Конкурс Копирайта -К2
Объем 30 284 зн.
***
Аннотация
Они были успешными аспирантами и преподавателями истфака МГУ, но не могли принять хрущёвского режима, выступив с акцией протеста. Конечно поплатились... Однако, спор об их поступке вспыхивает с новой силой. Есть ли связь между протестным движением 50-х годов и сегодняшними волнениями на Болотной площади? Почему нет лада в семье одного из идеологов диссидентского движения?
***
Точки и многоточия
(Вождь краснокожих)
Москва втягивала меня в свой привычный поток броуновского движения. Странно, когда жил здесь, - не замечал, сколько приходится ходить: по проспектам, улицам, переулкам. И ещё, само собой, - по гулким прохладным переходам метро, в сопровождении ветерка и неповторимого запаха метро (который преследовал меня потом всю жизнь), и это в Москве неизменно. Зато теперь больные, непослушные ноги считают километры. А тогда, стоило увидеть перспективу улиц, дворов, тоннелей, - и себя не удержать! В солнечные дни нарядные московские улочки становились особенно... приглашающими.
Ах, этот чудовищный мой родной город, отторгнувший меня полвека назад, жестоко обманувший в чаяниях, теперь он жил и процветал как ни в чём не бывало, не заметив утраты. Он вновь меня одолевал, как наваждение. Я чувствовал каждым нервом дребезжание электрички под собой на стыках рельсов. Ехал мимо знакомых с детства улиц и с трудом их узнавал. Москва помолодела и обрела особый лоск, став надменной, чужой.
Как бы отпустить свой разум на волю и позволить не себе передвигаться по городу, а городу входить в тебя? Во всей полноте исторического мгновения, - в гладкой брусчатке Красной площади, которую полировали поколения феодалов и простого люда, а после – бодрое поколение советских граждан, теперь утюжат россияне и полчища иностранных гостей; в зеркальном сиянии лужковского ампира и в сумрачных полутенях сталинского барокко; в забавной браваде витрин и рекламных щитов. В Москве древность и новое причудливо переплелись… Так и во мне - вчерашний день, уступая сегодняшнему, всё же остаётся со мной.
Я приехал сюда с лекциями в МГУ и решил заодно навестить своего старинного приятеля, Льва Краснопевцева, с которым меня связывало одно острое политическое дело. Нам казалось тогда, что мы в центре истории и своим жертвоприношением ей меняем самый её ход. Что в итоге? История проглотила нас как обмолоченное зерно. Имена записаны в скрижалях, но знает ли их кто-нибудь, кроме некоторых специалистов? Недавно в Музее истории почему-то исчезла экспозиция, посвящённая «делу историков МГУ».
Я сам историк. Преподаю в Новосибирском университете, весьма почтенный человек, академик. Кого ни спроси, всякий знает в академгородке профессора Покровского. И вот что интересно. Я часто присматриваюсь к своим студентам и замечаю полную атрофированность их исторического сознания. Они не выражают идей, чтобы их не обвинили в следовании какой-нибудь идеологии, не склонны к философствованию, дабы не впасть в риторику, и не способны дать событиям этических оценок, чтобы не выступить, не дай боже, морализаторами. Нет своего мнения – нет кругозора. А мой призыв относиться к историческому знанию эмпирически, обоняя ароматы эпох, уносясь в воображении на годы и столетия назад, словно в машине времени, они воспринимают как совет старого чудака. Ну откуда в них эта осторожность? Или настороженность? Разве мы были такими? Самое интересное уже было сказано, – говорят они, нынешние студенты, повесив нос. И не делают самостоятельных шагов! Плачевно. Ну, спросили бы меня о чём-нибудь, что ли, – мне ж за это платят! Так ведь нет интереса. Хотя вот, почему же, Сталин и Гитлер нас ещё как-то интересуют: добрая половина дипломов посвящена тиранам.
