Isabel Allende NINA PERVERSA del libro « LOS CUENTOS DE EVA LUNA» перевод с испанского
В одиннадцать лет Елена Мехийяс была все еще похожа на тощего щенка, с тусклой кожей как у большинства одиноких детей, ртом, в котором виднелись редкие зубы, с волосами мышиного цвета, она была насколько костлява, что выглядела немного тяжеловатой для своих размеров, казалось, вся она пошла в колени и локти. Ничто в ее внешности не выдавало жарких мечтаний, не свидетельствовало о страстной натуре, каковой она была на самом деле Оставаясь незамеченной, девочка бродила среди непримечательной мебели и выцветших занавесок в пансионе своей матери. Она была всего лишь грустной кошкой, которая играла среди пыльных гераней и папоротников во дворе или сновала от кухонной плиты в столовую, накрывая стол к ужину для постояльцев. Изредка, какой-нибудь клиент обращал не нее внимание, и если такое случалось, то только потому, что нужно было потравить тараканьи гнезда или наполнить сливной бачок,если насос отказывался качать воду наверх.
Ее мать, измученная жарой и домашней работой, не имела ни сил для нежности, ни времени, чтобы следить за своей дочерью, поэтому она не знала, в какой момент ее дочь изменилась.
Первые годы своей жизни, девочка была молчалива и застенчива, любила загадочные игры, во время которых тихонечко разговаривала сама с собой, сидела в углу и сосала палец. Она выходила только в школу или на рынок, казалось, ее не интересует оживленная ватага ровесников, играющих на улице.
Преображение Елены Мехийяс совпало с появлением Хуана Хосе Берналя, Соловья, как он себя называл, и как говорилось в афише, которую он прибил на стене своей комнаты.
Пансионерами были, в основном, студенты и служащие, непонятно чем занимающиеся на государственной службе. Уважаемые дамы и кавалеры, так называла их мать, которая хвасталась тем, что не принимает, кого попало под свой кров, а только людей достойных, с постоянной работой, хорошими привычками, достаточно платежеспособных, способных оплатить проживание за несколько месяцев вперед, соблюдающих правила пансиона, который больше походил на церковную семинарию, чем на отель.
- Вдова обязана заботиться о своей репутации и быть уважаемой, я не хочу, чтобы мой пансион превратился в гнездо бродяг и извращенцев – часто повторяла мать, так чтобы никто, а особенно Елена не забыли об этом.
Одной из задач девочки было следить за жильцами, и при малейшем подозрении докладывать матери. Эта шпионская работа подчеркивала бестелесность девочки, которая исчезала в тени комнат, существовала в тиши и появлялась так внезапно, что казалось, она только-только вернулась из невидимых измерений. Часто, мать и дочь работали вместе, но каждая была погружена в собственные заботы, и не испытывали потребности в общении. Действительно, они говорили очень мало, только в свободное время сиесты, и всегда о клиентах. Иногда, Елена пыталась приукрасить серую жизнь этих мужчин и женщин, временно проживающих в их доме, которые уходили отсюда, не оставляя никаких воспоминаний. Она связывала их с какими-то необычными событиями, одаривая тайной любовью или трагедией, но мать имела точное чутье, и всегда отличала ее фантазии от правды. Таким же образом, она безошибочно угадывала, когда дочь скрывает информацию. Мать была очень практичной, и хотела иметь четкое представление, что происходит под ее крышей, кто и что делает в любое время дня и ночи, сколько сахара в кладовой, кому звонили по телефону или, где они забыли свои ножницы.
Это была веселая, и даже хорошенькая женщина, ее грубая одежда едва сдерживала нетерпение все еще молодого тела, но многие годы, проведенные в мелких заботах, иссушили свежесть духа и жизнерадостность. Хотя, когда появился Хуан Хосе Берналь – претендент на съемную квартиру, все изменилось для нее и для Елены.
