Женька заглянул в комнату, сделал неопределённый жест и исчез. Я взглянул на часы и вышел в коридор. Вдвоём мы столпились на балконе и закурили.
- А вот скажи… - Женька наклонил голову, будто стесняясь своих слов. - Когда тебе не нравится какая-то телепрограмма, ты переключаешься на другой канал?
- А зачем? Там везде одно и то же.
- Ну а всё-таки? Предположим, по одному каналу показывают кинофильм, а по другому – футбол, переключишь?
- Ну.
- Бздну. Тогда почему люди, которым не нравится наша страна, не уедут в другую, где им по нраву?
- Видишь ли, некоторым нравится делать программы, которые будет смотреть всё цивилизованное человечество.
- Да я не про телевизионщиков…
- И я – не про них. – В то время диссиденты падали как спелые груши. Траву усеивала падалица. Густой туман окутывал сад. Деревья стояли нагие - нечем и незачем было их оббивать. – А сам-то ты, почему не уезжаешь? С твоей тягой к сладкой жизни пора бы переключить канал.
Женька ответил бесхитростно, как Чапаев:
- Языков не знаю…
Женька любил деньги...
Экая невидаль, скажите вы. И ошибётесь. Я знал многих противников обогащения. Истинные альтруисты и убеждённые бессребреники составляли когда-то подневольное большинство.
Лично у меня было своё мнение на этот счёт. Денег всегда мало, когда они есть, и много, когда их нет. Минимум жаждет обратиться в максимум, и наоборот. Экстремальные точки ничем не отличаются, только в одной - смотришь вверх, в другой – вниз. Но и это условно: как если бы мы стояли на полюсах земного шара, и каждый думал о другом, как ловко он стоит вниз головой. Вот такая соотносительная теория, непонятная как теория Эйнштейна, знаменитая именно этим обстоятельством.
В детстве, когда я в первый раз самостоятельно пошёл на демонстрацию, мама дала мне рубль. Огромные деньги по тем временам. Я был богаче Креза (у него не было рублей) и пустился во всё тяжкое. Жизнь предлагала массу возможностей, но я и не предполагал, что при любой форме общественного устройства, выбор всё-таки ограничен – рамками времени, величиной карманов, ёмкостью стакана или желудка, скудностью воображения. Фруктовое мороженое стоило семь копеек, молочное – девять, сливочное – пятнадцать, пломбир – девятнадцать. Стакан газировки – копейка, с сиропом – три. Пирожные – эклеры, трубочки, бисквиты – дешевле снега. Я мог с лёгкостью необычайной приобрести и то, и другое, и третье. И была ещё карусель, на которой я не катался, потому что считал себя взрослым, и шарики на резинке, петушки на палочке, свистульки, которые я не покупал по той же самой причине. Кончилось тем, что я вернулся домой с набитым пузом и с отвращением смотрел на праздничный стол. Выложил сдачу – пятьдесят копеек. "Оставь себе", – сказала мама. - "Не надо, - сказал я. – Мне надоело быть богатым"…
Итак, Женька любил деньги и, в отличие от других, заявлял об этом открыто. Смелый поступок для того ханжеского времени. Впрочем, другого не бывает. Как если бы в застольной беседе вдруг встать и объявить, что разделяешь коммунистические идеалы и мечтаешь вступить в партию.
Своё желание стать богатым он объяснял оригинально: "У нас не принято быть бедным". Женька был армянином, - из тех, у которых фамилия оканчивается на "ов". У кого принято быть бедным я спросить постеснялся, опасаясь вляпаться в скверну межнациональных отношений. Атавистическое наследие русской интеллигенции диктовало нормы поведения давно минувших дней. И никогда в то ханжеское время я не позволял себе ничего подобного.
Года два назад я разработал Женьке систему для игры в Спортлото. Он начал выигрывать – регулярно, в размере месячного заработка. Этого ему было мало. Он хотел больше.
