Игорь Молчанов
КЛУБНИКА. НЕТ.
Вечерело. Ветер за окном разгонял тучи и бордовая полоска заката, отражённая в последнем облачке уже начала темнеть, наливаясь свинцовыми оттенками.
- А я клубнику маленьким и не припомню, - грустно сказал первый, тяжело вздохнув, и шумно потянул воздух носом. – Наверное, не было её в моём детстве. – Он качнул головой в сторону, сморщил вопросительно губы и немного приподнял плечи. Возможно, хотел подтвердить свои слова жестами… Хотя кому это было нужно кроме него самого? Всем безразлично. Ну, не было клубники в детстве, подумаешь?
- Клюкву хорошо помню, бруснику, малину лесную, - продолжил он, - это и понятно, где жили – тайга, тем и питались, что из тайги. Клубнику лет в десять начал любить. Мы уже два года, как переехали в город, молодой, бурливый. – Он зажмурил глаза на мгновенье, и по лицу пробежала лёгкое подобие улыбки. Но открыв глаза, первый снова погрустнел. – И клубнику найти невозможно было ни на рынке, ни в магазинах тем более. Город-то молодой, значит и дачи молодые, всё что вырастало, съедали сами дачники. А ягода, вкуснющая! Сладкая, от того, что солнца много. Во рту тает – такой её узнал. На рынке клубничку стали свободно продавать, когда мне уже двадцать стукнуло. О, как! Десять лет прошло, пока дачи обжили до той стадии, что излишки урожая можно было куда-то деть. Но вот один любопытный случай из детства запомнился. Любопытен он тем, что … Хотя, зачем я тороплюсь, послушайте всё по порядку.
- Тем летом мне было одиннадцать-двенадцать лет, точно не припомню. Родители отправили меня на полтора месяца к дедушке с бабушкой, в село. На тот момент гостило у стариков нас четверо – я, моя младшая сестра и ещё более младшие двоюродные брат и сестра, дети моего дяди. В огороде у деда росли разные овощи, горох, в саду малина, смородина, крыжовник, но клубники не было. А у соседей росла. Почему-то бабушка величала её викторией, теперь думаю, что по названию местного сорта. Но тогда не понимал и слово «виктория» резало мне слух. Играя во дворе дома, я часто забирался на крышу разных сараев, что вместе с хлевом, банькой и собственно домом составляли внутренний дворик. Всё само собой деревянное, не крашенное, потускневшее от времени, как лысина деда.
Крыши стали тем местом, куда я удалялся от малышни, если та докучала мне сверх меры. Я слыл среди родственников умным мальчиком, и неспроста: читать научился в пять лет и с тех пор, однажды вкусив этот плод, не мог остановиться – «глотал» книги, как сладкие бабушкины плюшки. Чтение не смогло проскочить мимо меня, не воздав мне за упорство. Знания оседали где-то там, внутри головы, а может и другой части тела, точно я не знал, огромными пластами информации. Конечно, я был отличник, послушен родителям, учителям и даже старшей пионервожатой своей школы. Любое поручение я всегда выполнял без споров и пререканий – мне казалось, что послушание - это моя святая обязанность. Как настоящий горожанин я слабо был приучен к сельской жизни с её ранними трудовыми обязанностями, как то: задать корм поросятам, утром провожать со двора и вечером встречать коров и коз с выпаса, доить, копать землю в огороде, таскать тяжести. Поэтому меня к деревенскому труду не привлекали, а нравилась мне сельская библиотека с её сокровищами, мало востребованными местными школьниками. Библиотекари всегда радостно улыбались при виде меня, - Здравствуй мальчик, уже прочёл? – удивлялись они каждый раз. – Ага, - спокойно отвечал я, не понимая чему тут удивляться. Ну, прочёл за три дня три взятых книги, что здесь особенного? Да книги-то все не простые выхолощенные хрестоматии, а настоящие полноценные, полновесные. И так каждые три дня я прибегал в библиотеку для смены книг.
Конечно, мой авторитет среди родственников был велик. Ибо я блистал полученными знаниями, там где нужно, и где совсем этого не требовалось. Маленький и весьма правильный выскочка, поучавший жизни деда и бабушку, соседских детей, своих дядь и тёть. Но вернусь к крыше. С неё-то всё и началось.
Как-то в очередной раз, взобравшись туда с книгой, я заметил, что в соседском огороде неожиданно для меня на грядках словно зажглись красные огонёчки под листьями – это поспела клубника. О! Как мне захотелось отведать эти Божественные ягоды! Как манили они меня, как подмигивали своими красными глазками, опустившись до земли от тяжести! Как соблазняли, отвлекая от чтения. Что за напасть! - Первый даже прервал речь и, казалось, сглотнул воздух, представляя те самые ягоды.
- Тем же вечером, - продолжил он, - я попросил у бабушки клубники, на что старушка ответила мягким отказом. Вот малину, мол, скоро пойдём с тобой в лес собирать, да чернику. Да по грибы сходим. Это мы с ней всегда радостно совершали, наши долгие, с раннего утра и до вечера, хождения по лесу в поисках грибов и ягод. Мы забирались в чащобы и выходили тайными тропинками, которые помнила бабушка, на известные ей полянки, покрытые зарослями дикого малинника с его мелкой, но очень вкусной ягодой. Ползали на коленках по черничникам, собирая в старенькие эмалированные бидончики покрытую белесым налётом тёмно-голубую ягоду. Но в этот момент не поняла она, что мне сейчас милее всего была клубничка, большая, как тридцать малинок вместе, ароматная, какой черника никогда не станет, прихотливая, не в пример своей сестре землянике. Моя мечта о ягоде тонула в пучине безвременья до будущего лета.