Мать, соблазненная претенциозными модуляциями Соловья, и его известностью, которую подтверждала афиша, вопреки своим правилам приняла его в пансион, невзирая на то, что он совсем не подходил под образ идеального клиента. Берналь сказал, что ночью он поет, поэтому днем он должен отдыхать, и что сейчас он без работы, поэтому не сможет заплатить за месяц вперед и что он очень щепетильный относительно питания и гигиены, он вегетарианец, и принимает душ каждый день. С удивлением, Елена увидела, что ее мать зарегистрировала нового жильца без лишних вопросов и проводила до самой двери комнаты, волоча из последних сил его тяжелый чемодан, в то время как он нес футляр с гитарой и картонную тубу, в которую спрятал афишу. Прижимаясь к стене, девочка последовала за ними вверх по лестнице, случайно, она заметила напряженное выражение на лице нового постояльца, которое появилось при виде плотных ягодниц ее матери, обтянутых пропотевшим коленкоровым передником. Войдя в комнату, Елена щелкнула выключателем, и большие лопасти вентилятора с ржавым лязганьем завертелись под потолком.
С этого мгновения порядки в доме изменились. Прибавилось работы, потому, что Берналь, спавший в то время, когда остальные уже ушли по своим делам, на долгое время занимал ванную, поедал огромное количество кроличьей еды, которую ему должны были готовить отдельно, все время говорил по телефону и часто включал утюг, чтобы наглаживать свои щегольские рубашки, при этом хозяйка пансиона не требовала от него дополнительной оплаты. Елена возвращалась из школы в солнечную сиесту, когда день изнывал от ужасного белого зноя, но он в это время еще спал.
По распоряжению матери, она снимала туфли, чтобы не нарушать неестественный покой, в который, казалось, погрузился весь дом. Девочка поняла, что мать меняется с каждым днем. Раньше всех, она замечала признаки, о которых потом, за их спинами, начали шушукаться все жильцы пансиона. Сначала был запах, стойкий аромат цветов, который исходил от женщины и плыл за ней из комнаты в комнату. Елена знала каждый уголок дома, и укоренившаяся привычка шпионить помогла ей обнаружить флакон духов, спрятанный в кладовой за мешками риса и банками консервов. Затем она заметила темный след карандаша на веках и легкий красный оттенок на губах, новое белье, обязательную улыбку, которой мать встречала Берналя, когда он на закате спускался вниз, с еще мокрыми волосами и усаживался на кухне, поглощая свои странные блюда. Мать сидела напротив, и он рассказывал ей эпизоды из своей артистической жизни, сопровождая каждую свою шутку громким утробным смехом.
Первые недели Елена чувствовала ненависть к этому человеку, который захватил все пространство в их доме и все внимание ее матери. Она ненавидела его волосы, смазанные брильянтином, его отполированные ногти, его привычку ковыряться в зубах с помощью зубочистки, его педантичность и его нервозность. Она задумывалась о том, что увидела в нем ее мать, он был всего лишь мелкий авантюрист, певец в третьесортных барах, о котором никто и никогда не слышал, возможно, сутенер, как шепотом утверждала сеньорита София, их постоянная пансионерка.
В один из жарких воскресных вечеров, когда делать совершенно нечего, и, кажется, что часы застряли в стенах дома, Хуан Хосе Берналь появился в патио с гитарой в руках, он обосновался на скамейке под фиговым деревом и начал перебирать струны. Звук привлек всех постояльцев, они выходили в дворик один за другим, сначала робко, не очень хорошо понимая причину этого шума, но затем с энтузиазмом вынесли стулья из столовой и расселись вокруг Соловья. Этот человек имел самый заурядный, но звучный голос и пел очень приятно. Он знал все старые болеро и мексиканские ранчерас, некоторые песни гуэррийерос, содержащие ругательства и богохульства, заставляющие женщин краснеть. Впервые, насколько могла припомнить девочка, в пансионе царила атмосфера праздника. Когда стемнело, зажгли керосиновые лампы, для того, чтобы развесить их на деревьях, принесли пиво, и бутылку рома, которую берегли на случай простуды. Стаканы дрожали в руках Елены, она чувствовала отчаянье в словах этих песен и в плаче гитары, каждой клеточкой своего тела, и была как в лихорадке. Ее мать отбивала такт ногой. Внезапно Берналь встал, протянул к ней руки, и они закружили в танце, вскоре он танцевал уже с другими, включая и сеньориту Софию, которая жеманничала и нервно хохотала. Долгое время Елена двигалась, подчиняясь ритму голоса Берналя, она прижалась к телу своей матери и вдыхала ее новый цветочный аромат, абсолютно счастливая.