Как-то Женька привёл ко мне тщедушного туркмена – выпускника ТПИ. Выпускник смотрел затравленно как басмач из-за бархана. По-русски говорил плохо, но читать умел. Как он проучился пять лет одному аллаху известно. Впрочем, если бы обучение велось на туркменском языке, результат был бы тот же.
- Ладно, - сказал я, - будет тебе небо в алмазах, диплом и доклад, который ты прочтёшь на защите.
Пояснительную записку накатал за неделю. Набросал черновики чертежей.
- Веди следующего, - сказал Женьке, - поставим это дело на поток.
И составили мы преступное сообщество о двух головах, юридически именуемое полным товариществом без образования юридического лица с распределением доходов и расходов поровну. Я производил расчёты и писал пояснительные записки. Женька каллиграфически вычурно переписывал их на чистовики с поразительной скорострельностью – сорок страниц в сутки. Чертежи тоже были за ним. К их начертанию он привлёк многочисленных родственников, и я в очередной раз убедился, какое нерасторжимое братство составляют национальные меньшинства. Задания на проектирование повторялись. Это облегчало задачу. Через некоторое время я имел образцы на все возможные темы. Изменения наносил карандашом. На каждую халяву уходило несколько дней.
В ту сессию мы сообча слепили десять дипломов и заработали кругленькую сумму. Деньги были кстати. Мы жили у родителей. У нас подрастали два мальчика. Жене обещали квартиру. Собственной утвари, кроме посуды и многочисленных светильников, подаренных на свадьбу, у нас не было.
Нравственная сторона содеянного меня не смущала: я восполнял то, что не сумели дать преподаватели из числа наштампованных национальных кадров; с каждым студентом сидел допоздна, долдоня и разжёвывая, пока в пустынных глазах, напоённых солнцем, не появлялась тень осмысления.
Но даже этот финансовый результат Женьку не устроил. Он хотел много и сразу. Он опередил своё время. Потерпеть бы ему лет пятнадцать, и он пополнил бы ряды приверженных принципу "купить и тут же продать, не спекулируя". Сколько моих бывших друзей привержены ныне этому принципу!
Я пошёл на повышение. Свободного времени не оставалось. На долгие годы я сам для себя установил режим, при котором рабочий день кончался в одиннадцать вечера и возобновлялся в шесть утра. Мне стало не до дипломников, и Женька захандрил. В конце концов он уволился и ушёл работать таксистом. По старой памяти заезжал ко мне и жаловался на житейские невзгоды, главная из которых заключалась в хронической нехватке денег…
Мы толпились на балконе.
- А хочешь, я дам тебе миллион? Как в том фильме – про банковский билет в миллион фунтов стерлингов. Хочешь? Только с одним условием: ты должен потратить его так, чтобы ни один проверяющий в нашей стране не обнаружил, что он у тебя был.
- За кордон переводить можно?
- Нельзя.
- Яхта, самолёт, вертолёт, вилла – исключаются?
- Естественно.
- Тогда надо подумать. Квартиры на родственников оформлять можно?
- На тех, кому доверяешь, - да.
- Сколько времени ты мне даёшь, чтобы помараковать, посоображать, пофантазировать?
- Пока не истратишь. Но запомни, будешь защищать каждую позицию. Договорились?..
Женька пропадал месяц. Потом приехал, попросил дополнительную неделю и исчез. Наконец, появился, измождённый, с траурной вуалью вокруг глаз.
- Не получилось, - сказал он, - семьсот тысяч расписал и – застопорился. Ничего придумать не могу. В этой стране иметь такие деньги – опасно. Так что – забирай обратно свой миллион.
- Да хрен с ними – с деньгами! Что с тобой?
- Язва, говорят. – Он положил руку на живот и мученически застонал. – Обидно всё-таки. – И попытался улыбнуться. – Мне никто и никогда таких денег не предлагал.
У нас не было общих знакомых, и о том, что он умер, я узнал от случайных людей слишком поздно, чтобы пойти на похороны.