Искушая себя, на следующий день я снова забрался на крышу сарая, с которого открывался прекрасный обзор на соседский огород. Извертевшись от желания попробовать ягоду, я вынашивал планы действия. Все мои знания, полученные из книг, свелись к одному – тайно проникнуть на чужую территорию и нарвать спелых ягодок.
– Умный, значит хитрый, - сказала как-то моя тётка о ком-то. – Почему? – спросил я. – Потому что ум и хитрость стороны одной силы. Просто направлены в разные стороны, как концы у палки.
И вот мой ум, понемногу превращаясь в хитрость, строил коварные планы.
- Лёшик, - позвал я двоюродного брата, которому исполнилось пять, когда слез с крыши. Леша радостно подбежал ко мне. Ещё бы! Старший брат зовёт, играть будем! – Ты хочешь клубники, Леша? – спросил я брата, заранее зная ответ.
– Мг-м, - промычал радостно чумазый братец, улыбаясь начинающими чернеть от кариеса зубами.
– Так вот, слушай меня, сейчас мы с тобой будем играть в разведчиков. Никому не рассказывай об этом, и я возьму тебя в игру. Согласен?
– Ага! – выдохнул мальчик, задрав от радости подбородок.
-Ты должен будешь незаметно, - я взглянул на него строго, как на настоящего шпиона, - незаметно ни для кого, пробраться на вражескую территорию и принести сюда красненькие ягодки, которые очень нужны разведчикам.
- А где их взять? – опечалился Лёша, опустив белобрысую голову.
- Я покажу тебе, где они, - ответил старший шпион и повёл братца к заранее проделанной дырке в заборе. То есть выбранную дощечку в заборе я заблаговременно подбил ногой так, чтобы держалась она на одном верхнем гвозде. Самому мне пролезть туда сложно, доски набиты были часто, а вот пятилетний пацан мог проползти легко. Да и коварство моего замысла состояло в том, что с пятилетнего спрос не большой, даже если увидят. Я заранее готов был отказаться от лавр руководителя операции, при поимке моего агента.
Поднять брата на крышу для рекогносцировки местности я не смел, боялся, что он, упав, сломает себе что-нибудь, или даже если и не сломает ничего, то потом постоянно будет проситься в моё убежище, где мне так хорошо именно одному. Поэтому я, руководил операцией, прячась на крыше сарая. Небесный свод окаймлялся кружевами белых кучевых облаков. Солнышко без устали нагревало землю, помогая расти всему живому. Лёжа на горячих досках крыши, мне открывались прекрасные виды.
- Левее, левее, - тихо говорил я счастливому Лёшику, ползающему на карачках по соседским грядкам. Клубнику вчера увидел не только я, но и хозяева и за вечер собрали всё, что могли. Поэтому мне приходилось подсказывать брату направление, куда ползти за очередной порцией лакомства для разведчиков. – Да, левее, - сердился я, не понимая, что лево или право - Лёшке всё одно, он не различал стороны. Приходилось показывать пальцем, - вон смотри ещё ягодка, а там ещё, ниже, ниже под листиком смотри.
Набрав по три-четыре ягоды, мой скаут возвращался через дырку в заборе, и мы честно поедали соседские ягоды на нашей территории. То есть большую часть съедал я, а кое-что перепадало «ученику», иначе бы он перестал совершать вылазки. Счастливый Лёшка смотрел на меня преданным собачьим взглядом, ожидая новых приказаний. Сделав несколько вылазок, я окончил игру на сегодня, с тем, чтобы продолжить её завтра. О, хитрость! Нужно вовремя остановиться! Стоит ли говорить, что ворованная клубника всегда слаще любой другой. Ах-ах-ах!
На второй день мы немного осмелели, и я, высунув голову и руку из укрытия, перстом указующим и гласом направляющим, давал брату приказания, где искать заветную цель. И опять мы честно делили добытое, большее мне – меньшее ему.
К вечеру после ужина, бабушка достала большую миску клубнику, - Ну, ешьте викторию, сорванцы. - Отборные, самые крупные и спелые ягоды, темнели сочными кровавыми боками, ожидая нас.
Я удивлённо взглянул на бабушку.
- Соседка угостила, - ответила на мой вопросительный взгляд старушка.
Как мы не заметили таких красавиц? Лёшик приносил в горстях всё больше мелочь.
В миске ягод было раза в два больше, чем мы успели «разведать» в соседском огороде. Они почти так же пригожи, как и ворованные. Лишь чуть менее желанны.
Наевшись ягод, выбежали всей гурьбой на улицу. И вдруг, случайно, из раскрытого окна избы, я слышал то, что бабушка говорила деду, когда все дети покинули дом.
- Так что ты думаешь, просто так угостила, что-ли? – продолжала бабушка.
- Бу-бо-бам-м-м, - что-то пробубнил в ответ дедушка.
- Говорит, Акулина, мол, - старушка продолжила, - сегодня проходила мимо дома и видит, как старший ваш говорит кому-то там, в огороде, вот, мол, левее ползи. Там, мол, ягода. Акулина-то и рассказала, Нинке-соседке. Вот, Нинка и принесла. Внуки, мол, пусть едят на здоровье. Нам-де не жалко. И посмотрела так на меня, с ухмылкой…
Сердце моё скукожилось от этих новостей. Я сник, хотя и в бабушкиных словах не звучали ни упрёк, ни обида, ни сдержанное желание проучить меня. Она так и не сказала мне об этом никогда. Промолчала, а я понял, что всё тайное становится явным когда-нибудь. И нет смысла строить коварных планов…- говоривший помолчал, и добавил, - по крайней мере, если не всё предусмотрено. – Произнеся последнюю фразу, первый улыбнулся.