Эта история случилась с нами в 57 году, в те дни, когда хрущёвская «оттепель» стала сменяться первыми «заморозками». Стремясь подавить оппозицию, Хрущёв проявил диктаторские замашки, - он энергично занялся отстранением противников от власти. В народе популярность Хрущёва резко снизилась из-за неэффективности социальных реформ. Ошибки незадачливого генсека бурно обсуждали в молодёжной среде. В Москве у памятника Маяковскому собиралась интеллигентская поросль. На тех посиделках шли настоящие политические дебаты. Власти запретили встречи, но поздно. Из самиздатовской литературы уже вышло первое племя диссидентов.
Моя карьера развивалась успешно. Какие радостные, беспечные, вдохновенные дни проводил я в альма-матер! Все предметы давались легко. Да и в спорте мне везло... Я уже тогда успел защитить диссертацию и был самым молодым кандидатом наук среди педагогов истфака МГУ. При этом я был вхож в популярный оппозиционный кружок Льва Краснопевцева, нашего талантливого аспиранта. Как меня занесло на те крамольные заседания, один чёрт ведает. Поначалу ничего серьёзного на сходках не происходило, да я им и значения не придавал. Было интересно обсуждать текущие политические проблемы. Некоторые ораторы призывали к протесту, но все понимали, что и се не серьёзно, лишь для проформы. Уже несколько лет я наблюдал, как студенты и аспиранты негодуют, толкают пламенные спичи, а потом с чувством выполненного долга, развернув плечи, забирают дипломы и благополучно растворяются в обществе, которое ещё недавно их угнетало своим слишком несправедливым устройством.
Однако я недооценил потенциал нашего кружка. Краснопевцев, Рендель и Меньшиков были связаны с целым кругом молодёжи. Лев всячески старался расширить этот круг. У него зрели новые планы. Он хотел переводить свои труды с критикой марксизма-ленининзма на немецкий и польский языки и распространять их среди тамошней оппозиции. Он даже съездил в Польшу как комсомольский лидер и установил там нужные контакты. Затем он придумал издать листовки. Этот замысел впоследствии оказался для нас роковым.
Двое соратников, как только почуяли в воздухе запах электричества, поспешили удалиться. «Нет, ребята, я не хочу копать никелевую руду!» - так прямо один из них и сказал. Почему остался я? Что-то мешало уйти. Я думал, что остаться со всеми – вопрос чести. Кроме того, я, как заворожённый, воочию наблюдал процесс зарождения бунта. И это мне было важно, ведь я писал работу о русских революциях.
Никогда не забуду впечатления, которое на меня произвёла решающая встреча на Никитском бульваре. События развивались живее, чем я мог представить. Был поздний вечер. Медленно таял свет меж стволами деревьев. Должен прийти Козовой с его «экстренным сообщением».
Я беседовал со Львом о его реферате, который считался в нашем кружке программным (хотя единого мнения не было ни у кого). Вот и я придрался. Меня смущал резкий тон его риторики. Более всего меня коробили его обвинения к народу в бездействии, покорности произволу правительства в земельных реформах 1861 года. «Русский народ должен знать, что в 1861 году не баре-либералы продали его землю и волю и отдали его в новую кабалу, а что лучшая их часть освободила их от крепостной кабалы, боролась за то, чтобы это освобождение было наиболее лёгким и благоприятным для него из всех возможных при тех условиях вариантов, а основная причина его тогдашних мучений и несчастий – он сам, его тупая покорность господам, забитость, отсутствие чувства личности и собственный взгляд на себя как на бессловесную вьючную тварь, животная трусость и мелкий эгоизм раба, начинающего кричать тогда, когда его начинали пороть, но спокойно смотрящего, как порют тысячами его товарищей».
- Пожалуй, это даже цинично, – говорил я ему. – Не должен ты говорить так презрительно о своём народе! Да несчастный народ здесь ни при чём! Ты же знаешь: как только правящая бюрократия выяснила, что из-за реформ ей придётся поступиться какой-то долей своей неограниченной власти, правительство принялось тут же сворачивать реформы.
- Ты преданный сын своего отца! – резко ответил Лев. - Он тоже не верил в искренние чаяния интеллигенции о народе и считал, к примеру, что декабристы вышли защищать исключительно буржуазные узко-собственнические интересы.