Вскоре она заметила, что мать мягко отделилась от нее, и закружилась в танце одна. С закрытыми глазами, запрокинутой головой, женщина раскачивалась как сухой листик на ветру. Елена тихонько отошла назад, другие тоже вернулись на свои места, оставив хозяйку пансиона, затерявшуюся в своем танце, в центре патио.
Этой ночью, Елена увидела Берналя новыми глазами. Она забыла, что ненавидела его брильянтин, его зубочистку и его высокомерие. Когда она вглядывалась в произошедшее или вспоминала слова песен, услышанных на том неожиданном празднике, она вновь чувствовала жар в коже и смятение в душе, лихорадку, которую она не умела описать словами. Она следила за ним издали, украдкой, и ей открылось то, чего она раньше не видела, его широкие плечи, его сильная шея, чувственный изгиб его губ, великолепные зубы, элегантность его рук, и длинные пальцы. Пребывание в школе превратилось в кошмар, слепая и глухая ко всему, она находила спасение в мечтах о нем. Что он сейчас делает? Возможно, спит, прижавшись к подушке, в комнате с опущенными жалюзи, там царит полумрак, лопасти вентилятора гоняют горячий воздух, на спине видны, седы пота.
С первым ударом колокола, оповещающего об окончании занятий, Елена неслась домой, и молила о том, чтобы он еще не проснулся, и она успела бы вымыться и переодеться в чистую одежду, а после усесться на кухне, поджидать его, делая вид, что выполняет работу, порученную ей матерью, не обременявшей себя домашним трудом. А потом, заслышав шипение, доносящиеся из ванной, замирать от нетерпения и страха, чуствовать, что умрет от радости, если он дотронется до нее или просто заговорит, ведь она так желала этого, и в то же время, быть готовой спрятаться среди кухонной мебели, потому что она не могла жить без него, но также не могла переносить его жгучего присутствия. Тайно, она следовала за ним повсюду, стараясь услужить в мелочах, угадывала его желания, чтобы предложить то, в чем он нуждался, прежде чем он попросит, но всегда двигалась как тень, не открывая своего существования.
Этой ночью Елена не могла уснуть, потому что его не было дома. Девочка покинула свою постель и вышла, как призрак, она бродила по первому этажу, пока не собрала все мужество и не переступила порог комнаты Берналя. Она закрыла дверь и приоткрыла жалюзи, в комнату проникли отблески улицы, они освещали обряд, придуманный ею, для того, чтобы завладеть частичкой души этого мужчины, она старалась пропитать собой его вещи. Елена долго смотрела в зеркало, черное и блестящее как грязная лужа, потому, что в него смотрел он, и следы их отражений могли слиться в объятиях. Она приблизилась к стеклу, широко открыв глаза, и глядя на себя его глазами, целовала свои собственные губы, холодным и крепким поцелуем, стекло казалось горячим, словно уста мужчины. Она ощутила холодную поверхность зеркала на своей груди. Грудь налилась как две маленькие вишни, вызывая тупую боль, которая скользнула вниз, и остановилась как раз между ног. Ей хотелось испытывать эту боль вновь и вновь. Она достала из шкафа рубашку и туфли Берналя и надела их. Осторожно, чтобы не шуметь, она прошлась по комнате. Она рылась в его ящиках, причесывалась его расческой, чистила зубы его щеткой, лизала его крем для бритья, и гладила его грязную одежду. Потом, сама не зная зачем, она сняла рубашку, ботинки, и свою собственную ночную рубашку и обнаженная легла на кровать Берналя, жадно вдыхая его запах, страстно желая, чтобы тепло ее тела передалось ему. Она ощупывала все тело, начав с головы она перешла к прозрачным хрящеватым ушам, к глазам, полости рта, следуя все ниже и ниже, очерчивая кости, складочки, углы и изгибы той незначительной совокупности, которой была она сама, желая стать громадной, тяжелой, толстой как кит. Она представляла, что наполняется жидкостью, сладкой и липкой как мед, от которой раздувается, и увеличивается в размерах, словно надувная кукла, до тех пор, пока не заполняет своим раздутым телом всю кровать, всю комнату, весь дом. Измученная, она засыпала на несколько минут и просыпалась от плача.
