь! - И Рабле дернулся, старясь освободиться от зубов лошади. - Но я буду жестокосердным! – он рванул сильнее и оставил в ее зубах добрую половину своего костюма, вызвав смех у зевак.
Ничуть не смущаясь, своей неудачной попытки, Рабле лихо перескочил через ограду кораля и исчез на конюшне. Через несколько минут он вновь появился с мексиканским седлом в руках и прочим снаряжением. Он заметил Уильяма, все еще стоявшего рядом с Руфью и, не отводя взгляда от гарцующей в корале лошади, буркнул:
-Идите мой друг, идите. Патрон не любит ждать.
Руфь посмотрела на Уильяма. Тот, принимая вызов обстоятельств, из принципа остался стоять у кораля, наблюдая за действиями Рабле.
-Успеется! - крикнул Уильям вдогонку Рабле.
-Что он делает? – настороженно произнесла Руфь, - это седло слишком тяжело для нее, она будет из всех сил сопротивляться.
Рабле, пока несколько объездчиков держали лошадь, медленно накинул ей на спину седло, которое скрыло прекрасные линии и изгибы ее стройного тела. Но стоило, Рабле потянуть подпругу, как случилось нечто невероятное. Лошадь расширила ноздри, раздула свое брюхо, чуть ли не в двое – чем больше Рабле затягивал, тем больше она раздувалась.
-Ее бабушка вела себя точно также! – веселил публику Рабле. – Когда седлаешь благородных кастильцев, они раздуваются словно шар. Это она так играет со мной, не так ли, мой друг, - и Рабле снова посмотрел на Уильяма.
Когда подпруга была, наконец закреплена, Рабле осторожно приблизился к лошади. Внезапно та взвилась в воздух и с силой опустилась на прямые ноги. За этим последовала серия рывков, по всемувыгону, которые нельзя было даже сравнить с прыжками, скорее они напоминали движение молнии, а то, что сейчас проделывал Рабле, никак нельзя было назвать верховой ездой. Он появлялся над головой лошади, то где-то у хвоста, то у шеи, а то просто в воздухе – где угодно, но только не в седле. Он вместе со своим седлом и всей сбруей казался несоразмерно громоздким по сравнению с лошадью. Бешеный, взметающийся, рвущийся клубок, состоявший из всадника и лошади, в котором изредка мелькали то копыта, то шпоры размотался. Лошадь, проскакав, брыкаясь кру,г волной метнулся вверх и вниз, сбросив не полюбившийся ей груз. Через несколько мгновений она преспокойно стояла напротив, без седла, которое валялось вместе с Рабле на земле.
Публика замерла, но потом раздался смех.
Двое объездчиков помогли Рабле встать на ноги, но он грубо оттолкнул их от себя, встал и направился к коралю.
-Эй, приятель! - обратился Рабле к скотнику с хлыстом, - одолжи плеточку.
Взяв кнут, которым пользуются погонщики скота, он вновь вошел в центр выгона и взмахнул хлыстом, пытаясь привести животное к покорности.
-Прекрати, Паскуаль, - громко крикнула Руфь, - Не смей, слышишь!
Но он не слышал и несколько раз полоснул лошадь хлыстом по крупу.
В эту минут через ограду перемахнул Уильям, и бросился на выручку бедному животному.
Рабле, с неистовым выражением лица, не мог простить унижения, которое нанесла ему лошадь, а скорее Руфь, и переключив все внимание на приближающегося Уильяма резко развернулся и начал стегать того хлыстом, приговаривая:
-Будьте, безмятежны, мой друг! Это не в счет! Я победил! Она разочаровалась, вы видели! Она желала меня повергнуть! Но я все равно приберу ее к рукам! На! Получи!
-Рабле, немедленно прекрати! - кричала Руфь и, не выдержав, сиганула через ограждение, бросившись на помощь Уильяму, защищавшемуся от секущих ударов хлыста.
Она подбежала к нему и, заслонив собой, предотвратила следующий удар. В порыве гнева силы Рабле иссякли, и он, качаясь на ногах, опустился на землю.
-Фенита, ля комедия, - молвил Рабле, вытирая пот со лба.
Затем наступил момент, которого так ждали зеваки оцепившие ограждение по всему его периметру.
Солнце окончательно спряталось за макушками сосен, подул приятный ветерок.
Уильям, отставив в сторону Руфь, достал платок из кармана и вытер кровь с лица, потом он передал платок Руфи, а сам направился к лошади, мирно стоявшей у ограждения. Он положил руку лошади на холку, второй потер ее шею. Потом мазанув свое лицо и одежду лошадиным потом, как это делал когда-то его отец, внезапно приостановился, дав лошади насладиться запахом, исходившим от него. Животное, обнюхав Уильяма, успокоилось. Заметив расположение лошади, Уильям, уподобляясь выходкам Рабле, с подчеркнутой учтивостью снял шляпу перед публикой. Раздались аплодисменты в его поддержку. Зеваки открыли рты, и от напряжения даже позабыли, что родились на свет.
-Уил! Остановись! – громко сказала Руфь.