Я осёкся. Я был сыном известного историка, и Лев не упускал случая указать на моё родство. Неужели он хотел уличить меня в несамостоятельности всех моих суждений?
Тут пришёл Козовой, и Рендель, внимательно нас слушавший, тут же заявил:
- Кончайте обсуждать ваши засушенные рефераты!
Козовой поведал нам свои новости. Его, Козового, отец возглавлял лекторскую группу Харьковского обкома КПСС. И во время июньского пленума ЦК, когда Хрущев своих противников растоптал, папаша был в Москве. В гостиницу, вечером, к нему пришли приятели - члены ЦК – и стали рассказывать, и обмениваться впечатлениями. А Вадим сидел в соседней комнате и все это записывал.
После выступления Вадима поднялся ужасный гам. Все драли глотки, перебивая друг друга, будто решили тут же испытать все свои ораторские способности. Каждый пытался что-то сказать в национальном или даже глобальном масштабе:
- ...сегодня для людей решается важный вопрос: воскреснут ли старые порядки...
- ...после этого пленума, когда он так нагло ликвидировал несогласных членов правительства, многие поняли...
- ...от понимания до борьбы…
- …марш советских танков по Польше и Венгрии! Это ли не провокация!
Во мне поднималась волна возмущения. Я испытывал тошнотворное, гневное чувство. Я понял: нечто безликое, система, хорошо отлаженная, знаки различия, мундиры, целая иерархия насилия – вот наша судьба! Всё ложь и обман. И в этом дерьме проходит наша юность! И я сказал, почти выкрикнул:
- Я больше не верю ни единому их слову! Похоже, Хрущёв держит за дураков свой народ и только и делает, что мешает нас с дерьмом в глазах Запада. Ишь, демократию объявил. Демократирания!
- Что касается лжи – в этом Хрущёв нисколько не уступит Сталину! Почему он не рассказал о своей роли в сталинских репрессиях? – отвечал Рендель.
- Одно можно сказать с уверенностью, - это жаловался Семененко, инженер, - простой советский человек никогда не имел другой возможности получить информацию, кроме как сверху – от Ленина, Сталина, Берии… И это была лжеправда. Теперь от Хрущёва. Я, во всяком случае, ничего, ну ровным счётом ничего не знал о сталинских лагерях.
- Ты не одинок. Даже мы, профессиональные историки, мы знаем далеко не всё. Эти понимали толк в сокрытии информации. – Ответил ему Лев.
Тем временем стемнело. В освещённом фонарём пространстве выделялись молодые, свежие лица. Предо мной группа взволнованных ребят. Я кожей чувствовал напряжение в воздухе. Вдруг вскочил Краснопевцев. Правую руку он согнул в локте и поднял вверх, сжав в кулак, как индеец. Все замолчали, зачарованно глядя на его сияющий под лампой лопоухий худой силуэт.
- Товарищи! Есть два пути. Мы только вступаем в жизнь, и нам нужно иметь открытые глаза на то, что вокруг нас происходит. Нужно разобраться в существующем строе: что в нём устарело, а что – нет. Но есть у нас и другая альтернатива – существовать с закрытыми глазами, без истины. И система нас планово этому обучает, лишь одному: чтобы мы пополняли армию удачливых, чтобы мы стали первоклассными инженерами, преуспевшими партработниками, обросли учёными степенями. Кто всю эту науку быстро схватывает и старается применить на практике, тот на коне. И он станет послушным, удобным гражданином! Но будет ли он человек, если заглушит в себе голос разума, совести? Нет, настало время пожить не ради удовольствия и славы! Я предлагаю издать листовку…
На тетрадном листе Лев быстро набрасывал тезисы. «Товарищи! Никита Хрущёв с кучкой прихлебателей совершил государственный переворот. Молотов, Маленков, Каганович, Ворошилов, Булганин, Сабуров, Первухин и Шепилов (а не только четверо, перечисленных в сообщении) осмелились поднять руку на нового диктатора и пали жертвами ими же созданной сталинской системы произвола и насилия. Под флагом борьбы против сталинизма Хрущёв возрождает худшие сталинские традиции. Переворот был совершён втайне от народа и от партии самыми грязными приёмами и методами. Но их нечего жалеть». И дальше текст поносил Хрущёва. Потом следовало воззвание к митингам и забастовкам, приводились примеры Польши и Венгрии, а также бастующих рабочих на предприятиях России осенью 1956 года. Ребята призвали народ требовать от власти широкой дискуссии, чистки партии, усиления роли советов…
Теперь парни вели себя собранно, по-деловому. Они словно хотели показать себе и другим, что в этой августовской душной ночи они хранят присутствие духа. А я переживал раздвоение. Одна моя часть понимала, что жить вот так бесхребетно, всем скопом подчиняясь кучке бессовестных партократов, которые за тебя распланировали всю твою жизнь от начала до конца, хуже не бывает. Другая словно наблюдала за всем со стороны. И достаточно было взглянуть на эти раскрасневшиеся лица, склонённые над клочком бумаги, на сверкающие белки глаз, чтобы мороз продрал по коже. Как же это глупо. Они совсем спятили!