Однажды, субботним утром, выглянув в окно, Елена увидела Берналя, подкрадывающегося к ее матери сзади, когда та, склонившись над деревянным корытом, полоскала одежду. Мужчина положил руку на талию, и женщина замерла, как будто бы тяжесть этой сильной руки была частью ее тела. Издали, Елена могла различить этот жест собственника, относящийся к ее матери, близость двоих, была такой краткой, что объединяла их огромной тайной. Девочка покрылась холодным потом, ее сердце, как испуганная птица, забилось между ребрами, она почувствовала покалывание в руках и ногах, кровь прилила к пальцам. С этого дня, она начала шпионить за своей матерью.
Одно за другим обнаруживались искомые доказательства, сначала это были взгляды, затем слишком долгие приветствия, заговорщицкие улыбки, подозрения, что их ноги встречаются под столом и придуманные отговорки, чтобы побыть наедине.
Наконец, когда, однажды, ночью, она вновь пришла в комнату Берналя, чтобы исполнить свой любовный ритуал, Елена услышала звуки возни, доносившиеся из комнаты ее матери и поняла что все это время, когда она думала, что Берналь зарабатывает на жизнь ночным пением, мужчина находился на другой стороне коридора, и когда она целовала его образ, запечатленный в памяти зеркала и вдыхала запах его одежды и простыней, он был с ее матерью. Научившись за многие годы быть невидимой, она прокралась через приоткрытую дверь и увидела двоих, предающихся удовольствию. Лампа с бахромчатым абажуром освещала комнату мягким светом. Ее мать превратилась в какое-то круглое существо, креветку, стонущую, пышную, волнистую морскую актинию, полностью состоящую из щупалец и присосок, вся она, ее рот, руки, ноги и промежности двигались и двигались, приклеившись к большому телу Берналя, который в отличие от нее казался жестким, неуклюжим, двигался отрывисто, как грубый кусок древесины, сотрясаемый необъяснимой бурей. До этого момента девочка не видела обнаженного мужчины и была поражена значительными отличиями. Мужская природа показалась ей брутальной и потребовалось некоторое время, для того чтобы она преодолела ужас и заставила себя смотреть. Однако вскоре, преодолев первое впечатление, произведенное этой сценой, она смогла внимательно наблюдать за происходящим, чтобы понять жесты своей матери, которая сумела похитить Берналя, жесты более могущественные, чем вся ее любовь, все молитвы, все мечты и призывы, все ее магические обряды, исполняемые для того, чтобы привлечь его к себе. Она была уверена, что эти ласки и этот шепот содержат секретный ключ, и если она его узнает, Хуан Хосе Берналь будет спать с ней каждую ночь в гамаке, подвешенном на двух крючках в ее маленькой комнатушке.
Два следующих дня Елена провела в сумеречном состоянии. Она полностью потеряла интерес ко всему, что окружало ее и даже к самому Берналю, образ которого отступил в самый отдаленный уголок ее сознания, и погрузилась в фантастическую реальность, которая полностью заменила ей мир живых. Она продолжала исполнять повседневные обязанности, но ее душа была далеко от всего, что она делала. Когда мать заметила у дочери отсутствие аппетита, она отнесла это на счет приближающегося полового созревания, не смотря на то, что Елена была еще слишком мала, она нашла время и, оставшись наедине с дочерью, рассказала ей обо всех неприятных моментах связанных с превращением в женщину. Девочка слушала ее разглагольствования о библейском проклятии и менструальной крови с угрюмым молчанием, уверенная в том, что этого с ней никогда не случится.