Да-да-да… - сказал второй. – История ваша такая, значит. Историйка, можно сказать. – Он держал себя уверенно, сомнения не особенно напрягали его открытый лоб. – Мальчишки, кто из них не бедокурил? Позвольте, вас это терзает?
- Не то чтобы очень, так, вспоминается иногда. Хотя, наверное, всё же я не рад. Есть что-то саднящее, говорят совесть это, - первый потёр подбородок в сомнении.
- Именно, именно, - согласился второй. – Что хорошего? – Он загибал пальцы на руке, - хитрили – раз, другого подставляли – два, и не просто другого – братишку, малыша. Не собирались отвечать за содеянное, то есть столкнуть всю ответственность с себя – три, готовы были на большее - четыре… Плюс жадность, да-а-а.
Первый пытался что-то возразить, но второй продолжал: «Вы ведь уже закончили? Хватит, довольно, теперь я расскажу, слушайте».
- Я тоже обделён был клубникой в детстве, хотя родители меня довольно крепко любили и как могли, старались наполнить мою жизнь интересными моментами. Я регулярно проводил время в пионерском лагере, посещал с группами школьников другие города на каникулах, ездил с родителями в отпуск на море. Как и вы слушался их безоговорочно, - после этих слов он немного помолчал, а затем продолжил. - Но годам к шестнадцати стало во мне расти странное ощущение несовершенства этого мира. В чём конкретно и как многообразно оно выражается, тогда мне трудно было понять и определить. Но по каким-то малозаметным факторам, я начал понимать, что мир это не создан одинаковым для всех. Он непонятным образом перепутан. Кто его перепутал, зачем, в каких целях, роились во мне вопросы? И тогда я стал подмечать то, на что раньше совсем не обращал внимания: на материальную сторону жизни. Нет, не подумайте, будто я был уж совсем беден. По меркам всей нашей страны в те времена всё было не так уж и плохо. Всеобщая скудость не создавала иллюзии нищеты. У нас даже старенький «Москвич» имелся, на котором мы всей семьёй выбирались за город по выходным. Большинство моих друзей совсем не знали, что такое деньги. То есть видели их иногда, но в карманах не носили. Лишь в кулачках изредка влажные от пота монетки. Правду сказать у меньшей части кое-что водилось. По нынешним меркам – такая мелочь. Но в те годы развитого социализма новенькая «Лада», поездка в разгар сезона на Золотые Пески на две недели, полный холодильник еды, возможность не терять время в очередях за мясом, хорошая импортная одежда, золотые побрякушки – всё это наталкивало на мысль, что некоторая часть общества не придерживается тех норм морали, которые навязывались нам с пелёнок государством. Мои родители вкалывали на трёх работах, но полного достатка так и не имели. Другие же, занимая ничем не примечательные должности с низкими зарплатами, странным образом легко тратили не иссякающие, казалось, денежные запасы.
- А при чём здесь клубника? –обиженно спросил грустный. Вы так сильно хотели рассказать о клубнике, что перебили мою мысль.
- Клубника-то при чём? – немного помолчав, выдохнул воздух второй -уверенный в себе. – А при том, что мы иногда с теми самыми друзьями отправлялись на лодках по реке за город, где разбивали палатку, жгли костёр, готовили себе еду. А ночью, всей компанией забирались в чужие огороды на дачных участках и поедали клубнику. Нащупывали руками в темноте ягоды и ели… И бедные, и богатые, и середнячки. Угрызений совести не испытывали. Даже наоборот, лихачество. Хотя, если сейчас вспоминать, то ягод попадалось нам мало. Поищи-ка в кромешной тьме. Да и боялись попасться, однако. Опять же грядки не топтали, считали, что это уже порча имущества. На это не шли.
- С клубникой понял, - снова сказал грустный. – А к чему весь сыр-бор о неравенстве?
- Сам не знаю, - немного растратив уверенность, ответил второй. – Тоже почему-то вспомнилось. Значит, есть связь между нашей компанией и воспоминаниями о неравенстве. Видно, именно тогда первые мысли и поселились в сердце. И всё это как-то увязано с клубникой.
- А мне совсем другое вспоминается, - томно улыбнулся третий. И потянулся, размял тело, как бы предвкушая удовольствие от воспоминаний.– Ты вот упомянул «викторию», - он кивнул грустному. - Твои ассоциации с этим словом, как я понял не лучшие. Услышав про твою «викторию», у меня в памяти своя Виктория всплыла. Виктория. Вика. – Тут он весь засветился, глаза его покрылись поволокой, и озорные искорки вспыхнули у края зрачков. Его счастливая улыбка передалась другим и вскоре все улыбались, тоже, наверное, вспоминая знакомых Вик.
- Познакомились мы в феврале. Мело, как на Крайнем Севере. Сугробищи кое-где по полтора метра высотой. Поздний вечер, фонари раскачиваются от порывов ветра. Пурга такая, что народ благоразумно по домам сидит, уткнувшись в телевизоры. А нам с приятелем не сидится дома ни в какую. У него эйфория: деньжат привалило. Он себе из Германии БМВ пригнал. Белую-белую, как те сугробы. Если помните, в девяносто третьем году мало у кого иномарки были. А тут сразу БМВ! Правда, не новая, годков шесть-семь. Но что нашему брату шестилетняя иномарка, не познавшая убитые ещё на стадии строительства родные дороги? Можно сказать, новая машина. Дружок только начинал осваивать азы управления автомобилем, и потому наш автомобиль частенько таскало то в одну, то в другую сторону. Спасали сугробы на обочинах, мягкие, как перина и широкие, как королевская кровать.