Решили выпустить триста листовок и послезавтра их рассовать по почтовым ящикам. Ребята поставили под воззванием подпись «Союз патриотов» и разошлись.
Я шёл домой как во сне, мои руки висели вдоль туловища бессильно, как плети. Внутренний голос мне подсказывал, что сегодня, согласившись на это опасное дело, я навсегда распрощался с прошлой жизнью. Я чувствовал себя песчинкой, подхваченной провидением, как стихией, не подвластной пониманию.
Почему я не мог управлять своей жизнью? Я ощущал себя слабым, не способным на большие дела и жертвы, которых вдруг потребовало время. Мучительно горько сомневался в себе... Мне было жаль всё вот так потерять. Я хотел жить обыкновенной, порядочной жизнью, я хотел работать, преподавать и быть немного счастливым. Разве я этого не заслужил?
Дома я рассеянно ужинал, отчуждённо глядя на жену и маленькую дочь. Всю ночь не мог уснуть, прислушивался к мерному дыханию жены. По мозгам било тиканье старинных напольных часов из прихожей. Я вперил глаза в темноту и мысленно обозревал свою жизнь. Мне было не в чем себя упрекнуть. Но мысли сходились на жене с дочкой. Хотя человек и должен искать себя, дерзать, я бы не желал обречь на страдания своих близких, чьи дальнейшие судьбы себе не мог представить.
Мне было стыдно перед отцом. Он мною гордился. Я помню, как однажды, когда я учился в пятом классе, он усадил меня перед собой и, глядя пристально мне в глаза, вдруг спросил: «Кем ты хочешь стать?» Помню, я тогда растерялся, пожал плечами и неуверенно сказал, что, наверное, библиотекарем. В то время я пристрастился к чтению. Любил фантастику и, особенно, приключения в духе Джека Лондона и Фенимора Купера. Я готов был читать всю жизнь, не отрываясь. Но папа твёрдо мне ответил: «Ты должен стать историком. Ты умеешь вникать в сражения» Я решил, что в истории тоже есть немало приключений, и охотно кивнул.
...Весь следующий день я не находил себе места. Я пошёл побродить по городу, чтобы унять тревогу, а она всё не кончалась. Может, это было предчувствие. Я смотрел на людей, отдыхающих в парках, в кафе, рыскающих по магазинам, и думал о том, что наша операция провалится, я окажусь в застенках, и окружающие не заметят моего исчезновения. Будто жизнь человеческая не стоит и гроша. Интересно, что бы сказали товарищи, узнай о моих страхах?
Однако молодые сердца легко оправляются. Я смог себя уговорить, что не стоит всё воспринимать в мрачном свете. Приходится туго, но ведь никто не заставлял. Я знал, на что иду. В конце концов, не каждый день выпадает удача проявить доблесть. Меня не убьют. Я верил, что меня не убьют. Времена другие.
