Федор Матвеевич был обычным столяром. Невысокого роста, пожилой, сухонький, на работе он носил всегда одну и ту же одежду: стираный серый халат и старый берет, вышедший из моды еще в послевоенное время. Тяжелые кожаные ботинки дополняли его неброский наряд. Федор Матвеевич никогда не унывал. Если у него было хорошее настроение, он что-то напевал вполголоса. Если что-то не ладилось или подводило здоровье, он молча выполнял свою работу, которой владел в совершенстве. И еще, никто никогда не видел этого человека выпившим. Даже на большие праздники, помеченные в календаре красным цветом. Даже после проведения традиционного весеннего Ленинского субботника. Все дело в том, что Федор Матвеевич был верующим. До памятной ныне многим перестройки оставалось всего ничего...
-Садись, - пригласил он меня однажды, когда я зашел в его столярную мастерскую по делу, - чай будешь?
Так, за чашкой горячего ароматного чая мы и разговорились. Впервые, хотя знали друг друга больше года.
Через пыльные стекла в помещение проникал солнечный свет и золотил сметенные к стене желтые древесные стружки.
-Ответь, - сказал Федор Матвеевич, - для чего ты живешь на свете?
Конечно же, я жил для счастья.
-А что оно такое? – вновь спросил меня плотник.
-Когда исполняются твои мечты, когда живешь без скуки, когда хочется просыпаться утром.
-А если твои мечты не исполняются? Если жить скучно, а просыпаться утром не хочется, тогда как быть? – Прищуривался он сквозь очки. – Тогда что?
-Что-что? – Терялся я. – Нужно работать над собой! Как говорится «в здоровом теле – здоровый дух!».
Федор Матвеевич улыбался.
-Ты максималист. Не всегда в здоровом теле бывает здоровый дух. Случается, посмотришь на человека – красив! Румянец – на все щеки. Хваткий, цепкий по жизни – за что ни возьмется, всё в его руках спорится. Деньги и женщины к нему, как мухи к меду липнут. На все он имеет свое четко очерченное мнение. А изнутри насквозь гнилой – труха, а не человек, а вместо души – головешки прогоревшие. Это он снаружи сильный. А чуть прижмет жизнь – испытаниями или болезнями, ломается, словно спичка меж пальцев, нет в нем твердости.
-А в чем твердость? Разве характер не закаляется в испытаниях?
Старик вздохнул, недоумевая, почему мне непонятны такие простые истины, и подвинул ко мне выложенные на чистый белый платок пирожки, испеченные его заботливой женой. У них были дети, но где-то далеко, так что свой век пенсионеры коротали вдвоем. Они жили в старом доме, буквально прилепленном к склону огромного оврага. К домику вела узкая, вымощенная камнем в достопамятные времена дорога – городок был древний. Корова-кормилица, куры, огород, который за неимением хорошего приусадебного участка был за пределами населенного пункта, все это требовало внимания и сил.
Федор Матвеевич – мастер на все руки, чтобы возить с дальних покосов сено, переделал свой мопед «Карпаты» - маломощную ненадежную технику, установив на него движок от старого мотоцикла «Минск». Так что его «трансформер» обладал завидной мощностью и спокойно волок за собой полный прицеп по любому бездорожью.
-Оно, конечно, - снимал он очки в пластиковой допотопной оправе. Вместо дужек очки держались на обычной бельевой резинке, - испытания закаляют человека. - Федор Матвеевич брал тряпочку и круговыми движениями вытирал стекла очков. - Только испытания и ломают человека. Знаешь, скольких людей я повидал на своем веку, которые предавали друзей и родных, менялись в худшую сторону. Как они отказывались от того, от чего не должны были отказаться даже под страхом смерти только из-за того, что их мнимому благополучию грозила гибель. Как открывались они, показывая, что не характер у них был, которым так гордились, а видимость. Ломали их испытания, ох ломали…
-Тогда что же закаляет человека? – не унимался я.
Федор Матвеевич был верующим человеком и этого не скрывал. Над ним подтрунивали, его высмеивали, его мнение не брали в расчет и обзывали «баптистом». Он не обижался, просто в такие моменты его и без того сутулая спина становилась еще сутулей, и он отмахиваясь от назойливых атеистов, уходил в свою столярную мастерскую. Работал он безукоризненно, не прогуливал, не пил, так что поводов придраться к старику у начальства не было. Его же религиозность считали за чудачество и отсталость мышления.
Кто он был по вере, я не интересовался, но – так уж был воспитан – всегда опасался с его стороны религиозного охмурения, поэтому скепсиса в разговоре со стариком хватало.
-Так вера и закаляет, - вновь устроил на носу очки Федор Матвеевич. Он аккуратно приложил резинку на затылок, потом пригладил редкие седые волосы и откашлялся. - От испытаний вера лишь сильнее становится.
-Так Бога же нет! – Не соглашался я с ним. – О какой вере ты говоришь?
-Как нет? – Подскочил старик с места. Его возмущала такая точка зрения. – А кто тогда создал видимый и невидимый миры?
-Про невидимые наука точного ответа еще не дала, - парировал я. – А наш мир создался случайно – что-то там совпало, соединилось, появилась клетка, потом все остальное.
Представление о том, как возникла жизнь на планете Земля, я имел расплывчатое, но большего было и не нужно – наука отвергала Бога – это было главное.
-Ага! – Не выдержал Федор Матвеевич. – И обезьяна в человека превратилась путем эволюции?
-Ну, да, - соглашался я. – А как же еще?
-Тогда почему же до сих пор ни одна обезьяна вновь не превратилась в человека? Ведь столько лет прошло, как человечество возникло на земле!
Я пожимал плечами.
Старик опять присел на деревянный табурет и отпил уже успевший остыть чай.
-Слишком много неясностей во всех ваших научных теориях, - покачал он головой, и стекла его очков сердито блеснули в лучах солнца, все глубже проникавшего через пыльные окна внутрь помещения.
-Нет ничего случайного на земле, - сделал он вывод. – Всему есть своя причина. Каждая травинка появилась не просто так, каждый камушек под ногами лежит не по своей воле, каждая ошибка или неудача учат человека, как нужно поступать правильно.
-Ты хочешь сказать, - рассмеялся я, - что и этот мир вокруг нас, и река, текущая рядом, что они возникли и существуют не случайно, что где-то там, - ткнул я рукой вверх – в закопченный потолок столярной мастерской, - есть некто, решающий быть или не быть жизни на земле, вставать или не вставать солнцу?
-Примерно так, - кивал Федор Матвеевич. – Когда-нибудь ты сам поймешь это. Только те знания будут глубже и полнее твоего нынешнего мышления. Ты сам заинтересуешься многим, на многое ответишь, и придешь к одному-единственному выводу….
-Став религиозным? – рассмеялся я. – Да ни за что! Впереди век техники и новых познаний! В мире будущего не будет места религии!
-Религия и вера – разные понятия, хотя обозначают практически одно и то же, - не согласился старик. – Пройдя через религиозность, ты станешь верующим человеком, тогда и примешь то, над чем смеешься сейчас.
Федор Матвеевич не был провидцем. Просто он понимал жизнь лучше, чем я и будущее не было для него загадкой. Много читающий, умеющий мыслить, прошедший через горнило сталинских репрессий, войну, он видел жизнь не так, как видел ее я – вскормыш периода социализма, верящий в торжество справедливости через всеобщее братство рабочего класса всей планеты. И он не ошибся. Мне до сих пор жаль, что тогда – около тридцати лет назад я не воспринял его всерьез, и не расспросил про жизненный путь, ведь поведать старику было бы что…