Хоть и часто я пыталась облечь в видимую форму пережитое – не получалось. Не могла как следует перевести всё с душевного языка на словесный, – резало стержнем нечто, одушевлённее простой бумаги. Но вчера я встретила монахиню оттуда. Внутри стало чище, грустнее и намного прозрачней. Так во мне возросла необходимость вернуться в прошлое, раскрыть чистый лист, распахнуть настежь душу и – влить в тетрадные клетки ВСЁ: горечь, слёзы, страх, отчаяние, видимо, так и не израсходованную тревожность, а главное – окончательную уверенность. Конечно, эта необходимость стучалась ко мне не раз, но никогда – настолько неизбежнее и страшнее. Страшнее, что – после, уже наладившись. Уже – спасённой. Идёшь домой, улыбаешься, вспоминаешь счастливый день и…слёзы. Градом. Крупно. Безысходно. Больно. И совестливо, потому что этим рассказом причиню боль своему главному читателю. Я объясню…
+++++++++++++++++++++++
Долгая, сугубо женская истерия – жестокие, сугубо мужские раздражения. Жажда прощения робкими взглядами – высшая стадия напряжения твёрдой веной на красивой шее. Срывающийся, прогоняющий голос. Слово, проще не придумаешь, – расставание. Намеренно доводишь себя до крайностей. И тогда, скрепя сердцем, тебя отвозят туда.
+++++++++++++++++++++++
Там и началось всё на самом деле… Страдали ли вы навящивыми состояниями? А неизбывными мыслями? Там – всего этого вдоволь. Комната – шкаф, икона, тумба, кровать: идеальное место для часовых стенаний. Ноль связи, ноль друзей, ноль мамы – ты учишься выживать. Если хочешь – от наркомании: тяжёлой формы людской зависимости, цветаевского «мой воздух с людьми – восторг!» И всё по законам жанра – ломка, безысходность, жажда прощения, мольба о добивании, поднятие с ног, насильно навязанные действия. Тебя зовут, стоишь на службе, пытаешься молиться, а внутренне превращаешься в стон: «Верните мне его, пожалуйста». Два раза в день, со взглядом на святые лики, без остановки. Потому что больше просить – не у кого. Потому что в любом другом месте – напьёшься, станешь названивать ему, болью завопишь при родных, переборщишь с успокоительным и опасными поисками адреналина. Дело в том, что я – не из тех кто «решил – бросил – вырвал из сердца». Никогда первой не сделаю так. Не забуду. Его. Как по Сонечке Голлидей: «Для меня уйти первой – словно переступить через собственный труп». Так что, наверное, было правильно – отправить меня туда.
+++++++++++++++++++++++
Как проходили дни…
Лучшее – вечером. Так намыть всю посуду, оставшуюся после общей трапезы, чтобы не было возможности упасть с кровати (ввиду отсутствия физической силы). Тогда – утром встаёшь без мыслей. Без желания свернуть себе шею. Там – держали. Прямые чёрные рясы, чистейшие голоса молебнов, строгий помыкающий палец старшей монахини. Обнадёженные лица пожилых прихожан. Но сильнее всего – воодушевлённые действия послушниц. У них – с утра до ночи – огород, хозяйство, кухня, уборка. И всё сносится покорно, безропотно, из чувства очень простой, но непоколебимой значимости. Порою смотришь в их глаза, слышишь голос – и даже боишься представить, ПОЧЕМУ они такое для себя выбрали. Что мирит их с этим (не свойственным юности) нравственным аскетизмом? Какие ошибки и потери пригнали их за двери этого монастыря? Рассуждения об этом – была моя собственная мысленная служба. Кормилась я ей несколько дней. Пыталась сочувствовать, понимать, проникать в мотивы их поступков, врастать в царящий образ жизни. и началось получаться… Первый успех – какая-то сердобольная старушка сочла меня «сироткой». Второй – посчитали, что теперь никуда не уеду, вконец приняв их стиль мыслей. А я и была готова к этому…– не так уж и плохо жить лишь в собственных воспоминаниях. Но тут заплакала Хохотушка.
+++++++++++++++++++++++
Когда я только приехала – лучезарнее улыбки мне не дарил никто: весела, добра, бодра, и в глазах что-то…понимающее глубже, чем понимать стоило бы. Но…видимо и она держалась (примерно, как я – наблюдениями за ней). Через несколько дней я увидела её на полу – служба, молящиеся…особо верующие (либо вконец заблудившиеся) – ниц, лбами под ноги всем и всему. В числе – Хохотушка. Что-то ожидающая, чем-то постоянно огорчающаяся. В перерывах между физическим трудом она садилась поодаль от всех и смотрела в окно, кротко вытирая слезинки. И с каждым новым солёным пятном, расплывающимся на скатерти, от меня отслаивались оставшиеся частички здравого смысла. Последнее, куда притащили меня ноги по собственному Умыслу, – аудиенция с очень простым (наверное, всё-таки святым) человеком, который «знает, как действительно помочь». Затем, словно в тумане: взвинченная мама с дрожащим от сочувствия подбородком, мудрая, чудесная настоятельница с добрыми советами и наивкуснейшими конфетами и…призывы к борьбе за возможность собственного счастья.
+++++++++++++++++++++++
Подняться на поверхность можно, яростно оттолкнувшись ногами от самого дна. Местом, где постигла дно собственного отчаяния я, был этот монастырь. Там не вселяли божественные мысли. Не держали за руку при погружении – позволяли вдоволь захлебнуться одиноким страданием, изредка давая понять, что наверху меня ждёт негасимое исцеление.
Эпилог
Если прощать кого-то (и уж тем более, самого себя) – то уж так, чтобы совсем не вспоминать об этом. За сим…навсегда прощаюсь с этим прошлым, бесследно погребая в солёно-глубокой пучине собственные ошибки, глупости и горечь. Двусердечное (счастливое!) «спасибо» тем смелым людям, выталкивающим нас на берег для новой возможности вздохнуть и начать сначала.