И пришёл тот день. Мы собрались в скверике Пролетарского района. Нас было шестеро. Мы решили разбиться на три группы по двое. Я пошёл разбрасывать с Семененко... Не обошлось без происшествия приключенческого характера. Когда я подошёл к одной двери, из-за неё послышался смех и разговоры. Я быстро кинул листовку в металлический ящик на двери. Она как-то с грохотом упала. И тут дверь распахнулась. На пороге стояла группа людей, видимо, гости. Я застыл от неожиданности. Немая сцена. Нет бы мне разыграть недоразумение, мол, ошибся этажом и так далее. Но я со всей дури бросился вниз, прихватив по дороге ничего не понимающего Семененку. Вслед понеслись угрозы: «Стой! Вернись назад, не то хуже будет!» Женский голос произнёс со смехом: «Саш, да оставь ты его»
Через двадцать минут мы вновь собрались у метро «Краснопресненская», когда увидели промчавшийся на всех парах мимо нас чёрный воронок. Мы поспешили укрыться в метро. Позже мы узнали, что из трёхсот адресатов лишь пятьдесят принесли листовки в милицию. Остальные побоялись или...
Так я оказался в лагере на долгие восемь лет, но это уже другая история.
***
Я встречаюсь со Львом в его Музее предпринимателей, меценатов и благотворителей, который он организовал в 1991 году. Лев всё такой же, - серьёзный, основательный. Мне показалось, что держался он настороженно, даже надменно. Особой радости в нём при встрече я не заметил. Он ничем не выражал приветливости, и мне даже подумалось: вот бирюк! Говорил со мной чопорно и внушительно, с расстановкой.
Сказал, что пива у него нет. Поддел, напомнив о моём юношеском пристрастии? Наверно, я в его глазах простоват. Я и в молодости был похож на рабочего паренька. Другое дело Лев. У него по сей день аристократическая выправка. Да и внешность вся какая-то геометрическая: угловатые челюсть и скулы, прямоугольный высокий лоб, прямые плечи... Глаза уголками вниз, прямые и длинные нос и рот, квадратный подбородок, две вертикальные борозды от переносицы. Прищуренный умный взгляд. Его облик мне напомнил Каренина, даже уши такие же оттопыренные. Сказать ему, что из нас двоих только у меня дворянские корни?
Он повёл меня по музею. При виде этих вещей у меня создалось впечатление, будто вся русская буржуазия выставила здесь на обозрение свои фамильные ценности. Чего тут только не было! Множество портретов маслом: благородные, открытые лица. Семейные фотографии Рябушинских, Мамонтовых, Сытиных, Третьяковых, Морозовых, Ушаковых... Чья-то посмертная маска. Детская люлька. Разбитый ткацкий станок. Косоворотки, картузы... Топорный стул, обитый потрескавшейся кожей непонятного цвета. В одном месте собраны вещи, которым место на свалке, но они могут стать и предметами этакого поп-арта начала 20 века: это многочисленные коробки из-под конфет, печенья и монпасье, из-под обуви, шляп. Следы жизни уже давней и забытой! Меня охватывает тоска.
Лев сказал, что к нему сейчас придёт «внучатая невестка», Анна, и она хочет со мной познакомиться. Журналистка. «Со мной она в «контрах» - признался Лев. «Не пойму, прохановка она, что ли, большевичка? Говорит, что диссиденты страну развалили» Через пять минут на пороге появилась стройная темноволосая девушка с выразительными глазами и густыми волосами. У неё была какая-то затаённая грусть во взгляде, в движениях, в голосе.
Мы сели пить чай. Лев предложил мне принять с ним участие в круглом столе в журнале «Вопросы истории».
- Боюсь, что я не буду убедителен. Разве ты не понимаешь, что человек может измениться и пересмотреть свои взгляды? Отстаивать убеждения, которых давно нет? Да если хочешь знать, меня тогда подвело простое любопытство!
- Ах, тогда ты тоже не знал, зачем мы затеяли игру? Да, понимаю. Просто пошёл на поводу у коллектива. Боялся позора и осуждения. Ты знал, что даже те, кто далёк от наших дел, будут насмехаться, если узнают, как ты отступился, струсил.
- Когда же мне было думать, эмоции зашкаливали. Ты сам знаешь, как всё было. Но ведь у нас даже не было своей программы! А ведь сказано в Писании: «Вначале было Слово». Мы не имели права так действовать - с бухты-барахты.
