Краюха

Леся Полищук
            Беру краюху чёрного хлеба,  намазываю мягкое сливочное масло, густо посыпаю крупной солью, и…

             Было это, «когда деревья были большими», а мне и двух лет не исполнилось. Три года по уходу за детьми не давали, и даже одного года не давали. Родители совсем не видели друг друга. Они на работу ходили в разные смены, чтобы смотреть за детьми. Уйдёт отец в первую смену, а маме во вторую. В то время когда они оба в пути детей оставлять не с кем. Сестра старше меня всего на шесть лет, оставляли меня на неё, соседей просили присмотреть. Так и выкручивались. А потом оформили меня в детский сад, а сестра в школу пошла.

           Помню, как мы с мамой идём по улице, и я говорю: «Мамочка, не волнуйся, я не буду в садике плакать». Садик был круглосуточный, в городе, а  мы жили в пригороде, добираться полтора часа, с электрички до нашей времянки  пешком 30 минут. Поэтому и отдали в круглосуточную группу.

            Очень хорошо помню горшочную комнату - высокие выбеленные потолки и панель, выкрашенную в тёмно-зелёный цвет. А мы, малявки, сидим на горшках,  две женщины в белых халатах между нами ходят. Потом помню игровой участок: песочницу            с деревянным грибочком, цвет почему-то не припомню, всё в чёрно-белом варианте, высокие кусты вокруг участка, под кустом лавочка,  я сижу на ней и тихо плачу, слёзы просто катятся по щекам.

           Оставляли в детском саду в понедельник, в среду надо было детей брать домой, а в четверг снова на два дня отправляли. Мама рассказывала, что всегда заставала меня на этой скамейке, а по щекам текли тихие слёзы. Казалось, что я все дни сижу на этой скамье. После завелись большие белые вши в моих тогда ещё светлых волосах. Их выводили, вычёсывали, но они снова и снова появлялись. Заведующая пригласила родителей и сказала, что я «несадовый ребёнок», и что вши эти у меня от тоски, и если они меня из сада не возьмут, то неизвестно, чем это для меня всё закончится.

              Отец позвонил своим родителям, они постоянно жили на дядиной даче, и рассказал о том, что «ребёнок погибает», и маме придётся уволиться. Вопрос решился сразу, дедушка с бабушкой велели привезти меня на дачу.

             Дача. Двухэтажный дом со всеми удобствами: 60 соток огорода, телефон, газ, вода, пасека, озеро. Как меня привезли, как оставляли, не сохранилось в памяти. Зато других воспоминаний о пребывании там осталось очень много. А самое яркое  - краюха чёрного хлеба с маслом, посыпанная крупной солью.

            Утро на даче долгие годы для меня оставалось всегда одинаковым. Спала я с дедушкой и бабушкой в спальне на первом этаже. Там стояли две сдвинутые железные кровати с панцирными сетками, посредине клали старое добротное пальто на беличьих   шкурках, причём шкурки были с лапками и я помню, как играла этими лапками. Когда я спросила у дяди что это, он мне честно рассказал, что это беличьи шкурки, и я стала бояться  пальто, но сказать, что я его боюсь, тоже боялась.

                Старики вставали очень рано, слышно было, как бабушка на кухне гремит посудой, дедушка ходит взад-вперёд по коридору, выносит поесть курочкам, собаке. Периодически кто-нибудь заглядывал в спальню, проверяли, не проснулась ли я. Заметив, что уже не сплю, бабушка кричала: «Яшка, Леся проснулось, иди в ольшаник*». Дедушка брал круглую буханку чёрного украинского хлеба, отрезал краюху и с ножом отправлялся в ольшаник, где в холодной подсоленной воде лежало сливочное масло. Он намазывал масло на краюху, возвращался в дом и посыпал крупной солью. Затем хлеб приносил мне, и я его поедала,  не вставая в постели, полулёжа, как барыня.

            Такое «баловство» из всех внуков позволялось только мне, и как я подозреваю, только потому, что ела я плохо и была очень худа. Но как бы то ни было, это одно из самых ярких воспоминаний в моей жизни. Столько тепла и любви было в этом куске хлеба, столько заботы и нежности.  Казалось – обычный чёрный хлеб, не сдобная булка, не пирожок, не пирожное,  а воспоминания о нём такие живые, такие тёплые и яркие.

                Перед глазами сморщенные старые руки моей второй  бабушки. Ребром ладони «лодочкой» она сгребает крошки в другую руку, а затем  высыпает в рот.
И так после каждой трапезы.

            Отрезаю краюху, намазываю мягким сливочным маслом, посыпаю крупной солью и с удовольствием и тёплыми воспоминаниями ем…

*Ольшаник  (ольшаник, или вільшаник, в украинском языке) – землянка в склоне, там всегда одинаковая температура, как в холодильнике. В ольшанике хранили зимой яблоки и ульи с пчёлами, а летом он служил погребом, в русском языке я встречала слово - холодник, летний погреб.