Но он не ответил ей, едва улыбнулся, вскинул шляпу на макушку и быстрым движением вскочил на спину лошади. К величайшему удивлению публики, лошадь даже не дрогнула. Гордо выпрямившись, Уильям сидел на ее открытой спине без седла. Лошадка закрыла глаза, и казалось, что она засыпает. Уильям, тихонько, как это не раз проделывал его отец, шевельнул поводьями. Лошадь тронулась с места, затем остановилась, очевидно, погрузившись в размышления. Уильям еще раз дернул поводьями и вдавил слегка пятки ей в бока, и она порысила по кругу, как ни в чем не бывало.
-Сбросьте изгородь! – крикнул Уильям.
Объездчики открыли заграждение, и Уильям, погоняя лошадку, пустился в галоп.
Публика неистовствовала: «Виват управляющий! Молодчина, парень!»
Наслаждаясь финалом зрелища, Руфь, не верила глазам своим. Ее сердце, переполнял трепет чувств к этому молодому человеку. Она испытывала не поддельную гордость за него. Она радовалась вместе со всеми этой маленькой его победе над строптивым животным.
«Мой Уил! Это мой Уил»! – кричала она, и словно ребенок подпрыгивала и бросала вверх свою шляпку.
Шоу закончилось. Никто не заметил появления среди глазеющих пеонов и рабов у кораля хозяина.
Мистер Аддерли с супругой с любопытством наблюдали за финалом действа. И когда Уильям, погоняв по равнине лошадь, опять вернулся к коралю, Аддерли вставил свое веское слово.
-Все развлекаетесь, мистер Гарт?
Уильям виновато спешился и передал лошадь объездчику.
-Напротив, сэр, – сказал он, снимая шляпу.
-Добрый вечер папочка! Добрый вечер мамочка! - подойдя к родителям, кротко и виновато произнесла Руфь, присела в реверансе и удалилась.
-Более часа вы заставили меня ждать, молодой человек, - начал было свои назидания Аддерли. – Рабле поставил вас в известность?
-Да, сэр.
-Признаться, я рассчитывал застать вас на скотном дворе, а не у конюшни. Ну и как мои телята?
-Шестьдесят семь голов, сэр,- четко выпалил Уильям,- падеж составил: двое телок и один бычок. Корова сама затоптала. Слабый родился. Пересчитали еще к полудню, сэр.
-Так в чем же дело, мистер Гарт? Почему вы проигнорировали меня?
-Простите, сэр. Дело чести.
-Чести, говорите.
-Да, сэр. Мне бросили вызов.
-На сей раз, прощаю вас,- тихо произнес Аддерли, - Потому, что вы отстояли свою честь. Было бы иначе, я приказал бы выпороть вас на глазах у этих вот…. Надеюсь, вы меня понимаете?
-Да, сэр. Больше этого не повториться, сэр.
-Надеюсь, - добавил Аддерли, и, взяв под руку супругу, удалился в дом.
Постояв немного в раздумье Уильям, направился в свою конуру отдыхать. Проходя мимо окон дома Аддерли, который смотрел на него слепыми окнами, только в одном – в окне спальни Руфи – за муслиновой занавеской мерцал огонек. Тень девушки в свободно спадающей одежде раз или два промелькнула в окне. Уильям остановился, затаив дыхание и готов был уже бесшумно удалиться, как вдруг он замер. Лунный свет мягко ложился на спящие карнизы. Цветущая лоза испанского винограда, словно тоже погружалась в сон. Алые бутоны вьющейся черокской розы казались в этом призрачном свете целомудренно белыми. Приглядевшись, Уильям заметил, что рядом с девушкой за занавеской выросла другая, большая тень, несомненно, принадлежащая мужчине.
Словно маньяк, одним бешеным прыжком он достиг карниза и очутился у окна спальни. Оттуда доносился разговор на повышенных тонах.
- Что ты нашла в этом смазливом курчавом, парне? – говорил мужчина, голос которого походил на голос Рабле. – Ты сегодня унизила меня. По правде сказать, тебе это удалось, милая Руфь.
-Не твоего ума дела, Рабле, - резко говорила Руфь, - И вообще поделом тебе, заносчивый самодовольный, напыщенный индюк. Убирайся, я, не одета.
-Я тебя всякую видал, - нагло заявил Рабле и сильно схватил Руфь за руку, подтаскивая ее к кровати.
Он начал осыпать ее тело поцелуями, приговаривая в истерике:
-Ты моя, Руфь, и только моя!
-Не прикасайся ко мне, свинья! Ты мне противен! – кричала Руфь.
-А, он тебе значит, не противен!? - продолжал наседать Рабле, уволакивая тело Руфи под себя.
-Я, буду кричать! – в отчаянии произнесла Руфь.
Раздался звон разбитого стекла, и в спальню ввалился разъяренный Уильям. Он молниеносно достал свой нож из голенища ботинка. Тот самый кованый нож, с рукоятью из рога бизона, который он так и не сменял индейцу по имени Коваян. Ринувшись на Рабле, Уильям одной рукой оттянул его от лежавшей на спине Руфи, а второй вонзил нож в его тело.
Руфь в истерике закричала.
Рабле же, в недоумении схватился за рану, упал на колени и умер, истекая кровью.
Тем временем, прочная дверь в спальню Руфи, в которую колотили и ломились домочадцы, распахнулась. В проеме со свечами в руках стояли чета Аддерли и многочисленная глазеющая челядь.