- Да... Жизнь в лагере тебе на пользу пошла. Я вижу, ты в религию ударился. Что ж, это теперь... актуально! Ты историк, Николай, и сам знаешь, как власти в соответствии с новыми выгодами заставляют нас переписывать историю. То есть, каждый раз ты готов отказаться от прежних взглядов и перекраситься в новый цвет, в соответствии с политической модой? Ну и когда же ты настоящий? Нет! Бери пример с Аввакума.
Я опустил глаза. Мне было неприятно, что он так говорит о моей вере. Я действительно с годами обратился к религии. И меня смущало, что Лев по-прежнему чувствовал себя самоуверенным вожаком. Я совсем не ожидал услышать взволнованный голос Анны в свою защиту:
- Нет в том дурного, даже если партработники приходят к вере. На них что, стоит клеймо? Господь принимает всех! А что касается Аввакума, ему было что защищать – русскую идею. Он противостоял приходу западного образа жизни на нашу землю. С него начался великий спор западников и славянофилов в лице двух старцев – Аввакума и Симеона Полоцкого.
- Нет никакой русской идеи! – раздражённо высказался Лев, и голос его задребезжал. - В России живёт сто миллионов людей, это многонациональное и многоконфессиональное государство. А у русских господствует племенное сознание: мол, моё племя лучше других. Так и останется страна в состоянии первобытного племени – от сознания собственной исключительности. Особый путь, особая идея – химера, бред собачий. Главное, - мы должны быть хорошими работниками, должны честно зарабатывать на жизнь, строить общество, свободное от фашизма и от других вредоносных теорий. И в чём же русская идея выражается? В том, что вчера они были на партсобрании, а сегодня стоят со свечками? Не нужно давить себя обманом.
- Слушать мне вас тоска зелёная, - сказала Анна. - Душа русская с младенчества заражена, ей до рождения словно приснился сон: золотой город с цветущим садом, «травами и цветами, животными невиданной красы». Даже в марксистскую теорию русская душа умудрилась натащить идеализма.
И я не понимаю. Неужто всё, к чему стремились свободно мыслящие люди, всё достижение – вот оно, заключается во власти кучки олигархов, присосавшихся к недрам земным и качающих нефть в свой карман! А вся страна при этом превратилась в одну большую барахолку, торгует и ничего не производит. Многие стали заниматься не своим делом в поисках хлеба, той же торговлей и тому подобным.
- Когда приватизаторы начинали свою работу, предприятия по добыче никеля, нефтяные вышки и прочие пребывали в упадке. Потому их и отдали за малые деньги энергичным работникам. А когда те создали мощные предприятия, когда были налажены заводы и фабрики и стали приносить громадные прибыли, - вот тогда и заголосили, мол, народное достояние! Хотят теперь отнять, вернуть государству. Не может быть один хозяин над всем. Не нужно нам общегосударственной собственности. Все предприятия должны быть автономны и независимы друг от друга, у каждого должен быть свой хозяин. Общенародная собственность – нелепость, дичь! Ленин – маньяк, противоестественная фигура, стремящаяся уничтожить цивилизацию, изувечить человека, вернуть в первобытное состояние, назад.
И прекрасно, что интеллигенция торгует! При советской власти люди занимались никому не нужным умственным трудом. А без торговли не существует ни одно государство. Если кандидат наук сядет и займётся делом, это будет гигантским шагом вперёд. Наша страна была первой по количеству научных работ. А что кроме того? Нужно было бросать научную работу и производить качественные шурупы и гвозди.
- У нас были отличные шурупы и гвозди! – вставила Анна.
- Да ну! Хорошего было мало. Интеллигенции нужно было пахать землю и сеять, тогда бы из неё вышел толк.
Тут пришла Елена Ивановна, директор музея, и сообщила, что прибыла группа школьников. Мы остались с Анной одни. Я спросил:
- Что-то вы не ладите со Львом?
- «Дед» окружил себя раритетами и на всё знает ответ. А между тем его жизнь так и исчезнет между этими историческими призраками, сама призрак. Какой же он старомодный человек! Выстроил себе крепость, над которой вывесил знамя капитализма. И я понимаю, почему ему нельзя признавать свои ошибки: иначе вся его жизнь пойдёт прахом.