– Я трассовик! – возбуждённо кричал мой друг каждый раз, когда машина юзом неслась в очередной сугроб. – Не какой-то там городской пижон, мыкающийся между улиц! Я не боюсь расстояний, что мне три-четыре тысячи километров! Я и больше одолею без проблем. Я по трассам привык гонять, а не по этим бесконечным поворотам с препятствиями! Здесь дороги не чистят, гололёд сплошной. Мне требуются простор и широта, чтоб горизонт виднелся вдали… Здесь его уносило в романтику и я вынужден был слушать длинные отступления о немецких автобанах, белеющих снегами Альпийских вершинах, и величии моего друга в вопросах познания такого непростого агрегата, как немецкий автомобиль.
- Руль крути, трассовик, да скорость сбрасывай перед поворотом, - смеялся я, зная опыт его вождения по трассам, состояние резины и любовь немцев к заднему приводу. Перегонять автомобиль из Германии дружок нанял опытного водителя. Но иногда, совсем изредка, тот давал «баранку» хозяину машины, то есть моему другу, не обладавшим никаким водительским опытом. Тогда ещё имелись на просторах нашей Родины участки с не очень интенсивным движением. И наш «трассовик» по полчаса управлял своей любимицей, пока его водитель отдыхал от усталости. Несколько тысяч километров в пути – не шутка, вымотаешься до пота - домой спешишь. Сам не раз гонял машины, знаю. От многочасовой усталости ищешь отдыха так, как рыба на суше хватает воздух ртом, ища воду. Машину вести по пятнадцать часов в день не просто. А тут хозяин под боком, просит дать ему порулить. Ну, порули немного, потешься. Но лишь чуть-чуть, ибо прав у тебя нет, и в случае проверки лёгким штрафом на перегоне не отделаешься – это раз. Опыта нет совсем, а значит можно в лучшем случае оказаться в кювете, совершив заранее двойное сальто с оборотом, или под проверенной на прочность капотом автомобиля берёзой: «Кто сильнее? Пободаемся?» И тогда вопрос «На чём и как добираться до дома при морозе минус двадцать посреди степи?» покажется не шуточным. Если сможешь передвигаться без посторонней помощи, конечно. Посему, благоразумный водитель не особо баловал рулём моего друга, но и не отказывал вовсе. Так тот за три дня и сделался «трассовиком».
И вот, когда мы вытаскивали его белую ласточку из очередного сугроба, под вой метели, плавненько переходящей в буран, - третий опять улыбнулся, - я увидел её. – Рассказчик поднял глаза к небу, будто там отражалась та, о которой он говорил. И не просто отражалась, а явилась лёгким видением в облачном суфле. Все дружно перевели взгляд туда, куда смотрел рассказчик, но кроме кружащих над головами мушек-дрозофил не заметили ничего интересного. - Она шла, - продолжил третий, - торопливым шагом, переходя дорогу перед самым капотом автомобиля, который мы уже вытащили из снега.
Словно заблудившаяся Снегурочка, в залепленной снежинками шубке с воротником из чернобурки плавно перемещалась на крыльях снежинок, возвращаясь в царство снегов. Фея пурги с большущими зелёными глазами, спешащая по своим волшебным делам. Прохожих кроме неё не было совсем никого, и вдруг такое… - все улыбнулись, слушая весёлого рассказчика. Каждый, наверное, представлял себя и свою Снегурочку. А такие воспоминания кому же не приятны?
– И что дальше было? – спросил кто-то из слушателей.
- Я, натурально, обомлел на мгновение. Именно, на мгновение, а потом, что на меня совсем не похоже, подошел к ней и взял за руку. Мой «трассовик» даже присвистнул от такой наглости. Ему никак не удавалось легко и быстро познакомиться с девушкой. Либо он долго и подозрительно начинал кружить ястребом вокруг избранницы и та, начиная чувствовать себя будущей жертвой, скоренько ускользала из поля зрения нашего ловеласа. Либо слишком фривольно общался с незнакомками и те, опасаясь, что будущее общение сулит ещё большую безответственность, потупляли взоры и начинали грубить моему другу. Хотя и я сам, как уже упоминал, не слыл дамским любимцем с первого взгляда. Зная это, не брал крепости с наскока. Мне требовался разговор. Хотя бы пятиминутный и тогда, я был уверен, продолжение общения имело место быть.
- Девушка, - остановил её я, - простите меня, - я счастливо улыбнулся, и девушка поняла, что у меня нет плохих намерений. – Вы так торопитесь, разрешите вас подвезти? Пока вас не замело снегом.
Поначалу она отказывалась, ссылаясь на то, что ей близко и машина, мол для этого не требуется, что она привыкла ходить пешком, что время позднее. Но я всё-таки её уговорил, сам сел за руль БМВ, попросив «трассовика» не рисковать жизнью девушки и повёз ей по назначению.
- Вика, – представилась девушка, улыбаясь. Её пушистые каштановые волосы выбивались из под меховой шапки. Ресницы блестели узорными снежинками, ещё не успевшими растаять в тепле машины. Вздёрнутый розовый носик подчёркивал беззащитность и задорный характер.