В среду Елена почувствовала голод, первый раз за всю неделю. Она пошла в кладовую,вооружившись консервным ножом и ложкой, девочка умяла три банки консервированного горошка, затем сняв красную восковую оболочку с головки голландского сыра, съела его как яблоко. После она побежала в патио и, согнувшись пополам, извергла зеленоватую смесь прямо на герани. Боль в животе и кислый вкус во рту вернули ей ощущение реальности. Этой ночью она спала спокойно, свернувшись калачиком в своем гамаке, и сосала палец как во времена своего младенчества. В четверг она проснулась веселой, помогла матери приготовить кофе для пансионеров и прежде чем идти в школу, позавтракала вместе с ней на кухне. Прийдя в школу,она пожаловалась на спазмы в желудке и скрутившись, попросила разрешения выйти в туалет, учитель разрешил ей уйти домой пораньше.
Елена накинула большой круг, чтобы не идти улицами родного квартала и подошла к задней стене дома, которая выходила на овраг. С меньшим риском, чем ожидалось, ей удалось взобраться на ограду и спрыгнуть в патио. Она подсчитала, что в это время мать была на рынке, сегодня она покупала свежую рыбу, поэтому домой должна была вернуться гораздо позже. В доме находились только Хуан Хосе Берналь и сеньорита София, которая из-за приступа артрита целую неделю не ходила на работу.
Елена спрятала книги и обувь под одеяла и проскользнула в дом. Прижимаясь к стене, она поднялась по лестнице, девочка затаила дыхание и не двигалась до тех пор, пока из комнаты сеньориты Софии не послышался треск радио, только тогда она почувствовала себя спокойней. Дверь в комнату Берналя поддалась сразу. Внутри было темно, какое-то время она ничего не видела, потому, что зашла с залитой светом улицы, но Елена знала комнату наизусть, знала, где лежит каждый предмет, в каком месте скрипит пол, и сколько шагов от двери до кровати. Она подождала, до тех пор, пока зрение привыкло к темноте, и появились очертания предметов. Через несколько мгновений она смогла разглядеть мужчину, лежащего на кровати. Он лежал на спине, поверх простыней, а не лицом вниз, как она представляла множество раз, одна рука была распростерта, а другая покоилась на груди, прядь волос закрывала глаза.
Елена вдруг почувствовала, что весь страх и нетерпение, накопившееся за эти дни, полностью исчезли, оставляя ее чистой, она ощутила спокойствие человека, который знает, что должен делать. Ей показалось, что она пережила этот момент уже много раз, и приказала себе не бояться, ведь эта церемония, всего-навсего, немного отличалась от прежней. Медленно она сняла школьную форму, но не решалась спустить свои хлопчатобумажные трусики. Она приблизилась к кровати и смогла рассмотреть Берналя получше. Елена села на краешек кровати, рядом с рукой мужчины, стараясь не смять простыни, медленно наклонялась, его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от ее, она смогла ощутить тепло его дыхания, и сладкий запах его тела. С бесконечной осторожностью она растянулась рядом с ним, аккуратно расправляя каждую ногу так, чтобы не разбудить его. Она замерла, слушая тишину, потом решилась на почти неощутимую ласку и положила свою руку на его живот.
Этот контакт поднял удушливую волну, которая разлилась по всему телу, она подумала, что стук ее сердца слышен по всему дому и может разбудить мужчину. Ей потребовалось несколько минут, чтобы восстановить рассудок и когда она обнаружила, что не может двигаться, сняла напряжение и дотронулась до его живота всей тяжестью своей руки, но рука была почти невесомой, и это прикосновение не могло разбудить Берналя. Елена вспомнила жест, который подсмотрела у своей матери и, засунув пальцы под резинку его трусов, поцеловала так, как целовала много раз, стоя напротив зеркала.
Все еще спящий Берналь застонал и одной рукой обнял ее за талию, другой рукой он притягивал ее голову к своему открытому рту, бормоча имя любовницы, мужчина хотел вернуть поцелуй. Елена слышала что Берналь зовет ее мать, но вместо того чтобы уйти она прижалась к нему. Бернал обнял ее, притянул ближе, и подмял под себя, устраиваясь на ней, чтобы начать первые любовные движения.
