Бабушке больно смотреть на солнце. Тусклые глаза её слезятся. Вообще-то глаза у неё карие, живые и сильные, как древесная кора, как горы. Но время успело наводнить эти тихие гавани тенями воспоминаний. Бабушка живёт в Закарпатье. С утра выводит на выпас козу, кормит кур, до сих пор сама печёт себе хлеб. Дети и внуки давно разъехались, но она всё равно не может без этой привычной работы.
Южной бархатной ночью под первыми звёздами, вдруг, как лампочки, включающимися повсюду, мы стоим у крыльца (бабушка не любит сидеть) и беседуем. Бабушка смотрит в землю, чуть наклонившись вперёд, обнимает долгими сухими руками свои плечи. Пытаюсь набросить на них куртку, отмахивается:
- Нет, не надо. Не холодно мне. Это я так стою, потому что папы у меня не было.
- Как не было?
- У других были папы, а у нас с сёстрами забрали папу. Это потом я такое слово узнала «раскулачили», а тогда, в шесть лет, просто увидела чёрную машину, из неё люди вышли и увезли папу. - Говорит бабушка, шевелит подбородком, и шебаршится под ним, как живой, узелок платка. – Мама ждала, мы ждали. Он же ничего плохого не сделал. Просто была у нас корова, поросёночек был, а в колхоз мы всё честно сдавали, столько, сколько и другие. Никому же плохого не сделали. И не вернулся он…
Голос у бабушки старый, много слов и много вздохов озвучил. Но тут становится он как у девочки, маленький.
- А в тот день, знаешь, такой солнечный дождь был! Я почему-то запомнила. Мы бельё вешали с сестрой. Я только соберусь тазы обратно в дом заносить, чтобы не промокло, а она назад тащит: «Смотри, - мол, - там солнышко!». Так мы и таскали бельё туда-сюда. То дождь, то солнце, то дождь, то солнце. А папа как раз и говорит: «Солнечный дождь. Бывает и такое!». И вот он это сказал, с улыбкой, хорошо так сказал, а я подумала: «Какой мир хороший. Всё в нём есть. Даже и солнечный дождь бывает»… И весь день, значит, было такое. А ночью увезли папу… Мама потом всё время плакала. На собраниях, бывало, сидит, ничего не слышит. Там голосуют против неё, за то, чтобы её отчислить или там наказать, а она и сама руку поднимает, голосует «против». И таково мне это обидно. Дёрнешь её: «Мама, ведь это против вас голосуют!», а она и не слышит, только слёзы льёт. Ну, мы сперва спрашивали её: «Где папа? Когда придёт?», а потом перестали. А я почему-то думала, что он с горы придёт. Воо-он с той, - бабушка показывает на гору, что высится над селом, мохнатой головой ныряя в звёзды. – Всё глядела туда, прямо в солнце, в свет, думала, ослепну – так глядела. А он не шёл.
Говорит бабушка, а с вершины горы свет от луны льётся голубоватой речкой. И грустно, и радостно там, и – тайна. И кажется мне, как той маленькой девочке-бабушке, что спустится оттуда, весь в лучах, Отец.
- Я бы к нему навстречу так побежала, так побежала! Быстрее ветра! Я зоркая была и думала, что самая первая его увижу. И закричу: «Катя, Галя, Лиля, мама! Папа вернулся!».
Низко роняет бабушка голову, швыркает носом, плачет.
- И вот, когда перестала надеяться, на небо уж я не смотрела, больно мне на солнце глядеть. Смотрю, видишь, под ноги. И вот кутаюсь тоже, будто оберегаюсь от кого. Это, детка, не от холода…
Бабушка чуть раскачивается – в такт своим мыслям, наверное. А я смотрю на звёзды и думаю: «О жизнь! Ты солнечный дождь, ты радость и боль одновременно. В тот час, когда рождается младенец, в соседней комнате умирает старик. В тот час, когда говорятся слова любви, рука убийцы точит нож. В тот час, когда на мир находят облака, сквозь них пробивается солнце. Время высушило слёзы девочки, но они собрались облаками памяти и пролились опять».
Молчим, расходимся спать. А утром стучится к нам в окна солнечный дождь, словно гость, что пришёл по приглашению. И я вешаю бельё на улице. Пусть сохнет, не стану убирать. Я верю, что солнца больше, что оно сильнее.