Я подвёз её до места назначения, она не лгала, ей действительно оставалось пройти немного, узнал номер телефона и на следующий день уже держал её мягкую немного влажную руку в своей руке. И поехало, и закрутилось… - третий умолк, задумавшись, улыбаясь лишь уголками рта.
- И что же потом? – подталкивал к продолжению «второй», потирая руки.
- Потом? – очнувшись из лёгкого забытья, переспросил третий, - потом… да, что потом-то было. Но это уже не интересно. Всё как у всех: ожидание встречи, странная лёгкость общения, пронзительность мыслей, желание раствориться в глубине глаз и растворить в себе чужой взгляд вместе с его обладательницей…
- Так-так, - вставил первый, - и вы поженились…
- Ах, нет, - ухмыльнулся «третий», - до этого не дошло. Хотя, постойте, разговор однажды имелся. Как-то она сказала игриво, так, чтобы иметь путь к отступлению, в случае, если я окажусь мастодонтом, вытаптывающем всё на своём пути: « Ты не хочешь взять меня замуж?» - Третий замолчал, вспоминая. – Или нет, не так: «Возьми меня замуж». И назвала меня по имени. Да, именно так, с придыханием, пронзительно глядя в глаза. Мы беседовали о чём-то пустячном, она сидела на стуле, я стоял рядом. И в этот момент она сказала: «Возьми меня замуж».
- Но вы молодцом! - добавил второй. – Не согласились на эти дешёвые женские уловки. Лишь бы захомутать. Трюки. Известные всем трюки и не более того.
- Я…
- А почему уловки? – это первый вмешался. – Вы представляете, чего стоит нормальной, не испорченной жизнью девушке такой вопрос. Это мужчинам легко рассуждать об этом, как же, мы – герои. Нас просят, а мы выбираем. Да мне, если хотите знать, ни одна такое не говорила. Я просил выйти за меня. Было, - он потёр вспотевший лоб. – Это же счастье, когда женщина сама тебе предлагает. Представляете! – он возбуждённо ходил, размахивая руками. - Триумф мужчины. Что ещё желать. Она полностью в твоих руках. Нет, даже не в руках, в твоей воле. Но нельзя гордиться этим! Нельзя использовать ситуацию, чтобы не унизить её…
- Бросьте вы свои штучки! – заявил второй. – То, что она предлагает, ещё ни о чём не говорит. Подумаешь!? Замуж хочет. Возраст поджимает. Все хотят, и что теперь? На всех жениться? Она просит вас не от великой любви, а от страха, в первую очередь. От боязни остаться никому не нужной. От страха перед будущим, когда приходиться выть в подушку от одиночества, от холода постели, от того, что по утрам отчётливо слышно тиканье часов, а не храп мужа, пусть надоедливый, но в некоторой степени родной. От того даже, что не с кем порой склочничать в минуту, когда гадко на сердце. Не на кого вылить всю накопившуюся муть. И ничего высокого здесь нет! – поставил точку он, уверенно чувствуя себя в течение всей беседы. – Слюни. Клубничка, одним словом! Как же всё-таки вы открутились от неё? – спросил он третьего.
- Да. Предложение. Конечно, не из простых, - продолжил третий. – Я подошёл к ней и нежно прижал к себе, потому что сказать ей: «Нет, Вика, я никогда не женюсь на тебе. Будь уверена и не проси, не умоляй, не заламывай руки», - это ужасно. Сказать слова утешения: «Подожди немного, краса моя, найдётся и твой принц. Прискачет на белом коне, как я когда-то приехал на белом БМВ моего друга», - пошло и бездушно. Поэтому я без слов обнял её и лишь погладил волосы, прижав её голову к своей. Всё понятно и так, без слов.
- Тогда я не пойму, к чему вы с такой нежностью говорите о ней, но не взяли её замуж. Говорить о женщине нежно можно лишь тогда, когда она становится частью вас самих. Ибо каждый питает безграничную любовь лишь к одной персоне в мире, к самому себе. И нет нужды оспаривать этот постулат. Именно безграничную, какие бы нигилисты не утверждали обратное. Потому мы и избегаем ситуаций, которые могут причинять нам боль, как физическую, так и душевную. А боль других – это не в нашей компетенции. Извольте! Что нам до чужих страданий!
- Опять вы со своей философией бурундучка из норки, – встрял второй. –Живёте в своей норе и не видите белого света. Пора бы научиться распознавать людей! Вас желают объегорить, а вы подставляетесь. Вас хотят обжулить, а вы и рады выступить ослом, на котором все катаются. Вас используют, а вы своим здоровьем вынуждены откупаться в итоге. Ну уж, дудки! Нежность возможна не только от большой любви, но и от значимости момента, от какого-то случайного совпадения даже…
- А дело в том, - продолжил третий, - что интуитивно каждый из нас ищет образ. Образ складывается из множества кусочков, как мозаичное панно на стене дворца. Доброта и забота, которую помнишь от любви матери; честность и ответственность сестры; трудолюбие и хозяйственность бабушки; красота и изящество танцовщицы из какого-нибудь понравившегося фильма; аромат волос незнакомки, когда-то разминувшейся с тобой в толпе прохожих; призывная улыбка чьей-то возлюбленной, обращённая не к тебе… Да, многое что… Всё это давно сложилось в образ внутри тебя, и если девушка не попадает под этот образ…
- А как вы узнаёте, что попадает или нет? – спросил первый.