Только сейчас он почувствовал птичью хрупкость скелета, прижимающегося к его груди, искра сознания вспыхнула в мягком тумане сна, мужчина открыл глаза. Елена почувствовала, как его тело напряглось, он сжал ее ребра и оттолкнул с такой силой, что она свалилась на пол, но поднявшись на ноги, она вернулась к нему и вновь обняла. Берналь ударил ее в лицо и выскочил из постели, возможно, испуганный старинными запретами и кошмарами.
- Развратница, развратная девочка! – закричал он. Дверь открылась, и на поргоге появилась сеньорита София.
Следующие семь лет Елена провела в монастырской школе-интернате, еще три, в столичном университете, после поступила на работу в банк. За это время ее мать вышла замуж за своего любовника и вдвоем они продолжали управлять пансионом, до тех пор, пока не накопили достаточно сбережений для того, чтобы уехать в деревню, поселиться в маленьком домике и выращивать гвоздики и хризантемы на продажу. Соловей поместил свою афишу в золоченую рамку и повесил на стене, но больше никогда не участвовал в ночных представлениях и никто этого не заметил. Он никогда не сопровождал свою жену, чтобы проведать падчерицу, она также не просила его об этом, чтобы не терзаться душевными сомнениями, но думал он о ней очень часто. Образ девочки оставался для него неизменным, для него она была созданием сладострастным, измученным любовью, которое он оттолкнул.
Действительно, с годами воспоминания об этих хрупких костях, об этой детской руке на его животе, этом детском языке у него во рту, росли, пока не превратились в навязчивую идею. Когда он обнимал грузное тело своей жены, ему приходилось сосредотачиваться на этих воспоминаниях, он, боязливо призывал образ Елены, чтобы пробудить импульс необходимый для достижения все более неопределенного удовольствия. Будучи зрелым мужчиной, он пошел в магазин детской одежды и купил хлопчатобумажные трусики, чтобы наслаждаться, ласкал их и ласкал ими себя. После, устыдившись этих мгновенных порывов, он, то ли сжег трусики, то ли закопал в патио, стараясь как можно быстрее забыть о случившемся. Он полюбил кружить вокруг школ и парков, и издали наблюдать за незрелыми девочками, чтобы вернуться хоть на короткое мгновенье в тот незабываемый четверг.
Елене исполнилось двадцать семь, когда она в первый раз посетила дом своей матери, для того, чтобы представить ей своего жениха, капитана армии, который уже сто лет уговаривал ее выйти за него замуж. В один из этих прохладных ноябрьских вечеров приехал жених, в гражданской одежде, чтобы не выглядеть слишком важным в военной форме, и она, нагруженная подарками. Берналь ждал этого визита, волнуясь как подросток. То и дело он смотрел в зеркало, изучая свое изображение, он задавался вопросом, заметит ли Елена изменения или в для нее он по прежнему будет Соловьем, неподвластным разрушительному воздействию времени. Он готовился к встрече, подбирая каждое слово и предугадывая все возможные ответы. Единственной неожиданностью для него стало то, что вместо пламенного создания, которое он страстно желала увидеть, и мысли о котором так мучили его, перед ним появилась мягкая и даже робкая женщина. Берналь почувствовал себя обманутым.
Вечером, когда прошла эйфория встречи, мать и дочь обменивались последними новостями, они вынесли стулья в патио, чтобы насладиться прохладой. Воздух был густой, насыщенный запахом гвоздик. Берналь предложил выпить вина, и Елена пошла за ним, чтобы найти стаканы. На несколько минут они остались одни, лицом к лицу, в тесной кухне. И тогда мужчина, который, так долго ждал этой возможности, остановил женщину, взяв ее за руку, и сказал, что все случившееся было ужасной ошибкой, что в то утро он спал и не знал что делает, что он не хотел толкать ее на пол и называть так, пусть она сжалиться и простит его, возможно, это вернет ему разум, потому что все эти годы его сжигало желание владеть ею, ее образ преследовал его, будоража кровь и разрушая его дух. Елена ошеломленно смотрела и не знала что ответить. О какой развратной девочке он говорил? Для нее детство осталось далеко позади, и боль первой отвергнутой любви была заблокирована ее памятью. У нее не осталось никаких воспоминаний о том далеком четверге.