- Ты считаешь наше дело ошибкой? – спрашиваю я, похолодев.
- А как же! Что вам сделал Хрущёв? Мне его жаль. Только ослабил тиски режима, как прогрессивная молодёжь тут же его и куснула. А вы бы меня спросили, когда листовки свои разбрасывали там-сям, чего я хочу. Ведь мне потом расхлёбывать. Но меня ещё и в проекте не было, и вы обо мне и не вспомнили! Да у вас и программы чёткой не было. Как вести за собой собирались?
- Разве могли мы молчать? – удивлённо спросил я. - Должны были заявить гражданскую позицию. И посмотреть на реакцию людей.
- Ну так и выступили бы открыто, с именами и фамилиями, адресами. А то разбросали воззвание с непонятной подписью и наутёк. А теперь вы герои? Только потому, что вас поймали, вишь!
- Да мы же боялись, ты представить себе этого не можешь! – я чувствовал, что повышаю голос, не желая того. - Сталинизм тогда ещё не изжил себя. Мы страх впитали с молоком матери.
- Тогда и нечего было народ призывать, если сами тряслись! Как я всё это ненавижу! – крикнула Анна, воздев руки с растопыренными пальцами к лицу. – Вы себя зачем берегли? Как «мозговой центр»? Видно, это в русской традиции. Вожди так поступали и будут поступать – разжигать огонь ненависти и бунта, а потом, укрывшись в тени, таскать потихоньку каштаны из огня. Да у меня на памяти есть живой пример! Когда Ельцин с Хасбулатовым кричали: выходи, народ, - повоюй за нас! А сами где-то в бункере закопались.
Я молчал ошарашенно. После долгой паузы Аня как-то виновато поглядела на меня исподлобья. Я спросил её примирительно:
- Но ведь и ты митингуешь, я слышал, - гуляешь по Болотной?
Аня как-то с досадой скривилась:
- Больше не хочу.
- Чего?
- Прогулок. Праздников. Не хочу видеть людей.
- Почему? Ведь ты молода...
- Скучно слушать. Скучно объяснять.
Бледные, увядшие губы будто вот-вот сползут, растают с лица. В голосе и в поведении вдруг появились усталость и равнодушие. Опущены плечи, руки теребят какую-то тряпочку. Глаза устремлены в одну точку.
- Что плохого в том, что народ гуляет? Давно было пора. Недавно я познакомился с одним французом-фотографом. Не устаёт удивляться. Во Франции, говорит, мы живём в раю, оказывается, но люди постоянно чего-то требуют, протестуют, а в России жизнь похожа на ад, но народ терпит, тишь да гладь – божья благодать. Наконец-то проснулись, - говорю ей, чтобы немного развеселить.
- Я поначалу тоже так думала, - говорит упавшим голосом. – Мне казалось, что я вижу лицо новой России. Вот недавно. С трепетом я подошла к арочным металлоискателям, тут же окрестила их «триумфальной аркадой». У меня было радостное, праздничное настроение. Как и у большинства людей вокруг. Ощущалась какая-то родственность, люди улыбались друг другу, шутили, фотографировались, открыто глядя друг другу в глаза. А ведь мы разучились смотреть в глаза собеседникам, - прячемся под маской равнодушия, высокомерия! Многие делились белыми лентами и цветами, ведь белый – цвет мирной революции. Все одеты были по-праздничному, а старики даже по старой традиции с орденами. Девушки были одеты как на свидание. Рядом со мной шли студенты и интеллигентные пенсионеры, дорого одетые и надушенные дамы, крепкие мужики-работяги. Мне вспомнились майские демонстрации, когда возникало чувство локтя и от окружающих людей шло тепло. Духовой оркестр играл «День победы», «Прощание славянки», «Вихри враждебные веют над нами», «Вставай, прощаньем заклейменный» и другие боевые марши. Гордо реяли знамёна «Левого фронта», множество знамен «Солидарности», коммунистических знамен с буквами КПРФ, черно-желтых знамен националистов, анархистов, последователей Батьки Махно. Анархисты кричали «Революшн» и еще что-то по-английски. «Наше решение -самоуправление!» - не отставали левофронтовцы. «Россия без Путина» - этот лозунг подхватывали все.