- И узнавать не требуется, - мягко ответил третий, - образ живёт в сердце, а сердце само определяет, без нашего участия, что ему требуется. Так вот, если сердце не определило, то всё напрасно. Хоть ты себя заставь жениться – жизни не будет. Образ станет маячить и требовать продолжения поиска. Виктория не полностью попала в тот идеал, который я невольно построил в себе, теперь это очевидно. А тогда, тогда по наитию отказал…
- Логичный конец, - вставил своё слово, молчавший до этого четвёртый. - Виктория, говорите, клубничка то есть. – Он взъерошил растопыренными пальцами начинающие покидать голову волосы и прокашлялся, прочищая горло.
- В июне восемьдесят шестого года, сразу после срочной службы в армии, волею судьбы оказался я в Кишинёве. Городок сам по себе захолустный, хоть и величался столицей Молдавии. Расположен он далеко от основных магистралей, как бы затолкнут в угол империи. Чтобы попасть туда нужно приличный крюк совершить. Да, - поморщился он, что-то перебирая в своей памяти. – Почему-то захотелось мне остаться тогда в Кишинёве. Может летнее настроение так на меня действовало, или пестрящее цветом фруктово-цветочное разнообразие, или незлобивость местного населения, так густо замешанного на простом крестьянском быте. А может быть тёплый климат, не знаю. Знаю точно, что не остался. Не удалось. Что в итоге оказалось лучше для меня самого. Намеревался я перевестись в местный университет из своего далёкого института, обучение в котором не успел завершить перед двухлетней службой. Жил я тоже малопонятным образом у знакомых в общежитии на улице Роз, что называется «на птичьих правах». Входной дверью общежития не пользовался, забирался по какой-то торчащей в стене дома трубе и по карнизу в окно второго этажа сразу в комнату. Денег не хватало катастрофически. Помнится, питался одними ранними помидорами. Ну, представьте: на завтрак – помидоры и чай с сахаром, на обед – помидоры с хлебом, на ужин хлеб с чаем и помидоры. Меня уже тошнило от одного только вида помидоров. В Кишинёве жила семья одного из моих сослуживцев, которому предстояло вернуться домой лишь через полгода. Он, просил меня, если я окажусь в Кишинёве, зайти к его родителям и передать от него привет, рассказав, что у него всё в порядке. Я поступил так, как он и просил. Его мама оказалось очень милой женщиной, она усадила меня за стол и накормила, как я не ел уже очень давно, а я рассказывал ей о житье-бытье её сына. На самом деле не таком уж и плохом.
- Салат с помидорами? – предложила она вежливо, после тарелки наваристого борща.
- Не-е-ет, - перекосило меня от одного только вида помидоров, - спасибо большое, я без салата, - торопливо добавил я.
На десерт нас ждала клубника, такая аппетитная и ароматная, что её запах витал по всей квартире, возбуждая желание полакомиться ею.
- Представляете, так дёшево купила, что самой не верится, - рассказывала дочь хозяйки, только что вернувшаяся на поезде из Ленинграда. – В Белоруссии перед самой Украиной на станции чуть не задарма отдают всё. Вот купила целое ведро! – радовалась она.
Хозяйка приготовила десерт, залив клубнику сливками и мы втроём уплетали отборные ягоды, радуясь прелестям лета. А через несколько дней я попал на сельскохозяйственный рынок Кишинёва, где на входах дежурили дозиметристы со своими приборами. Дозиметры, после службы в армии, я мог отличить от других приборов, так как видел их во взводе химической зашиты. В последних числах апреля этого же года видел, когда ещё носил кирзовые сапоги и армейскую униформу. Знакомые ребята из взвода, вдруг ни с того, ни с сего, стали дежурить около штаба части, проверяя фон. У них я впервые увидел настоящий дозиметр.
- Что это вы здесь делаете? – удивлённо спросил я у солдатика. – Война что ли началась? – За два года службы взвод химической защиты ещё ни разу не делал свою работу столь явно. Всё-то они секретничали.
- Не-е-ет, - протянул сослуживец, - сам не знаю, дали приказ проверять радиационный фон. Вот дежурим по очереди, проверяем, - скучно и устало ответил солдат, вынужденный много часов стоять перед дверями штаба полка.
- Ну, и какой фон? – узнавал я ради любопытства.
- Фон как фон. Нормальный, - тоскливо ответил утомлённый однообразием солдатик.
- Ага - только и вымолвил я, разглядывая не виданный мною ранее прибор – армейский дозиметр. – Покажи, как работает?
Тогда нам так и не сказали, что за шестьсот километров отсюда произошла ядерная трагедия. Позже из газет узнали. И то скупо, несколько строчек. Как будто ничего особенного и не случилось. Вот и сейчас, увидев знакомый прибор, я вспомнил, что где-то там, когда-то, что-то было, связанное с радиацией.
- Чего стоите? – поинтересовался я праздно, сочувствуя ребятам, стоящим на самом пекле в шумном и пыльном месте, в толчее рынка.
- Проверяем продукты. Чтобы не ввозили вместе с радиацией из зоны загрязнения, - поделился со мной дозиметрист, поигрывая щупом прибора.
- А-а, понятно, - сказал я, намереваясь пройти мимо, и тут меня осенило, отчего клубника, которую я ел несколько дней назад, оказалась такой дешёвой… Она же под Чернобылем покупалась. Маршрут поезда пролегал как раз невдалеке. – Слушай, друг, - обратился я к дозиметристу, - проверь, пожалуйста, меня своим прибором.
