Ещё один Колумб

Оксана Станкевич
   Он так тогда и не уехал в Америку. Часами обсуждал с приятелями, как лучше оформить визу, что взять с собой из вещей, как переправить книги. Его слушали - кто внимательно, кто из вежливости, что-то предлагали, что-то советовали, но в глубине души мало кто верил, что он действительно уедет. Он и не уехал никуда, все говорил, что большие сложности с оформлением документов, что в следующем месяце все обязательно получится, а сам при этом не особенно и суетился, не особенно и бегал. Хотя далекая Америка манила, манила своими небоскребами, ночными барами и супермаркетами. Не давали покоя яркие рекламные картинки в дорогих журналах с глянцевыми страницами и письма удачливого приятеля, который пару лет назад вполне прилично устроился в Нью-Йорке и теперь звал к себе.  И мнилось – там, по ту сторону Атлантики, под неоновыми фейерверками, там, в каменных лабиринтах офисов и магазинов никаких потаенных сокровищ искать и не придется, все само откроется, ляжет в руки, понесет в счастливое беззаботное завтра, умчит от проблем словно лакированный мощный автомобиль по скоростному шоссе…
   Но это там, где-то, и Америка его ждет, ждет, и печальная статуя Свободы проглядела все глаза, а он тут, продрогший и  голодный, возвращается с работы в свою обшарпанную небольшую квартирку, где сам воздух пропах безнадежностью и неблагополучием. 
Второй раз за последние полгода расходились родители - громко, артистично расходились, со скандалами и битьем посуды, с сердечными приступами и вызовами по ночам то милиции, то скорой помощи. Он не спал в такие ночи, курил на кухне, глядя в окно на опротивевший двор, на редкие огни в чужих окнах. В такие минуты казалось, что и не надо вовсе никуда ехать, ничего искать, нужно просто выйти на улицу, пересечь двор и позвонить в любую квартиру. Это только кажется, что ночь, что чужие непроспавшиеся люди, а на самом деле - другая жизнь, и улыбчивые лица, и чашка горячего ароматного чая. И, может быть, мимоходом, чей-то понимающий взгляд - не напоказ, а так, вскользь, что уже через секунду и не скажешь, не привиделся ли он... Сигарета незаметно догорала до конца, обжигала пальцы, и сквозь уютную пелену утешительных картин проступала его реальность – облупившийся кафель с зелеными цветочками – грузный чайник – магнитола с запавшими кнопками…   
Но была в этой реальности и Она, на другом конце морозно-туманного города, где-то там, где ледяные стрелы улиц вонзаются прямо в низкое небо, была Она, двигалась там мягко и стремительно между низкими черными диванами и белыми коврами, бросала свои нарядные руки на лен скатертей, рассыпала бусины хрипловатого смеха, манила, кружила-ворожила. Ну как, как не пойти к Ней? И  шел, и читал тихие нежные стихи, и кружилась голова от горьких духов, от сладкого дыма свечей, от сухих горячих губ. И снова казалось – здесь, в ее гостиной, конец бесприютности, здесь, под солнцем торшера, расцветут для него пестро-огневые цветы счастья. И перехватывало дыхание, и легко слетали с губ слова о любви, о будущем счастье, о непременном отъезде в далекую Америку… но встряхивала Она легко волосами, стряхивала слова его с кончиков пальцев, и пронзительно-насмешливо сыпались и сыпались жемчужины Ее смеха, раскатываясь по сумрачным углам.
Морок спадал с него на улице, и под молочно-желтоватым светом  фонарей  шел он мимо тихих,  насквозь промерзших машин, мимо домов, застывших в полубредовом оцепенении – туда, в тесно-сырую обшарпанность своей квартиры, чтобы снова курить до утра на кухне.
И снова неясно-дымные картины прекрасной недоступно-далекой Америки угадывает он в цепи редких фонарей за окном,  в струйке пара над огрузневшим чайником, в сеточке трещин на стенах, и снова всматривается он в угрюмые громады домов напротив, но пусты почему-то черные провалы окон, не манят, не обещают -  один, один. На много миль вокруг спящее холодное море, лишь там, далеко, невидимая им, Она, в облаке горьких духов, притихшая и невеселая, кутается судорожно в ажурную шаль. Она тоже у окна, медленно и задумчиво чертит по морозному стеклу матово-медовым янтарем. Из-под перстня на указательном пальце вытекают прихотливые линии и складываются в неизбежную картинку. Маленький человечек в треуголке и с двумя чемоданами стоит у трапа самолета. Неловкое движение перстня смазало ему голову, и застывший комочек инея теперь там, где должно быть лицо, так, что и вовсе не разобрать теперь – смеется ли он, плачет, растерянность ли на его лице, покой ли, тревога…..