И вдруг движение упёрлось в какую-то невидимую стену. Началась толчея с наступлением на пятки. Народ не знал, куда двигаться – вперёд или назад. Позади путь преградила жёсткая цепь Омона. Начались стычки с Омоном... Меня сдавило так, что хрустнули рёбра... В Омон полетели бутылки, куски асфальта. Из толпы неслось: "Фашисты!", "Путин, лыжи, Магадан", "Это наш город"... Мне было страшно. Властям было чего опасаться... Кто-то предложил в знак протеста сесть на асфальт. Я увидела, как люди валились на землю, как скот в стойбище перед ночлегом. И мне представилось, будто мы и есть скот, который гонят в загон. Мы тесно жмёмся друг к другу на поворотах, и в то же время ничто нас не связывает, мы разобщены. Да, мы вместе, но каждый погружён в свои заботы, точно в раковине. Мы бесконечно далеки друг от друга.
Наконец начался митинг. Почему толпа освистала своих глашатаев? Ведь они пришли из солидарности. Освистали Ксению Собчак, ещё одного оратора. Снисходительно приняли писателей Акунина и Шендеровича, поэта Быкова, шахматиста Каспарова. А потом увидела: народ ждал мессию. И вот он. При появлении Навального по толпе пронёсся благоговейный ропот... Ничего особенного не было в его речи – слова, слова, слова. Но он брал напором. Когда выкрикивал остервенело в микрофон: «Кто здесь власть?!», народ в экстазе ревел в ответ: «Мы-ы-ы!!!» И так много, много раз, точно я присутствовала на сеансе у шамана. Мне слышалось: «Власть тьмы»... «власть тьмы»...Вы говорите, что все эти акции протеста – проявление гражданской позиции. Я не хочу оправдывать власть, но, по-моему, митинги - это тупик, который ведет не к свержению власти, а к краху страны, что мы однажды уже пережили. «Присоединяйтесь, протест - это весело» - пишет Навальный в своем ЖЖ. Но там нет предложений по преобразованию страны! И мне тревожно: в какой стране жить моему сыну. Когда мальчишки наиграются в войны и революции? Однажды мой сын написал мини-сочинение по русскому. Жили два богатыря. Один умный, другой – сильный. Дрались они год. Наконец сильный победил умного. И тогда умный предложил: «Теперь давай драться умами!» А учительница отругала моего мальчика: мол, что за ерунду сочинил. А по-моему, это гениально. Так когда же мы начнём драться умами?
Я с улыбкой смотрел на неё. И сказал ласково:
- Раньше войны могли начаться из-за женщины. Но ведь женщина – миротворица, и в этом её назначение.
Анна улыбнулась в ответ.
- Скажите, а если бы сейчас, с высоты прожитых лет, Вам какой-нибудь волшебник предложил бы вернуться обратно и изменить судьбу, Вы бы поменяли решение и ушли из кружка?
Я вздрогнул. Аня задала мне вопрос, на который я сам силился ответить много лет. Но, кажется, ответ на него у меня есть, по-восточному мудрый:
- Судьба иногда преподносит нам шанс совершить мужской поступок и тем самым на мгновение взвиться к самым звёздам! - сказал я, и сердце моё качнулось, как в детстве при чтении героических книжек.
Я посмотрел в глаза Анне. В зрачках её я видел круговорот мыслей, который затаскивал меня в пучину прежних сомнений, когда хочешь «расставить все точки», а в результате получаются сплошные многоточия...
Уходя из музея, я думал о том, что в семье Краснопевцева разыгрывается столь трагический акт человеческой комедии. Видно, Лев всё же чем-нибудь это да заслужил, - думал я безо всякого злорадства. Я так долго об этом размышлял, что безнадёжно завалил лекцию.
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2012
Свидетельство о публикации №21206210099
Рецензии
http://www.proza.ru/comments.html?2012/06/21/99