Скучающий без дела дозиметрист, включил прибор и поводил датчиком около моей головы, - здесь всё в порядке, - около груди, - здесь тоже. Он опустил датчик к желудку, и стрелка на шкале прибора качнулась сильнее обычного. – О! Тут фон выше нормы, - показав на живот, сказал он. Затем наскоро проверил руки-ноги. Здесь проблем не имелось. Поблагодарив, человека, я ушёл. Вот тебе и поел клубнички из Чернобыля! В те месяцы ещё никто толком не знал о последствиях страшной аварии. Получается, что не один я, а тысячи людей, вкусивших такие ягодки, полакомились радиацией. И я не больше всех!
- Нагнали страха! – это пятый, сытый, можно сказать откормленный, вставил слово. Вроде ещё не толстый, крепенький, говорят про таких. На грани, так сказать. Наверное, в автомобиле передвигается и работа сидячая, вот калории и не тратятся.
- Помню в начале девяностых анекдот бытовал. Мол, наш спрашивает иностранца, когда у них клубнику начинают продавать? А иностранец отвечает, так мол и так, в девять утра, когда магазины открываются. Ха-ха-ха… Все тогда смеялись такому издевательству над Родиной. Всё-то у них там за бугром в порядке. Мы дураки здесь июнь ждём и ловим две недели в году, чтобы клубничку поесть, а у них за кордоном она круглый год. Да, тогда весело было, а теперь плакать хочется. Их «пластиковая» клубника круглый год продаётся, да есть её не хочется. Нет вкуса, как ни крути. А если бросить такую ягоду в стену, не факт, что она расквасится на стене. Может отскочить, наподобие резинового шарика. Технологии. Мутации. Химия. Вот уж, действительно, жуть, - пятый сморщился от раздражения. – Купить детям то, что они продолжают называть фруктами, ягодами, овощами нельзя. Будешь медленно и мучительно умирать, не понимая в чём причина. Я вот помню в те времена, когда химия ещё не простёрла свои ручищи в пищу человеческую, едал я клубничку. Перед самой зимой познакомился я с девушкой…
- И вы о девушке?- всколыхнулся первый.
- А что, нельзя? – спросил второй. – Вы дольше всех отнимали время у всех своими переживаниями о ворованных ягодах. Дайте возможность остальным говорить то, что им хочется.
- Я что? – обиделся первый. – Пусть рассказывает, что хочет. Его право.
- Ну, и что дальше, продолжайте, - это третий улыбнулся примирительно. – Женщины, это лучшее, что есть или было в нашей жизни. Всё вокруг них закручено, вся наша жизнь вращается вокруг оси, которая называется любовь.
- Да, да, продолжайте, - добавил четвёртый. – Всё лучше о женщинах, чем о радиации и всякой тому подобной гадости.
- Ладно, спасибо, - кивнул головой пятый, - значит так. Перед самой зимой знакомлюсь я с девушкой. Мне уже тридцать стукнуло, а ей годика двадцать три. Хороша, чаровница, сил нет.
- Что, красавица? – чувственно спросил первый.
- Не то чтобы красавица. Молодость она всегда красива, сама по себе. Обворожительна. Стройна. Полна очарования. Взгляд. Какой взгляд! Где-то стихи слышал:
Взмахнули два крыла небес звучаньем.
Миг озарился неземным сияньем.
Так всполохи зарниц идут с весною.
Ах, это взмах ресниц? О, что со мною?
Ты рядом. Чуть дышу, дрожит пространство.
Где вздёрнутая бровь? Где поз жеманство?
В изяществе руки, в движенье стана
Вся искренность души, что без обмана.
- Не знаю, чьи стихи, но так они хорошо передают моё состояние, когда я увидел эту девушку. Так сильно мне захотелось завладеть ею, так, чтобы стала она только моею. Чуть дышал! Я сказал тогда, что приложу все свои силы, чтобы исполнить своё желание. И если, по правде, то мне пришлось-таки исполнить то обещание, ибо эта крепость не хотела сдаваться без длительной осады. Все свои знания жизни, навыки в общении со слабым полом, умения и уловки пришлось мне вспоминать.
- Да, здесь без уловок не обойтись, - перебил второй, - иначе они тебя уловят. На их рогатки наткнёшься, когда и ожидать не будешь.
- Совсем не обязательно, чтобы уловки наши имели негативный оттенок, - это четвёртый вставил своё слово. – Эти уловки могут быть абсолютно нормальными. Ну, например, я могу назвать уловкой даже то, когда ты несёшь девушке цветы, чтобы размягчить её сердце в преддверии серьёзного разговора. Или, зная её пристрастия к каким-нибудь блюдам, покупаешь ей что-либо только ради того, чтобы её благодушие передалось тебе. Можно много примеров привести.
- Да, именно это я имел в виду, - продолжил пятый. Позвольте, я продолжу стихотворение. Самому мне тяжело даётся передавать чувства, ощущения, оттенки переживаний. Поэтам, бесспорно, этот вопрос более подвластен. – Он продолжил чтение стиха, вдохновенно жестикулируя, выпучив глаза:
Агатов серых взор, чуть с поволокой.
Нездешний слышен хор, в тиши глубокой.
Озноб ползёт к спине при звуке пенья.
Дыханьем тает свежий бриз волненья.
Плеча коснусь щекой, тебя вдыхая.
И вот, уже гобой поёт, вздыхая.
В небесной череде вступают трубы,
Когда в лиловой гамме вижу губы.
Слегка касаюсь их - моей награды.
Нет. Тоньше я не пробовал услады.
Кларнет звучит, в безумии ликуя.
