Для меня ничуть не удивительно, что Христа распяли: появление людей, категорически не похожих на других, производит в обществе хаос и сумятицу. Ф.М. Достоевский в романе «Идиот» выводит образ «положительно прекрасного» героя – князя Мышкина. Князь Лев Николаевич Мышкин любит всех и каждого высоким платоническим чувством. Он вызывает всеобщее восхищение этой редкой способностью.
Нетривиальная болезнь князя произвела в нём некоторое отличие от других людей. Прежде всего, за счёт мгновенного проникновения в сущность вещей. Обладая лучшим внутренним зрением, князь видит то, что скрыто от глаз других людей. Его доброта проистекает из глубокого понимания людей и сострадания им. Он словно бы «парит» над происходящим, находясь, в то же время, внутри ситуации. Князю до всего есть дело, он во всём умеет тонко разобраться. Он любит всех, как Христос, но именно эта любовь ко всем вызывает у других искреннее недоумение. Как можно любить и уважать, например, падшую женщину? Бесстрастный, но любящий, бесхитростный, но человечный, он вызывает непонимание у страстных и непримиримых. Две женщины – Настасья Филипповна и Аглая – «развели» его именно потому, что он не от мира сего. Женщинам особенно непонятна небесная любовь: они не могут постичь, как можно, помимо своей избранницы, любить (неважно, какой любовью!) ещё кого бы то ни было. Князь совершенно не вписывается в мир, основанный на чувстве собственности и собственности на чувства.
Как верующий христианин, Достоевский видел своё миссионерство в литературе в создании образа земного воплощения Христа, человека не от мира сего. Трудно сказать, насколько хорошо ему это удалось. Мышкин представляется мне более живым, нежели Алёша Карамазов, также создававшийся по образу и подобию Иисуса Христа.
Дело Достоевского продолжил в середине ХХ века английский писатель Клайв Стейплз Льюис, друг знаменитого мифолога наших дней Толкина. Я думаю, Льюис поставил перед собой принципиально новую задачу – посредством художественной литературы передать сущность христианства.
Вот, например, «Хроники Нарнии». Два мальчика и две девочки попадают в параллельный мир, и всё до поры до времени выглядит, как обычная сказка. Но с какого-то момента Льюис начинает параллельно (ещё один параллельный мир!) рассказывать историю Христа, и, надо сказать, делает это бесконечно талантливее, нежели евангелисты. Рассказанная иносказательно, история Христа воздействует на читателя гораздо сильнее. Это уже совершенно иной уровень мышления. У тех же евангелистов «Хроники», очевидно, приобрели бы вид каких-нибудь «Деяний Аслана», или что-нибудь в этом роде.
Клайв Льюис был не только писателем, но и христианским проповедником, и, надо сказать, писательство послужило ему наилучшим миссионерством. Всё-таки в любом миссионерстве присутствует некая нарочитость, проявляющаяся в том, что неофита словно бы ненавязчиво «принуждают» к вере. А в литературном произведении, в сказочной подаче, отчётливо вырисовывается величие подвига Христа, его сущность, и всё это безо всякого принуждения. А вложить идею жертвоприношения и воскресения в образ животного – для этого нужна была особая смелость, граничащая с дерзновением, особенно для христианского проповедника. Один хороший писатель порой стоит целой церкви!
Особенно хорошо показал Клайв Льюис специфичность жертвы Христа. Он ведь отдал жизнь не на нас с вами, людей вполне добропорядочных, а за грязного предателя Иуду. Льюис показывает, что даже самый последний человек, если ему дать шанс и показать пример, не потерян для человечества и может измениться к лучшему. Ведь, в сущности, разница между лучшим и худшим человеком – только в уровне мышления.
Особенно это потрясает в ракурсе, в котором всё это преподнесено в сказке: животное (Лев) берёт на себя вину за проступок человека. Иначе говоря, Льюис, как и ранее Достоевский, создал образ бога-внука, литературное воплощение идей Христа. У Льюиса есть ещё замечательный роман «Пока мы лиц не обрели» («Till we have faces»), в котором он также в иносказательной форме рассказывает историю возникновения христианства на основе… языческого мифа о Психее. Разговор идёт ещё шире: о вере и неверии вообще, о жертве языческой и жертве христианской, а также блестяще показано, почему человеческая любовь матери к сыну, брата к сестре часто – злейший враг преображения человека. Потому что все они останавливают человека на пути к свету именем своей любви. «Кровная» любовь только кажется чистой, на деле же в ней 80%, а то и 90% - собственничества, не признающего за любимым существом права на свободу выбора. И пришествие бога-внука в литературе, в самом широком смысле, – это начало поиска новых отношений между людьми.