Тени одесских парков

Николай Саяпин
-Жора, ты помнишь ее! Ты не можешь ее не помнить! Ведь когда она проходила, точнее проплывала по улицам Одессы, цокая каблучками, будто звоночками, на которые оборачивались все, кто хоть чуточку относил себя к сильной половине человечества. Когда она издевательски виртуозно виляла своим округлым манком, расположенным ниже спины, когда она словно корабельной бульбой, рассекала шикарной грудью, ошалевший от неописуемой ее красоты и летнего зноя воздух, то буквально вся Одесса делала так, - Ах-х! Женатые прикидывались холостыми, а юноши были готовы без промедления бежать в ЗАГС, чтобы срочно забрать, еще вчера поданные заявления на бракосочетание со своими дамами. Даже трухлявые мухоморы, вышедшие на последнюю в жизни прогулку, глазели на нее сквозь запотевшие линзы очков – биноклей, скрежеча зубными протезами и проклиная ушедшие годы и потеряные возможности!И только не думай Жора сказать мне, что ты ее не помнишь!? Да если бы ты так сказал моей Доре, дай ей Бог царствия небесного, то она бы рассмеялась тебе в лицо так, шо все собаки в округе обгавкались до полусмерти, включая шавок Затоки и Измаила! Шо ты Жора вылупился на меня, как детородный инструмент на опасную бритву? Только не надо прикидываться дятлом на трансформаторной будке. Я не вчера с тобой познакомился и не позавчера начал курить. Ты же прекрасно знаешь Гриню - косого, с пятого дома? Так он, мне так думается, и окосел на нее, на Соньку, глядючи. И что с того, что его мамаша утверждает, что Гриня косой с детства?! Я ей на это скажу, - Хи-хи! Потому, шо ей никто и никогда не поверит. Это у нее заворот мозгов по жизни, особенно с того момента, когда от нее ушел Васька полудурок. И ушел он мне думается именно к Соньке. И вообще Жора, что ни говори, а Сонька была не эге-ге, а ого-го! Второй такой шлюхи в Одессе никогда уже не будет. С ней не сравнится ни одна шалава в Одессе, разве что моя Дора...
-Чего ты округлил глаза, Жора? - Павел хитро улыбнулся, - А что? Моя Дора была хоть и не красавицей, дай ей Бог набить свой вечно голодный желудок на том свете хотя бы, но если ей обстрогать нос и наполовину зашить рот, то, даже оставшись при выдающихся ушах и наглющей натуре, в нее так и можно было влюбиться, не приведи Господи на том свете ей увидеть зеркало! А ты, Жора, так и вспомнил Сонечку! Я это по твоим глазам вижу. Ах, годы, годы! Ах, это быстротечное время, ах, эта жизнь! Как все быстро проходит. Как неуклюже устроен мир, эта природа. Что только не вытворяет с людьми эта потаскуха-судьба!?...
Раньше девочки становились взрослыми, становились красивыми, становились любимыми, а потом становились шлюхами. А что творится сейчас? Вначале все девочки спешат стать шлюхами, да так, что на остальное попросту не хватает времени. Раньше дамочки выходили замуж, чтобы понять, что рогатый муж гораздо солидней безрогого теленка, а сегодня уже нет в мужчинах того, что отличает зрелого самца от черти чего с бантом посередке. Ах, этот век, ах, эти времена! Разве есть справедливость в том, шо справедливости нет?!
Если бы ты видел нашу Сонечку сегодня, то ты непременно бы понял все, о чем я так сокрушаюсь и плачу в душе. Как говорила моя Дора перед смертью, дай ей Бог хотя бы сторожем у ворот Рая, -«Взамуж уже поздно, а подыхать еще рано!» Эхе-хе,  Жора, это была уже не та Сонечка. Это была драная авоська с остатками советской курицы. Когда я ее увидел и узнал, то клянусь всеми седыми волосами во всех местах, я чуть было не разрыдался. А ты ведь знаешь, как трудно меня заставить плакать. Она напомнила мне сухое полено с горбатым сучком промеж глаз. Мне захотелось предложить ей роль бабушки Буратино, в предсмертном спектакле папы Карло, которого только что огрел по башке ржавым котлом этот здоровенный куклофил с бородой, все забываю его имя.