Горит звезда в истоме поцелуя.
Я пью девичий мёд, любви нектары.
Внимая перебору струн гитары.
Изгиб каре блестит, качая пряди.
Прожито столько лет, лишь встречи ради.
Стук сердца в унисон с дыханьем милой,
Вступает весь оркестр с небесной силой.
В объятиях с тобой мне так казалось.
Мир замер и затих, лишь ты осталась.
- Да, вы правы, вы правы, - оживился первый, - почему-то именно поэтам удаётся передать все волнения встречи. Почему мы, обычные люди, такие обделённые? Я, может быть, желаю так же возвышенно научиться говорить о любви.
- Что вам мешает? – спросил третий. – Нет, вы не обижайтесь, я не имею ничего против вас. Просто выскажу своё мнение: поэтами не рождаются, а становятся. Становятся ими те натуры, что способны сопереживать, но при этом их внутренний мир обязательно должен иметь набор инструментов, с помощью которых возможна передача чувств. Это, во-первых знание языка, затем грамотность, которая возможна только от чтения хорошей литературы, возвышенность желаний, не отягощённая мелочной завистью, чувство гармонии, которое развивается по мере пропускания прекрасного через себя, и труд. Ибо труд этот, особенно не прост. Научить ему невозможно. Некоторые технические приёмы – да, им научишься, но сертификат поэта, после окончания литературного института не даётся. Потому что всё, вышеперечисленное должно быть пропущено через знание жизни, тонкости взаимоотношений между людьми, природой и Творцом. Бывают стихи технически совершенные, но словно пластиковые. Нет в них колебания жизни. А часто наоборот, избыток чувств, но слог безграмотен или язык примитивен. Трудитесь, авось у вас получится.
- Спасибо. Я попробую, - хмыкнул первый.
- Подождите, друзья, - четвёртый вопросительно взглянул на пятого, - а где клубника?
- А-а-ах, клубника, - засмеялся пятый. – Я чуть не забыл о ней вовсе. Да, значит, познакомились мы. И вот в конце июня, когда на её даче эта ягода поспела, угощала она меня клубничкой с творогом и сливками! Вкусная, я вам доложу, штучка, - он восхищённо цокнул языком. – Отменная! Представьте свежий домашний творог, без грамма кислинки белые комочки. Крупные. Мнешь их в тарелке помельче, потом самых спелых красавиц добавляешь в творог и перемешиваешь, подливая сливки. Сахар, естественно, по вкусу. А рядом сидит она – твоя девушка, и подкладывает тебе в тарелку ягодок, умиляясь от счастья.
- У меня уже слюнки побежали, - улыбнулся третий. – С клубникой я всё понял, а что с девушкой?
- Да, что с девушкой? – спросил второй, - оставьте уже эту клубнику расскажите о девушке. Я понял, всё закончилось благополучно? Она не накинула на вас семейное ярмо неудобоносимое?
- Нет, не накинула, - отозвался пятый, - мы вместе это ярмо на себя накинули. Она стала моей женой.
- Вы женаты на ней? – какой вы молодец, - воскликнул первый. Второй выразил на своём лице крайнее разочарование и сожаление такой глупостью.
- Да, не ожидал, - добавил он, сморщив лицо.
- Всё нормально, - третий вставил своё слово. – Что мешает ему быть женатым, любить свою жену и ещё других женщин? Любить можно всех и везде, не вижу препятствий.
- Препятствия всегда есть, - возразил четвёртый, - особенно если представишь, что такие же мысли у твоей жены в голове колобродят. Представьте, что и она так же рассуждает, мол, люби всех мужчин, будучи замужем… Что мешает? При этом мужа люби больше всех.
- Курица не птица, - начал было второй.
- Знаю, знаю, женщина – не человек, - продолжил пятый. - И так далее. Да, факт, есть между нами отличия. Не только физиологические: и мыслим по разному, и чувствуем, и ощущаем, и действуем. Сын мой недавно открытие сделал. Подходит и говорит мне: «А ты знаешь, папа, что в английском, когда говорят «People», то есть по нашему люди, то считаю только мужчин. А женщин не включают в это число». А ему отвечаю: «То-то, сынок, знай, на каком демократичном языке ты говоришь. Ведь по-русски слово человек подразумевает, как мужчин, так и женщин. А в большинстве языков не так».
- Так у вас и дети есть? – спросил четвёртый.
- Ага. Трое. Так мне тогда её клубничка понравилась! Вот теперь каждое лето ждём, когда местная клубника поспеет и колдуем: варим варенье из неё, перекручиваем с сахаром, чтобы на всю зиму хватило всей семье.
Тонкий луч месяца высоко вскарабкался на тёмный небосвод. Россыпи звёзд мерцали светом тысячелетней давности. И звёзд этих уже нет, а брызги волнений их жизней всё ещё летят к нам через миры и пространства. Одинаково освещая своим безжизненным сиянием мчащуюся по вечной орбите планету со всеми её обитателями.
Все пятеро встали, подошли к тусклому зеркалу, отражавшему в темноте комнаты лишь колыхающийся под ветерком белый тюль и, растворившись в ночном сиянии звёзд, слились в один персонаж. Молодой, седеющий, циничный, добрый, пугливый, уставший, радостный, обеспокоенный, зрелый, болтливый, лиричный, веселый, обидчивый, молчаливый, уверенный в себе… Да что перечислять. Сошлись в одного простого, совсем обычного человека. Нормального городского психа… любящего клубничку.
Желающие почитать книгу, пишите на эл. почту sa8486собакаmail.ru