Ах, эта природа! Из красавиц она делает чучел, а из чучел мастерит уже никому не нужных красавиц. Разве это справедливо? Как говаривала моя Дора, дай ей Бог на том свете пристанища, где нет мужиков, - «Опасно родиться красивой в стране моральных уродов!»
Я вот тут, Жора, все балабоню, а ты все молчишь? У тебя, наверное, горе? Ты, наверное, получил пенсию, или твой оболтус - Петька рассказал тебе, сколько сегодня стоют похороны?! Так ты не спеши ему верить. Все меняется ежечасно, и когда нас с тобою оденут в чистое и новое, чего при жизни нам было не дано, чтоб червякам нас было приятнее и безопаснее кушать, то к тому времени места на кладбище будут стоить столько же, сколько и ржавый пароход. Так не проще будет уложить нас с тобою на какой-нибудь «Титаник» и затопить его на середине Черного моря, но непременно супротив Одесского порта, Хай натыкаются на нас своими днищами личные суда сегодняшних миллионеров. Как любила повторять моя Дора, не давай ей Боже на том свете самогону, - «Сколько задом не крути, а конец всегда отыщется!»
Санька внимательно слушал этот монолог двух стариков, развалившихся неподалеку на парковой лавочке. Еще каких-то три дня назад он стоял в строю в пятнисто зеленой форме с автоматом наперевес, и вот он уже на «гражданке», в парке родного города. Его завораживало все вокруг, включая и этот разговор седых земляков. Чудно было их слушать, осмысливать их  амысловатый и в то же время интересный поход в собственное прошлое. Он спокойно докурил четвертую сигарету. Сложив два пальца в виде кольца, как обычно складывают для  щелбанов, и выстрелил окурком в направлении урны для мусора. Но полетел только фильтр, а раскаленный уголек от сигареты, хитро шмыгнул в расстёгнутую ширинку. В доли секунды, осознав, что сейчас может произойти, Санька соскочил с беседки и затряс лихорадочно ногой, пытаясь освободиться от горячего комочка раскалённого табака. Огонек, вылетев из штанины, вдруг предательски шмыгнул в голенище армейского сапога. Тогда Сашка упал на землю, и, задрав ногу, стал яростно дрыгать ей, вытряхивая жгучую бестию из обуви. Но сволочной огонек нагло проделал обратный путь в штанину. Горе курильщик резко встал и проделал первоначальное потрясание ногой. Огонек явно не хотел покидать своего создателя и потому издевательски опять спрятался в сапоге. Санька, мыча от злости, опять рухнул на спину, дергая ногой.
Старики все это время наблюдали за этой, более чем странной картиной. Первым среагировал Жора. Вспомнив своего друга детства Фимку, который страдал «падучей», он схватил, валявшуюся неподалеку палку, и кинулся на помощь к лихорадочно дергающемуся парнишке. С ходу навалившись на «больного», он всем телом прижал Саньку к земле и всунул палку между зубов. Подбежал Павел.
-Хватай его за ноги! - командовал Жора, - Крепче жми его, крепче!
Сашка от всего этого ополоумел. Пытаясь объяснить старикам, он бессвязно мычал. Но с палкой во рту очень трудно объясняться.
-Потерпи сынок, - приговаривал Павел, - Щас все пройдет, щас попустит!
Санька не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой. Прохожие сбегались быстро. Когда два седых старика крутят молодого, значит что-то серьезное!... И вопрос кто прав, кто виноват уже не стоит.
-Молодой человек, возмущалась женщина, - Разве ж мы за такую жизнь на фронтах боролись? Что же Вы, молодой человек, старых удумали забижать?
Кто-то в толпе спьяну заорал, - Милиция! Милиция!
А один худосочный, в серой шляпе на бритой голове, ничего лучшего не придумал, как помочиться на дымящейся Сашкин сапог, чем облегчил страдания мальчишке.
Чем бы закончилась эта неразбериха неизвестно, но когда Сашку выпустили из крепких объятий стариков, он не стал объясняться и искать виновных.
-Ну и народ, ну и страна, как изменилось все черт возьми, - бурчал он отряхиваясь от земли
родного города.
-Жора, - заговорил Павел, провожая взглядом несчастного парнишку, - Как ты думаешь, зачем
Венька кошке зад залепливает скотчем, когда выпускает ее на улицу?
-Котят надоело топить!